80


Гражданская война почти везде в России уже завершилась. Советская власть не только в центре, но и на местах постепенно укреплялась. Необходимости в огромной армии уже не было. Для того, чтобы бороться с отдельными очагами сопротивления достаточно было сконцентрироовать в эпицентре этих очагов отдельные части, усиленные всевозможной техникой. Вот и в Средней Азии война закончилась. Набеги отдельных отрядов басмачей — это всё-таки не крупномасштабные войсковые операции. Половина частей Красной Армии была переведена в места постоянной дислокации (и совсем не обязательно на территории Средней Азии), в оставшейся же половине прошли массовые сокращения численности красноармейцев и увольнение их в запас.

Летом 1920 года уволился в запас и тамбовчанин Василий Кубляков, служивший в хлебном городе Ташкенте. Да только вот напоследок подцепил тропическую малярию. Месяц провалялся в военном госпитале, потом упросил начальника госпиталя выписать его: дома, мол, и болезнь быстрее отступит, да и уход за ним будет, не чета здешнему. Доктор поддался на уговоры. И вот, в самом конце сентября прибыл демобилизованный красноармеец Кубляков на станцию Вернадовка. Там же ему и сообщили, что в его родной губернии вовсю идёт партизанская война с советской властью.

Ничего, отлежусь, вылечусь, авось ещё и помогу родной власти навести порядок уже в своём доме, — подумал Кубляков; и с такими мыслями добрался до своей родной деревни Орловки Бондарской волости Тамбовского уезда. Всю оставшуюся часть осени и зиму приходил в себя бывший красноармеец. Когда же наступил март, стал подумывать о том, как бы покинуть это осиное гнездо антоновщины. Но куда там: деревня есть деревня — здесь все всё обо всех знают. И о том, что к Николаю Кузьмичу Кублякову вернулся из Ташкента больной сын-красноармеец, естественно, тоже все давно знали. Но не трогали до поры до времени: пусть, мол, человек встанет на ноги, а там и выбор сделает — с нами ли, или с краснотой. Как-никак, Кубляковы — семейство не бедное: есть своя мельница, домашняя скотина.

И вот, на семейном совете собралась вся мужская часть семьи Кубляковых — отец, старший сын, тот самый Василий, а также младшие сыновья, Александр и Степан. Решали, что делать. Решили, что житья здесь, в Орловке, Василию не будет, а из-за него плохо будет и всем остальным, потому как уже неоднократно всей семье угрожали: либо они выдадут Василия, либо их дом сожгут. К тому же, стали "реквизовать" у них домашнюю скотину. Наконец, все вместе пришли к согласию на время покинуть родные места. Отъезд назначили на 14 марта, на первый день великого поста, когда многие мужики и бабы будут заняты другими заботами, и им будет не до надзора за Кубляковыми.

Но не тут-то было. Каким-то образом антоновцам стало известно о дате отъезда (ведь сборы в дорогу такой большой семьи всё-таки хлопотное дело, а может, просто так совпало), и накануне , 13 марта, на любимый русским людом праздник — прощёный день масленицы, на дом Кубляковых совершил налёт небольшой отряд антоновцев из семи человек, во главе с Иваном Антиповым. Впрочем, удача сопутствовала Антипову уже в дороге: они наткнулись на Василия на дороге, когда он возвращался с мельницы, принадлежавшей его отцу, в Орловку. Окружив Василия, антоновцы отобрали у него книжку с документами и под конвоем вернули на мельницу. Но там никого, кроме матери, не было.

— Где Николай? — спросил Антипов у Кубляковой.

— Разве ж он мне докладает, куды ходит, — ответила женщина и стала креститься.

Трогать её не стали. Антипов кивком головы указал двум своим людям оставаться в доме в качестве часовых, а сам с остальными бросился на поиски старшего Кублякова. Спустя некоторое время привели и его самого.

— Ну что, коммунарский прихвостень! — воскликнул Антипов. — Счастливой жизни при обшем хозяйстве захотелось?

Антипов посмотрел на своих людей и те в голос захохотали.

— Чтоб и мельница твоя, и коровы с лошадями, и баба твоя были общими для всей Орловки!

Взрыв хохота снова потряс дом.

— Ну что, Николай Кузьмич, може, прежде, чем делиться с коммунарами, поделишься и с нами?

Антипов подошёл к Кублякову-старшему и плёткой чуть приподнял ему подбородок.

— Нету у меня ничего, — уставшим голосом ответил Кубляков. — Всё, что было, забрали либо ваши, либо коммунары.

— Врёшь, поди! — не поверил Антипов.

— Ну, тады ищите сами.

— А и найдём, — обозлился Антипов и со всего маху врезал Николаю Кублякову плёткой. — Гуляй, мужики, — подал он команду.

Дважды повторять не пришлось. Пятеро принялось рыскать по дому, а ещё один присоединился к своему вожаку в стегании плёткой хозяина дома. Когда же сундуки со скрабом были опустошены, Антипов велел пойти в деревню и найти две подводы с подводчиками.

Уложив всё награбленное в одну подводу, отцу и сыну Кубляковым велели садиться в другую.

— Трогай к Кочетовке! — приказал Антипов подводчикам.

Но тут один из них, парнишка лет шестнадцати, Тимофей Морозов, стал отказываться. Между Орловкой и Кочетовкой была большая глухая лощина и все местные знали, что партизаны любили расправляться со своими врагами именно в таких лощинах.

— Мужики, берите лошадь с подводой, — заскулил парень. — Мне батя не велел из дому надолго отлучаться.

— Ты, щенок, перечить нам будешь?! — взорвался один из партизан и, не раздумывая, огрел парня плёткой. — Я те покажу, батя не велел. Бери вожжи в руки и вперёд.

Парнишке ничего не оставалось делать, как сесть в подводу и стегнуть лошадь вожжами. Партизаны проявили благородство, разрешили родным попрощаться с увозимыми. Рядом с подводами стояли, все в слезах жена хозяина, его дочь и племянник.

— Ну, прощайтесь с ними, больше вы с ними никогда не увидитесь, — произнёс Антипов. — Да не сердитесь на нас, а то мы ещё к вам приедем завтра.

Рыдания и выкрики женщин, молчаливые объятия мужчин. Спустя пару минут подводы тронулись. Кубляковы железным усилием воли старались держать себя в руках, чтобы никто из конвоиров не заметил даже малейшего их волнения. Отъехав саженей 50 от дома, Василий предложил:

— Ну, папаня, давай в последний раз покурим, что ли!

Отец вынул из кармана пальто кисет, свернул папироску. Хотел свернуть ещё одну, но кончилась бумага.

— Будем курить одну, — успокоил его Василий.

Курили по очереди, по несколько затяжек. И смотрели, как ехавший сзади бородатый партизан то и дело вынимал из ножен шашку, размахивал ею в воздухе и проговорил, глядя на пленников:

— Вот ваша смерть!

— И за что же это вы нас хотите зарубить? — сделав последнюю затяжку, спросил Василий у того самого, грозившего им шашкой, мужика.

Но тот лишь погрозил им кулаком и промолчал.

Стали приближаться к лощине. Скоро начнёт темнеть. Самое время и место для расправы. И тут не выдержал Николай Кубляков.

— Мужики, бог свидетель, — стал он креститься, — ни в чём же мы не виноваты перед вами.

— Закрой свою пасть, продажная тварь! — крикнул Антипов, а ехавший сзади вновь погрозил ему обнажённой шашкой.

Вот и пустынная, занесённая снегом лощина с едва заметной дорогой, в полутора вёрстах от Орловки. Предзакатное солнце заливало блеском и без того ослепительно белый снег. Не слышно ни шороха, ни волчьего воя, ни вороньего карканья. Остановились. Две лошади с пугливо жмущимися к ним подводчиками, да семь лесных братьев-партизан, два приговорённых к смерти. Вот и все живые души, собравшиеся здесь в тот момент.

Трое партизан соскочили с коней, передав поводья подводчикам. Сами торопливо, дрожащими руками стали отвязывать два конца верёвок, которыми были связаны пленники. Затем раздели их, оставив в одном нижнем белье, и снова стали связывать им обоим руки назад.

Пятидесятидвухлетний Кубляков-старший вновь не выдержал, упал на колени и запричитал:

— Мужики, не убивайте! Пощадите меня, старика. Всё оставшееся добро берите, только жизнь оставьте, и детей моих не трогайте.

Антоновцы рассмеялись.

— Чего у тебя брать-то? Уж всё, что можно, коммуняки забрали. А нам, вон, только на полподводы хватило.

И здесь не выдержал Василий.

— Послушайте, зачем вам старик? Ну, я — коммунист, и зарубите вы меня, как коммуниста. Но ведь он — не коммунист. За что же вы его хотите рубить? Рубите меня, его же оставьте, не оставляйте семьи бесприютной. Если вы решили бороться с коммунистами, то убивайте меня, а не его.

Но лесные братья были непреклонны.

— Он, старая собака, узнает, как в бога ругаться.

Партизаны загоготали и тут же сами стали материть и бога, и мать, и коммунистов, и всю свою нынешнюю жизнь. Василий понял, что пререкаться с ним бесполезно и принял для себя решение, больше не произносить ни слова и всецело подчиняться их приказаниям.

Связав Кубляковым руки, их развели в разные стороны: отца направо от дороги, шагов на двадцать, сына — налево. На Василии ещё оставались сапоги и брюки, поэтому, отведя его уже в сторону, ему приказали сесть, чтобы удобнее было снять и то, и другое. Но если с левой ноги сапог снялся легко и быстро, то с правой почему-то не получалось.

— Да отруби ты ему ногу, — предложил один из мятежников тому, кто во время пути всё угрожал Кубляковым шашкой.

— И то верно! — обрадовался тот, и уже вынул было шашку из ножен, но Василий остановил его:

— Тяни уж! — сказал он. — Отрубишь ногу, всё равно сапог пропадёт, потому что и вовсе не вынешь ноги. Упирайся в мою ногу и снимай!

Бородатый на секунду задумался и согласился, тут же убрав шашку в ножны. Таким образом сапог был снят вместе с носками и брюками и Василий, как и его отец, тоже остался в одном нижнем белье. Отца же в это время не было видно. Только слышалось хлестанье плетей и его душераздирающие крики. Слышали эти крики даже в деревне.

Раздев, Василия также бросили в снег лицом и также стали стегать его плетью. Но тот, закусив до крови губы, не проронил ни звука, чем ещё больше раззадоривал палачей. Наконец, антоновцы устали махать плетьми. И один из бивших его вынул шашку из ножен. Василий инстинктивно приготовился встретить удар: втянул как можно глубже голову в плечи. О чём он думал в этот момент? Ни о чём, и в то же время о многом. Вся его жизнь в секунду прокрутилась в его мозгу. И в этот момент он почувствовал первый, наиболее сильный удар. К счастью, он пришёлся не в сонную артерию, а в затылочную часть черепа. Боль была страшная, в глазах у него сразу потемнело и посыпались искры, миллионы искр. Остальные удары Василий уже не чувствовал и даже не считал, сколько их было всего. Наконец, палач вложил шашку в ножны и стал садиться на коня. Отъехав, он присоединился к поджидавшим его товарищам.

Ужасная боль пронзила всё тело Василия, леденящий холод охватил его. Даже сознавая, что любое движение причинит ему новые страдания, он попытался пошевелиться. Но это движение тут же было замечено, и вот уже до ушей Василия донёсся окрик Антипова:

— Ванька, ехай переруби ему горло, а то он ещё живой!

Да, Василий Кубляков, несмотря на восемь нанесённых ему в голову ран, оставался ещё живым. Видно, не пришло время умирать. И, услышав окрик Антипова, он пошёл на хитрость: при приближении палача ещё раз слегка пошевелился, вздохнул, дёрнулся и, притаив дыхание, замер.

— Он сдох, — увидев это, крикнул Ванька. — А если ещё не сдох, то всё равно замёрзнет. Едемте!

И они уехали.

Загрузка...