В долине Аргуна

Глава шестнадцатая

…— Спасибо, — сказал Бирка, отправляя в свою волчью пасть вторую половину полуметрового огурца. — Но все-таки ты будешь несчастен на этом и на том свете.

— Перестань мелочиться, — укоризненно покачал головой Казуев. — Неужели за стакан водки, кусок баранины и такой прекрасный огурец ты не можешь пообещать мне вечное блаженство?

— Мне дороже всего на свете истина! — Бирка поднял над головой перст, кривой и тонкий, как поросячий хвост. Он хотел сказать что-то еще, но в калитке показался Абдулрешид.

— Не знаю, о чем вы тут говорили, — тихо сказал старик после того, как все почтительно поздоровались с ним, — но я уверен, что вы говорили как добрые родственники.

— О, да! — тотчас отозвался Казуев. — Родственник-хозяин угощал родственника-гостя молодой бараниной, а гость сулил хозяину вечные муки.

— Это так? — Абдулрешид строго посмотрел на Бирку.

— Разреши мне удалиться, — не отвечая на вопрос, сказал захмелевший Бирка. — Мне очень грустно. Я пойду оплакивать судьбу Товсултана. Ассалам алейкум!

Старик проводил его до калитки. Они обнялись.

— Счастливого пути, брат.

Абдулрешид вернулся под ореховое дерево и начал молиться.

Сумерки уже сгустились. Вдали затихал гул моторов. На небе сияли звезды. В садовом арыке квакала одинокая, печальная, как Бирка, лягушка. А старик молился… Товсултан почтительно ждал окончания молитвы.

Пришедшая с работы Санет помогала матери накрывать на стол. Когда все было готово и Абдулрешид закончил молитву, Кесират позвала мужчин в дом ужинать. За столом и муж, и жена, и дочь делали вид, будто им легко, весело, но на самом деле у всех на душе было тревожно: все чувствовали, что старик зашел неспроста, и ждали неприятных вестей или трудного разговора. Наконец Абдулрешид отодвинул от себя пустую тарелку, откинулся на спинку стула и начал:

— Смотрю я на тебя, Товсултан, и старое сердце мое сжимается от боли.

«Начало многообещающее», — отметил про себя Казуев.

— Как трудно ты живешь! Какие у тебя плохие отношения с хорошими людьми. С хорошими и могущественными.

— Прежде всего, ты имеешь в виду Ханбекова и Жуму?

— Конечно!

— И советуешь мне наладить с ними отношения?

— Так поступил бы всякий, кого аллах не лишил разума.

— А для этого мне надо вступить в вашу секту? Именно к этому призывал меня до твоего прихода Бирка.

— Неужели? — старик искренне изумился. — Нет, я тебя к этому призывать не стану. Есть другой, гораздо более приемлемый для тебя путь.

— Это какой же? — Казуев с любопытством уставился на собеседника.

— Пусть женщины оставят беседу мужчин, — распорядительным голосом сказал старик.

— В нашем доме это не принято, но так и быть — пусть оставят.

Когда Кесират и Санет вышли, старик сказал:

— Если ты помиришься с Ханбековым, твоя жизнь станет совсем другой. А у тебя есть прекрасная возможность для примирения. Ты можешь породниться с Сату Халовичем.

— Породниться? Но ведь вы же, сектанты, и так без конца твердите, что все жители аула — один большой род, что отношения между ними должны быть родственными, что во всем надо слушаться старших в роду.

— Воистину так оно и есть! Но ты можешь вступить с Ханбековым в еще более тесное родство, а вместе с тобой а я — твой дядя.

— Ну, ну?..

— У тебя живет племянница Саша, а у Ханбекова есть племянник…

— И что же?

— Что же!.. Ханбековский племянник заведует большим складом райпо.

— Прекрасная должность для молодого человека, — усмехнулся Казуев. — А при чем здесь Саша?

— Он только что построил великолепный двухэтажный дом…

— Надеюсь, своими руками? Очень похвально, что юноша так трудолюбив. Но какое дело до этого Саше?

— Ты — сумасшедший? — старик вытаращил глаза.

— Нет. Я, по существу, заменяю Саше отца. И все, что касается ее, меня интересует.

— Но племяннику Ханбекова нравится Саша!

— Она многим нравится. Девушка красивая, умная.

— В том-то и дело, что слишком многим! На нее пялят глаза все эти длинноволосые прощелыги. Далеко ли по нынешним вольным временам до греха! А ведь чеченец может перенести и голод и нищету, но он не перенесет позора. Разве ты перенесешь позор своей племянницы? Раньше чеченец мог восстановить свое доброе имя в глазах люден тем, что отрубал кинжалом голову опозорившейся жене, дочери или племяннице, и насаживал голову на кол. Но теперь чеченца лишили этой возможности. Чем защитишь ты свое имя и честь, честь всего нашего рода, если Саша будет опозорена?

— Дорогой дядя, — засмеялся Казуев, — мне просто жутко. Есть ли средство предотвратить грозящий кошмар?

— Есть только одно средство — выдать Сашу замуж за ханбековского племянника. Тем более что она ему нравится.

— Дядя! — проникновенно воззвал Казуев. — Я не хочу быть с тобой непочтительным, но пойми, что ни о какой выдаче Саши замуж против ее воли не может быть и разговора. Я скорее посажу на кол ханбековского племянника, чем допущу насилие над желанием девушки.

— Но ты получишь прекрасный калым — новую «Волгу»!

Казуев начинал злиться.

— Дядя! Это пустая трата времени. Саша выйдет замуж только по своему желанию.

Абдулрешид тоже потерял терпение.

— Я глава рода! — стукнул он кулаком по столу. — Я не позволю нарушать адата отцов. Наши предки выдавали девушек замуж по выбору главы рода. И я выдам Сашу по своему выбору. Выбор этот сделан. Все!

— Только через мой труп! — бросил в лицо старику Товсултан.

— Я проклинаю тебя! — вскочил Абдулрешид.

— Ты возьмешь свое проклятие назад, когда раскусишь фокусы Жумы. Он всеми средствами старается опутать Ханбекова, сделать его совершенно послушным себе. С этой целью придумана и выдача Саши за племянника. Неужели ты не понимаешь?

— Нечестивец! Как ты смеешь говорить такие слова о верном слуге аллаха! За свою дерзость ты, во-первых, сгоришь в аду; во-вторых, тебя снимут с работы за падеж телят на ферме; в-третьих, тебя исключат из партии за то, что ты помогал Жуме. И сбыться всему этому поможем мы — божьи будильники. Ты даже не представляешь, какая мы сила. Фишер — и тот с нами заодно!

Товсултан подумал, что Абдулрешид тронулся своим слабым старческим умом.

— Фишер? — переспросил он. — Какой Фишер?

— Какой? Тот самый. О котором сейчас все говорят… Бобби…

Товсултан поднялся и стал медленно приближаться к старику.

— Ата, дорогой, успокойся… Кеси! Воды!.. Ата, ляг отдохнуть. Ты переутомился. В твоем возрасте это опасно…

— Фишер и тот… А ты!.. — Старик вскочил и бросился к двери.

— Да, да, Фишер с вами заодно, — ласково лепетал Казуев, не потеряв еще надежды схватить старика. — А на том свете с вами заодно Капабланка… И Александр Македонский с вами… И Фарадей… И…

— Ты спятил!.. Аллах уже наказал тебя, лишив разума. Но все равно — я проклинаю! — Старик хлопнул дверью, выскочил на улицу и дал такого стрекача, что окончательно уверил Товсултана в своем помешательстве.

Товсултан схватился обеими руками за голову и тяжело спустился на стул.

Вошли Кесират и Санет.

— Что случилось? О чем вы тут шумели?

— Кеси, милая, старик свихнулся! И я в этом виноват. Сначала он говорил, что Сашу надо выдать замуж за какого-то ханбековского племянника, завскладом, что за Сашу я получу «Волгу». Конечно, это уже был сумасшедший бред, и мне надо бы помолчать, а я стал всерьез спорить. И тем самым совершенно вывел его из себя. Он принялся кричать нечто уж вовсе несуразное, — что с ними заодно Роберт Фишер.

— Боже! Бедный старик! — всплеснула руками Кесират. — Чем это может кончиться?

— Папа, — сказала Санет, — ты очень устал и плохо выглядишь. Тебе надо отдохнуть. А здесь отдыха нет. Тебя каждый день будут донимать вот такие же посетители, как сегодня. Уезжай куда-нибудь. Надо проветриться, развлечься, забыть здешние дрязги. Езжай в Москву. Привезешь мне оттуда подарки!..

— В самом деле, Товсултан, — поддержала мысль дочери Кесират. — Это пошло бы тебе на пользу.

— Но Абдулрешид! — простонал Казуев.

— Что ж Абдулрешид, — сказала Санет, — ты не сможешь ему помочь ни выздороветь, ни окончательно сойти с ума.

— Так-то оно так…