В долине Аргуна

Глава семнадцатая

В Гатин-Кале в доме Хизира, своего старого друга, Ханбеков томился ожиданием вестей от Сапи. Он возлежал на тахте, застланной красивым пестрым ковром, и меланхолично жевал ароматный шашлык из молодого барашка, лениво запивая его вином «Кемси-Аре». Обувь он снял, но все пуговицы на его одежде застегнуты: в случае необходимости он был бы готов к самым решительным действиям через тридцать секунд.

В дверь постучали. Поперхнувшись шашлыком, Ханбеков тотчас вскочил. Вошел запыленный Сапи.

— Извините! — стремительно начал он. — Святой шейх лишь на днях вернулся из Калмыкии. У него очень много дел. Пока он не может принять вас. Но, я надеюсь, вы уже получили от него письмо…

— Письмо? Не получал. Какое письмо?

— Как не получали? Оно было послано для вас на имя Куржани.

— Ах, Куржани! — простонал, как голубь, Ханбеков. — Но я же не знаю, где она!

— Куржани здесь, в Гатин-Кале.

— Здесь?! — недожеванный кусок молодого барашка выпал у страдальца любви изо рта.

— Да, здесь. В доме Хаджимахмы. Я могу вас туда проводить.

— Ради аллаха, ради мира на земле, — засуетился Сату Халович, — сделай такую милость… Хочешь вина? Вот шашлык, ешь…

— Спасибо. Потом.

— Только надо, чтобы никто ничего не знал. Моего шофера мы оставим здесь, пойдем пешком.

— Конечно.

Они вышли на улицу. Только здесь, ступив на каменистый грунт дороги, Ханбеков заметил, что он в одних носках. «Ах, черт с ним! Не возвращаться же из-за этого, не терять же время. Куржани должна любить меня и босого».

Сапи тоже лишь теперь увидел, что ответработник райисполкома бос.

— Вам надо вернуться и надеть ботинки, — сказал он.

— Ни в коем случае! — взмолился влюбленный Сату, бодро вышагивая по камням. — Я ежедневно хожу четыре часа босиком. По новейшим рекомендациям науки это совершенно необходимо для освобождения организма от электричества, которое накапливается в нас.

Так они и шли на виду всего поселка: один — высокий и худой — тяжелой походкой уставшего человека, другой — приземистый, плотный, в глухо застегнутом костюме и босой — пританцовывая на острых камнях словно на горячей сковороде.

Когда они подошли к дому Хаджимахмы, от носков Ханбекова остались одни клочья, а ступни его кровоточили.

— Здесь, — сказал тихо Сапи. — Идите. Она, наверное, сейчас одна. А я пойду назад и подкреплюсь с дороги шашлычком.

— О всемогущий аллах, дай мне силы! — прошептал Сату Халович и открыл калитку.

Крадучись, миновал двор. Все было тихо. Он поднялся на крыльцо и, оставляя за собой кровавые следы, прошел через веранду. Никого. Осталась позади одна комната, вторая… В третьей он наконец увидел ее. Задумавшись, она сидела у окна.

— Куржани! — нежно позвал он. — Звезда моя!

— Ах! — она вскочила. — Кто это? Затухалович? Что у тебя за вид?

Он подошел к ней и ласково обнял ее за талию.

— Куржани, ты приносишь мне один страдания! Почему ты исчезла так внезапно, даже не известив своего Сату?

— Это не зависело от меня. Так решил шейх, — она была явно не в духе. — И мое исчезновение в твоих же интересах. Наша затянувшаяся связь могла погубить твою карьеру. А потом — у тебя жена, дочь… Мне надоело быть причиной их обмана.

— Ты вовсе ни при чем, Куржани! Я, лишь один я во всем виноват… Но как ты могла назвать связью нашу…

— Хватит! Нам надо расстаться.

— Ах, что ты говоришь! Это невозможно!..

Ханбеков не находил слов от отчаяния. Он готов был грохнуться на пол и умереть. И лишь сознание того, как непрестижно будет выглядеть его ответственный хруп в глухо застегнутом костюме и с окровавленными ступнями, удерживало его по эту сторону жизни.

А Куржани сознательно, с заранее обдуманной целью разжигала его отчаяние и страсть.

— Нет, нет, это решено — мы расстаемся, — она сбросила с талии его руку.

Ханбекову было уже не до письма Жумы, но он почему-то вспомнил о нем и, чтобы хоть как-то прервать поток раздиравших его душу слов возлюбленной, спросил:

— Кажется, у тебя есть для меня письмо?

— Письмо? Где-то было…

Она вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с письмом. Конверт был заклеен.

— Ты не читала его?

— Ха! Еще чего не хватало! Очень мне интересно знать, о чем пишет один пенсионер другому. Наверняка о пользе простокваши.

— Позволь, но разве я пенсионер? И разве тебе известно, от кого письмо?

— Отстань!

Сату Халович распечатал письмо и сначала прочитал его про себя, а потом, все более возбуждаясь, с растущим от строки к строке восторгом, — вслух:

— Это что еще за бред? — прервала чтение Куржани. — Кто вздумал нас благословлять и женить.

Сату Халович рыдал от переполнивших его чувств. Между всхлипами у него вырывались отдельные слова и фразы:

— Какое счастье!.. Разве я мог мечтать… Родная!.. Это перст судьбы…

— Какой перст? Подумай лучше о своей карьере. А у меня есть сын…

— Это прекрасно! Я всю жизнь мечтал воспитывать сирот. Мне кажется, что мое подлинное призвание быть не завсельхозотделом райисполкома, а директором сиротского приюта…

— Мой сын вовсе не сирота. У него есть не только мать, но и отец. Да, его отец в конфликте с обществом из-за некоторого различия во взглядах на собственность, сейчас он в тюрьме, но время придет, и он вернется.

— И ты ждешь его? — чуть слышно пролепетал Сату Халович.

— Конечно!

— И ты опять станешь его женой?

— А как же!

Ханбеков повалился на пол, причем на месте, где он стоял, остались два четко обрисованных застывших коркой кровавых следа. Письмо выпало у него из рук.

Куржани подняла письмо и сделала вид, будто с интересом рассматривает подпись.

— Как? Это написал сам великий шейх? — воскликнула она. — Сату? Это написал святой Жума?

— Да, еле произнес Ханбеков.

— Ну, так это же все меняет. Вставай! Как я могу ослушаться святого шейха! Я, конечно, согласна стать твоей второй тайной женой. Конечно!

Ханбекову моментально стало лучше. Он вскочил. В его глазах сверкала слезы радости и умиления.

— О, как я счастлив! — воскликнул он. — Как я благодарен Жуме! Теперь я навсегда его раб. Я буду беспрекословно выполнять все распоряжения шейха, его слово теперь для меня высший закон!

«Этого ему и надо было», — усмехнулась про себя коварная женщина и пошла за йодом, чтобы смазать ступни влюбленного страстотерпца.