В долине Аргуна

Глава вторая

Несколько усталых людей один за другим вышли из леса на поляну близ дороги. Это были пастухи совхоза имени Джузеппе Верди. Они гоняли за Терек совхозных телят, чтобы уберечь их от угрожавшей здесь весной эпидемии, и вот теперь возвращаются со своими хвостатыми питомцами домой. До Тийна-эвл осталось не больше трех часов пути, и после долгого отсутствия всем не терпится скорее добраться до родного гнезда, обнять жен, детей, но люди и животные так устали, так разморила их полдневная жара, что нет сил идти дальше.

— Тут и пообедаем! — к радости всех сказал заведующий фермой Товсултан Казуев, руководивший этой затерекской экспедицией. — Вон и ручей, где телята могут напиться.

На самой середине поляны стоял красавец-дуб. Товсултан вошел под его густую, живительную сень и сбросил на мягкую траву свою торбу с немудрящими пожитками. Все последовали его примеру. В мгновение ока по земле были разбросаны бурки, сумки, плащи, посохи, а рядом появилась старенькая, но чистая скатерка, на которой тотчас же выросли горки хлеба, мяса, яиц, лука.

— Гляньте-ка! — радостно воскликнул подпасок Алви, указывая загорелой рукой на дорогу. — Это никак Салман, наш знаменитый механик, возится с трактором. Эй, Салман, иди к нам, закусим! Бросай свои железки, шагай к людям!

Механик поднял голову и помахал рукой пастухам: сейчас, мол.

— Салман! Дружище! Мы ждем тебя! — радостно и нетерпеливо подбросил над головой поджаристый бараний бок страхолюдный Бирка, — я отсюда вижу, что у тебя в мозгу иссякли запасы бараньих витаминов. Без них ты ничего со своим трактором не сделаешь. Давай восполним утрату!

Страхолюдный Бирка в компании пастухов-профессионалов оказался не совсем закономерно. Он часто менял в совхозе место работы, ища такое, где во всей глубине раскрылись бы его творческие способности. Имея за плечами незаконченный первый семестр педагогического училища, он подался в пастухи единственно лишь потому, что именно здесь рассчитывал найти наконец свободную творческую обстановку, достойную человека с незаконченным средним специальным образованием. Экспедиция за Терек, увы, разочаровала его. Ни свободы, ни творческого полета, а только тяжелый труд, жизнь в шалаше, днем — зной, ночью — холод…

Дома его ждали кое-какие чрезвычайно важные встречи и беседы, весьма далекие от всех мирских забот. Дело в том, что страхолюдный Бирка — мюрид святого Жумы. Когда он уходил с пастухами за Терек, шейха не было в Тийна-эвл, шейх обретался в калмыцких степях. Он подверг себя добровольному изгнанию, чтобы затихли разговоры вокруг его персоны, чтобы утихли страсти вокруг его дома. Теперь он должен бы уже вернуться. А божий будильник Бирка в хождении за Терек не терял времени даром: ему удалось вовлечь в секту молчаливого пастуха Сапи. Разумеется, впереди еще предстоит кое-какая воспитательная работа и приемные формальности, но главное — сделано! И об этом крупном успехе надо сразу же доложить шейху.

А еще есть одно международного масштаба дело, терпеть неосведомленность о котором вот уже несколько дней было для страхолюдного Бирки, впрочем, как и для всех остальных, просто невмоготу.

Вот почему он больше всех радовался возвращению в аул; вот почему в его душе так бушевало нетерпение, когда он позвал молодого механика.

Салман вытер тряпкой перепачканные маслом руки, бросил тряпку на сиденье, взял мыло и направился к ручью. Да, застрял он с этим проклятым трактором… Тракторист-растяпа давным-давно дома, а он вот ковыряйся. Конечно, надо перекусить, если подвертывается случай.

Он оглянулся вокруг и словно впервые за день увидел на склонах гор огромные чинары, стоящие словно в исполинских папахах, солнце над головой, траву под ногами… Из-за этого трактора можно весь белый свет не заметить, можно и Сашеньку забыть, подумал он, и ему на мгновение стало страшно.

С наслаждением умывшись студеной водой, парень подошел к пастухам.

— Здравствуйте, земляки. С благополучным возвращением.

— Садись, садись, — заторопили его. — Пировать так пировать. И скажи нам скорей, что слышно…

Можно было ожидать, что пастухи прежде всего спросят о новостях в ауле, о делах в совхозе, о своих родных, близких, знакомых. Все это, конечно, очень интересовало их, и потом они расспросят об этом, но стоял июнь 1972 года и лучшие умы человечества, в том числе умы Чечено-Ингушетии, в частности, умы работников животноводческой фермы совхоза имени Джузеппе Верди, жили тогда одной думой, одним событием международного масштаба.

— Мы несколько дней не видели газет, у нашего транзистора сели батарейки, — тараторил страхолюдный Бирка, одновременно без помехи глотая куски мяса. — Так скажи нам скорей, что слышно — глоток! — что слышно о Фишере? Когда наша связь с миром оборвалась, было известно, что он согласился на Белград.

— С Белградом все кончено, — махнул рукой Салман. — Бобби отказался там играть.

Все проголодались, и потому, как только взяли в руки по куску мяса, тотчас воодушевленно заработали челюсти. Баранина была сочной и мягкой. На лицах едоков разливалось блаженство. Но едва лишь Салман сказал «все кончено», как челюсти замерли, выражение блаженства исчезло, и все пастухи одним дыхом выдохнули:

— Значит, матча не будет?

— Нет, земляки, матч состоится, — успокоил Салман, единственный из всех не прервавший разрушительно-созидательной работы над ломтем баранины, — состоится где-то в другой стране, в другом городе. Сейчас такой город ищут, ведут переговоры.

Все помолчали, обдумывая новость, и общая работа возобновилась вскоре с прежним вдохновением. Только старший пастух Умар двигал челюстями индифферентно, — на лице его была печать глубокой и трудной думы. Подпасок Алви заметил состояние Умара и участливо спросил:

— Ата, что с тобой? О чем все время думаешь?

Старик меланхолично дожевал мясо, вытер рукавом усы, вздохнул и промолвил:

— Трудно будет Спасскому против Фишера.

— Как-нибудь, — успокоительно сказал молчаливый пастух Сапи, новообращенный божий будильник.

— Меня то беспокоит, — взяв и обратно положив яйцо, продолжал старик, — что он вдруг тренера сменил. Для чего? Чем плох Бондаревский? Кто его до короны довел? Он. Чем Геллер лучше Бондаревского? Старая мудрость гласит: от добра добра не ищут.

— Как-нибудь! — снова ободрил Сапи, новообращенный.

— Видите ли, ата, — принялся разъяснять Салман, — тут есть тонкий психологический расчет. Бондаревский уже много лет не выступает в турнирах, ему под шестьдесят, он занимается теорией, тренирует. А Геллер — боец, и у него — что очень важно, — как и у самого Спасского, положительный баланс во встречах с Фишером, и тот, надо думать, побаивается его.

— Не знаю, сын мой, как насчет тонкостей и балансов, но знаю другое: когда в нашем совхозе в год менялось по два-три директора, мы едва по миру не пошли. Правильно я говорю, Товсултан?

— Еще как правильно! — покачал головой молчавший до сих пор Казуев.

— А вспомните-ка, — встрял в разговор Алви, — к чему привела в этом году смена тренера в нашей сборной по хоккею за полтора месяца до чемпионата.

— Что ж, по-вашему, — Салман в досаде так стукнул обглоданным бараньим мослом по дубу, что посыпались листья, — один тренер дается на всю жизнь и никогда нельзя его сменить?

— Сын мой, — с мягкой печалью сказал старик, — все можно, но я не назову мудрыми тех людей, которые накануне уборки сменят в колхозе председателя или в совхозе — директора, добившихся в прошлом году рекордного урожая.

Вдруг на опушке послышалось движение ветвей, хруст, раздвинулись кусты и начальственный бас произрос:

— Кто задумал меня снимать? Подождите уж до пенсии, кровопийцы, — сам уйду. Здравствуйте, бродяги. С прибытием!

Из лесной чащи на поляну с ружьем в руках вышел сам директор совхоза товарищ Приходченко, высокий, седой, с обветренным красным лицом.

— Савелий Лукич! — воскликнули все в один голос. — Давай сюда! Мясо еще осталось.

— Дядя Савелий, что это вы с ружьем? — спросил Алви подошедшего директора.

— А что вы тут расшумелись? — не отвечая на вопрос, сердито спросил Приходченко. — Своим глупым криком, каким-то стуком вы сорвали мне выполнение важной народнохозяйственной задачи.

— Какой такой задачи? — недоуменно протянул кто-то.

— Какой! Вы что, не знаете, что на территории нашего совхоза, на наших угодьях объявился кабан? Он вытаптывает и пожирает совхозную кукурузу.

— Откуда же нам знать, — пролепетал кто-то.

— И вы решили лично, своей директорской рукой его подстрелить? — заискивающе спросил страхолюдный Бирка.

— Да! Но я лишь потому решил заняться этим сам, что во всем совхозе нет никого, кто мог бы убить разбойника. Какой позор! Нет у нас молодых смелых охотников, и вот приходится брать ружье старику. Разве это порядок?

— Так ты его подстрелил? — поинтересовался Казуев. — Что-то мы не слышали выстрела. Или, может, в яму поймал? Или сетью опутал?

— Если бы не ваш дурацкий крик, я бы его сейчас уже свежевал. Я его выследил. Ах, какой красавец! Пудов на шестьдесят…

— Ну! — усомнился Умар.

— Вернее, пудов на тридцать.

— Ну!

— Пудов двадцать-то наверняка.

— Ну!

— Что ты нукаешь? По-твоему, в нем и трех пудов нет?

— Три-то может.

— Так вот же не три, а все пять!

— Пусть пять.

— Смотрю я на него, и дух у меня замирает. Клыки загнутые с полметра, пасть как у крокодила — кинется, не убежишь… Только я навел ружье, только прицелился, хотел нажать… Вдруг у вас тут что-то как стукнет! Кабан как сиганет через кусты! Только его и видели…

— Не беда, завтра убьешь, — сказал Умар.

— Как это завтра! У нас же плановое хозяйство. По плану я его сегодня должен был хлопнуть.

— Ничего, завтра хлопнете. Как-нибудь! — ободрил молчаливый Сапи.

— Не могу завтра. У меня завтра по плану совсем другие дела.

— Так пошли другого.

— Кого же послать? — Приходченко в раздумье потер вспотевший лоб. — Я уже многих, кто посвободней, посылал в добровольно-приказном порядке. Бухгалтер ходил — вернулся с нервным тиком. Электрика посылал — с того дня впал в пессимизм и запил. Диктор с радиоузла сделался на охоте заикой, теперь придется нового брать, а этому другое место искать надо. Заведующего клубом направил — совсем не вернулся: то ли кабан его растерзал, то ли сменил он место жительства и работы.

— А пошли дедушку Хамида, — с улыбкой предложил Товсултан, — он разбойника враз бородой опутает.

— Бородой не бородой, — почесал в затылке директор, — а выходит, что посылать больше некого. Вас же не пошлешь, скажете, что устали после трудного пути.

— Между прочим, — скромно вставил Алви, имевший зуб на некоторых школьных учителей за их строгость, — сейчас учителя свободны — каникулы. Вот бы из них и создать бригаду. Например, учительницу арифметики, учительницу английского языка…

— Прекрасная мысль! — воскликнул Приходченко. — Создадим из учителей бригаду по скоростному убиению кабана. А во главе поставим многоопытного Хамида!

— Трудно будет Хамиду против кабана, — задумчиво сказал старший пастух Умар.

— Как-нибудь! — успокоительно возразил молчаливый Сапи, новообращенный.

На дороге послышался шум мотора приближавшейся машины.

— О, да это сам Сату Халович! — воскликнул востроглазый подпасок. — Так и есть!

Машина остановилась, из нее вышел завсельхозотделом Ханбеков.

— Вот вы где прохлаждаетесь! — еще издали крикнул он, вытирая платочком, видимо, подаренным Куржани, мокрый лоб. — Как хорошо, что вы оба здесь — и ты, Савелий Лукич, и ты, Товсултан. Дело в том, мои дорогие, что я должен сообщить вам неприятную новость. Ваш план освоения горных склонов и скалистых мест вызывает сомнение.

— У кого? — одновременно спросили Приходченко и Казуев.

— Некоторые товарищи находят его трудно выполнимым.

— Какие товарищи?

— Есть серьезные люди, которым он кажется едва ли выполнимым.

— Кому?

— Ряд авторитетных специалистов считают его невыполнимым.

— Да кто они?

— Ответственные работники республиканского масштаба уверены, что ваш план абсурдный и вредный.

— Имена, имена назови!

— Что имена, дорогой! Зачем имена! Разве ты мне не веришь? План ваш хорош, но товарищи сомневаются. Зачем торопиться? Зачем рисковать? Ты, товарищ Приходченко, ответственный работник. Ты же знаешь, как иногда бывает. Составишь хороший план, а осуществить его не удается. Бывает так?

— Бывает, — ответил Приходченко, вспомнив только что сорвавшийся отличный план насчет кабана, — конечно, бывает. Но наш план так прост и ясен.

— Только на первый взгляд, Савелий Лукич, только на первый. Ведь вот я назвал вам весьма уважаемых товарищей, которые находят в нем недостатки.

— Какие?

— Весьма существенные.

— В чем?

— Во многих пунктах.

— В каких?

— Всех не перечислишь…

— Назови хотя бы один.

— А что тебе даст один? Зачем тебе один? Надо много…

«Ну и ловок, — подумал Приходченко. — Вот бы кому возглавить бригаду по убиению кабана!» А вслух сказал:

— Может быть, наш план считается слишком дорогостоящим?

— И дорогостоящим! — тотчас отозвался Ханбеков.

— Или наш план находят чересчур трудоемким? — подхватил Товсултан.

— И трудоемким! — снова как эхо откликнулся Сату.

— Да уж не признают ли план вообще антигосударственным? — вмешался Салман.

— И…

— Вздор! — не выдержал Казуев. — Расходы на строительство дорог и мостов, животноводческих помещений и других объектов окупятся через несколько лет.

— Мы просто обязаны начать освоение склонов гор, заложить на них сады, виноградники потому, что часть полезной площади у нас отнимут новые нефтяные скважины, — поддержал друга Приходченко.

— Да, когда площадь отнимают, ее становится меньше, — сказал Ханбеков. — А уменьшение совхозной площади действительно несет нам некоторые трудности, однако нельзя пренебрегать мнением и тех товарищей…

— А между прочим, — бесцеремонно перебил Казуев, — совершенно непонятно, почему в нашем совхозе питомник для шелковичных червей строится таким роскошным. Вот где народные деньги бросаются на ветер!

Это был удар в солнечное сплетение… Дело в том, что шелковичными червями заведовала прекрасная Куржани. Не имея возможности, а главное — желания построить даме сердца уютный домик или симпатичную дачку на свои собственные средства, Ханбеков, пустив в ход всю принадлежащую ему власть, добился того, что питомник строится в таком виде, чтобы он одновременно был и питомником червей и резиденцией его возлюбленной. В этом питомнике-чертоге Сату Халович намеревался вдали от любопытных глаз спокойно и беспрепятственно навещать ее.

Ханбеков взвился:

— Питомник для шелковичных червей имеет огромное хозяйственное и общественное значение. Через червей мы приобщаем к производственной деятельности женщину-горянку. Надо его объявить ударной молодежной стройкой! Разве ты, Товсултан, это не понимаешь? А разве ты, Савелий Лукич, против?

— Нет, я не против, — тотчас отозвался Приходченко.

— Ну вот, ты не против, и я не против. Значит, мы оба за. Договорились!.. Ты, Товсултан, молодец, что всерьез принялся за улучшение местной породы коров. Мы прислушиваемся в этом вопросе к каждому твоему слову. Но простые люди, даже самые лучшие из них, не застрахованы от ошибок.

— Errare humanum est, — бойко вставил Алви. В школе из-за конфликта с учительницей английского языка он отказался учить английский, а вместо этого купил сборник латинских изречений и выучил его весь наизусть. — Людям свойственно ошибаться.

— Вот видишь, — кивнул на подпаска Ханбеков, — и древние так говорили. Они, конечно, не имели в виду работников районного масштаба и выше…

— Но в чем же моя ошибка? — настаивал Казуев.

— Дорогой Товсултан, — молитвенно сложил руки Ханбеков, — планы, мечты — это хорошо. Надо мечтать. Надо смелее мечтать! Но реальный расчет — прежде всего. Со своими телятами ты оторвался от жизни. Я думаю, что для восстановления способности реально мыслить тебя хорошо было бы послать на курорт. Мы это можем сделать в два счета.

— Я совершенно здоров! А вот телята могут заболеть. Они проделали большой путь от самого Терека, утомились, ослабли. Их надо немедленно искупать в лекарственной воде, чтобы к ним не пристала никакая зараза.

— Ослабли? — Ханбеков изобразил на своем лице изумление. — Да они здоровы как бегемоты!

«Сам ты бегемот в галифе», — подумал Казуев и сказал:

— Телят мы сейчас переведем на стойловое содержание.

— Безумие! — воскликнул Ханбеков. — Ты посмотри, какое благодатное лето. Все благоухает, трава сочная, а вы — в стойло. А чем кормить станете?

— Травой. Будем косить и возить на грузовиках.

— Ах, чуть не забыл! — всполошился Ханбеков. — Ведь я, Савелий Лукич, для того и разыскивал тебя, чтобы сказать: в субботу предоставь два совхозных грузовика в распоряжение райисполкома.

— Не могу дать! — занервничал Приходченко. — Не могу. У нас телята без травы совсем отощают.

— С телятами ничего не случится. Пусть попасутся на лужку зеленом. А не выполнить распоряжение райисполкома нельзя. Ты читал, за что недавно в Москве сняты с работы одного товарища федеративного масштаба? За нарушение государственной дисциплины! С этим шутить не надо. К семи часам вечера два грузовика должны быть у здания райисполкома. Шоферов мы не задержим, обойдемся своими силами… Ну а теперь, друзья, прощайте. Спасибо за внимание.

Ханбеков всем пожал руки, сел в машину и укатил.

Салман в сердцах бросил бараний мосол вслед исчезнувшей машине и, поблагодарив пастухов за угощение, вернулся к ждавшему его трактору.

А Приходченко, досадливо плюнув на землю, сказал:

— Хоть с глаз исчез, и за то спасибо… Ну, а теперь рассказывайте, как ходили за Терек.

…Поздно вечером, когда взошла луна, по дороге из Малхан-ирзе в Тийна-эвл вихрем промчался всадник. Салман, который при лунном свете продолжал чинить трактор, не разглядел, кто мчится. А это был Ханбеков. Страсть бросила его в седло скакуна.

Дело в том, что Сату Халович сегодня хотел вновь посетить «курсы усовершенствования», а райисполкомовская «Волга» вдруг забарахлила. Ханбеков водил машину сам, но починить ее он не мог. Можно было раздобыть мотоцикл или велосипед, работнику районного масштаба показалось недостойной и кощунственной даже мысль, чтобы он поехал к возлюбленной таким транспортом. К счастью, в поселке гастролировал цирк. Ханбеков вызвал к себе его директора и, пользуясь своей должностью, конфисковал у него единственную лошадь, впрочем, твердо пообещав вернуть ее к очередному представлению.

Подъезжая к дому Куржани, Сату Халович услышал мягкие звуки вальса, доносившиеся из окна. «Ждет, — горделиво и блаженно подумал он. — Приемник включила. Создает обстановку».

— О, мой ответработник! — восхищенно воскликнула Куржани, выходя из дома. — Как ты хорош на коне! Что за великолепная выдумка — приехать на свидание словно джигит.

Дверь дома осталась открытой, и звуки вальса стали гораздо слышней. Цирковой конь почувствовал себя в привычной обстановке и, в такт музыке перебирая ногами, принялся танцевать вокруг дома Куржани.

— Ласточка моя!.. — страстным шепотом начал Ханбеков, но конь, вдруг перестав повиноваться, уже увлек его за угол дома.

— Сату! Ты выполнил поручение Жумы, которое я тебе передавала? — не понимая, что случилось, думая, что Ханбеков просто резвится на коне и шутит с ней, спросила Куржани.

— Да, мое блаженство, — судорожно держась за холку танцующего коня, Ханбеков появился из-за другого угла дома. — В субботу вечером в нашем распоряжении будут два грузовика, и за ночь мы все обделаем. Это первое.

— Слезай с коня, — ангельским голосом пролепетала красавица, — ты заслужил награды.

— Нет, моя дорогая, я не слезу, мне надо торопиться назад, — трясущийся от страха джигит снова исчез за углом.

— О! Ты не хочешь обнять свою несравненную? — Куржани побежала вслед, все еще думая, что Ханбеков решил покрасоваться перед ней на танцующем коне.

— Очень хочу! Но обстоятельства выше нас…

— Ну, а что ты можешь сообщить мне еще?

Она бежала рядом и, увлеченная музыкой, постепенно перешла на тот же вальсовый ритм, что и лошадь.

— А еще мне удалось добиться, что питомник шелковичных червей будет объявлен ударной молодежной стройкой.

— Не желаю я больше возиться с этими червями, не хочу там работать! — капризно воскликнула Куржани и топнула ногой.

— Не хочешь? — удивление Сату Халовича было так велико, что он всплеснул руками, из-за чего чуть не вывалился из седла, но все-таки успел сильней вцепиться в холку. — Ведь эту стройку я затеял ради тебя, в нее вложены большие деньги. Разве можно, дорогая, так относиться к народным средствам! Там будет гостиная с камином, две ванных комнаты, бильярдный зал…

— Не желаю — и все! — Куржани снова сбилась с лошадиного ритма и засеменила ногами, стараясь попасть в такт. — Больно нужны мне твои мерзкие черви. Играй сам с ними в бильярд!

— А где же ты хочешь работать? Куда я должен теперь тебя устраивать?

— Нигде я не хочу работать. Лучше буду вот так с лошадью в паре танцевать… Разве ты не в состоянии меня прокормить и одеть? Разве ты не Ханбеков, не Сату Халович, а уже Затухалович? — Завсельхозотделом терпеть не мог, когда возлюбленная говорила ему «Затухалович». Нет, черт возьми, он Ханбеков, он Сату, он Халович.

— Курочка моя, — сказал он нежно-нежно, держась за холку крепко-крепко, — я сделаю для тебя все, но…

— Вот и прекрасно. Между прочим, часики, туфли и шубка, — ах, подумала она, как хорошо эти три слова легли в ритм вальса! — которые ты мне подарил, уже вышли из моды. Если ты не Затухалович, то купи мне новые часы-медальон, туфли на толстой-претолстой подошве, сапоги, — эти слова еще лучше легли в ритм вальса…

— Куржани! — взмолился Ханбеков, поняв наконец, в чем спасение. — Выключи приемник.

— Зачем? Ведь так хорошо…

— Ради аллаха, выключи!

Куржани скрылась в доме. Через несколько мгновений музыка смолкла, и конь сразу, как вкопанный, остановился. Сату Халович перевел дух.

— Дорогая, — сказал он возвратившейся женщине, — я не могу запомнить всего, о чем ты говорила. К нашему следующему свиданию ты составь списочек, и мы его рассмотрим.

— Почему к следующему? — надула губки волшебница. — Списочек уже готов. Можно сейчас рассмотреть его.

Только тут Ханбеков заметил, что Куржани вернулась из дома с плотно скрученным в трубку листом ватмана. Изящным жестом она раскрутила трубку. Лист весь был исписан крайне женственным почерком. Прочитав несколько первых строк, Сату Халович зашатался в седле, теряя сознание.

— Дорогой мой, что с тобой? — изумилась прелестница.

Безжизненное тело джигита шмякнулось об землю. Конь, почувствовав свободу, рванулся и исчез в темноте…

Часа через полтора, придя в себя и отдышавшись, Ханбеков пешком отправился в обратный путь. В правой руке у него белел посох — это был список, составленный наипрекраснейшей из сонма прекрасных. Иногда Сату Халович останавливался, присаживался на придорожный камень, разворачивал список-посох, в свете луны читал его, горестно вздыхал, сворачивал, вставал, опять горестно вздыхал и шел дальше.

Уже брезжило, когда Ханбеков увидел впереди трактор, в кабине которого спал измучившийся Салман, и циркового коня, танцующего вокруг машины. Подойдя ближе, он понял в чем дело: засыпая, механик забыл выключить свой транзистор, и теперь вокруг разливалась негромкая плавная мелодия, против которой цирковой конь был бессилен. Поймав циркача, Ханбеков кое-как взобрался в седло, заткнул своими толстыми пальцами музыкальные лошадиные уши и сильно ударил пятками по брюху танцора. Только после этого конь двинулся по дороге. Уже совсем рассвело, когда Ханбеков въехал в районный центр. Многие жители видели члена райисполкома верхом на цирковой лошади, и их изумлению не было предела.