В долине Аргуна

Глава тридцатая

Как ни горько, как ни безнадежно было все то, что Жума узнал о Ханбекове во время прямой трансляции по телевидению из его кабинета, святой шейх все-таки решил предпринять еще одну попытку удержать Сату Халовича в своих тенетах: уж очень важное место занимал Ханбеков в опасной игре Жумы, уж очень тревожно складывалась в последнее время обстановка для секты.

Люди Жумы всюду искали Сату Халовича, пытались гости с ним в контакт, но он не появлялся на улице, не ходил на работу, его телефоны ни дома, ни в райисполкоме не отвечали… Вскоре по всему району распространилась черпая весть о болезни завсельхозотделом. Его обязанности взял на себя Али Сапарбиев.

Жума не верил в болезнь Ханбекова. Он считал, что старик хитрит, решив пересидеть дома тревожные дни. Но в то же время Жума хотел использовать слух о болезни в своих интересах: ведь этот слух давал вполне благовидный повод для визита к болящему. Бирка и Сапи получили указание нанести такой визит.

Выбрав тихий погожий вечерок, друзья-мюриды направились к Ханбекову. Через дверь, открытую в сад, никем не замеченные, они проникли во внутренние покои. В руках у того и другого были традиционные подарки. Ханбеков действительно лежал в постели, дремал.

— Добрый вечер, Сату! Ассалям алейкум! — согласным нежным дуэтом пропели мюриды.

— Что такое? Кто здесь? — тотчас встрепенулся Ханбеков.

— Это мы, твои лучшие друзья. Принесли тебе сердечный привет от святого шейха, нашего беспорочного владыки, посланника аллаха.

Сату Халович болезненно поморщился, брезгливо потряс головой, как от касторки, и отвернулся к стене.

— Уходите отсюда. Я не желаю вас больше знать.

— Сату, — дружелюбно заворковал Бирка, — разве добрый мусульманин встречает так гостей! Посмотри, что мы тебе тут принесли в подарок.

— Знаю я ваши подарки. Дальше дохлого гуся у вас фантазия не работает. Забирайте свою дохлятину и сматывайтесь.

— Вай, вай, как грубо! А мы-то, Сапи, старались. Ну, все равно. Достань-ка японский магнитофон.

Ханбеков трепыхнулся было, чтобы повернуться, но все-таки совладал со своими корыстными чувствами и остался в прежнем положении.

— Включи-ка, Сапи. Там есть одна любопытнейшая пленочка.

Раздался мягкий щелчок, и комнату заполнил отчетливый голос Ханбекова: «Я очень люблю тебя, друг мои, и мысленно обнимаю, но нам есть о чем подумать… Я целую край твоей священной одежды (звук поцелуя)… Ну, прощай, звезда души моей!»

Ханбеков подскочил на кровати, словно его ткнули в бок раскаленным шилом, и повернулся к мюридам.

— Что это такое?!

— Концерт, записанный по трансляции из Большого зала консерватории в Москве, — змеиной улыбкой улыбнулся Бирка. — Только ты, Сапи, ошибся, надо пораньше включить пленку.

Сапи дал задниц ход, выждал и снова включил магнитофон, — вся сцена телефонного разговора Жумы с Ханбековым была воспроизведена слово в слово.

— Вот каковы теперь ваши подарочки. Ну, хорошо! — Сату Халович был бледен, губы его дрожали. — Вы установили в моем кабинете аппарат для подслушивания. Да знаете ли вы, что это карается законом!

— С чего ты взял, что аппарат для подслушивания! Это запись по проводам.

— Какая разница! Это все равно беззаконно. И теперь вы хотите шантажировать меня этой пленкой. Но удастся! У меня есть свидетель, который подтвердит, что этот разговор я вел не всерьез, больше того, я смеялся над Жумой.

— Знаем, — спокойно сказал Бирка, — только это не свидетель, а свидетельница. Не думаем, чтобы ты прибег к ее показаниям, — с этими словами он достал что-то из бокового кармана пиджака и протянул Ханбекову.

Это была фотография, сделанная с экрана телевизора. Она запечатлела завсельхозотделом райисполкома Ханбекова Сату Халовича, шестидесяти двух лет, в его служебном кабинете; левой рукой он держал телефонную трубку, а правой отнюдь не отеческим жестом привлекал к себе секретаршу Непси Хугаеву, двадцати шести лет, и тянулся своими ответственными губами к ее секретарским губам.

— Есть и другие варианты, — с шакальей любезностью сказал Бирка. — Вот, например, более завершенная фаза морального падения.

На новой фотографии ответственные уста уже слились с устами представительницы технического персонала.

— Как видите, Сату Халович, — Бирка бережно убрал фотографии, — вам придется выбирать, как говорит наш юный друг Алви, только между Сциллой и Харибдой: или вы призна́ете, что почтительно-преданный разговор со святым шейхом соответствует сути вашего отношения к нему, или вам надо расписаться в своем невероятном нравственном падении.

Ханбеков откинулся на подушки. Он тяжело дышал. Трудная борьба происходила в его душе.

— Значит, все-таки тайная аппаратура?

— Не скроем, кое-что было, — милостиво признался Бирка и тихо подбросил веточку в костер: — И еще неизвестно, что скажет по поводу этих фотографий своему Затухаловичу прелестная Куржани…

Именно «Затухалович» и явился вдруг каплей, переполнившей душу Ханбекова. Он вскочил, спрыгнул с кровати, забегал по комнате.

— Да! Да! Я стал Затухаловичем. Я истерзанный комок нервов в райисполкомовском кресле. Я предал свой служебный долг, свою семью, доверие избирателей… И все это — дело ваших рук, вашего Жумы! Хватит! Грозите мне чем угодно! Пусть позор, пусть тюрьма, но только без вас, без вашей банды ханжей и жуликов! Да, у меня может все рухнуть, все рассыпаться, но это лучше, чем оставаться с вами. Я еще найду в себе силы начать жизнь заново. Прочь отсюда! Я не желаю вас видеть!

Под крики Ханбекова мюриды тихо собрали свои подарки и исчезли.