В тебе моя жизнь...

Глава 32

Марина окаменела, услышав это имя, казалось возникшее тут, в Завидово из дальнего прошлого, которое она так безуспешно пыталась забыть. Ее глупое сердце встрепенулось, словно с визитом к ней прибыл тот, кого она так отчаянно хотела видеть, не взирая ни на что. Она с трудом склонила голову, давая понять лакею, что гость будет принят, и отослала его прочь.

— Быстрее, Гнеша, мне нужно привести себя в достойный вид, — Марина прямо-таки помчалась в спальню, на ходу срывая с себя капот. Агнешка метнулась следом, звучным голосом призывая в половину барыни Дуньку. Все делалось как можно быстрее: ополоснуть барыне лицо ледяной водой, чтобы снять припухлость после продолжительного плача, затем надеть на барыню домашнее платье (благо, что не требовалось никаких многочисленных юбок под него), затянуть волосы в простой, но элегантный узел. Они едва успели проделать всю работу, как возле кабинета послышались голоса и звук шагов. При этом они перемежались с каким-то глухим стуком, и Марина только после поняла его природу, когда в кабинет, куда она еле успела зайти вперед гостя, ступил старый князь Загорский.

Разумеется, Марина прекрасно понимала, что это невозможно никоим образом, а услышав стук трости, что всегда была верной спутницей старого князя, осознала свое заблуждение, но она не могла сдержать своего разочарования, когда увидела Матвея Сергеевича. Тот не мог не заметить его, и она испугалась, что невольно оскорбила его. Ее всегда пугал старый князь. Может, это было потому, что его высокомерный вид не располагал к нему, давая понять, что к князю лучше не стоить даже подходить, пока он не даст своего соизволения на это. Или его густые седые брови, придававшие его лицу выражение недовольства всеми и всем, что его окружает.

Поэтому-то Марина поспешила объясниться после приличествующих случаю приветствий:

— Прошу простить меня, я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью…, — но тут же осеклась, осознав, что выдает себя с головой. Старый князь лишь слегка фамильярно (что прощалось его возрасту), похлопал ее по руке.

— Не тушуйтесь, моя дорогая (позвольте старику вас так называть), не стоит. Не передо мной. Я даже рад видеть разочарование в ваших глазах при моем появлении, ибо это на руку мне. Очередное доказательство правоты моих подозрений.

Старый князь по приглашающему жесту Марины прошел к креслам у камина, у которого было так приятно посидеть в такую слякотную погоду, о чем не преминула заметить хозяйка.

— Может быть, вы желаете чаю? — добавила она при этом.

— Да, не откажусь, — кивнул князь Загорский, с трудом опускаясь в кресло, с явным напряжением опираясь на трость в руке. — Я немного продрог по дороге. Казалось бы, дивная солнечная погода, но эта сырость… пробирает прямо до костей.

Он замолчал, переведя взгляд в огонь, ярко пылавший в камине. Молчала и Марина. Ее приучили, что старший по возрасту всегда сам предложит тему для разговора, вот она и ждала, мучаясь любопытством, что же все-таки привело князя в Завидово по еще толком не подсохшим дорогам.

Наконец после того, как принесли чай, и лакей, быстро сервировавший небольшой столик, удалился, князь перевел свои глаза на Марину. Они были так схожи по цвету с серебристо-стальными глазами его внука, что Марину стала бить небольшая дрожь. И если дед был схож со своим внуком не только этим, то она должна была быть готовой к длинному разговору — подобное выражение появлялось у Сергея, когда тот был решительно настроен узнать что-либо.

— Вы, видимо, гадаете, зачем я явился к вам по таким мерзким дорогам, n'est-ce pas? Я сам всегда говариваю, что по таким дорогам ездят только дураки. Но, тем не менее, я тут. Я прибыл бы к вам ранее, но проклятый радикулит не всегда позволяет мне делать то, что хочу, — он помолчал, а потом добавил. — Я к вам с разговором, Марина Александровна, и смею вас уверить, что этот разговор останется меж нами. Посему прошу вас быть откровенной со мной, как был откровенен мой внук. Я получил письмо от него, в котором он признался мне во всем содеянном.

Марина, услышав эти слова, похолодела на мгновение, а затем вспыхнула от стыда, что о ее позоре стало известно и старому князю. Зачем Сергей писал ему об этом мнимом венчании? Хвалился своим поступком? Злорадствовал, что сумел-таки причинить ennui[233] своему деду?

— Да, я не одобряю его поступка, и прямо говорю вам об этом, — чуть повысив голос, произнес князь Загорский. — Вот так… аки вор… Но сделанного не воротишь вспять. Да и не за тем я прибыл к вам нынче. Почему вы не обратились ко мне сразу же, как узнали о кончине моего внука, Марина Александровна? Почему предпочли так спешно выйти за Воронина? Мне, право слово, сие непонятно. Тем паче, я вижу тоску в ваших глазах, значит, вы любили моего внука, и этот спешный брак был осуществлен не по той страстной любви, о которой судачил весь Петербург. А значит…, — старый князь замолчал, пристально гладя Марине в глаза, и та поспешила отвести свой взгляд, ведь если Сергей умудрялся читать ее мысли, словно открытую книгу, то этот умудренный опытом человек и подавно сумеет сделать это. Движение ее головы было явным доказательством для старого князя. Его глаза вспыхнули тотчас каким-то странным светом, и он продолжил. — Значит, для этого спешного брака была иная причина, est-ce vrai?[234]

Марина вдруг резко встала, почувствовав, что не в силах более, сидеть на месте, рядом со старым князем, под его пытливым взглядом. Она отошла к окну, словно надеясь вдали от кресла гостя найти себе убежище от того, что горькая правда вдруг сейчас всплывет в их разговоре. Клятва, данная Анатолю, заставляла ее бежать прочь от этой опасной темы.

Но князь не унимался. Он вдруг поднялся на ноги и, тяжело опираясь на трость, двинулся к Марине, намереваясь и дальше продолжать этот разговор.

— Dites-moi, de grâce, est-ce vrai?[235] — наступал он на нее. Марина мельком взглянула на князя и поразилась тому, какой надеждой горели его глаза. Мысль о том, что у его рода может быть продолжение, что он не зачах вместе с Сергеем, казалось, питала его изнутри.

Но Марина отвела взгляд от его лица и неловко, с трудом качнула головой, опровергая его слова. Она была связана по рукам и ногам своим обещанием молчать об отцовстве Елены, и даже сейчас, как бы ей не хотелось его нарушить, она не могла даже рта раскрыть.

Старый князь тут же поник. Он словно резко постарел на десяток лет, так подкосило его услышанное.

— Pardonnez-moi, je vous prie[236]. Я оскорбил вас своими нелепыми подозрениями, мне нет оправдания. Простите подобную глупость, не свойственную моим сединам, — князь Загорский словно на ощупь двинулся к креслу и тяжело опустился в него. Марина едва сдерживала слезы, видя его разочарование. Почему она вечно была обречена лгать, лгать и еще раз лгать, причиняя боль? Как разорвать ей этот замкнутый круг?

Внезапно она поняла, что не может держать правду о Елене от этого человека. Он вполне заслужил знать, что Сергей не ушел совсем от них, что он оставил маленькую частичку себя. Да, она обещала молчать, это правда. Но разве в этом случае нужны только слова?

Матвей Сергеевич не слышал, как Марина открыла дверь и что-то проговорила, стоявшему поодаль лакею. Он переживал крах своих надежд, которые он так тщательно лелеял в глубине души все то время, что он лежал без движения в своей спальне. Он обманул Марину — вовсе не радикулит мучил его тело. Воспаление легких вдруг прихватило старого князя в тот же вечер, когда он прочитал письмо внука. Если бы не болезнь, то он тут же бы помчался в Петербург в дом Ольховских. Но его скрутила горячка, а потом и вовсе стало худо так, как никогда в жизни. Он надеялся на то, что смерть приберет его и воссоединит с его близкими, но спустя несколько дней спала горячка, а чрез некоторое время пришла весть о браке Марины и Анатоля.

Матвей Сергеевич не был дураком. Он прекрасно помнил, как горят глаза Марины при виде его внука, помнил, как они смотрели друг на друга, кружась в вальсе по бальной зале, как ищут друг друга взглядами на балах и раутах. Столь спешный брак, по мнению Матвея Сергеевича, в виду всех изложенных обстоятельств в письме, был вызван лишь тем, чтобы прикрыть кое-что, что вскорости прикрыть было бы нельзя. А значит, ему было ради чего жить дальше — узнать, правда ли, что на земле будет продолжать жить кровь рода Загорских.

С того дня он всеми силами цеплялся за жизнь и все-таки сумел выкарабкаться на удивление всем докторам, ведь воспаление легких в его возрасте должно было прикончить его. А окончательно оправившись от болезни и ее последствий, поехал сюда, в Завидово. И вот он, результат…

— Pardonnez-moi, — легко коснулась плеча старого князя Загорского рука Марины. Он обернулся и увидел, что она держит на руках младенца. Марина немного отогнула кружево одеяльца, и Матвей Сергеевич увидел большие голубо-серые глазенки недовольно глядевшие на него.

— Bon Dieu! Ce n'est que trop vrai![237] — губы у старика задрожали от еле сдерживаемых эмоций. — Это просто копия моих внуков в младенчестве. Il n'y a pas à dire[238], кровь Загорских.

Он протянул руку и коснулся щечки младенца. Тот скривился и издал громкий вопль, что заставило князя быстро отдернуть руку.

— Видимо, пальцы холодные, — виновато улыбаясь, проговорил Матвей Сергеевич, глядя, как Марина присаживается в кресло напротив и успокаивает дитя. — А это…?

— Девочка, — коротко ответила Марина, предвидя его вопрос. — Ее имя Елена.

Глаза старика повлажнели при упоминании знакомого имени. Он достал из кармана фрака платок и быстрым движением вытер невольно выступившую влагу. Потом он резко взял Марину за руку, немного напугав ее своим неожиданным движением, и крепко поцеловал ее ладонь.

— Благодарю вас, вы вернули меня к жизни, — проговорил Матвей Сергеевич. — Такой дар небес после всех моих потерь!

Они еще долго сидели у камина, наблюдая вдвоем за маленьким продолжением рода Загорских. Отмечая каждый знакомый жест, каждую знакомую мимику лица девочки. Умиляясь ее красотой и невинностью.

— Воронин знает? — коротко спросил Матвей Сергеевич, когда ребенка унесли к кормилице спустя какое-то время. Марина кивнула, а затем проговорила:

— Он принял Елену, как свою дочь, и всеми силами пытается забыть о том, что она не его. Даже заставил меня принести ему клятву на образах, что никто и никогда не узнает об обратном.

— А вы открылись мне… — старый князь помолчал, а потом вдруг полез рукой за ворот рубашки и с трудом достал небольшое распятие на черном шнурке. — Я клянусь на этом кресте, Марина Александровна, что никто и никогда не узнает от меня правды об отцовстве Елены, раз уж так рассудила судьба.

Он поднес распятие к губам, а потом снова спрятал его за полотном рубашки. Руки снова сжали серебряный набалдашник трости.

— Я прошу вас только об одном — не вычеркивайте меня из жизни моей внучки. Она единственная отрада для меня нынче. Позвольте мне быть рядом с ней иногда, стать свидетелем того, как она подрастает.

— Я не вправе давать вам таких обещаний, — покачала головой Марина. — Будь моя воля, я бы даже и речи не заводила об этом. Леночка — ваша плоть и кровь, и я никогда бы не мешала вашим свиданиям. Но мой супруг… только он имеет право дать вам ответ на вашу просьбу.

— Я поговорю с ним, — кивнул князь. Затем он перевел разговор на те дни, что Марина и Сергей провели перед его отъездом, но о самом венчании он не спросил, словно оно было под запретом для обсуждения. Марина была благодарна ему, что он всячески обходит эту неловкую тему для них обоих, и рассказала ему о том, что Сергей открылся ей в своих мыслях и переживаниях, что поведал о том страшном скандале, что случился в их семье и привел к расколу.

— Он ненавидел меня! — воскликнул Матвей Сергеевич, и Марина, почувствовав боль в его голосе, положила свою руку на его ладонь, приободряя его.

— Нет же, нет. Он был обижен, это правда, но ненавидеть…, — она покачала головой. — Будь у вас побольше времени, вы бы выяснили все ваши разногласия, и я уверена, былая близость была бы не за горами. Как он мог ненавидеть вас, когда ваши характеры так схожи? Он понимал всю природу ваших поступков, но слепая гордыня мешала ему увидеть, что многие из них были продиктованы лишь любовью к нему.

— Вы — дивный ангел, моя дорогая! — растроганно прошептал Матвей Сергеевич, и Марина вздрогнула, вспомнив почти те же самые слова, слетевшие с губ Сергея после своей исповеди. Это воспоминание отдалось легкой болью в сердце, и князь не мог не уловить перемену в ней при своих словах.

— Вы очень любили моего внука? — спросил он, и Марина кивнула.

— Всем сердцем и всей душой. Я не думаю, что смогу полюбить так снова.

Неожиданно для самих себя Матвей Сергеевич и Марина потянулись друг к другу и обнялись, словно обмениваясь своими эмоциями, своими силами. Ей стало так покойно в его столь крепких для его возраста объятиях, что она невольно расплакалась. Князь лишь гладил ее по голове, успокаивая и приговаривая:

— Ну, почему вы не написали ко мне тогда? Почему не попросили о помощи?

— Мне было стыдно, — едва слышно прошептала Марина.

— Вы мать моей внучки, что тут стыдиться? — шептал ей в ответ старый князь, и Марине стало вдруг так горько от осознания его правоты. Почему она не попыталась обратиться к нему прежде, чем пойти под венец с нелюбимым человеком? Ну, даже если бы князь Загорский отказал ей, разве честь дворянина позволила бы ему опозорить ее? Она бы ничего не потеряла бы в этом случае, и кто знает, что бы приобрела…

— Я переговорю о своем деле с Анатолем Михайловичем, когда приеду в Петербург, — сказал на прощание Матвей Сергеевич, когда пришло время покидать Завидово спустя несколько дней. Марина не могла отпустить в дорогу уставшего пожилого человека и упросила его остаться, а князь не мог так скоро расстаться с внучкой, которая почти сразу же привыкла к нему и улыбалась, когда он с ней тетешкался на удивление слугам. — Пусть у него будет время обдумать все прежде, чем он примет решение.

Но Марина поняла его без слов. Он не хотел говорить с Анатолем в Завидово, чтобы она, Марина, была рядом, ведь Воронин не сумеет сразу понять, почему она открылась старому князю, и возможно, будет скор на расправу. Марина вздрогнула, вспомнив свою первую брачную ночь и те удары, поплотнее закуталась в шаль.

— Я буду молиться о том, чтобы милосердие не оставило его душу, чтобы он склонился к вашей просьбе, — сказала она князю. Тот в последний раз поднес руку Марины к своим губам, потом поцеловал в лоб и вышел из гостиной вон, где по его настоянию («Никаких прощаний на крыльце! Не хватало горячки!») они попрощались. Старый князь так напоминал Марине своего внука — движениями, мимикой, интонациями голоса, что в ее душе опять всколыхнулась былая тоска. Даже его слова о горячке были так схожи с теми словами, что говорил тогда, прощаясь, Сергей.

— Господи, — прошептала Марина. — Пусть будет раб твой Анатоль справедлив. Пусть не разлучит плоть от плоти, прадеда от правнучки…

Ей казалось, что Анатоль не будет против свиданий этих близких по крови людей, но она и подумать не могла, что это приведет его в столь необузданную ярость.

— Как ты могла рассказать ему? — кричал он, приехав в Завидово прямо перед Вознесением, как и обещал. — Как ты могла нарушить свою клятву? Ведь ты давала ее на образе!

— Я не нарушала клятвы, я ни слова не сказала о том, что она его правнучка, — тихо сказала Марина. Она не имела ни малейшего намерения оправдываться перед ним потому, как вовсе не чувствовала свою вину. Она должна была сделать то, что сделала. Это был ее долг перед Сергеем. — Я лишь показала его сиятельству Елену. Он все понял сам.

С глухим рыком Анатоль запустил в Марину бокал вина, что в тот момент держал в своей руке. Он пролетел мимо ее головы, не задев даже волоска на ее голове, и разбился о противоположную стену гостиной, забрызгивая пятнами мебель и штофные обои. Марина даже не успела испугаться, как Анатоль подскочил к ней и крепко сжал ее плечи своими большими ладонями.

— Я позволю князю видеться с правнучкой. Но при условии, что вы, мадам, станете той женой, что клялись быть у алтаря — покорной своему супругу во всем, — он обхватил ее затылок ладонью и приблизил лицо к своему, заставляя неотрывно смотреть в свои глаза. — Я более не намерен терпеть вашу непокорность. Отныне вы будете делать то, что я вам скажу, говорить то, что я вам разрешу, принимать только тех, кто мне угоден. И никак иначе! Зорчиха уже передала вам свое зелье?

Марина коротко кивнула, понимая, что тот миг, которого она так страшилась в глубине души, настал.

— Très bien[239]. Ждите меня нынче у себя.

Той же ночью Марина принадлежала ему полностью, как он давно мечтал. Анатоль пришел к ней, когда в доме погасили все огни, и только слуги, отвечающие за топку, остались бодрствовать в лакейской. Она ждала его, лежа в постели, натянув одеяло почти до самого подбородка, что позабавило его. Он легко стянул одеяло и отбросил его в сторону, потом туда же бросил и халат. Под халатом у Анатоля ничего не было, и осознание этого заставило Марину слегка покраснеть, словно институтку, и отвести взгляд.

— Très bien, — сказал Анатоль сам себе и, обхватив своими длинными пальцами ее подбородок, все же заставил посмотреть на себя, глаза в глаза. Марина поняла, что он желает, чтобы она смотрела на него, и не стала отводить свой взгляд, как бы ей того не хотелось.

Анатоль снял с нее сорочку, а она по-прежнему смотрела в его глаза. Он провел ладонями по ее обнаженному телу, словно не веря, что наконец-то касается ее нежной кожи, а Марина не отводила глаз от его пристального взгляда. Он стал целовать ее шею, грудь, плечи, прервав их зрительный контакт, она же по-прежнему держала свои глаза открытыми, запрещая себе смежить веки. Ведь если она закроет их, то унесется мысленно в другую спальню, к другому мужчине…

Марина изо всех сил старалась запретить себе думать о том, что ее тела касается чужой ей человек, чужой ее сердцу, пыталась вызвать в себе отклик на его ласки и поцелуи. Она знала по словам Сергея, что некоторые мужчины чувствительны к тому, как отзывается на их действия их партнерши, а ей вовсе не хотелось оскорбить своей холодностью своего супруга. Ведь этого, по ее мнению, тот не заслуживал.

Наконец ее тело расслабилось, а разум словно отключился, запрещая себе даже думать о том, что сейчас происходит в этой комнате. Но той потери в пространстве и времени, что ощущала Марина с Сергеем, не случилось, не было той истомы, той ослепительной вспышки удовольствия от любви.

Может, потому, что и не любовь была вовсе, устало подумала Марина после того, как Анатоль заснул, повернувшись к ней спиной. Она чувствовала сейчас, словно она предала Сергея, хотя по сути то, что произошло, не могло быть неверностью как таковой. Ей дико хотелось сейчас принять сейчас ванну с теплой водой и смыть с себя все, что напоминало бы ей о происшедшем. Но она не могла сделать этого, не разбудив Анатоля, а будить ей его вовсе не хотелось. Сергей, бывало, тянул ее в постель повторно, а сейчас Марина не была уверена, что выдержит еще раз.

Поэтому она тихонько поднялась с кровати и аккуратно пошла к умывальным принадлежностям на комоде. Стараясь не шуметь, налила воды, опустила в нее тряпочку и принялась протирать свое тело. Низ живота слегка тянуло, но Марина сочла это естественным в данный момент. И лишь когда заметила кровь на тряпочке, сначала испугалась, а потом облегченно рассмеялась.

Крови. Никогда она еще не радовалась им, как сейчас.

Марина взяла со спинки стула капот и надела его, как можно плотнее запахивая полы. Потом взглянула на спящего мужа. Он лежал на животе, раскинув ноги, занимая большую часть кровати. Почему он не ушел на свою половину? Почему остался? Марина почувствовала легкое раздражение. Анатоль столько места занял в ее жизни, что даже сейчас она не может лечь в свою постель, потому как большая часть ее была занята им же. Даже в своей половине ей нет теперь покоя. Видимо, он не лукавил, когда говорил, что отныне вся ее жизнь будет только его…

Марина прошла в кабинет и опустилась там перед образами, надеясь, что молитва принесет покой в ее истерзанную душу. Но покой все не приходил, хоть и стояла она на коленях почти до рассвета, не замечая, как слезы текут по ее щекам.

«Надо лишь привыкнуть. Потом пойдет как по накатанной», — говорила Марине ее мать, Анна Степановна, перед днем венчания.

Надо лишь привыкнуть…

Внезапно ей захотелось взглянуть на дочь, и она поднялась с колен, прошла в детскую. Леночка спала, улыбаясь во сне. «Анелау бачыць[240]», — говорила о таких улыбках Агнешка, и Марина, вспомнив об этом, вдруг подумала, приходит ли к ее дочери Сергей во снах. Ей бы очень хотелось, чтобы дочь хотя бы так увидела своего настоящего отца, пусть даже не зная о том, кем он ей приходится.

Марина не могла удержаться и коснулась пухленькой щечки указательным пальцем, нежно поглаживая мягкую кожу. Леночка сморщила лобик недовольно, и сердце Марины кольнуло иглой. Так морщился во сне Сергей, когда она гладила его по лицу. Как ей забыть его, коли перед глазами всегда будет его маленькая копия? Разве это возможно?

********

За день до Воскресения, как и обещались, прибыла семья Марины в полном составе, на двух каретах покойной тетушки. Теперь уже и вовсе собственных — по завещанию Софьи Александровны Ольховским отошел дом со всей дворней и землей, а также денежные средства в виде содержания, которое будет выдаваться поверенным в начале каждого года. Девочки и приемный сын, господин Заболотнев, получили по определенной денежной сумме, а Марине лично тетушка отписала кроме того небольшое имение под Рязанью, переданное в дар ее деду, генералу Голышеву, еще государыней Екатериной Алексеевной. Осознание того, что она не бедствовала бы, не выйдя замуж Воронина, приносило Марине лишь горечь, ведь она могла бы и не вступать брак, а уехать в это имение и жить там, растя своего ребенка одна. Ах, если бы знать об том ранее…

Грешные мысли, одергивала себя тут же Марина. Да и как бы я судилась с господином Заболотневым? Ведь он подал иск о признании завещания «нечестным», как и полагала справедливо Анна Степановна. Но теперь, с покровительством его сиятельства графа Воронина, флигель-адъютанта Его Императорского Величества, этот судебный процесс был нестрашен ее семье.

Именно поэтому Анна Степановна так радостно смеялась, расцеловывая своего gendre[241], встречавшего их на крыльце усадебного дома вместе с супругой.

— Ах, mon cher ami, как же я обожаю этот сельский воздух! — восклицала она, улыбаясь Анатолю, а Марине лишь только оставалось дивиться ее улыбкам, ведь в Ольховке маменька только и делала, что повторяла, как она ненавидит деревню. Но разве можно сравнить их старенький бревенчатый дом в Ольховке и этот громадный особняк?

К удивлению Марины, ее родные даже не внесли какого-либо изменения в ее привычную жизнь. Папенька, мельком взглянув на внучку, покинул женское общество вместе с Анатолем ради завода борзых и гончих, что был в усадьбе, где и пропадал там почти время визита, ведь охотничьи собаки всегда были его страстью. Сестры же удалились кто куда — Ольга читать в беседку у пруда, остальные сестры незаметно попрятались, видимо, по своим комнатам. Лишь Анна Степановна сначала долго была в детской вместе с Мариной, напряженно вглядываясь в девочку у нее на руках. Потом, видя, что дочь не расположена к разговорам, прекратила попытки завязать беседу и ушла к себе, ссылаясь на мигрень.

Марина же, понянчив дочь до времени ее кормления, передала Леночку кормилице и вышла в парк, где ее уже ждал немец Одлерберг, привезенный Анатолем садовник. Весь день, даже пропустив обед, она занималась садом и парком, что намеревалась обновить с помощью иностранного специалиста. Они вместе обошли всю землю под парковым комплексом, планируя, споря или соглашаясь. Одлерберг предложил графине построить оранжерею, чтобы иметь и зимой свежие фрукты, а не привозить их из Петербурга. Еще было намечено расширить немного зимний сад — Марине показалось, что будет очень красиво устраивать там небольшие балы или рауты.

Лишь за ужином вся семья собралась за столом. Не было только Лизоньки, средней сестры Марины, что удивило хозяйку, а Анну Степановну заставило напряженно замереть.

— У сестры приступ мигрени, — извинилась за ту, краснея, Софи.

После ужина прошли в диванную, где стояло фортепьяно, и Софи, обладавшая дивным сопрано, спела несколько романсов. Марина всегда в глубине души немного завидовала голосу сестры. Станет она постарше, отбою не будет на вечерах от просьб «уважить и усладить слух». Лиза и Ольга прекрасно рисовали акварели. А вот саму Марину Господь не наделил никаким талантом, кроме ума и способности к языкам. Хотя лучше б первого было поменьше, как у Лизы, может, в этом случае Марину меньше мучили бы сомнения и размышления.

Около одиннадцати, когда за окном стали сгущаться сумерки, вся компания разошлась по своим комнатам — завтра нужно было рано вставать на праздничную службу в церкви. Анатоль безмерно удивил Марину, проследовав за ней в ее половины.

— Я не намерен сегодня делить с вами ложе, — проговорил он, заметив ее недоумение. — Вернее, намерен, но не в библейском смысле. Я хочу лишь разделить с вами сон, только и всего. Так вы быстрее привыкнете ко мне.

Разве может она противиться, усмехнулась про себя Марина, но ничего не ответила, лишь коротко кивнула, принимая его решение. Так они и провели ночь вместе в одной постели. Марина сначала долго не могла заснуть. Ей казалось, что рука Анатоля на ее талии слишком тяжела, а его тело, прижимающееся к ней, чересчур горячо. Но затем она все же провалилась в глубины сна и, вынырнув обратно, едва не произнесла запретное имя — ей показалось, что она пробудилась в Киреевке, а рука, обнимающая ее, и губы, нежно касающиеся ее губ, принадлежат совсем другому человеку, а не ее мужу.

Надо лишь привыкнуть. Словно мантру Марина повторяла про себя эти слова снова и снова, пока ее одевали к утренней службе. Надо лишь привыкнуть…

В гостиной, где собиралась постепенно вся семья, чтобы ехать в церковь, со временем обнаружилось отсутствие Лизы, заставившее маменьку смертельно побледнеть. Что-то происходит, решила Марина, заметив это.

— Где же Лизонька? Она скоро будет готова? — спрашивал Александр Васильевич у краснеющей Софи, делившей комнату с Лизой. Ольга же была размещена в мезонине по ее собственной просьбе — подальше от шума дома.

— Надо бы приказать подать коляски, — сказал Анатоль, доставая из кармана фрака брегет. — Пешком, как мы планировали, уже не успеем.

Софи, не привыкшая к зятю, к его резкому голосу, когда он бывал раздражен, отнесла его холодность и повышение тона голоса на свой счет и вдруг разрыдалась. Марина кинулась к ней, успокаивая. Анна Степановна же коршуном вдруг метнулась прочь из комнаты в половины гостей, провожаемая недоуменными и растерянными взглядами оставшихся в гостиной. Спустя некоторое время из глубины дома раздался ее вопль, и Марина поняла, что волнение матери в последнее время, видимо, было совсем неспроста.

— Александр Васильевич! — вопила ее маменька, буквально влетая в гостиную с листком бумаги в руке. — Полюбуйтесь! Полюбуйтесь на это!

Она передала записку отцу, и тот, прочитав ее, полез за своей трубкой в карман, растерянно глядя на дочерей, неотрывно смотрящих на него во все глаза.

— Что вы собираетесь делать? Курить? — взвизгнула Анна Степановна и выхватила из рук мужа трубку. — Надобно срочно найти Лизу, пока … пока… Надо же что-то делать!

— Боюсь, что дело уже сделано, — растерянно ответил ей Александр Васильевич и посмотрел на собравшихся в гостиной. — На нашу семью нежданно свалилась беда, девочки мои. Ваша сестра нынче ночью бежала из дому с каким-то Дегранэ.

— Дегарнэ, — поправила его маменька, сама не сознавая этого, и разрыдалась. Анатоль прошел к тестю и взял из его рук листок бумаги, быстро пробежал глазами.

— Успокойтесь, тут написано, что они обвенчаются в первой же церквушке, где им позволят сделать это без родительского благословения. Еще не все потеряно, мы просто найдем этих новоявленных молодоженов и сделаем вид, что были в курсе их поспешной свадьбы. О разрешении из полка на брак я похлопочу.

— Боюсь, что никакого венчания и не будет, — горько проговорила Анна Степановна, резко прервав свои рыдания. — Это все расплата мне. За мои грехи! — она взглянула на Марину, и та поняла, что речь сейчас была о ней самой. — Дегарнэ не женится на моей дочери. Она лгала ему, что получила богатое наследство от тетушки, стремясь привлечь его внимание к своей особе. Ведь она влюбилась в него еще год назад на одном из балов. А этого француза привлекают в моей дочери не она сама, а лишь мифическое богатство. Но приданое Лизы не столь велико, и, дай Бог, чтобы он узнав об этом, не… не… Моя дочь пропала! Она погублена! Погублена!

— Зачем вы позволяли тогда ее флирт с этим офицером? — спросила Марина. — Зачем? Ведь знали, что ни к чему хорошему это не приведет.

— Она была так влюблена, так счастлива в своей увлеченности, — краснея, проговорила Анна Степановна. И Марина поняла ее. В стремлении сделать свою любимую дочь хоть немного счастливой, дать ей почувствовать любовь прежде, чем та будет заперта в клетку брака по настоянию родителей, маменька сама невольно позволила дочери подойти к краю обрыва.

Что будет теперь с Лизой? Что будет с ней, если француз откажется жениться на ней? Ее репутация безвозвратно погублена — провести ночь вне дома с посторонним мужчиной. Двери приличных домов навсегда закроются для нее, и той не останется ничего иного, как покинуть столицу и вернуться в Ольховку, жить там абсолютной затворницей.

Марина вдруг отвлеклась от своих мыслей, заметив, как пошатнулся отец и схватился правой рукой за сердце. Потом он сделал глубокий вдох и опустился на пол, словно ноги не держали его. В комнате сразу же начался переполох: крики, приказы принести сердечные капли и воды, рыдания маменьки и младших сестер.

После, когда отца перенесли в гостевую спальню и послали за доктором, Марина подошла к Анатолю, который задумчиво стоял на крыльце, похлопывая перчатками о свое бедро.

— Что теперь будет? — спросила она, едва сдерживая слезы.

— Не знаю, — ответил ей муж. К крыльцу подвели оседланного коня, за ним подъехали два стремянных, крупных широкоплечих детин.

— Вы куда-то едете? — удивилась Марина. Анатоль ничего не ответил ей, лишь легко вскочил в седло. Только затем повернулся к ней.

— Видимо, спасать сестер Ольховских из беды — мое предназначение.

С этими словами Анатоль и его маленькая свита покинули усадьбу, оставив Марину стоять на крыльце одной.

На службу в церковь никто так и не пошел. Весь дом погрузился в тягостную тишину, которая изредка нарушалась рыданиями Анны Степановны. Приехал доктор и нашел, что Александру Васильевичу ничего не угрожает, но в дальнейшем тому понадобится отдых и покой, никакого излишнего волнения. Доктор оставил опиумной настойки, приняв которую обеспокоенные родители смогли наконец забыть о случившемся и погрузиться в глубокий сон, после чего Марина вздохнула с облегчением.

Она прождала до обеда вестей от мужа, но получила не весточку от него, а собственную сестру. Счастливо улыбающаяся, та приехала в наемном экипаже вместе с щеголеватым темноволосым офицером, который то и дело подкручивал свои тонкие усики. Марине он напоминал кота, дорвавшегося-таки до сливок. Еще ее поразило, как непринужденно вела себя сестра с родителями и родными. Словно и не было этого побега из дома и тайного венчания, а она уже давно замужем и приехала навестить своих родных.

После, когда все, дружно сделав вид, что все они снова счастливая и дружная семья, разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться к обеду, за которым было решено чествовать молодых, Марина прошла в половину Анатоля. Ей хотелось узнать, где и при каких обстоятельствах он нашел эту парочку, как смог сделать, чтобы они приехали на поклон к родителям.

Анатоль был разозлен. Страшно разозлен. Она видела это по тем резким движениям, что он завязывал галстук, по тому, как он дергал головой. Марина подошла к нему и положила руку на его ладонь, затем аккуратно расправила складки шелкового галстука, не поднимая глаз.

— Как вы их нашли? Где?

— На постоялом дворе почтовой станции. Дегарнэ собирался уезжать в полк в столицу. А ваша сестра рыдала, умоляя не оставлять ее там одну.

— Что? — возмутилась Марина.

— Да, все именно так. Он увез ее из дома, провел с ней ночь на постоялом дворе, чтобы у родителей уже не возникло желания опротестовать их брак. А утром ваша сестра, не дожидаясь венчания, вдруг открыла ему правду о мифическом огромном наследстве. И все. Finita la comedia.

— О Боже, — прошептала потрясенная Марина. Она вовсе не ожидала подобного, наивно заблуждаясь в своих предположениях. — Но сейчас они…?

— Венчаны, не переживайте. Дегарнэ, получив определенные обещания, все же решился породниться с графом Ворониным. За большую сумму и намечающееся продвижение по службе он и не такое готов был бы пойти.

Анатоль помолчал, а потом скосил на нее глаза и резко отрывисто спросил:

— Я вот все думаю, это у вас в крови, у Ольховских? Подобная страсть к побегам? Что мне ожидать в будущем от Елены?

Марина, ни секунды не раздумывая, подняла руку и ударила его по щеке ладонью. У нее во рту стало так горько, словно она наелась редьки. Как он мог так оскорбить ее и ее дочь? Как мог? Она развернулась и быстро пошла прочь из его половины, более не в силах оставаться там.

За обедом почти все сидели так, словно это было не празднество по случаю венчания, а поминки, — тихо, с холодными или печальными лицами. Лишь Лиза счастливо смеялась да ее супруг отпускал шуточки, рассказывал анекдоты и последние горячие сплетни, стремясь хоть как-то поднять градус атмосферы в комнате. Вконец все испортила сама новобрачная. Она обвела взглядом расписной потолок парадной столовой, затем позолоту стен и проговорила:

— У вас роскошный дом, Марина. Да и имение, как я поняла, немаленькое.

Марина ничего не ответила, как и до этого игнорировала почти все реплики сестры, все еще злясь на ту за страдания родителей, за бледность отца, который еле улыбался сейчас на том конце стола, за старания ее собственного мужа и за то, что меж ними снова ссоры, причем по вине Лизы. Ее сестру это разозлило, и она поспешила произнести, ошеломив сидящих за столом своей репликой:

— Если бы я пошла на поводу у маменьки, у меня тоже был бы большой дом и имение. Но разве все это сравнится любовью? Я решила предпочесть любовь, — она с нежностью посмотрела на своего супруга, расправляющегося с содержимым тарелки.

Марина окаменела при этих словах, чувствуя, как от ее лица отхлынула кровь. Второе оскорбление за день. Что еще ее ждет нынче вечером? Очередной скандал?

Она с трудом глотнула вина из бокала, напряженно размышляя над достойным ответом, но не успела она ничего придумать, как подал голос Анатоль:

— Если бы ваша сестра, дорогая свояченица, не вышла замуж в свое время, то ваш брак не состоялся бы тоже, позвольте вам напомнить. Ведь ваша любовь была куплена именно на деньги от союза Марины Александровны, — он поболтал вино в бокале, наблюдая, как оно разливается по стеклу, не обращая внимания на то, как побледнела его родственница. Затем проговорил. — А впредь прошу вас научиться следить за своими словами в моем доме, иначе вы более никогда не переступите его порог.

Эта поддержка разлила в груди Марины какое-то странное тепло. Она внезапно поняла, что как бы они с Анатолем не ссорились меж собой, он никогда не даст обидеть ее или оскорбить. Она была не одна отныне, теперь у нее был защитник.

Марина ждала его вечером на своей половине, чтобы выразить свою благодарность, когда он придет, чтобы как обычно устроиться на сон. Но вот уже пробило полночь, и все домашние разошлись по свои комнатам, а Анатоль все не шел к ней. Когда удалились слуги, завершив все дела в доме и погасив свечи, а в доме установилась ночная тишина, Марина внезапно поняла, что ее муж вовсе не собирается приходить к ней. Снова меж ними установились те холодные вежливые отношения, что были до рождения Леночки.

Нет, у нее будет не такой брак, она решила это давным-давно. Марина взяла с комода свечу и пошла в половину своего супруга. Пусть у них того единения, что было у нее с Загорским, пусть нет тех чувств и эмоций. Но и Анатоль, и она заслуживают достойного брака, и она сделает все, чтобы так и произошло в дальнейшем. Надо лишь привыкнуть, снова повторила она про себя, уже стоя перед дверью спальни супруга.

Анатоль читал, лежа в постели. Казалось, он даже не удивился ее приходу, словно это было в порядке вещей. Марина прошла прямо к нему и, опустившись на колени, рядом с кроватью, взглянула на обложку.

— Вам нравится Декарт? — удивилась она. Ее муж усмехнулся.

— Не совсем. Это единственное, что может меня заставить не думать о вас. Проверенное средство.

Марина вспыхнула, поняв, что именно он имеет в виду. Потом протянула руку и коснулась его щеки. Он не отстранился, и она сама удивилась, как обрадовалась этому факту.

— Простите меня за то, что ударила вас, — прошептала она.

— Нет, — покачал головой Анатоль. — Это вы простите меня за мои слова. Я был ужасно зол, вот и сорвался на вас. Постараюсь впредь не делать подобного, но обещать не могу. Ненавижу просить таких людей, как Дегарнэ, ненавижу зависеть от их решения.

— Спасибо за то, что спасли репутацию моей сестры, — поблагодарила Марина. — Не уверена, что все сложилось бы по-другому, если бы не вы.

— Боюсь, сама она вскорости пожалеет об этом браке, — ответил ей Анатоль, и жена кивнула, соглашаясь. — Но Бог с ней. Если она будет держать за зубами свой змеиный язык, я согласен помогать ей и впредь. Лишь бы ты не печалилась…

Их губы соприкоснулись, и Марина удивилась, как легко она приняла его. Прикосновения Анатоля сейчас не тяготили ее, как в прошлую ночь. Чем это было вызвано, какими чувствами — благодарностью, признательностью ли, ей не хотелось думать в эту минуту.

Краем глаза Марина вдруг заметила большой сверток, перевязанный бечевкой, стоявший в углу комнаты. Анатоль проследил за ее взглядом и пояснил, слегка краснея (или Марине это привиделось в неровном свете свечи?):

— Прибыли из столицы заказанные мной игрушки для Леночки. За всеми этими хлопотами не было даже минуты распаковать их, а после я совсем забыл про них.

— Можно я взгляну? — спросила Марина и, получив утвердительный кивок, подбежала к свертку. Как же она обожала подарки! Даже предназначенные не ей вовсе. Это удивительное чувство предвкушения, когда ты не знаешь, что находится внутри под оберткой…

Распаковав коробку, Марина рассмеялась, глядя на мужа:

— О Боже, Анатоль! Куда ей сейчас деревянная лошадка и фарфоровые куклы? Признаюсь, они удивительно красивы, но пройдет столько времени, пока она сможет играть в них! Ах, какая прелестная посуда! Я мечтала о таких игрушках, когда была маленькой.

— Вот и играй в них пока сама, — шутливо сказал Анатоль, развалясь в постели и наблюдая за ней. С распущенными длинными волосами в длинной белоснежной сорочке и в окружении всех этих игрушечных богатств, она сама была до боли похожа на маленькую девочку, и такая огромная волна любви к ней накатила на него при виде этого, что едва смог удержать эмоции, рвущие его душу.

Марина счастливо рассмеялась и, вызволив из недр свертка, серебряные погремушки, показала супругу:

— Пока нам подходит лишь это. Думаю, Леночка будет счастлива получить их.

— Вот завтра и отдай ей.

Марина покачала головой и направилась к нему, оставив игрушки на полу комнаты. Она аккуратно опустилась рядом с ним на кровать и протянула погремушки ему.

— Отдайте ей их сами. Я хочу, чтобы вы сделали это. Ведь это подарок ее отца, он и должен дарить их.

Анатоль почувствовал, как комок эмоций подступил к его горлу, затрудняя дыхание.

— Как ты думаешь, я буду хорошим отцом? — тихо спросил он у Марины. Та, даже не задумываясь, кивнула в ответ.

— Самым лучшим.

Анатоль положил свою ладонь ей на затылок и приблизил свое лицо к своему. Когда меж их губами было совсем небольшое расстояние, он остановил ее и прошептал:

— А мужем?

— Самым лучшим…

Их губы соприкоснулись, и Анатоль потянул супругу на себя, в свою постель. Отныне ее место было здесь, рядом с ним, и что бы меж ними не происходило, какие разногласия не посещали их дом, все напасти и ссоры должны были оставаться там, за пределами их маленького мирка — спальни. Особую радость Анатолю доставил тот факт, что тело Марины наконец-то откликнулось на его поцелуи и прикосновения. Значит, потом спустя время, и в этой части их жизни наступит лад.

— Я люблю тебя, — прошептал он позднее, когда они лежали рядом, полусонные. — Я буду любить тебя всегда.

Марина ничего не ответила ему. Она из всех сил сомкнула веки, старательно делая вид, что ничего не слышит и уже давно находится в стране Морфея. Ей было нечего сказать ему, а лгать она более не желала.