В тебе моя жизнь...

Глава 72

О Господи! Господи, нет! Не допусти! Только не допусти, снова и снова повторялось в голове Марины. Она ни о чем не могла думать в этот момент, кроме того, почему не шевелятся всадники, что упали и ныне лежали в дорожной пыли. Подобное падение могло привести к весьма трагичным последствиям, она знала это из уст очевидцев подобного. Многие при этом ломали себе шеи или навечно оставались прикованными к постели.

Марина прижала руку ко рту, чтобы подавить тот дикий крик, что снова рвался из ее груди и который она едва заставила смолкнуть. Ей казалось, что ее сердце не бьется сейчас вовсе, а все окружающее для нее происходило будто в тумане, так медленно. Она подобрала юбки, чтобы спрыгнуть с коляски, и добежать до Сергея, дотронуться до него, почувствовать его дыхание, ритм его сердца. Он должен был быть жив! Она не может потерять его!

Но тут мужская рука преградила ей путь из двуколки. Раев-Волынский легко оттолкнул ее назад и забрался в экипаж.

— Куда?! Куда?! — прошипел он ей в лицо. Марина попыталась его оттолкнуть, но он намертво загородил ей выход. С другой стороны двуколка плотно прижималась к густым зарослям кустарника, что росли на обочине дороги, и хода туда для Марины не было.

— Пропустите меня! Я должна быть там! — она снова толкнула Раева-Волынского в плечи, но тот стоял стойко на ее пути.

— Вы с ума сошли! Уж и так натворили достаточно! — он схватил вожжи, тронул двуколку с места, взяв так резво, что Марина покачнулась и упала на сиденье рядом с ним. Она даже сначала не поняла, что он увозит ее прочь, настолько разум был ошеломлен инцидентом на импровизированных скачках. Да еще снова взглянула на упавших, заметила, как подбежавший Арсеньев приподнимает светловолосую голову. И кровь… кровь в этих светлых прядях…

Вид этой крови вдруг вызвал в ней волну слабости, чего с ней не было давно. Марина, как могла, боролась за ускользающее сознание, но свет постепенно мерк в ее глазах. Ну, почему именно сейчас? Она встряхнула головой, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Никак, просто никак она не может упасть в обморок ныне, когда Раев-Волынский так бешено стегает лошадей вожжами, и двуколка оттого так быстро несется прочь. Деревья по обочинам дороги мелькали, будто картинки в калейдоскопе, заставляя голову идти кругом, но Марина их даже не замечала. Перед ее глазами снова и снова повторялась эта картина: Арсеньев приподнимает голову Сергея, и кровь на этой светловолосой голове…

— Остановите, — прохрипела Марина, трогая Раева-Волынского за рукав. — Куда вы меня везете? Остановите немедленно!

Но тот даже головы не повернул в ее сторону. Его то и дело подергивающееся веко выдало Марине, как он зол, и она заставила себя вдохнуть поглубже воздуха, чтобы прояснить сознание, а еще забыть эту страшную картинку, что стояла у нее перед глазами. Самое главное для нее сейчас — это развернуть двуколку обратно, вернуться туда, к нему, а для этого ей нужна ясная голова.

— Остановите немедленно! — уже твердо и отчетливо приказала Марина, и Раев-Волынский удивленно покосился на нее, явно не ожидая, что она так скоро придет в себя.

— Вы желаете, чтобы мы остановились? — едко прокричал он. — А как же доктор для наших пострадавших? Ведь мы едем именно за ним!

Марина взглянула на поле, что сейчас они проезжали, на небольшой лесок, что шел сразу за ним, и похолодела.

— Куда вы меня везете? Ведь город в другом направлении! Мы едем не за доктором. Остановите немедленно! — она вдруг схватила хлыст, что лежал на полу двуколки, и сжала его в ладони. — Я предупреждаю вас, Андрей Петрович, коли не остановите — я ударю вас!

— Ах, вот как! — рассмеялся он злобно. — Бейте! Бейте и, клянусь, вы пожалеете об этом!

Марина растерялась слегка перед его яростью, что она ясно прочитала в его глазах, и он, пользуясь этим, вдруг потянулся к ней и выхватил хлыст из ее руки. Теперь, оставшись совсем беззащитной перед ним, она вдруг разозлилась как никогда ранее, накинулась на него с кулаками, рискуя перевернуть двуколку. Тому не оставалось ничего иного, как быстро придержать лошадей, а после и вовсе остановить экипаж, лишь бы избежать этой неприятности — уж чего-чего, а рисковать собственной шеей Раев-Волынский не желал.

Он остановил двуколку и тотчас, бросив поводья, схватил ее за кисти рук, придержал ее порывы. Она никак не успокаивалась, пыталась вырывать руки.

— Что вы делаете? Зачем увезли меня? — выкрикнула она ему в лицо. — Немедленно разверните двуколку и отвезите меня обратно!

— Зачем? Чтобы вы еще ниже уронили себя в глазах гостей? — язвительно ответил ей Раев-Волынский. — Какие эмоции, мадам! Я даже удивлен вашей реакцией на происшествие. Разве достойно дамы так явно выражать свои чувства?

— А разве достойно мужчины так поступать, как вы ныне? — Марина в очередной раз дернула руки, но он не отпустил ее, удержал в плену. — Вы говорите о моей репутации, а сами увозите меня прочь, наедине!

— Мы делали это десятки раз ранее — вот так выезжали вдвоем, и все наши соседи прекрасно осведомлены об этом. И потом — я сообщил, отъезжая господину Спицыну, что мы уехали за доктором. Только он и видел наш отъезд, остальные были слишком заняты для того. Неужели вы не понимаете, я делаю это только ради вас. Вас одной! Не сделай я этого, вы ныне сидели бы уже там, подле него, в дорожной пыли. На глазах у всех, ничуть не заботясь…

Марина снова увидела руки Арсеньева, поднимающие голову Сергея, и кровь, струящуюся по светлым волосам. Сердце сжалось от предчувствия неотвратимой беды, такой страшной, что у нее перехватило дыхание. Она снова взмолилась, взывая к милосердию человека, что сидел подле нее в двуколке.

— Зачем вы увезли меня? Не стоило… Прошу вас, отвезите меня обратно, к остальным… к нему. Умоляю вас. Ради всего святого, во имя вашей любви ко мне…

— Вот как раз ради нее я и не сделаю этого! — отрезал Раев-Волынский, и Марина прочитала по его глазам, что умолять его бесполезно. Этот человек пойдет на все лишь бы добиться желаемого приза, а ныне этим самым призом была она.

— Зачем вам все это? — прошептала она. — Я ведь никогда не смогу полюбить вас. Что бы ни случилось. Jamais de la vie!

— Ну, это покажет только время! И, в конце концов, в супружестве взаимная любовь отнюдь не главное!

Он произнес эти слова с такой горячностью, что Марина невольно откинулась назад, на спинку сидения, пораженная тем, что прочитала в глубине его темно-серых глаз. Раев-Волынский решил, что ей снова стало дурно. Он ослабил свою хватку, склонился над ней, слегка пристав с сидения. Марина не преминула воспользоваться этим удобным моментом, осознавая, что именно сейчас судьба дает ей возможность избавиться от него. Она подождала, пока он еще больше привстанет, наблюдая за ним сквозь прищур глаз, а после вдруг с силой, которой от себя сама не ожидала, толкнула его руками и ногами в грудь, выталкивая из двуколки. Раев-Волынский не ожидал от нее такого напора, он пошатнулся, попытался схватиться за что-нибудь, найти опору, но не сумел удержаться на ногах и упал прямо на дорогу.

Марина тут же вскочила на ноги и схватила вожжи двуколки. Простите, лошадки, прошептали ее губы, прежде чем она изо всех сил хлестнула по крупу одну из них, заставляя пуститься в бешеный галоп. Ей просто необходимо было уехать прочь отсюда, от этого человека, которого она так неосторожно приблизила к себе. Он что-то кричал ей вслед, но она уже не слышала его, подгоняя лошадей.

Развернуться сразу же на дороге означало сбавить ход, и следовало это делать как можно дальше от Раева-Волынского, что легко мог снова перехватить у Марины вожжи из рук. В смятении, в котором пребывала ее душа ныне, она проехала даже чуть ли не две версты прежде, чем повернула двуколку обратно.

Раев-Волынский немного удалился от того места, где она вытолкнула его из двуколки. Он шел, распрямив спину, заложив руки за спину, так спокойно и непринужденно, будто совершал моцион, а не находился на пыльной дороге в десятке верст от ближайшего имения. Заслышав стук колес, он развернулся к двуколке, но попыток остановить Марину не делал, просто проследил взглядом, как она проезжает мимо.

— У него всегда будут другие женщины! Взять хотя бы эту черкешенку! — выкрикнул он ей при этом. — Всегда! On ne se refait pas![603]

Он что-то еще кричал ей, но Марина уже не слушала его. Пусть, думала она, подгоняя лошадей, пусть будут другие. Только бы Сергей ныне был жив! Если уж суждено, что когда-нибудь он разлюбит ее, значит, такова судьба. Но разве не сказала ей когда-то Зорчиха, что отныне она сама будет творить свою долю? Она приложит все усилия, чтобы этого не случилось. Никогда! Ни единой женщины она не допустит в его жизни, кроме нее самой!

Но единственное, чего она никогда бы не смогла переменить, и о чем так неустанно молила Господа, пока гнала лошадей, это лишь о том, чтобы он был жив. Пусть будет живой! Только живой. Любой — покалеченный или целый, ей ныне все едино, только бы он остался жив. Когда-то она сама сказала ему: «Я бы любила тебя любым! Калекой или здоровым, богатым или сирым и убогим, с честью и без оной!», и сама же изменила своим словам, пустив в душу сомнения в своей любви, в его любви… Как много ошибок! Как много!

Марина никого не застала на том месте, где были импровизированные скачки, что столь печально закончились для всадников. Только примятая трава на обочине, где стояли экипажи, взбитая дорога, труп лошади Загорского, чьи глаза ныне не моргая, смотрели в небо, да чей-то платок, лежащий в пыли, перепачканный кровью, напоминал о том, что тут произошло. Марина придержала лошадей, оглядела это страшное для нее место.

Кровь… Алая кровь, струящаяся по светлым прядям…

Марина едва подавила в себе очередной приступ истерики, что поднялся откуда-то из глубины души. Хрип падающих лошадей, всадники, летящие кубарем в пыль. И тот крик, леденящий душу… Оттого ли ей так страшно ныне, что она поняла слова Жюли, сказанные накануне днем? «…Вот в такие моменты и понимаешь, что жить без этого человека невозможно для тебя. Когда есть риск потерять его. Навсегда. Тогда и обнажаются души, открывая все, что скрывалось глубоко внутри…»

Нет, она не будет сейчас плакать! Не поддастся своему порыву бросить вожжи и разрыдаться в голос от бессилия и страха, что ныне рвали ее душу на куски. Нет времени ныне, чтобы стонать о судьбе и заламывать руки. Только не в этой неизвестности, что гнала ее в Завидово, словно за ней скакали все черти ада.

На подъездной аллее имения Марине встретилась коляска, что мешала ей проехать к усадебному дому. Она ехала столь медленно, что у Марины даже руки затряслись от волнения и злости. Она кричала кучеру, ругалась на него, но тот судя по всему, не слышал ее за скрипом рессор, и она, стегнув лошадей, резко взяла вправо на обочину. Пронеслась мимо с такой скоростью, что едва не перевернула двуколку с обочины, обдала пылью сидевших в коляске пассажиров.

У крыльца усадебного дома спрыгнула наземь, не дожидаясь, пока к ней подбежит лакей, уже спешащий по ступенькам, вбежала в дом, распахивая двери комнат. Господи, куда все подевались? Где гости? Неужто она ошиблась, и они поехали сразу в уездный город, к доктору? Но нет, до Завидово ближе. Разумнее было бы ехать сюда.

— Марина Александровна, — окликнул ее Арсеньев, которого она все-таки нашла в этой многочисленной анфиладе комнат. Он и Жюли выбрали самую прохладную гостиную на первом этаже, укрываясь от июльской жары, что к этому часу стала невыносимой. Марина окинула их взглядом и сразу поняла, что те прибыли совсем недавно в Завидово, так как по-прежнему были в том же самом платье, в котором выезжали на прогулку. У Арсеньева даже виделась кровь на рукаве его светло-серого сюртука, и при виде этих небольших пятен Марина побелела, как полотно.

— Я вижу, вы не нашли доктора, — язвительно произнес Арсеньев, не обращая внимания на предупреждающий жест Жюли. Марина подняла на него растерянные глаза, она была вся в пыли, даже лицо. Светлыми были только дорожки слез, что она пролила по дороге в Завидово. На миг Арсеньеву стало жаль ее, но вот она виновато потупила глаза, отвела в сторону взгляд, краснея стыдливо, и он оставил свое сочувствие к ней. — Но, слава Богу, он понадобится точно не в Завидово. Ваши соседи отбыли тут же с места в свое имение, увозя раненого сына. У штабс-капитана, судя по всему, сломана нога.

— А Сергей? — тут же спросила Марина. Штабс-капитан ее вовсе не интересовал в этот момент. Да и остальные гости, впрочем тоже, к ее стыду. — Что Сергей Кириллович?

— Он не ранен. Вернее, не так серьезно, — Марина не смогла сдержаться и тихо заплакала, прижав ладонь ко рту. Ее охватило такое невероятное облегчение при этих словах, что у нее даже руки задрожали. Арсеньев же продолжил. — Он расшиб голову при падении. Пара швов точно. Просто чудом не открылась рана на плече. Вот в чем отличие кавалерии от пехоты — умение точно сгруппироваться при падении с лошади.

Марина развернулась к двери. Более ей тут было нечего делать. Ей хотелось ныне только одного — войти к нему в комнату, прижаться к его груди щекой, услышать стук его сердца. Как много ей надо ему сказать! Как она виновата перед ним! Милый, милый мой Сережа! Как я могла промолчать в тот момент? Как могла отпустить тебя тогда, зная, какую боль ты уносишь в сердце?

Но ее порыв тут же остановил Арсеньев, разгадав ее желания, отчетливо произнеся:

— Его нет. Он уехал тотчас, как воротился в имение. Даже кровь не дал смыть с себя. Степан собирает его багаж.

Марина, потрясенная, повернулась к ним. Жюли не встретила ее взгляд, отвела глаза, и она поняла, что это правда, что Сергей действительно уехал.

— Но — отчего? Помилуй Бог…

— Отчего? Отчего?! Какого черта? — вдруг вспылил Арсеньев. — Какого черта вы поехали с этим вашим приятелем? Вы ведь ясно видели, что произошло! За доктором? Да только последний дурак не знает, что город в другой стороне! Вы так явно выставляли свое расположение, что только слепой мог не заметить его!

— Он увез меня силой! — вскричала в ответ Марина, не в силах более сдерживать эмоции. — Силой, слышите? Я вовсе не желала уезжать!

— Отчего тогда не кричали? Не подали знака? — не унимался Арсеньев, хотя жена вовсю уже дергала его за рукав, умоляя глазами прекратить этот скандал. В доме еще были гости — семейство предводителя дворянства, и эти громкие крики могли быть услышаны и превратно истолкованы. Кроме того, Жюли ясно слышала, что к комнате приближаются голоса, значит, вскоре их уединение будет нарушено.

— Я не обязана давать вам отчет в своих действиях, — тихо сказала Марина, упрямо вздернув подбородок вверх.

— Согласен. Теперь вам вообще никому не придется давать подобного отчета, — холодно проговорил Арсеньев и, вырвав практически из рук жены рукав своего сюртука, поклонился дамам. — Прошу простить меня. Последую примеру остальных гостей и пройду к себе.

Марина на мгновение прикрыла глаза, собираясь с силами. Теперь она тоже ясно слышала голоса в соседней комнате — Арсеньев по пути в гостевую половину здоровался с новоприбывшими гостями.

— Жюли, умоляю тебя, переговори с ними, — она закрыла лицо руками. — Я не могу… не могу…

Но прежде чем ее подруга двинулась с места, в гостиную буквально впорхнула, шурша пышными юбками, Лиза, сестра Марины. За ней вошел ее супруг, озабоченно хмурясь.

— Ах, дорогая моя! — подошла, раскачивая юбку к Марине, Лиза. — Здравствуй, дорогая моя. Не могу тебя расцеловать, вижу, что ты с прогулки. И хочу побранить тебя, Марина Александровна. Ты едва не убила нас там, на аллее. Да еще пылью обдала с ног до головы. Взгляни на моего бедного Жоржика… А ведь мундир мы совсем недавно пошили! Теперь он испорчен, и Жоржик очень огорчен.

Дегарнэ в это время прикладывавшийся к ручке свояченицы (при этом он касался губами только воздуха, ибо уж чересчур была неопрятна Марина по его мнению) поднял брови вверх, соглашаясь с женой. Потом выпрямился и притворно смахнул платком с плеча своего мундира невидимую глазу пыль.

— Разве можно быть такой беспечной? — не унималась Лиза, присаживаясь на софу и аккуратно расправляя юбки своего платья, чтобы ненароком не измять. — Ты ведь могла убиться! И нас при этом убить! Я непременно напишу маменьке.

— Напиши, — устало согласилась Марина, не желая спорить с сестрой. Она всегда с ней соглашаясь, уступая даже в мелочах лишь бы не вызвать ссоры ненароком, что могла перерасти в бурную и продолжительную истерику Лизы. — Непременно напиши.

— И напишу! Ты слишком вольно ведешь себя в своем вдовстве. Слишком!

Марина пропустила ее упреки мимо ушей и хотела уже извиниться и уйти к себе, чтобы привести себя в порядок и подумать над всем, что произошло за нынешний день и как ей следует поступить в дальнейшем, как вдруг Лиза упомянула князя Загорского.

— Не смею даже предположить, что он делал на почтовой станции. Мы уже отъезжали, когда он прибыл туда. Долгонько он будет там ждать лошадей, до вечера, вестимо. Мы последних забрали. Надеюсь, что он не гостил в Завидово? С твоей стороны было бы довольно самонадеянно принимать его у себя, тем паче ныне, когда он стал буквально притчей во языцей в светском обществе.

— Во языцех, — машинально поправила ее Марина, а потом вдруг резко направилась к двери, сделав быстрый книксен на прощание.

— Ты принимаешь его! Ах, Господи! Я напишу к маменьке! Тебя необходимо приструнить! — крикнула раздраженно ей вслед Лиза. Марина тут же остановилась и повернулась к сестре так резко, что ее юбки слегка закрутились вкруг ног.

— Приструнить? — вкрадчиво переспросила она. — Приструнить?! Кого и надо приструнить, так тебя, Лизавета Александровна. Твои счета, дорогая сестра, уж превысили все мыслимые границы. Кредиторы настолько осмелели, что шлют их прямо сюда. С этого часа, с этого дня я понижаю твое содержание, довольно с меня оплачивать твой огромный гардероб, твои конюшни и твоего супруга. С этого дня я буду приучать тебя жить по средствам, дорогая. Добро пожаловать во взрослый мир, где надо думать и о дне насущном, а не только о платьях и полковых балах! Да, и можешь не трудиться писать маменьке об этом и о многом другом, что, как я надеюсь, случится в моей жизни вскорости. Ибо я уже давно вышла из детской и способна сама принимать решения, как мне жить и с кем водить знакомства, — отчеканив каждое слово из своей речи, Марина снова направилась к выходу, а после повернулась к сестре. — Да, ты не забыла поздравить меня с днем ангела? Ведь ты, кажется, по этому поводу сюда прибыла?

Лиза не возражала ей, ошеломленная ее речью, только ртом воздух ловила, да Марина и не стала ждать возражений от нее, ушла, почти убежала к себе, на ходу призывая Игната. Она прошла в кабинет и написала быстро послание, которое поручила отвезти на станцию и передать князю, что должен ждать там лошадей. От Игната же она получила в руки короткую записку, оставленную Загорским, в которой он писал, что обстоятельства вынуждают его отбыть из Завидова, что он благодарен ей за гостеприимство. Да уж, знала она эти обстоятельства! Вернее, сама создала их. А внизу была короткая приписка: «Прошу уведомить меня незамедлительно, коли будут последствия».

Марина успела переменить платье, выслушать поздравления с днем ангела от дочери и принять поделку из ее рук — рисунок и вылепленного из глины нечто с большими ушами, прогуляться с Леночкой в парке, пока ждала заветного ответа от Сергея. Она постоянно обдумывала возможные слова, что скажет ему, когда они встретятся, слова, что заставят его простить ее глупые, необдуманные поступки.

— Что на меня нашло? — недоумевала Марина, когда они с Жюли шли по парку, а Леночка бежала впереди, увлеченно размахивая сачком — в последнее время она весьма увлеклась бабочками, и бонна помогала ей составить свою коллекцию, поддерживая в своей воспитаннице интерес к естествознанию.

— Я не понимаю, что могло заставить меня сомневаться в своих чувствах. Что? Как я могла решить, что жизнь без него для меня лучше? — И Марина пересказала задумчиво слушавшей ее Жюли ее последний разговор с Загорским. — И знаешь, он так посмотрел на меня тогда… Таким проникновенным взглядом. А после отпустил и ушел, не обернувшись ни единого раза. Я видела по его спине, что ему больно, что ему тяжело. Но не окликнула его, не позвала назад.

— Quand on aime, on doute souvent de ce qu'on croit le plus[604], — тихо проговорила Жюли, сжимая ладонь подруги, и та задумчиво кивнула ей в ответ. — Все образуется, вот увидишь. Он ныне зол из-за того, что ты уехала с этим Раевым-Волынским, но мужчины отходчивы. Нужно лишь время.

Жюли вспомнила, как подбежала к упавшим на помощь мужу, подала тому платок, которым Арсеньев стер кровь со лба Сергея. Тот, едва придя в себя, схватил за руку друга и прошептал отчетливо:

— Пусть она не смотрит! Мало ей тревог! Не подпускай ее сюда!

Павел тогда отвел глаза в сторону, словно ему было неловко сообщать то, что он видел.

— Ее здесь нет. Она уехала, — и, видя взгляд Сергея, невольно добавил. — С Раевым-Волынским, — а Жюли, видя такой поворот событий, поспешила сказать, желая выгородить подругу.

— Они уехали за доктором.

Едва услышав эти слова, глаза Загорского на миг вспыхнули каким-то странным огнем, а после потухли. Он снова замкнулся в себе, стал тем же хладнокровным офицером, что так пугал ее ранее. Она только потом сообразила, что чтобы проехать за доктором, двуколке следовало объехать упавших всадников, и места для подобного маневра на дороге для того не было совсем.

В это время Марина заметила спешащего к ним лакея, что нес в руке записку — она ясно видела, как белеет бумага в его руке, и сама зашагала ему навстречу быстрым шагом, путаясь в юбках.

— Ну? — взволнованно спросила она. — Передали его сиятельству письмо?

— Передали-с, барыня, — лакей взглянул смущенно на подошедшую к ним Жюли, отвел в сторону глаза от пытливого взгляда Марины и стал внимательно смотреть на парковые деревья.

— Давай же ответ скорее.

— Ответа нет, барыня, — произнес лакей и подал Марине письмо. Это было ее письмо. Невскрытое, а значит, и непрочитанное. Осознание этого с такой силой вдруг кольнуло сердце, что стало больно дышать. До этого ей все казалось каким-то сном, какой-то нелепой игрой в жизнь — кто обязательно должен уходить, а кто-то уступать и догонять. Но ранее всегда уходила она…

— Князя точно видели? — вступила в разговор Жюли. — Быть может, он уехал, оттого и нет ответа?

— Нет, ваше сиятельство, князь на станции, лошадей ждет, — ответил ей лакей. — Сказал, что не будет для барыни ответа. Письмо тут же вернул Федоту в руки.

Марина взмахом руки отпустила лакея, с трудом сдерживая слезы, что так и норовили покатиться из глаз. Жюли с тревогой вглядывалась в ее лицо, глядя по плечу в утешение, не решаясь произнести ни слова сейчас.

— Ты знаешь, почему я его отпустила так легко нынче утром? Почему позволила уйти после нашего разговора? — глухо спросила Марина, сжимая пальцами нечто, что держала сейчас в кармане платья, втайне от всех. — Потому что знала, что он вернется. Paradoxe![605] Я сомневалась в его любви ко мне, вдруг разуверилась в ней, и в то же время знала в глубине души. Знала, что он не оставит меня. Я привыкла думать, что он всегда будет рядом, и что бы я ни сделала, он простит мне, как простил мне многое. Мой брак с Анатолем, нашу разлуку, мой обман. Как он простил мне мою ложь о ребенке, самую страшную, мою самую ужасную ложь! — Жюли при этих словах вдруг побледнела, осознав смысл ее слов, метнула быстрый взгляд на Леночку, что сейчас доставала с помощью няньки пойманную сачком бабочку из сетки. Марина, казалось, не замечала ничего вокруг, погруженная в свои мысли. — Он всегда был подле. Всегда ждал моего решения, позволяя мне решать наши судьбы, предоставляя мне делать выбор. И тогда, когда предлагал венчаться тайно, и тогда, когда планировал наш побег. А ныне… Il part pour de bon[606]…

Она снова замолчала, сжимая некий предмет в кармане платья, а после вдруг обернулась и посмотрела на Жюли с такой решимостью во взгляде, что у той вдруг захватило дыхание от того подозрения, что мелькнуло в голове.

— Прошу позаботься покамест о гостях, — с этими словами Марина резко отвернулась и пошла почти бегом по дорожке к дому. Только юбки колыхались в такт ее спешным шагам. Жюли не долго думая бросилась за ней следом, догнав ее только в передней дома.

— Куда ты едешь? — спросила она подругу. Та улыбнулась в ответ, ничуть не смущаясь Арсеньева, что, заметив женщин, спешащих из парка в дом и явное беспокойство на лице жены, вышел в переднюю.

— Туда, где мое сердце.

— Ах, упаси Господь! — всплеснула руками Жюли. — Неужто на станцию? Одумайся! Уж скоро вечер! Дай ему время подумать. Пусть он все решит сам!

— Нет, время ныне против меня! — Марина не желала слышать ее. Прошла в конюшню, где стали быстро запрягать по ее приказу двуколку. Жюли не отставала от нее, тяня за собой супруга, в котором пыталась найти поддержку своим словам.

— Куда ты, Мари? Посмотри, какой ветер поднимается. Быть дождю, не иначе, — уговаривала она ее. — Ты же к тому неприбранная, без шляпки. Куда?

— Нет времени посылать, — отрезала Марина, с помощью лакея поднимаясь на сиденье двуколки.

— Ах, Paul, останови ее! — Жюли в отчаянье наблюдала, как Марина хлестнула лошадь вожжами, и двуколка поехала со двора. Она повернулась к дому и увидела, что за отъездом хозяйки имения из окна одной из комнат первого этажа наблюдает, ничуть не скрывая своего интереса, госпожа Спицына. Неужто ее подруга совсем забыла о приличиях? Появиться на станции в таком виде!

— Пусть едет, — прищурился Арсеньев, подгоняя стремянного, что седлал коня, чтобы он быстрее ехал за барыней. — Быть может, это и к лучшему.

Марина же тем временем только подгоняла и подгоняла лошадей, ничуть не заботясь ни о том, как выглядит ныне, ни о том, что оставила гостей. Ее гнало вперед только одно желание. Ей до дрожи в руках хотелось, чтобы он был рядом с ней. Просто подле нее, с нее достаточно пока и того.

Перед ее глазами проносились моменты из прошлого, когда они были так близки друг другу, так неистово любили, позабыв обо всем. «…Я пойду наперекор всему миру, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня…». Это были ее слова, и только теперь она следовала им, идя на поводу у своего сердца, которое неудержимо вело ее ныне на станцию. Ей все равно, что госпожа Спицына разнесет по всему уезду весть, как Марина бросилась на станцию неприбранная за своим незваным и таким нежданным гостем, что вторгся в ее жизнь внезапно и так же внезапно исчез.

Ветер резкими порывами трепал ее волосы из прически, срывал с щек редкие слезы, что Марина не смогла сдержать. Вдруг Сергей не простит ее? Как объяснить ему, что она не по своей воле уехала с Раевым-Волынским? Ее глупое желание досадить Загорскому, проверить чувства заставило ее сесть нынче утром в двуколку с ним и привело к тому, что ее сердце так мечется ныне, что ее будущее столь шатко.

Марина внезапно остановила двуколку в нерешительности, резко натянув вожжи. Все казалось таким простым на расстоянии, но сейчас, когда до станции оставалось всего пара верст, она вдруг засомневалась в разумности своего поступка. Быть может, Жюли права, и ей следует дать Сергею время, а после написать из Завидово? Но быть может, он так же вернет письмо, не распечатав, как сделал это с ее запиской, так отчаянно умоляющей его простить ее, дать ей шанс объясниться? Своей короткой припиской в оставленной в усадьбе записке Сергей оставил ей лазейку, которой она всегда сможет воспользоваться, n'est-ce pas? Но достойно ли ей лгать, в попытках уберечь свое самолюбие, свою гордыню, помешавшую ей тогда окликнуть его, удержать?

Марина свернула на обочину, спрыгнула в двуколки и прошлась до лошадей, что были явно взволнованы приближающейся непогодой, погладила их по мордам, успокаивая их и стараясь успокоиться самой. После снова принялась думать о своем положении. Как же все запутанно! Она задумчиво тронула мочку правого уха, затеребила сережку, как делала это, когда была так обеспокоена чем-то.

Внезапно раздался раскат грома да такой громкий, будто гром прогрохотал чуть ли у нее над головой. Она вздрогнула, почувствовав, что сережка скользнула у нее меж пальцев и упала в траву. Ее любимые камеи, что она носила во время траура! Она так привязалась к ним за прошедшие полтора года, что потеря этой серьги ныне совсем выбила ее из колеи. Она опустилась на колени в траву после нескольких минут бесплодных поисков, уже не сдерживая слезы, что потекли по лицу. Господи, что ж за день нынче такой! Все из рук вон плохо!

За редкими раскатами грома, что пока только грозил издали, Марина совсем не расслышала, как к двуколке подъехал всадник, который спешился и сейчас обходил экипаж, желая взглянуть, куда подевалась его хозяйка. Он заметил стремянного, что приблизился к двуколке одновременно с ним, и показал знаком тому оставаться на расстоянии. После медленно приблизился к Марине, по-прежнему стоявшей на коленях в траве, опустившей голову вниз. Она увидела перед собой пару начищенных до блеска сапог и подняла резко голову.

— Смею ли я предположить, что вы что-то потеряли? — отстраненно вежливо проговорил Сергей. Его лицо было совершенно непроницаемым, будто он подошел к ней исключительно из правил хорошего тона, ничуть не удивленный ее присутствием здесь, на обочине дороги.

— Я потеряла серьгу, — растерянно ответила Марина, обескураженная его внезапным появлением. Уголки его губ слегка дрогнули. Они оба вдруг вспомнили их первую встречу, когда она оказалась у его ног по воле судьбы. Совсем как ныне.

Сергей присел на корточки и, вглядевшись в траву, достал и протянул ей камею.

— Ваша? — она кивнула, и он протянул ей находку на раскрытой ладони. Но едва Марина протянула руку, чтобы взять сережку, тут же закрыл ее, захватывая в плен ее пальцы, резко поднялся, вынуждая Марину тоже встать на ноги. — Что ты здесь делаешь? Про пропажу я уже слышал.

— Ты не слышал про другую пропажу. Я потеряла еще кое-что ныне, — прямо ответила Марина, глядя в его глаза. От его близости к ней ей так вдруг захотелось прижаться к нему, уткнуться лбом ему в плечо, снова почувствовать тяжесть его рук, сладость поцелуя. Но она опасалась, что он останется хладен к ее порыву. Всегда ранее уходила она, теперь же ушел он, и это не могло не пугать ее. Марина опустила руку в карман платья, сжала пальцами предмет, чтобы он дал ей сейчас решимости сказать то, что она хотела произнести.

— Я потеряла самое ценное, что у меня только было в жизни. Единственное, что должна была беречь, как зеницу ока, и вот ныне потеряла по собственной глупости, по самообману, — она смотрела в его глаза, пытаясь отыскать хотя бы намек на теплоту, но они по-прежнему были непроницаемы для ее взгляда, и она не смогла угадать, что за мысли ходят сейчас у него в голове. — Я сказала тебе, что моя жизнь была покойна и тиха, пока снова не появился ты. Но это обманный покой. Мое сердце не бьется, когда тебя нет рядом, а значит, я не живу. В тебе моя жизнь… И я хочу провести каждый день, живя. Хочу видеть каждое утро, открыв глаза, твое лицо, твои глаза и улыбку. Хочу засыпать в кольце твоих рук, положив голову на твою грудь. Хочу просто ощущать твое присутствие подле себя. Хочу любой момент иметь возможность дотронуться до тебя, прикоснуться губами к губам. Хочу просто уткнуться тебе в шею, в мое любимое местечко между ключицей и шеей, просто стоять вот так и вдыхать запах твоего тела. Такой родной и знакомый… До боли знакомый. Когда-то ты предлагал мне — состариться рядом, провести вместе остаток наших дней. И я поняла ныне, что ничего не хочу сильнее, чем это — быть вместе до самого конца, рука об руку пройти через жизнь.

Сергей ничего не ответил, просто по-прежнему пристально смотрел в ее глаза, и Марина почувствовала, как медленно, крупица за крупицей уходит ее самообладание. Но тем не менее она все же сжала пальцами, достала из кармана платья то, что так тщательно скрывала в его глубине, и протянула ему, показывая тем самым, что она полностью уступает ему, что ныне решать не ей, каково будет их будущее.

Тонкий ободок серебра. Ее кольцо, которым когда-то она была венчана, как его супруга в той небольшой деревушке подле Киреевки.

Сергей как-то странно взглянул на это кольцо, а потом вдруг притянул ее к себе, прижав теснее к своему крепкому телу.

— Я тоже кое-что потерял ныне, — тихо сказал он, не делая ни малейшей попытки забрать кольцо из ее пальцев. — Я потерял себя. Я всегда стремился стать таким, каким ты меня хотела видеть. Романтичным и страстно влюбленным в начале, уважающим твой выбор и твои решения после. Я помнил о том, как подавлял тебя Анатоль, и не желал проявлять подобную настойчивость. Быть может, это моя ошибка. Я вовсе не так благороден, как тебе кажется, не так мягок и уступчив. Все, что мне хотелось более всего ныне утром, это вскочить на любую лошадь и догнать вас с этим хлыщом, привязанность к которому ты вечно выставляла передо мной. Я бы догнал вас и тогда бы он горько пожалел, что вообще даже смел смотреть на тебя. Но я уехал, хотя вся моя натура так и кричала безмолвно от обиды и горечи, требовала некоего отмщения. Впервые поддался голосу не разума, а той слепой ярости и ревности, что бурлили во мне. Вот до чего довела меня любовь к тебе!

Сергей вдруг замолчал, отпустил ее руку из плена своей ладони, и Маринино сердце ухнуло куда-то вниз, а к горлу подступил комок. Он все-таки уедет от нее! И она совершенно не знала, что делать ныне, как остановить его. В отчаянье она опустила руку с зажатым пальцами кольцом, но Сергей вдруг перехватил ее ладонь, не дал убрать в карман то, что она минуту назад предлагала ему.

— Я всегда знал, что ты — моя кара, посланная свыше. За всех тех, кто так хотел получить от меня хотя бы толику любви, кто так и не сумел пробудить мое сердце. За эти годы ты настолько вывернула мне душу, что я даже не знаю, как еще живу и дышу. Но я знаю одно — уж лучше такая жизнь, чем та, что была без тебя, — он сказал последнюю фразу таким тоном, что Марина не выдержала и снова заплакала, не скрывая своих слез, что медленно катились из ее глаз. Теперь она ясно видела, что та ледяная сталь, что была до того в его глазах, вдруг уступила место нежности. — Я сидел сейчас на станции и пил горькую. Иногда алкоголь как ничто иное помогает прочистить мозги, расставить все по своим местам, знаешь ли. И я понял — какого черта я опять уступаю тебе, наперекор собственным желаниям? Какого черта уезжаю, оставляя для этого хлыща свободу действий? И я решил вернуться. Вернуться, чтобы раз за разом ловить отклик в твоем теле (а уж в чем-чем, в страсти наши тела совсем забывают о разногласиях в наших головах!) и постараться сделать все, чтобы у тебя не было иного выхода, как снова стать моей женой. Перед возможностью скандала ты уступишь мне, отбросив в сторону свои сомнения, а уж к моменту венчания я бы снова смог убедить тебя в твоих чувствах ко мне. Любовь не может умереть, убеждал я себя, просто она пока спит, как та царевна в сказке, и ее надо пробудить. Даже если для этого потребуется не один поцелуй, а сотни и тысячи.

— Меня не надо убеждать в них. Я всегда знала, что люблю тебя. А это падение… оно просто открыло ту дверь в моей душе, за которой я так надежно скрывала мою любовь все эти годы. Я так стремилась скрыть от всех свою любовь к тебе, что сама себя едва не убедила в ее отсутствии, — прошептала Марина. — И знаешь, я ведь тоже решила, когда ехала на станцию, что наша страсть — шанс удержать тебя. И я согласна даже на малейшую крупицу твоей благосклонности, лишь бы быть подле тебя.

Они оба улыбнулись друг другу — нежно и тепло, радуясь тому, что наконец сказали то, что должно было быть сказано еще давно.

— У дураков, как известно, мысли схожи, — усмехнулся Сергей и взял из ее пальцев тонкий серебряный ободок кольца. — Но согласно одной поговорке, aux innocents les mains pleines[607].

Он взял Маринину правую руку и аккуратно одел ей на безымянный палец это простенькое колечко, драгоценнее которого для нее сейчас не было на всем свете. Она даже дыхание задержала на мгновение, когда серебро скользнуло по ее коже. Затем Сергей потянулся за ворот мундира и рванул шнурок, на котором по-прежнему висели образок, что когда-то Марина подарила ему перед отъездом на Кавказ, и серебряное кольцо, что она когда-то одела ему на палец. Теперь была его очередь протянуть ей этот ободок, символ их соединения, и она приняла его без всяких раздумий и сомнений, взяла его большую ладонь и одела кольцо на один из пальцев.

— Я люблю тебя. Безмерно, всей душой, — прошептал Сергей, обхватывая ладонью ее затылок и притягивая ее к себе, ее губы к своим губам.

— Я люблю тебя, — шепнула она ему в губы, прежде чем они соединились в поцелуе, обнимая его за плечи, чувствую волну ослепительного счастья, что поднималась откуда-то изнутри ее тела. Только тут было ее место — в его руках. Только тут. Она от всей души наслаждалась ныне теплом его губ, мягкостью его волос у нее под пальцами, сладостью его поцелуя. Только в его руках ее душа пела от счастья, только в его руках!

На щеку Сергея упала холодная капля дождя, и он вздрогнул от неожиданности, прервал поцелуй, взглянув на хмурое небо, затянутое ныне темными тучами.

— Надо ехать, иначе вымокнем до нитки, — улыбнулась Марина, когда очередная капля попала ей прямо в лоб, вызвав у нее приступ неудержимого счастливого смеха. Сергей кивнул и подал ей руку, за которую она с радостью ухватилась, и они вдвоем вернулись к двуколке.

— Ты со мной? — испугалась Марина, что он сейчас снова оставит ее одну, когда Сергей помог ей занять место в экипаже и хотел отойти.

— С тобой, — улыбнулся Сергей и коснулся губами ее пальчиков, что схватили его за руку. — Только вверх подниму и лошадь привяжу к двуколке.

После они ехали вдвоем обратно в Завидово, отправив стремянного вперед. Не спеша, совсем медленно, словно не хотели ни с кем делить то облако счастья, что невидимо окутало их сейчас. Марина с готовностью передала ему вожжи от двуколки и устроилась уютно рядышком, положив голову ему на плечо. Отныне в их жизни править суждено ему, она лишь будет обговаривать направление.

Сергей то и дело касался губами ее макушки, вдыхая аромат ее волос, искренне наслаждаясь ее близостью ныне. Марина же иногда поворачивала голову к нему и проводила пальцем по его скуле, словно желая убедиться, что это ей не снится, что он рядом, улыбаясь, когда он поворачивал голову к ней и ловил губами этот шустрый пальчик. Они почти не говорили, слушая лишь тихий шепот дождя по верху двуколки да песню собственных сердец.

Двуколка въехала на подъездную аллею, когда летний дождь закончился так же внезапно, как и начал проливаться на землю непроницаемой стеной. Теперь темные хмурые тучи постепенно рассасывались, позволяя заходящему солнцу в последний раз перед вечерними сумерками озарить своими сияющими лучами землю.

— О, за нами наблюдают, — усмехнулся Сергей, направляя экипаж прямо к подъезду усадебного дома. И верно, за ними пристально следили несколько пар глаз. Лиза и мадам Спицына стояли подле друг друга у окна в одной из гостиных первого этажа, словно часовые на посту, даже не скрывая своего интереса к происходящему, жадно ловя каждый звук, что мог долететь до них через распахнутые створки. На крыльце же помимо лакеев стоял Арсеньев, который повернулся в дом и что-то проговорил. Через открытые двери тут же выбежала Жюли и буквально впилась взглядом в лицо Марины, а потом вдруг улыбнулась и прижалась к плечу Арсеньева, взяв того под руку.

— О Боже, я в таком виде! Представляю, что за слухи пойдут ныне не только по уезду, но и по столице, — Марина в отчаянье попыталась пригладить волосы, но Сергей, уже спрыгнувший из двуколки, поймал ее за руку.

— Не стоит. Лучше дадим им еще один повод для них.

И прежде чем она смогла сообразить, что он задумал, Сергей вдруг подхватил ее на руки и закружил ее по двору. Она только и успела ахнуть: «Твое плечо!», но он лишь качнул головой, мол, пустяки. Марина краем глаза заметила, как на крыльцо выбежала и Леночка, что сейчас подпрыгивала радостно, удивленно глядя на то, как ее мать кружат по двору, захлопала вдруг в ладоши. И тогда, глядя в его счастливые глаза, на радость дочери, Марина вдруг откинула голову назад и рассмеялась тихо, не в силах сдерживаться более.

— Vous êtes fou[608], — проговорила она, когда он поставил ее на землю, но по-прежнему держал в кольце своих рук.

— Fou d'amour. De toi![609] — ответил ей Сергей, а после обнял ее и повернулся к стоявшим на крыльце. — Арсеньев, поздравь нас! Я сделал Марине Александровне предложение, и она приняла его.

— Удивительно, но я так и понял, — улыбнулся ему в ответ Павел Григорьевич, обнимая жену за плечи, что вдруг ни с того, ни с сего расплакалась, украдкой вытирая слезы платком.

Сергей вдруг встретился глазами с серыми глазенками, что внимательно наблюдали за ним из-за юбок бонны, куда девочка юркнула, заметив, что ее интерес раскрыт. Немка поспешила увести ребенка с крыльца, испугавшись получить выговор, что не удержала подопечную вдали от взрослых. Но этот офицер со шрамом вдруг быстро остановил ее, опустился на колени перед девочкой.

— Bonjour, mademoiselle!

— Bonjour, monsieur, — тихо ответила девочка. Она с детским любопытством наблюдала за ним, то сплетая, то переплетая пальчики в волнении.

— Я очень люблю твою маму, — признался ей Сергей. На его плечо вдруг легла маленькая ладонь с тонкими пальчиками, сжала его легко в знак поддержки. — И я бы очень хотел подружиться с тобой. Потому что очень хочу жить с вами обеими.

— Тут? — спросила девочка, и Сергей покачал головой.

— У меня есть свой дом, и я хотел бы увезти вас с мамой туда.

— А он большой? Там есть парк? И пруд. Есть ли там пруд? — засыпала Леночка его вопросами.

— Он большой. Немного больше, чем ваш дом. Там есть и парк, и огромный сад, и два пруда. А еще там есть большие конюшни, — добавил он, памятуя, как она была некогда увлечена лошадьми.

— И у меня будет своя лошадка? — загорелись тут же глаза девочки.

— Будет. Только для начала совсем маленькая, — улыбнулся Сергей. Леночка захлопала в ладоши восторженно, но после, поймав строгий взгляд бонны, осеклась и выпрямила спину, стала в мгновение ока серьезной маленькой барышней.

— Merci bien, monsieur. Je suis d'accord[610].

Она сделала книксен и пошла направилась прочь от взрослых, сопровождаемая бонной, но спустя миг вдруг резко развернулась, вернулась обратно, что-то шепнула на ухо Сергею и убежала прочь, задорно улыбнувшись на прощание. Тот грустно улыбнулся, поднимаясь с колен, настолько она была в этот момент схожа с его сестрой в детстве.

— Пора ступить на растерзание толпы, — Сергей шутливо показал в сторону дома, куда уже успели войти Арсеньевы. — Пойдем и объявим во всеуслышание, что отныне ты моя.

— А ты мой! — не осталась в долгу Марина, упрямо поджав губы, вспоминая утренний разговор о черкешенке.

— Хорошо, — согласился с ней Сергей и предложил ей руку, которую она с готовностью приняла. — Жаль, что здесь нет твоего хлыща. Я бы с удовольствием объявил бы это, глядя ему в глаза.

— Какой ты мстительный! — усмехнулась Марина, стараясь скрыть глубоко в душе свои желания касательно той девицы с горного края.

В передней Сергей вдруг развернул ее к себе и крепко поцеловал в губы, приводя ее мысли в полное смятение, заставляя лакея, что открывал перед ними двери, отвести глаза в сторону смущенно.

— Вот так у тебя вид более подходящий для безумно счастливой невесты, — он погладил пальцами ее скулы, потом провел по пухлым губам.

— Мне не надо придавать никакого вида, — ответила Марина. — На свете нет более счастливого человека, чем я.

— Не могу не возразить на это, — тихо прошептал Сергей, ведя ее через анфиладу комнат к гостиной, где ожидали их прихода гости имения. Их голоса становились все более и более слышны по мере приближения, и Марина угадала, что в комнате явно неспокойно. Она слегка задержалась перед дверьми, и лакей замер, положив ладонь на ручку, готовый распахнуть ее по малейшему знаку.

Какой же скандал разразится в свете! Едва разведясь с женой, князь Загорский ведет под венец другую женщину! Женщину, что когда-то так упорно добивался несколько лет назад! Весьма пикантная сплетня! Толки, что ныне витают в комнате за этими дверьми, — просто ничто по сравнению с тем, что будет в дальнейшем. Еще нескоро они смогут с Сергеем показаться в свете без лишних шепотков.

Марина взглянула на него и встретила ласковый взгляд его серых глаз. Как же это мелочно по сравнению с тем, что отныне она всегда будет рядом с ним. И ночью, и днем. Всегда. Она уткнулась носом в его плечо, и он тут же склонился и поцеловал ее макушку.

— Я люблю тебя.

Они не сказали это вслух, но ясно прочитали в сердцах друг друга. Теперь, когда он был рядом, она готова вынести любые невзгоды, встретиться лицом к лицу с любой неприятностью. Что ей скандал в свете, когда можно жить не выезжая в Загорском? Что ей весь мир, когда она любима и любит? Когда таким светом нежности горят его глаза…

Это будет их le paradis terrestre[611]. Только их двоих… Отныне и навсегда.