В тебе моя жизнь...

Глава 40

Марина проплакала все время, что была в пути из Киреевки в Петербург. Слезы катились и катились из ее глаз, и она все никак не могла успокоиться. В памяти то и дело возникала одинокая фигура на фоне окна. Как были широко развернуты плечи, стремясь показать, что их хозяин спокоен и хладнокровен в этот момент… Но даже со своего места она видела, как бешено бьется венка у него на виске, как слегка трясутся сжатые за спиной ладони.

Марина приложила платок к губам, чтобы заглушить горестный вскрик, который чуть было не сорвался с ее губ. За что, Господи? За что такое горе — жить розно с любимым человеком, которому она должна была принадлежать и телом, и духом, но которого отныне она не имеет права даже коснуться.

Она была благодарна Сергею за то, что не произнес ни единого упрека в ее адрес, не попенял ей, что она не обратилась к его деду сразу же, как получила страшное известие. Она бы просто не вынесла этих горьких правдивых слов, сказанных прямо в лицо.

Она сама виновата во всем. Ей действительно надо было пойти к старому князю, а не спешить так отчаянно под венец с Ворониным. Ведь у нее сохранились письма Сергея, в которых он признает ее своей супругой, вспоминает о дне их венчания. Чем не доказательства ее слов? Сейчас бы Марина тогда жила бы в Загорском, растила бы ребенка Сергея, встретила бы его, как жена, по возвращении. Как бы счастливы они были бы сейчас…

«…Будет у тебя два мужа, дорогая…», сказала тогда старая цыганка и не ошиблась. Ведь Марина действительно была сейчас замужем за обоими. От этой мысли у нее кругом пошла голова. Как все запуталось в клубок! Можно ли выйти из этой ситуации, не поправ ничьей репутации, избежав скандала? «Я сам решу этот вопрос», вспомнила она слова Загорского. Она так ничего не смогла спросить у него, так и не поговорила с ним, такой растерянной и расстроенной была в тот момент. А так много хотелось ему сказать!

Марина по приезде в столичный дом сразу же прошла к себе и заперлась в своих покоях, не вызвав к себе со временем, как обычно это делала, ключницу и дворецкого. Слуги сначала не придали этому значению, но затем, когда день стал клониться к вечеру, заволновались непривычному поведению барыни. Им было не по себе от доносившихся из-за закрытой двери звуков приглушенных рыданий, ведь графиня редко была расстроена за прошедшие три года, что была хозяйкой в этом доме. Всегда приветливая, всегда улыбчивая. А тут — слезы.

Расспросили кучера и гайдуков. Может, что в деревне случилось? Здорова ли маленькая барышня? Но те лишь качали головами — все в порядке было, когда уезжали, хотя барыня уехала из Завидово уже грустная донельзя.

К ужину вернулся домой Воронин. Его встретили настороженными взглядами, и он сразу же заподозрил неладное. К нему тут же выскочил Федор, словно черт из табакерки, которого встревоженные слуги послали к барину.

— Приехала барыня нынче около трех пополудни, — доверительно прошептал он Анатолю, помогая вместо лакея в передней снять шинель. — Сразу же поднялась в свои покои и заперлась там. Ни с кем не разговаривала, никого не впускает. Обед не взяла, так и остался на подносе около двери. Девушки ходили под дверь слушать, говорят, барыня очень расстроена.

Анатоль сразу же заподозрил, чем могло быть вызвано подобное расстройство Марины, послал Федора выяснить, не заезжала ли барыня куда по пути сюда, а сам направился к дверям в половины жены. Они были заперты на ключ, и это вдруг наполнило его душу каким-то страхом — впервые за три года их брака Марина заперлась в своей комнате. Если она ездила к Загорскому, то что меж ними произошло? Что они решили? И поведал ли ей тот об обмане Анатоля?

Позади него неслышно появился Федор и шепнул в спину барину только одно слово: «Киреевка». Анатоль вздрогнул — это место у него теперь всегда будет ассоциироваться с крушением его надежд и грез. Он поднял руку и громко застучал в дверь.

— Марина, ангел мой, отворите дверь, je vous en pris[295], — проговорил он. За дверью раздался неясный шорох, створки распахнулись, и он увидел жену. Она была растрепанна, лицо покраснело и слегка опухло от слез, портя ее красу. Но не это заставило сердце Анатоля болезненно сжаться, а выражение ее глаз. Она смотрела на него так, словно он был виноват перед ней в чем-то.

Он рассказал ей, мелькнуло в голове Анатоля, и он начал сбивчиво объясняться, не давая ей даже рта раскрыть:

— Я знаю, что ты виделась с ним, презрев мои просьбы. Но я готов простить тебе этот проступок. А что касается того, что он поведал тебе обо мне… Поверь, я скрывал от тебя правду лишь потому, что считал верным то, что ты будешь разочарована в нем, думал, что это поможет мне установить лад меж нами. Только поэтому я сжег его письмо, поэтому удалил свидетелей вашего венчания подальше от столицы. Только ради тебя.

Глаза Марины расширились, в них сначала отразилось недоумение, сменившееся вскоре пониманием его слов и такой лютой злобой, что ему стало не по себе.

— Ты лгал мне! Все это время! — прошипела она, впервые за годы их брака обращаясь к нему на «ты». — Ты позволил мне думать о нем дурно, оболгал его!

— Прошу тебя, выслушай меня, — взмолился Анатоль, понимая, что сам невольно только что разрушил все, что так тщательно выстраивал все эти три года. — Я сделал это только ради тебя!

— Нет, — покачала головой Марина. — Ты сделал это только ради себя.

Прежде, чем он успел что-либо сделать или сказать, она снова захлопнула створки дверей. Прямо перед его лицом. Анатоль сначала негромко постучал и позвал ее по имени, а потом не получив ответа, забарабанил в дверь кулаками.

— Открой дверь, слышишь? Открой немедленно! Ты моя жена, слышишь? Не смей запираться от меня. Прошу тебя давай поговорим. Ты обязана выслушать меня! Ты моя жена!

— Разве? — донеслось из-за двери, и в створки ударилось с глухим стуком что-то тяжелое, брошенное, по всей видимости, рукой Марины. — Разве, Анатоль Михайлович?

Спустя некоторое время он понял, что Марина не откроет ему, не даст ему возможность оправдаться. Он сел на пол у двери в спальню, прислонился к ней спиной.

— Я люблю тебя, — просто сказал Анатоль, обращаясь к запертой двери. — Я всегда тебя любил и буду любить. Все, что делал, только ради того, чтобы быть с тобой. Только с тобой я понял, каково это когда твое сердце замирает от счастья. У нас растет дочь, которая любит нас обоих. Подумай об этом.

Она откроет, думал Анатоль. Она непременно откроет. Не сидеть же ей в своей половине вечно, похоронив себя в четырех стенах. Каждый вечер, приезжая со службы, он справлялся о своей жене и неизменно получал один и тот же ответ: барыня из комнат не выходила, есть отказывалась, возвращая поднос за дверь почти нетронутым. Это начинало его уже сводить с ума, пару раз он серьезно раздумывал приказать выбить двери в ее половину, но после одумывался — ни к чему хорошему бы это вовсе не привело. Анатоль увещевал ее через дверь, умолял выйти и поговорить, но Марина молчала. Он каждый Божий день писал ей письма, в которых молил о прощении и понимании, но она не трогала конверты в щели под дверью, и они так и лежали одиноко на полу, пока он не забирал их и не сжигал. В отчаянье на третий день он послал в деревню, чтобы приехала Агнешка и привезла с собой маленькую Леночку. Ведь если Марина спокойно может игнорировать его, то остаться равнодушной к собственной дочери она не сможет.

Но Марина покинула комнату еще до того, как старая нянька привезла ребенка из Завидово. Это произошло на пятые сутки ее самовольного заточения в своей спальне. Анатоль завтракал в малой столовой, когда в дверях раздался шорох юбок, и в комнату ступила она, высоко неся голову.

— Доброе утро, — поздоровалась она с ним, будто ни в чем не бывало, и подала знак лакею за своей спиной, чтобы ее обслужили. Анатоль откинулся на спинку стула и посмотрел на ее спокойное умиротворенное лицо, раздумывая, как ему следует сейчас поступить, что сказать в этой ситуации.

Марина же тоже взглянула на него. Она не улыбалась, ее глаза были холодны, и это больно укололо его.

— Доброе утро, мой ангел, — произнес Анатоль медленно, и она вздрогнула. — Надеюсь, что твоя хандра закончилась, моя дорогая? За окном такая чудесная погода, весеннее яркое солнышко. Тебе непременно следует сегодня выехать на прогулку, — она ничего не ответила, лишь пожала плечами. Анатоль продолжил смелее, уже не боясь, что она в любой момент может опять скрыться в своей комнате. — Я послал два дня назад гонца в деревню. Скоро нам привезут дочь. Я решил, что негоже ей уже быть далеко от родителей. Пусть будет с нами здесь, в Петербурге. У меня к тебя в связи с этим большая просьба — завтра к нам придут по рекомендации несколько претенденток на должность бонны для Леночка. Посмотри их, пожалуйста, и выбери ту, что по душе придется.

— А что Гнеша? — спросила Марина.

— Твоя няня уже не так молода, чтобы ходить за ребенком, — ответил Анатоль, пожимая плечами. — И потом, Леночка начинает говорить, а мне бы вовсе не хотелось, чтобы у нее была неправильная речь. Твоя нянечка по-прежнему может состоять при тебе, разумеется.

Обыкновенное утро супругов, обыденные проблемы, но почему Анатолю казалось сейчас, словно он играет роль в каком-то дурном водевиле? Он вдруг разозлился на самого себя, на Марину, что сейчас сидела с таким лицом, будто она находится на светском рауте — холодная, равнодушная. Ему вдруг захотелось задеть ее, уколоть также больно.

— Я полагаю, что вы все выяснили с Сергеем Кирилловичем, — резко произнес он. — Скоро мы начнем выезжать, моя дорогая, а ты знаешь, как порой бывает жесток свет в своих пересудах. Разумеется, мы можем и не повстречаться с ним, qui sait[296]? Ведь уже шепчутся, что князь Загорский снова вернулся к своей прежней жизни, а это означает, что ему будет вовсе не до балов и раутов.

— Вы видели его? — вырвалось у Марины прежде, чем она сумела взять себя в руки.

— Bien sûr que non![297] У нас с ним теперь разная жизнь, разные интересы: у него — все прелести холостяцкой жизни — карты, кабаки, женщины, я же человек семейный, мне не до этого.

Марина с шумом отодвинула от себя пару, расплескав при этом чай из чашки.

— Зачем вы мне это говорите? Вам доставляет удовольствие причинять мне боль? — спросила она, глядя Воронину прямо в глаза. — Полагаю, это ваша маленькая месть за унижение перед закрытыми дверями в мою комнату. Что ж, вы добились своего — мне больно. А теперь позвольте удалиться, у меня совершенно пропал аппетит.

Она поднялась из-за стола и направилась к дверям, услужливо распахнутым лакеем. Анатоль вдруг бросил салфетку и тоже вскочил из-за стола, бросился к ней и успел схватить за плечи буквально в дверях, взглядом приказывая лакею закрыть двери с той стороны и оставить их одних. Когда тот подчинился, Анатоль перевел взгляд на жену, которая упрямо смотрела в пол, не желая встретиться с ним взглядом.

— Я прошу прощения, если я обидел тебя, — проговорил он нежно. — Мне не по душе причинять тебе боль, но ревность гложет мою душу и заставляет говорить это. Я знаю, что обманывал тебя, и у тебя, верно, нет более доверия к моим словам. Но в этот раз я не солгал тебе. Черного кота никогда отмыть до белизны.

Марина подняла на него глаза, и он заметил, что они повлажнели, грозя вскоре пролиться очередным потоком слез. Он провел пальцами по ее векам, смахивая эти капли, разбивающие ему сердце всякий раз, как он их видел.

— Зачем вы говорите мне это? — спросила она едва слышно, отстраняясь от его руки. — Ведь я осталась здесь…

— Чтобы сожаления о том, что могло бы быть, не испортило твою жизнь в будущем, — проговорил мягко Анатоль и погладил ее плечи сквозь тонкую ткань платья. — Я знаю, ты непременно будешь представлять, что могло бы быть, поступи ты тогда иначе. Иногда воспоминания и мечты отнимают у нас возможность стать счастливыми наяву. У нас подрастает дочь. Это дитя совершенно не виновато, что так сложились наши судьбы. Мы просто обязаны сделать ее счастливой, вырастить ее красивой и умной барышней, чтобы ничто не омрачило ее судьбы.

Марина прикрыла глаза, в глубине души признавая правоту его слов. Ее маленькая дочь должна получить ту жизнь, которую Марина так желала для нее — полную любви и заботы. Леночка была любима и счастлива сейчас, так и должно остаться в будущем.

За эти несколько дней в уединенности своей спальни Марина многое передумала. Теперь она понимала, почему Загорский так легко отпустил ее из своей жизни, позволил ей уйти к другому мужчине. Для них было совершенно невозможно остаться вместе сейчас. Не будь брака с Ворониным, они могли бы объявить о своем тайном венчании во всеуслышание, начать новую жизнь с чистого листа, той, что они были лишены жестоким Провидением.

Но Марина была обвенчана перед всем светом, перед императорской четой с Анатолем. Потому ей с Сергеем следовало забыть об их браке, забыть о том, что когда-то их руки были соединены под епитрахилью, а они поклялись быть верными друг другу. Но как? Как объяснить это своему глупому сердцу, которое никак не хочет смириться с очередной потерей?

Вскоре приехали из Завидова Агнешка с маленькой дочерью Марины, и та смогла отвлечься от собственных горьких мыслей, погрузившись целиком и полностью в материнские заботы и хлопоты, всю себя отдавая Леночке. Успокоить свое сердце ей помогло не только присутствие Леночки, которую она теперь буквально не отпускала от себя, вызывая этим бурное неудовольствие нянечки, даже иногда брала ее к себе в постель на ночь. Агнешка передала Марине по приезде в городской дом небольшой сверточек с двумя маленькими бутылочками, плотно закрытыми пробками.

— Гэто тябе, моя касатка. Здесь, — она указала пальцем на одну из бутылочек. — То, что сэрца твое супакоиць. А гэто, что звычайно пьешь. От тягости.

Марина взяла в руки дар Зорчихи, на мгновение задумалась, а потом вернула одну из бутылочек Агнешке.

— Выброси это вон. Мне более нет нужды пить это зелье.

Ребенок. Маленький человечек, пахнущий по-особому, материнским молоком. Может, действительно, он сможет успокоить ее сердце, вернуть покой в ее душу. Ведь первые месяцы дитя будет настолько зависеть от нее, своей матери, не то, что Леночка сейчас. В свои два года она стремилась стать самостоятельнее, так и норовила вырваться из материнских объятий, не любила, когда ее долго обнимали и тискали.

Семейная жизнь в доме Ворониных постепенно входила в обычное русло. Анатоль всей душой стремился домой вечерами, где в диванной его ждали его девочки — жена и дочь. Марина либо читала, либо занималась рукоделием, а Леночка возилась у ее ног с игрушками или с небольшой грифельной доской, что привез ей как-то Анатоль. Он обожала рисовать на ней что-то свое мелками, стирать тряпкой и снова рисовать.

— Вы всегда угадываете с подарком, — говорила ему с улыбкой Марина, а Анатоль при этом целовал ей руку и отвечал:

— Ну, на то я отец и муж, чтобы угадывать любые пожелания моих девочек.

Настала долгожданная Пасхальная суббота. Петербург словно просыпался от долгого зимнего сна, в который погружался на время Великого Поста. Во время пасхальной службы, на которую Воронины поехали в Аничков дворец, Марина молилась, как никогда ранее. Ей только в Высшей силе виделось ее спасение от душевных мук, что терзали ее. Кроме этого, она просила Создателя дать ей сил, чтобы снова впустить своего супруга в свою спальню, ибо она так и не смогла сделать этого. Анатоль провожал ее после ужина до дверей в ее половину и кидал на нее вопросительный взгляд, но она только качала головой в ответ, виновато улыбаясь. Она не могла переступить через мысль, что пуская в свою постель Анатоля, она предает Сергея, пока не могла.

В первый же выход в свет после окончания Великого Поста Марину трясло, словно она была дебютанткой. Сможет ли она сдержаться, увидев Сергея среди приглашенных? Сможет ли не выдать себя с головой в своем чувстве или даст понять окружающим, что он по-прежнему небезразличен ей? Но ее страхи были напрасны — она не встретилась с Загорским ни в этот вечер, ни в последующие, как ни высматривала его в толпе. Тогда Марина решила узнать, какие толки ходят по поводу него, и в один из вечеров заняла место среди многочисленных маменек, вывезших на бал дочерей и зорко наблюдающих за ними со своего поста в креслах у стен бальной залы. Она не ошиблась — как и раньше, Загорский был на языках светских кумушек. Только вот услышанное совсем не порадовало ее.

— Ах, этот polisson prince Zagorsky все никак не успокоится, — говорила одна, обмахиваясь большим расписным веером, не забывая, впрочем, кидать взгляды на танцующих вальс, где в танце шла ее дочь-дебютантка. — Говорят, он уже проиграл в карты одно из имений или даже два. Так и разориться недалеко.

— Ах, душенька, его сиятельство никогда не даст внуку проиграть семейное наследие, — возразила ей другая. — А при состоянии Загорских одно проигранное имение — невелика потеря. Жаль, что он совсем не выезжает, такая завидная партия!

— Конечно, князь — un parti très brillant[298], — проговорила третья, поправляя длинный плерез[299], спускавшийся на плечо. — Но ходят толки, что он совсем повредился умом, а это отнюдь не положительное качество для жениха. Судите сами, он, говорят, никуда не выходит, кроме трактиров и клуба. Конечно, и ранее у него наблюдались подобные наклонности, но нынче они перешли все границы. И почему его сиятельство не приструнит внука?

— Может, это пройдет со временем? — сказала первая дама. — Ведь судя по его виду, ему пришлось совсем несладко там, на Кавказе. О Боже, вы видели его лицо?

— Да, полагаю, вы правы. Ко всему князю приходится привыкать заново. Ведь, скорее всего, он просто отвык находиться в приличном обществе. Ему нужна женская рука, его сиятельству все же следует женить внука, если он хочет увидеть наследников рода Загорских.

— Вы совершенно правы, баронесса, — снова вступила в разговор дама с плерезом в буклях. — Его сиятельство должен подумать об этом и поскорее, пока его внук не сделал то, что не удалось горцам. Говорят, давеча он устроил какие-то скачки в парке. Подумайте только — ночью при лунном свете! И как только не убился?

Дамы что-то еще обсуждали по поводу Сергея, но Марине было достаточно услышанного, чтобы понять, что Анатоль прав — Сергей снова вернулся в прежнюю жизнь. Она не хотела думать о том, что помимо трактира и клубов Загорский может еще посещать и чьи-то постели.

В один из вечеров Марине вдруг привиделся Загорский. Она шла в галопе с Анатолем. Сначала почему-то тогда им никак не удавалось взять необходимый шаг. Они путались, наступали друг другу на ноги. Сперва просто улыбались, когда выходила очередная промашка, потом уже не могли сдержать смеха. Как давно она не смеялась! Как давно не видела Анатоля таким радостным! Спустя миг после их начала их безудержного веселья ее взгляд упал в ряды наблюдающих за танцорами людей, и она заметила средь них знакомое до боли лицо.

Улыбка в тот же миг сошла с ее лица, она сбилась с шага, едва не упала, не поддержи ее Анатоль. Они едва снова выправили шаг, при этом ее муж, заметив, что с Мариной что-то не так, стал наблюдать за ней, нахмурившись. Она еле сдерживала себя, чтобы не оглянуться и не посмотреть снова на то место у колонны, где ей привиделся Загорский с бокалом в руке. В танце миновал полный круг, и Марина смогла, не вызывая подозрений у своего супруга, взглянуть туда. Загорского на том месте не было. Ей привиделось, успокоила она себя.

На следующее утро, когда Анатоль отбыл на службу после завтрака, скоро попрощавшись с женой и дочерью, Марине доложили, что ее желает видеть князь Загорский. Она быстро взглянула на карточку, чтобы убедиться, что не ошибается, и приказала привести визитера в диванную, где как обычно расположились они с дочерью. Когда же ее глупое сердце успокоится и перестанет каждый раз пускаться вскачь, едва она услышит схожее имя?

Старый князь вошел в комнату в сопровождении лакея, с трудом опираясь на свою вечную спутницу-трость. Марина с удивлением отметила, как он постарел за те несколько месяцев с Рождества, что они не виделись. Он всегда выглядел таким бравым, а нынче смотрелся совсем стариком. Матвей Сергеевич приложился к руке Марины, а потом с явным удовольствием опустился в предложенное кресло у огня. При виде Леночки, сидящей на ковре и что-то черкающей на доске, его лица впервые коснулась улыбка.

— Иди, милая, поздоровайся с Матвеем Сергеевичем, — напомнила ей Марина, и та, отвлекшись от своего занятия, вдруг заметила старого князя, неловко поднялась с колен и подбежала к нему с доской в руках.

— День, — кивнула она ему и протянула доску. — Элен рисует.

— Элен очень красиво рисует, — согласился с ней старый князь, гладя девочку по волосам. Она бухнулась снова на пол, но уже у его ног. Матвей Сергеевич задумчиво посмотрел на правнучку, потом обратился к Марине. — Меня все это время преследует чувство, что я предаю своего внука, утаивая от него правду.

— Разве у нас есть другой выбор? — грустно сказала Марина в ответ, отводя взгляд на свою работу в пяльцах. — Что может измениться, узнай он правду о Лене? Все и так хуже некуда.

Матвей Сергеевич кивнул, а потом, также не глядя на нее, проговорил:

— Я пришел к вам просить о помощи, Марина Александровна. Я понимаю, что моя просьба к вам нарушает все известные рамки приличия, но я не могу иначе, — он немного помолчал, а потом продолжил. — Мой внук не хочет жить, я это ясно вижу. Все эти его выходки, карты, выпивка, это странное курение…Он ищет любой способ покончить свое существование, ибо у него другого пути, пока вы связаны друг с другом. А решить этот вопрос, не затронув вас, никак не получится, как не крути. И поэтому он губит себя, губит!

Марина вздрогнула, уловив боль и отчаянье в голосе старого князя. Она прекратила работу и сейчас просто сидела и смотрела на вышивку не в силах поднять глаза на своего собеседника. Некоторое время они молчали. Тишину нарушали лишь треск дров в камине и тихий говор Леночки, что-то бормотавшей себе под нос, вырисовывая загогулины мелом.

— Я прошу вас, умоляю поговорите с моим внуком. Ведь полагаю, что вы так и не виделись с момента его возвращения, а вам столько надо обсудить, — вдруг нарушил молчание старый князь. Марина ничего не сказала ему о том коротком свидании в Киреевке, когда они с Сергеем так и не смогли сказать друг другу самого главного. — Прошу вас, Марина Александровна. Я умоляю вас, переговорите с Сергеем.

— Я хочу рассказать вам о том, что сам узнал недавно. Знаете ли вы, Марина Александровна, такую забаву под названием «игра с судьбой»? Полагаю, что нет. Суть ее состоит в том, что участники разыгрывают обыкновенную карточную партию, на кону которой выстрел из одного из пяти пистолетов. Четыре из них незаряженны, а вот пятый с пулей. И проигравший в партии должен выстрелить себе в висок из одного из этих пяти пистолетов. Повезет ли ему не поймать пулю в голову — вот в чем главный смысл этой страшной игры. До чего докатился наш мир, если нынешнее поколение так играет своими жизнями? — князь Загорский помолчал, а потом продолжил. — Вы, верно, удивляетесь, к чему я веду речь? Да к тому, что мой внук придумал эту страшную забаву, и сам любитель поставить на кон собственную жизнь. Да-да, не смотрите так удивленно. Слава Богу, что пока никто не пострадал, но доколе? Доколе?!

Матвей Сергеевич напугал своим вскриком сидевшую у его ног Леночку, что испуганно заплакала во весь голос. Марина оставила свое рукоделие и бросилась к дочери, прижимая ее к себе, гладя по волосам, шепча что-то успокаивающее в ушко.

— Простите меня, — прошептал Матвей Сергеевич. — Я имел намерения пугать ее. Просто в последнее время мои нервы совсем сдают. Прошу вас подумайте над моей просьбой, умоляю вас. Мне же до него не достучаться.

— Что я могу сделать? Как его уговорить оставить свои безумства? — тихо спросила Марина, поднимая на него глаза. В них плескалась такая боль, что Матвей Сергеевич пожалел ее, но разве у него оставался иной выход?

— Если он кого-то и послушает, то только вас, — так же тихо ответил он своей собеседнице. — Только вас.

Более они не касались этой темы, обсуждая все, что угодно, кроме нее. Затем спустя час старый князь откланялся, а Марина, уложив уставшую дочь на дневной сон в детской, села в своем кабинете разбирать письма, что пришли с утренней почтой. Но не о том были ее мысли сейчас, она так и не смогла сосредоточиться на бумагах и приглашениях, постоянно возвращаясь к разговору с князем Загорским.

— Пошто такая задуменная сегодня? — спросила ее Агнешка, сидевшая тут же, рядом с ней с починкой в руках. — Аб им что ли думаешь? Нездарма ж ранку дзед яго приходзил.

Марина рассудила, что таиться от няни смысла нет, к тому же та всегда помогала ей советом, поэтому открыла ей причину, по которой приходил старый князь.

— И что ты вырашила? Пойдзешь? — спросила Агнешка, когда Марина закончила свой рассказ.

— Не знаю, — пожала плечами Марина. — Скорее всего.

— Ой, ну зноу! — вспылила нянька. — Тольки жыцце наладзилося, зноу в вир[300] з галавою!

— Как ты не понимаешь? — взвилась в ответ Марина, вскакивая со стула и начиная свой бег по комнате от двери к бюро и обратно. — Он погибает, понимаешь? Губит себя этими своими безумствами!

— А я казала тебе — ледзяное у яго сердце, легко разбилося яно, не вынесло яшчэ одной страты. Вось як атрымалося-то! — покачала головой Агнешка. — И что ты робиць будзешь?

— Надо решить, как с браком нашим поступить. Два мужа у меня быть никак не должно, сама понимаешь, — ответила Марина.

— И для гэтага табе трэба идти до него? — не унималась нянька, ничуть не взволнованная Мариниными резкими перемещениями по кабинету, ее тревогой. — Так нельзя вырашить?

Марина вдруг неожиданно остановилась и посмотрела на няньку.

— Я видеть его хочу! Довольна? Ты это хотела услышать?

Агнешка никак не отреагировала на ее крик. Просто пожала плечами и продолжила свою работу. Закончив ее, она перекусила нитку зубами, проверила, все ли аккуратно, а после посмотрела на Марину, которая по-прежнему стояла в центре кабинета и возмущенно глядела на няньку.

— Хочешь — идзи. Тольки горше не зроби. Ни себе, ни яму. Даволи ужо горя на ваш стагодзе[301], — тихо проговорила Агнешка. Марина вздохнула, еле сдерживая слезы, и бросилась к ней на грудь, прямо в распахнутые объятия.

Все будет хорошо. Она сможет сделать так, что Сергей снова захотел жить. Даже если для этого придется пойти наперекор всему миру!

Марина отправилась на набережную Фонтанки, где находился особняк семьи Загорских, через несколько дней, когда смогла наконец решиться на этот шаг. Сначала она поехала в салон m-m Monique, где отпустила свою карету. Пробыв немного в салоне модистки, она вышла на проспект и подозвала к себе извозчика, которому приказала ехать к дому Загорских.

Казалось, дворецкий, впустивший ее в дом, ничуть не удивился визиту дамы под вуалями в полуденный час. Видимо, старый князь предупредил о ее возможном появлении. Марина достала из ридикюля карточку и протянула дворецкому. Примет ли ее Сергей? Или откажется, сославшись на то, что она прибыла слишком рано для визитов?

Дворецкий ушел куда-то внутрь дома, унося на подносе ее белоснежную карточку. Спустя некоторое время с той стороны раздался громкий рык:

— Гони к черту! Никого не хочу видеть! — эти несколько слов заставили Марину вспыхнуть от унижения. Лакей, что стоял тут же рядом в приемной, поспешил отвести глаза в сторону, чтобы не смущать ее более. Вернулся дворецкий и передал ей в руки ее карточку.

— Молодой барин нынче-с не в здравии, — смущенно сказал он Марине. — Принять не могут-с. Может, желаете видеть его сиятельство Матвея Сергеевича?

— Нет, — отказалась Марина, загибая уголок карточки, согласно принятым правилам, и опуская ее на поднос, где уже лежала целая гора карточек и приглашений. Заметив ее, Марина тотчас вспомнила сплетни, ходившие в свете, и внезапно устыдилась себя. Агнешка была права, когда вчера сказала, что Марина любит в первую очередь только себя, только свои интересы блюдет. Ее обидели, и она готова сдаться уже, сказав самой себе, что ничего не вышло, но она старалась. А что там далее будет с Сергеем, словно ее ничуть не волновало. Ее-то жизнь спокойна и тиха, как гавань во время штиля.

Марина вдруг обошла дворецкого и направилась в сторону, откуда он недавно пришел, не обращая никакого внимания на него. Он же бежал за ней следом, размахивая руками, не смея однако ее останавливать.

— Куда вы, барыня? Куда? Разве ж так можно? Барин-то совсем болен нынче. Не стоит вам туда.

Но Марина все шла и шла, минуя пару салонов, она наконец нашла полураспахнутую дверь в половину Сергея. Оттуда шел какой-то неприятный запах, и сквозь щель она могла видеть, что там стоит сумрак, несмотря на то, что уж полдень миновал. По тому, как резко заговорил шепотом дворецкий, она поняла, что достигла своей цели.

Вдруг внутри комнаты раздался какой-то грохот, и в щель протиснулся человек, едва не сбивая с ног Марину и дворецкого, стоявших подле. Он обернулся к ним, и Марина узнала Степана. Один его глаз был явно подбит — вкруг все было красное, а под нижним веком стремительно нарастала опухоль.

— Барышня, — протянул Степан шепотом, а потом поправился. — Барыня. Что вы тут делаете, ваше сиятельство?

— Мне нужно поговорить с Сергеем. Немедля, — отчеканила также шепотом Марина. Степан покосился на полуоткрытую дверь, потом покачал головой.

— Нехорошая это мысль, ваше сиятельство. Ой, нехорошая! Нынче барин… барин болен да еще и не в духе. Вчерась с его сиятельством разругались в пух и прах. Ступайте домой, — увещевал он ее. Но она покачала головой, и тогда он смирился, вздохнув тяжело. — Ну, как знаете. Только вы если что, сразу лакеев зовите. Да и я туточки посижу под дверью. Вы только кликните. А вдруг чем черт не шутит, и сможете успокоить его, вразумить. Барин-то в последнее время совсем дурной стал. Особливо седмицу[302] назад. Может, вы его уговорите пить перестать, поесть чего да почивать лечь? Уж со вчерашнего вечера бьюсь, а все без толка какого….

Марина не стала дослушивать его. Она открыла дверь (ей было попытался помешать дворецкий, но Степан ловко отстранил его) и ступила в комнату. В ней было довольно темно — тяжелые парчовые портьеры на окнах были опущены и не пропускали сюда ни единого лучика света. Оттого казалось будто сейчас ночь. Единственным же источником освещения в комнате был ярко пылающий камин, который давал не так уж много света.

Марина плотно затворила за собой дверь, потом зажала нос и рот концом шали — такой сладкий дурманящий запах стоял в комнате, что у нее сразу же закружилась голова. Она уж было решила, что в комнате никого нет, не заметив никого ни на софе и креслах, ни около окон, но потом вдруг раздался какой-то булькающий звук, словно закипела вода, который едва не заставил ее вскрикнуть от неожиданности, настолько были напряжены ее нервы.

Марина пригляделась и заметила вытянутую к огню камина ногу, обутую в черный сапог. Она медленно, стараясь не шуметь, обошла софу, стоявшую у камина и загораживающую ей обзор, и увидела сидящего возле нее на ковре Сергея. Он был без мундира, в рубашке, выпущенной навыпуск, широко распахнутой на груди. Волосы его были взъерошены, словно он только поднялся с постели. Он держал во рту серебряный чубук, который соединялся трубкой со стеклянным сосудом. Именно из него шел сейчас этот противный булькающий звук, будоражащий Марине нервы.

Сергей глубоко затянулся и, запрокинув голову на софу, выпустил вверх струю дыма. Затем вдруг краем глаза заметил ее и перевел на нее взгляд, вздрогнув от неожиданности ее появления.

— Давно тебя не было, — проговорил он, не делая ни малейшего движения, чтобы поприветствовать ее согласно правилам хорошего тона. Он еще больше похудел, с горечью отметила Марина, стал хуже выглядеть. Под его глазами залегли тени, кожа стала бледнее обычного, и шрам резко выделялся на ее фоне. Бедный мой, родной мой…

Она подошла к нему, влекомая каким-то странным чувством притяжения, опустилась на колени рядом. Сергей даже не пошевелился, только наблюдал за ней, не отрывая взгляда.

— Почему ты так одета? — он вдруг протянул руку и одним рывком сорвал в ее головы шляпку, чуть не задушив ее при этом лентами, откинул ту куда-то в сторону. Марина в испуге отшатнулась от него, и он схватил ее за предплечье, чтобы удержать рядом. При этом он пристально смотрел на нее, и она заметила, что его глаза стали какого другого цвета, более темные. Сначала она решила, что ей показалось в сумраке комнаты, но Сергей вдруг обхватил ее другое предплечье сильными пальцами и притянул к себе так близко, что она оказалась почти у него на коленях. Он положил свою большую ладонь ей на затылок, почти полностью обхватив ее голову, а другой ладонью он перехватил ее кисти, лишая ее возможности двигаться. Потом приблизил ее лицо к своему настолько близко, что они столкнулись лбами.

— О Господи помилуй! — прошептала Марина, рассмотрев его лицо вблизи. Его глаза не поменяли цвет, они по-прежнему были стального цвета. А черными их делали зрачки, настолько огромные сейчас, что почти полностью скрывали радужную оболочку глаз. Она увидела это, и ей стало страшно.