В тебе моя жизнь...

Глава 66

Марина и думать забыла об этой случайной встрече при выходе из бастиона. Она-то сразу узнала жену Сергея, и это узнавание словно огнем опалило ее лицо, заставило залиться краской стыда — мало ли греха, быть почти пойманной на свидании с чужим мужем да еще кем — самой супругой?

Ведь Сергей был ныне для нее чужой. Вернее, должен быть таковым. Разум понимал это, но глупое, ее глупое и упрямое сердце признавать это не желало. Именно оно и гнало ее прочь из Завидова, как только пришло срочное письмо от Жюли с вестью о приговоре для князя Загорского.

Марина обычно не читала писем в это время, по-прежнему сохраняя за секретарем Анатоля обязанность разбирать приходящую почту на ее имя и отвечать на многочисленные соболезнования. Другие письма он просто просматривал и пересказывал содержание барыне, оставляя на ее выбор — отвечать ли сразу или отложить на потом.

Приходилось ему и немного лукавить, утаивая от хозяйки некоторую почту, таящую в себе заведомо глупое или оскорбительное для ушей барыни содержание. Например, как всегда это бывает после кончины богатой и титулованной персоны, сразу же нашлись многочисленные охотники до наследства, объявляя себя родственниками дальними, а как-то даже матерью детей графа Воронина. Все это, несмотря на явную абсурдность, проверялось семейными поверенными и, разумеется, не подтверждалось. К чему тогда беспокоить барыню по таким сущим пустякам ныне, когда ее сердце и так неспокойно? Или явные оскорбительные письма…

Но письмо от Юлии Алексеевны секретарь принес Марине тут же, как только вскрыл его, понимая, что подобные вести не могут быть скрыты от графини.

Марина вспомнила, как прочла эти страшные строки, как вдруг замерло сердце у нее внутри. Вмиг отказали ноги отчего-то, и она почти рухнула в кресло в гостиной, где вскрыла письмо подруги. Она не чувствовала их совсем, и лакеям пришлось ее отнести в спальню, позвали Зорчиху. Пока Марина ждала ее прихода, приказала принести себе письменные принадлежности и быстро, не откладывая, написала письмо в Петербург, которое тут же и отправила со стремянным.

— Что же ты, барынька? — приговаривала Зорчиха, ссыпая по горсти в чайник травы, что принесла с собой. По запаху Марина смогла угадать только валериану, других она так и не разведала. — Совсем себя не бережешь. Все глазоньки выплакала за эти седмицы, всю душу истрепала себе. К чему столько слез льешь? Худо там покойному барину, коли так рыдаешь, худо. Отпусти его. Совсем отпусти. Скоро срок минет, и душа его уйдет от нас. А так, видя, как ты убиваешься, разве легко ему будет покинуть мир этот? И к чему ныне так вдруг расстрадалась? Не бережешь себя, совсем не бережешь.

— На ноги меня поставь, Зорчиха, прошу тебя, — схватила ее за руку Марина. — В Петербург мне надо. Срочно. Немедля!

— Немедля, — передразнила ее ведунья. — Никуда от тебя не денется судьба твоя. Так что и торопится-то негоже. И больше не терзай душу свою. Да на могилку больше не ходи пока. Не тревожь его, не тревожь…

Марина вдруг удержала Зорчиху за рукав, протянула ей свою ладонь.

— Взгляни на руку мою. Есть ли там еще потеря, скажи мне! — но ведунья только покачала головой, отказываясь открыть будущее барыне.

— Я тебе уже все сказала. Больше добавить нечего, — сказала она, вызвав в Марине только злость и досаду.

На следующее утро Маринино здоровье выправилось, и она смогла подняться с постели, радуясь своему исцелению. А когда спустя два дня пришел долгожданный ответ на ее письмо, спешно засобиралась в столицу. Уже когда садилась в карету, заметила среди суетящейся по двору челяди Зорчиху и знаком поманила к себе.

— Что сказать хочешь? Что еще уготовано мне судьбой? Скажи же, сбудется то, что узнала?

Но шептунья только покачала головой и протянула узелок с травами, что тут же подхватила Таня, стоявшая подле барыни. Потом Зорчиха снова взглянула на Марину и проговорила:

— Пусть девка твоя настои варит из этих трав. Душу тебе надобно успокоить. Ведь только от нее зависит наше здравие телесное. А судьбу свою сама отныне творить будешь с Божьей помощью. Он не оставит тебя. Езжай с Богом, барынька!

Только на Божью помощь Марина ныне и надеялась. Ведь Сергей отказался даже обдумать возможный вариант собственного спасения от эшафота. Честь девицы, фыркнула невольно Марина, устремив задумчивый взгляд на пейзаж, что миновала коляска. К чему думать о ней ныне, когда сама девица забыла о ней некоторое время назад? Разве это достойно того, чтобы лишиться жизни?

Нет, Зорчиха права. Настало время для Марины самой творить свою судьбу, и она начнет с самого главного, что для нее было дорого ныне — с жизни Сергея. Пусть он будет не с ней, пусть проведет остаток жизни с другой! Она стиснет зубы и стерпит это, ей вовсе не привыкать. Главное, чтобы ее любимый жил, дышал этим воздухом, наслаждался этим небом… Господи, помоги мне, и я отрину эту грешную любовь из своего сердца, взмолилась Марина, подъезжая к месту своего назначения, сама не ведая, что невольно повторяет обеты, принесенные когда-то Сергеем.

Подбежал лакей и помог ей сойти на мостовую, аккуратно расправляя подол ее пышной юбки. Затем распахнул перед ней двери подъезда, у которых ее уже ждал капитан Шангин.

— Где же вы задержались, сударыня? — бросился он к ней, приветственно прикасаясь губами к ее дрожащим пальчикам. — Уж скоро собирается на прогулку, а завтра приема нет. Я же писал к вам.

— Да, я знаю, — кивнула Марина, подбирая юбки и спеша вслед за флигель-адъютантом в приемную государя по мраморной лестнице. — Я не могу выразить, как я благодарна вам, что вы устроили для меня эту аудиенцию.

— Само Провидение помогло вам. Только третьего дня мы воротились в столицу с маневров, а уж на следующей седмице отбываем на воды, где отдыхает нынче Ее Императорское Величество. Промедли вы еще немного…

Он не договорил потому, как перед ними распахнулись двери приемной, и они ступили в эту просторную комнату, где сейчас было не столь многолюдно, как обычно бывало в приемные дни. День клонился к концу, и государь уже принял тех, кого желал видеть. Старый князь Загорский в их число не входил, как рассказал Шангин Марине, пока она поправляла шляпку и поднимала вуаль с лица.

— Опять отказал. А на генерала Мунка и вовсе накричал, — капитан покачал головой. — Не уверен, Марина Александровна, что вам удастся переменить мнение Его Императорского Величества касательно этого неприятного дела. Поверенные князя добились пересмотра дела, но комиссия, не получив других распоряжений, снова вынесет это решение. Жаль, что государь запретил рассматривать это дело военному суду. Он был бы снисходительнее, — он заметил, что дежурный флигель-адъютант подает им знак от двери кабинета, и тронул Марину за локоть. — Пора, мадам. Государь ждет. Я сообщил ему, что вы желаете аудиенции, но так и не смог поведать ему истинную цель вашего визита. Не было достойного момента. Это придется сделать вам самой.

Маринины ноги вдруг задрожали, и она крепко сжала ручки ридикюля. Она должна это сделать. Другого пути нет. И она гордо вскинула голову и ступила через порог. Двери за ней закрылись, отделяя ее от посторонних ушей, кроме тех, в чьи она хотела попытаться донести истинную подоплеку этого неприятного дела о дуэли.

Государь медленно поднялся из-за стола, когда Марина низко присела перед ним в реверансе, и самолично поднял ее на ноги, тронув за предплечья обтянутые черным шелком.

— Графиня, мы скорбим вместе с вами, — тихо произнес он. — Нам весьма не хватает графа, весьма. Как ваше здравие? Как ваша дочь? Как ваша золовка?

— Благодарю вас, Ваше Величество, все в семье здоровы, — ответила Марина. — А со временем выправится и душевное здравие, ведь ничто не целительно для душ, как время.

— Это верно, — согласился с ней государь и показал на стул перед своим столом, приказывая ей присесть, что Марина незамедлительно сделала, благодарная за это — ведь ноги могли отказать ей от того страха перед государевым гневом, что невольно она вызовет своей просьбой. Пока она собиралась с духом, император вернулся на свое место за столом и внимательно стал смотреть на нее, подмечая следы недавних слез на ее лице.

— Ваше дело о преемственности титула уже рассмотрено, и все бумаги касательно его подписаны, — произнес государь. — Отныне ваша дочь имеет право передать графский титул своему прямому наследнику. Разумеется, с условием, что ее супруг примет фамилию Ворониных двойным наименованием.

Марина тотчас поспешила поблагодарить его, хотя сама уже знала о неожиданном решении Анатоля. Она свои ушам не поверила при чтении завещания — высочайшей милостью титул ее супруга не отмирал за неимением наследников, а передавался дочери Марины с правом передачи по прямой линии, что было редкостью в их дни. Отныне Элен навсегда будет носить фамилию Воронина, даже если следующий супруг Марины (если таковой будет) пожелает удочерить ее.

Кроме этого, Марине и Элен доставалось почти все движимое и недвижимое имущество семьи Ворониных. Катиш же Анатоль отписал несколько имений в Рязанской и Псковской губерниях, а также две полотняные фабрики, что стояли на землях одного из имений, часть фамильных драгоценностей семьи и крупную сумму золотом и в облигациях. Все это Катиш получала по достижении двадцати одного года. До ее совершеннолетия опекуном и распорядителем ее имущества признавалась Марина.

Своим тетушкам Анатоль официально передал дом в Нижнем Новгороде и некоторую крупную сумму. Также документально подтверждалось то содержание, что обязалась платить Марина до самой кончины старушек.

Кроме этого, денежные суммы вручались и преданным слугам Анатоля, а его личный комердин Федор по завещанию получил вольную грамоту. Марина полагала, что он сразу же оставит имение после чтения завещания барина, но он пришел к ней в кабинет на следующий день и предложил ей выкупить Дуняшу, что родила ему прошлой осенью сына. Он был готов заплатить любую сумму, что укажет барыня, но Марина отказалась от денег и распорядилась отпустить свою бывшую горничную и ее ребенка на волю даром да еще сама оплатила скромное венчание, что было устроено пару седмиц назад, сразу же после Петрова поста. После этого молодые уехали в Нижний Новгород, где Федор планировал открыть собственную цирюльню и лавку мужских принадлежностей. Тех денег, что ему щедро оставил Анатоль за преданную службу, хватало с лихвой.

Марина тогда невольно позавидовала тому счастью, которым горели их глаза, желая снова когда-нибудь ощутить то же непередаваемое чувство восторга. Ныне ей для этого было необходимо только одно, и это мог дать только этот человек, что сидел напротив и пристально смотрел на нее.

— Я прибыла сюда не только для того, чтобы поблагодарить Ваше Императорское Величество за те милости, что были оказаны моей семье, — начала Марина решительно, стиснув руки в волнении. — Я просила Ваше Императорское Величество об аудиенции еще потому, что желала бы умолить вас о милости.

— О милости? К кому, сударыня?

— О милости к осужденным по делу о дуэли между моим погибшим супругом и офицером кавалергардского полка Вашего Императорского Величества фон Шелем, — произнесла быстро Марина. Император поднял брови вверх, будто удивляясь ее словам.

— Вы полагаете, что наказание было суровым для них? — этими словами он еще предоставлял ей шанс отступить, не настаивать на своем деле, за решением которого прибыла сюда, в его кабинет. Но Марина не воспользовалась им, храбро ринувшись вперед. Перед ее глазами стоял Сергей, такой, каким она оставила его в камере пару часов назад, и она ясно знала, что обратной дороги у нее нет. Она должна вымолить его жизнь нынче, чего бы ей это ни стоило.

— Для одного из них — да, Ваше Императорское Величество, — подняла Марина подбородок вверх, собираясь с духом, замечая, как темнеют глаза императора. — А именно для князя Загорского, государь. Приговор был вынесен на основании неполных сведений о происшедшем.

— Вы так полагаете? — прогремел император, повышая голос, но Марина заставила себя не отводить взгляда от его лица, смело встречая его гнев. — А я полагаю, что человек, который так слепо и так безрассудно играет собственной и чужими жизнями, должен наконец получить то, чего так желает его натура!

— О, Ваше Императорское Величество, это слишком жестоко!

— Жестоко? А не жестоко ли вызвать фон Шеля на повторную для того дуэль сразу же после первой? Не жестоко ли это, зная, что тому не уйти от выстрела всем известного стрелка? Это явное намерение на убийство, сударыня, aurais-je fait erreur?[550]

Марина похолодела, услышав эти слова. Она и понятия не имела, что Сергей вызвал фон Шеля стреляться после поединка с Анатолем. Теперь картина происшедшего выглядела совсем по-другому, и у нее слегка закружилась голова от волнения. Убей тогда Сергей кавалергарда, и в этом случае ничто не способно было спасти его от суда за убийство. Даже она понимала это, неужто сам Сергей не осознавал этого? Или это была месть за друга, что мог пасть от руки фон Шеля, имей он намерение убить? Что за нелепые игры с судьбой?

Но она и виду не подала, как обескуражена и зла из-за того, что открылось ей ныне, а смело, сама от себя не ожидая подобного, посмела возразить императору:

— Cela va sans dire[551], я не знаю всех тонкостей права. Но разве в нашей империи судят за намерения, а не за деяния? Разве иметь намерение, но не совершить преступления подлежит суду?

Государь резко хлопнул ладонью по сукну стола, и Марина вздрогнула от неожиданности, перепугавшись собственной дерзости.

— Вы забываетесь, мадам, — холодно заметил он, и Марина поспешила потупить взгляд, выражая всем своим видом покорность. После минутного молчания император продолжил ледяным тоном, от которого у нее стыла кровь в жилах от страха. — Да, вы правы, намерение не подлежит суду. Но как быть с недонесением о дуэли? И как быть с этой нелепой ссорой, приведшей к ней? Пора на примере показать, к каким последствиям может привести поединок, пора карать за эту страсть полагаться на жребий судьбы. Так почему бы не сделать это на примере человека, что привык стреляться из-за пустяка? А по Уставу, принятому еще во времена нашего уважаемого предка, секундант подлежит такой же каре, что и сам дуэлянт. Dura lex, sed lex[552], мадам.

— Cogitations poenam nemo patitur[553], — проговорила Марина, и государь удивленно поднял брови, поражаясь ее знаниям. — И разве может кто-то нести наказание за свидетельство? Кроме того, полагаю, Ваше Императорское Величество, я должна поведать вам об истинных причинах, что толкнули участников той дуэли на это действо. Прошу вас, выслушайте меня, быть может, тогда…

Она замолчала, увидев знак императора, призывающий ее прервать речь. Он встал из-за стола и прошел к небольшому бюро, открыв ящичек которого достал большую пачку писем, перевязанных тонкой бечевкой. Затем он вернулся к столу и положил эту стопку прямо перед Мариной.

— Вот, полагаю, что этому должно находиться только в ваших руках или руках вашей золовки. Ничьих более. Эти письма были обнаружены в квартире фон Шеля при обыске недавно. Полагаю, именно это являлось истинной причиной разногласий вашего супруга и кавалергарда?

Марина протянула руку и взяла эту пачку, сразу поняв, что за письма она держит. Переписка Катиш и фон Шеля. Ее письма к нему, так неосторожно попавшие в руки жандармов. Письма, способные навсегда перечеркнуть будущее ее золовки в свете.

— Благодарю вас, Ваше Императорское Величество, — тихо проговорила она, а потом снова добавила. — Так значит, ныне, когда все обстоятельства дела известны Вашему Императорскому Величеству…

— Вы безрассудно настойчивы и упрямы, — проговорил император, отходя к окну и уставившись на набережную, многолюдную, несмотря на жаркую погоду. — Это отнюдь недостойные качества женщины. Но ведь все мы забываем о рассудке, когда дело касается сердца. L'esprit ne saurait jouer longtemps le personnage du cœur, est-ce vrai, madam?[554]

Некоторое время в кабинете царило молчание. Оба были погружены в свои мысли, и Марина отдала бы многое, чтобы узнать, какое именно решение пришло в голову императора, когда он вдруг резко развернулся от окна и прошел к ней, предложил ей руку и помог ей подняться с места.

— Комиссия нынче же получит распоряжение пересмотреть вынесенный приговор. Смертная казнь будет отменена, — проговорил он, и Марина едва не упала, настолько велико было ее облегчение при этих словах. Она хотела прижать ладонь императора к губам, благодаря его за эту милость, но он не позволил ей сделать это, просто кивнул задумчиво.

— Я более не задерживаю вас, графиня, — с этими словами он проследил взглядом за тем, как Марина склонилась перед ним в низком реверансе, а после, когда она уже проследовала к двери, остановил ее одной короткой репликой.

— Vieilles amours et vieux tisons s'allument en toutes saisons[555], — произнес он таким тоном, что Марина замерла, положив ладонь на ручку двери. Что-то в голосе императора подсказало ей, что он знает обо всем, что происходило в ее жизни, обо всем, что она так тщательно скрывала от всех в свете — даже о Элен.

— Je l'avoue[556], — ответила она, не поворачивая головы, избегая взгляда пронзительных глаз государя. А потом тихо добавила, зная, что именно он желает услышать от нее ныне. — Но это только мой грех. Мой и ничей иной.

— Faites ainsi![557] — твердо сказал государь, и она коротко кивнула, а после с трудом отворила дверь и вышла из кабинета. Она позволила лакею прикрыть за ней створки и едва не упала, почувствовав себя так, будто из нее выжали все силы, оставив только телесную оболочку. К ней тут же шагнул Шангин, взял под руку.

— Что с вами? Вам дурно?

Но Марина покачала головой в ответ и тихо попросила его, чтобы он распорядился об ее экипаже. Она ни минуты более не желала оставаться здесь, в этом дворце, в этом городе. Ей хотелось вернуться в деревню, где небо такое ясное, а солнце такое яркое. И тишина, наполняющая душу покоем и благостью. Ныне, когда она знала, что смертный приговор Сергею будет отменен, Марина желала только этого.

Интересно, случилось ли это без ее визита? Ведь вскрылась истинная подоплека разногласий Анатоля и кавалергарда, а значит, дуэль теперь носила совсем другой характер, и отношение комиссии должно было быть иным. Был ли ее визит ненужным или именно он подтолкнул государя изменить решение? Марина не хотела думать об этом. Она скоро поблагодарила Шангина за помощь при организации этой аудиенции и покинула стены дворца, поспешив в городской дом Арсеньевых, где приказала паковать ее немногочисленный багаж и заложить карету. Дворецкий немного побурчал себе под нос, что негоже-де ехать, на ночь глядя куда-то, но распоряжения Марины выполнил. Та, пока шли приготовления к отъезду, ушла в свою комнату освежиться и переменить платье — лето было довольно жарким и солнечным, и в черном шелке скоро становилось некомфортно и душно.

Когда наконец Марина спустилась по знаку дворецкого вниз, во двор, где ее ждала запряженная шестеркой карета с гербом Ворониных, к ней наперерез, от самых ворот, где стояла коляска, метнулась фигура в мантилье цвета слоновой кости.

— Одну минуту, сударыня! — Варенька быстро, почти бегом достигла ту, что хотела перехватить нынче для разговора. Она уже побывала в городском доме Ворониных, но там графиня не останавливалась. Потому пришлось приложить усилия, чтобы отыскать ее в городе. И вот она тут, едва успела до отъезда той, которой так много хотела сказать.

Таня встала перед хозяйкой, чтобы оградить ее от этой девушки, глаза которой горели явно недобрым огнем, но Марина отстранила горничную, качая головой. Это ее крест, ей и встретить его лицом к лицу.

— Вы! Вы! — задыхаясь от гнева, прохрипела Варенька. Ее волосы были растрепаны, а на щека играл лихорадочный румянец. На ту юную и добрую девушку, какой запомнилась она Марине, она не походила вовсе нынче. — Иезавель! Лилит! Как вы можете так поступать? Грешница! За грехи ваши кара вам от Господа! За грехи ваши потери!

Марина поморщилась невольно. Только этого ей не хватало ныне, как окончания тягостного дня, что был сегодня.

— Paix, princesse, je vous prie! Et parler français, domestiques[558]…

Но Варенька не стала ее слушать, а только снова яростно сверкнула глазами.

— Не хотите, чтобы все ведали о грехе вашем? Чужой супруг, мадам! Чужой супруг! Да еще и дитя от него прижить при собственном муже…

Тут Марина не выдержала и, схватив Вареньку за локоть, потащила подальше от слуг, что продолжали делать свое дело — кто багаж закреплял, а кто лошадей проверял, но жадно ловили каждое слово, произнесенное в разговоре.

— Не сметь! — прошипела Марина девушке прямо в ухо, нимало не заботясь о том, что ее пальцы впились в руку той сквозь легкую ткань платья и причиняют боль. — Не сметь говорить о моем ребенке в подобном тоне! Да и кто вам дал право оскорблять меня?

Она остановилась в отдалении от посторонних ушей и резко развернула к себе лицом Вареньку, уже бледную и растерянную.

— Это сугубо ваше мнение сложилось из-за того, что многое до сих пор скрыто от вас. Я считаю, настало вам время узнать правду. Да, вы правы, моя дочь — это дитя Сергея Кирилловича. Но она была зачата в браке, и в браке законном. Я была замужем за князем Загорским несколько лет назад.

Варенька ахнула потрясенно, отшатнулась от Марины, но та не дала ей уйти от разговора, удерживая крепко подле себя.

— Наш брак был заключен тайно, равно как и наша любовь была тайной для всех. Мы венчались аккурат перед его отъездом на Кавказ, где он попал в плен, а здесь был объявлен умершим. И я пошла под венец с графом Ворониным, уверенная, что Сергей Кириллович погиб. И, вы правы, моя дочь родилась именно тогда. Анатоль Михайлович знал об истинном отцовстве, тут нет моего греха перед ним.

— А я? Я замужем или нет, коли вы были венчаны с Сергеем Кирилловичем? — спросила Варенька, запинаясь.

— Мы добились признания нашего брака с князем Загорским недействительным, чтобы он мог искать свое счастье без особых препон. Так что ваш брак вполне законен. Вы — супруга Сергея Кирилловича, и только вы останетесь ею, коли я хорошо знаю его. Он не оставит вас.

— Но вы ведь знаете… знаете, — Варенька приложила платок к губам и разрыдалась. Сейчас, когда эмоции немного отпустили ее, она не могла сдержать слез, что так и лились из глаз.

— Знаю. И знаю еще то, что казни не будет, — мягко сказала Марина и поспешила добавить, видя, как недоверчиво качает головой девушка. — Государь самолично заверил меня в том.

Варенька подняла на нее глаза, в которых плескалось потрясение. Для нее было немыслимой смелостью пойти к императору и просить о милости. Значит, эта маленькая женщина, что стоит подле нее, намного смелее, чем она сама. Значит, в ней силы духа достаточно, чтобы пойти на многое лишь бы спасти человека, которого…

— Вы любите его? — вдруг решилась задать вопрос Варенька. Марина ничего не ответила, только опустила вуаль на лицо, грустно улыбаясь.

— К чему вам знать это? Вы не мой исповедник, и я не обязана отвечать на подобные вопросы. Я и так открыла вам достаточно. Просто я желаю, чтобы вы постарались понять ту связь, что навеки будет между мной и вашим супругом. Это наша дочь. Это наше прошлое. Но не более того.

— Вы обещаете мне? — Варенька схватила ладони Марины и прижала их к груди. — Прошу вас, обещайте мне это. Я так люблю его. Я так хочу, чтобы он был рядом, чтобы не оставил меня. Не удерживайте его подле себя. Я уверена, что не имей он с вами встреч, все могло бы измениться… все!

Глаза Марины заблестели странным блеском, что был ясно виден даже сквозь полупрозрачную ткань вуали. Она выдернула руки из ладоней Варенька, сжала их нервно меж собой, переплетая пальцы, чтобы ее собеседница не увидела, как они вдруг задрожали мелкой дрожью.

— Я обещаю вам.

С этими словами она развернулась и пошла прочь от своей собеседницы, не в силах более продолжать этот разговор, направляясь к карете, что уже ждала ее, готовая к путешествию.

— Attendez, attendez![559] — ее нагнала Варенька, удержала на миг. — Если бы он не был женат, то что тогда? Что тогда? Вы бы стали его женой? Ведь у вас ребенок…

— En voilà assez! Plus de mot![560]

С этими словами Марина быстро заняла место в карете, усаживаясь с помощью лакея. Она поступала грубо с Варенькой, но Марине недоставало более сил держаться и не заплакать прямо перед ней. Как только она задернула шторки каретного оконца, то не стала скрывать их, и они тонкими дорожками побежали по лицу. Как же она устала от всего! Как хочется покоя! Как хочется, чтобы кто-то обнял, утешил, вытер слезы с лица и заверил, что все непременно будет хорошо, разве может быть иначе?

И Марина стукнула в стену кареты, приказывая переменить направление. Она поедет не в Завидово, где полностью предоставлена сама себе и своему тягостному одиночеству. Она направится в Киреевку, где сможет найти поддержку своей подруги. Пусть и молчаливое сочувствие, но все же лучше, чем быть одной… Да и вести стоит привезти самой, что более ничто не угрожает жизни Загорского.

В Киреевку Марина прибыла ночью и долго извинялась перед хозяевами за столь внезапный и неудобный визит. Те лишь отмахивались от нее, заверяя, что рады видеть ее всегда и в любое время готовы предоставить ей кров и стол.

— О Боже, ты решилась идти к императору? — ахнула Жюли, сидевшая в спальне, предоставленной Марине и наблюдавшая, как Таня помогает подруге приготовиться ко сну. — Не уверена, что у меня хватило бы смелости на это шаг.

— Все оказалось не так страшно, — ответила ей Марина. — Хотя меня трусило еще как!

— Да уж! Хорошо, что все обошлось, — улыбнулась Жюли. — И государь не очень гневался на тебя, и Загорский будет жив.

Но Арсеньев за завтраком встретил эту весть не так радостно, как его супруга. Он хмурился, и его вид снова вселил в сердце Марины тревогу.

— Вы полагаете, что князю предстоит еще немало вынести в наказание? — спросила она, замирая сердце.

— Не знаю, Марина Александровна, — честно ответил ей Павел. — Все зависит от того, какое наказание государь сочтет достойным этой тягчайшей, по его мнению, провинности — дуэли. Быть может, крепость. Помнится, полковник Данзас был милостью государевой помилован от казни за секундантство на дуэли господина Пушкина с кавалергардом Дантесом. Заменена была она на заключение в крепости.

— Пусть лучше так, чем смерть на виселице, — заметила Марина, и Павел покачал головой, то ли соглашаясь с ней, то ли опровергая ее слова.

После завтрака Арсеньев ушел на охоту, прихватив с собой несколько борзых («Между прочим, из ваших псарен, Марина Александровна! Отменные собаки!»), а женщины ушли в сад, чтобы поговорить без посторонних ушей. Они устроились на больших деревянных качелях, как раньше когда-то качались в саду Смольного, делясь секретами.

— Его супруга приходила ко мне, — тихо сказала вдруг Марина, и Жюли обеспокоенно взглянула на нее. — Ты бы видела ее. Вместо той тихой мышки передо мной была разъяренная тигрица, готовая выцарапать мне глаза.

— O mon Dieu! — ахнула Жюли. — Неужто?

— Представь себе. Не суди ее строго, моя дорогая. Кто бы на ее месте сдержался? Мы столкнулись с ней прямо у бастиона, где заключен Сережа. Пикантная ситуация!

Марина вдруг потянулась к подруге, прижалась к ней, и Жюли обняла ее, легко поглаживая ладонью волосы подруги.

— Он был таким там, в камере…. Таким странным, — прошептала Марина. — Я смотрела на него и не узнавала — так он изменился за эти годы. Это грустное выражение глаз…

— Немудрено, моя милая. Столько пережить, — задумчиво ответила ей Жюли, наблюдая за своими детьми, что прогуливались немного вдалеке от них под неусыпным контролем нянек. — Не каждый способен выдержать достойно удары судьбы, что принимал Сергей Кириллович на себя. Да и сейчас — каково ему будет знать, что ты снова недосягаема для него, несмотря на то, что свободна от брачных уз?

— Я обещала его маленькой жене, что не посягну на его чувства более, и намерена сдержать свое слово. Пусть он по завещанию стоит в совместном опекунстве над Элен. Я не буду более принимать его у себя. Он может видеть дочь, но не меня. Кончено! Все должно быть кончено!

Марина взглянула в сторону, где когда-то высилась среди крон плодовых деревьев сада Киреевки крыша деревянного флигеля. Теперь же там было пусто, но судя по звукам строительных работ, что доносились оттуда, скоро там вознесется вверх другой дом, уже более прочный к огню, каменный, на высоком и основательном фундаменте.

Вот так же и ее жизнь — сгорев дотла, оставив от былого счастья только след от пепелища, снова будет выстроена со временем. По камешку, по кирпичику. День за днем. И Марине хотелось верить, что эта новая жизнь будет лучше той, прежней, что будет полна любви и радости, а горести и отчаянье будут забыты. Soit![561] Но как же все-таки странно и горько — жить отныне без него…?