В тебе моя жизнь...

Глава 43

Спустя пару дней после ее разговора с Сергеем Анатоль уведомил Марину о том, что государь дал свое согласие на встречу с Загорским, чтобы узнать все детали их щекотливого дела прежде, чем принять по нему резолюцию и передать далее для рассмотрения в Синоде.

— Он желает видеть только Сергея Кирилловича? — с сомнением в голосе спросила она у Анатоля. Тот отвел глаза в сторону, буквально на мгновение, и она поняла, что и тут он приложил руку. Марина уже знала каждый его жест.

— Я считаю неразумным для тебя присутствовать при сем разговоре. Это совсем не к чему. Серж сможет и сам поведать об этом деле Его Императорскому Величеству.

Разумеется, подумала Марина, сумеет. Сергей готов принять на себя всю вину за случившееся, вполне способен пойти на этот шаг ради нее, не раздумывая особо о последствиях. К тому же, он никогда не был в фаворе у государя, и один только Бог мог знать, чем закончится для него эта беседа с императором.

— Я тоже должна поехать на эту аудиенцию, — решительно заявила она Анатолю. — И я поеду на нее.

— О Боже, ты хоть представляешь себе, что тебя там ждет? — взорвался он. — Я даже не могу представить, как это может разозлить государя. Зачем тебе ехать туда? Зачем? Ради него? Разве ты не можешь просто последовать моему решению? Я мог бы сказать Его Императорскому Величеству, что ты нездорова. Прошло бы время, и многое забылось бы. Ты представляешь, как это может отразиться на мне?! На моей службе?

Это только подстегнуло Марину принять вызов во дворец, когда на следующий же день после этого разговора приехал государев курьер и привез ей вызов во дворец. Странно, но она не испытывала ни малейшего страха или волнения ровно до тех пор, пока карета не повезла ее к подъезду дворца, а лакей не принял легкий салоп и шляпку из ее рук. Ее проводили в приемную государя, где ее встретили любопытными взглядами присутствовавшие там многочисленные просители и флигель-адъютанты.

Анатоль был там. Он тот час подошел к ней, едва заметил ее в приемной. По его виду она поняла, насколько он зол, что Марина не последовала его распоряжению.

— Вас вызовут спустя четверть часа, — холодно бросил он ей. — Будьте готовы, моя дорогая — государь нынче не в духе. Я просил вас не приезжать сюда, готов был принять на себя его гнев, но вы рассудили иначе.

Анатоль немного задержался у нее еще на пару мгновений, просто молча стоял рядом, а затем коротко кивнул и удалился. Марина прошла по приемной в желании найти свободное место в креслах у стен, ее ноги просто ходили ходуном и не держали ее. Ей уступил место какой-то генерал, кивнув ей вежливо, и она ответила ему полуулыбкой и книксеном. Боже, может, Анатоль был прав, и ей не следовало приезжать сюда, поддавшись своему порыву? Сможет ли она выдержать эту аудиенцию и не сорваться на эмоции? Она слышала, что государь своим гневом мог довести до слез даже мужчину, что уж говорить о ней, слабой женщине.

Внезапно Марина почувствовала на себе пристальный взгляд и подняла глаза от ридикюля, что вертела в своих руках сейчас. Это был Сергей. Он стоял у противоположной стены в кругу своих знакомых офицеров, что присутствовали тут по каким-то своим причинам. Казалось, он ничуть не переживает по поводу того, что предстояло им сейчас выдержать по ту сторону этой большой двухстворчатой двери. Он коротко кивнул ей, улыбаясь одними глазами, и Марина склонила голову, приветствуя его.

Спустя более четверти часа из кабинета Его Императорского Величества вышел флигель-адъютант и громким голосом объявил имена Марины и Сергея, вызвав недоуменные и любопытные перешептывания в приемной. Марина поймала взгляд Анатоля с противоположного конца приемной, где тот разбирал какие-то бумаги в толстой папке. Его глаза, казалось, говорили: «Не говори, что я не предупреждал тебя!»

Марина подошла к дверям одновременно с Сергеем и вошла с ним в кабинет государя практически плечом к плечу.

— Что ты здесь делаешь? Я думал, он передал тебе мою просьбу не приходить сюда, — быстро шепнул ей Загорский, пока они входили, и она так удивилась услышанному, что споткнулась при входе, но сумела быстро выправиться.

Государь стоял у стола и казался глубоко погруженным в бумаги, что просматривал. Он так долго не обращал на вошедших никакого внимания, что у Марины, опустившейся в глубоком реверансе затряслись ноги от напряжения. Наконец он поднял голову и кивком показал, что и она, и Сергей, склонивший голову в низком поклоне, могут выпрямиться.

— Я не поверил своим ушам, когда мне поведали о том, что произошло. А когда было передано прошение, это неумолимое свидетельство того, что мой слух меня не подвел…, — император не стал договаривать свою фразу, а перевел взгляд своих острых глаз на Марину, потом на Загорского. — Не потрудитесь ли объяснить мне, сударь, как могло сие произойти? Умыкнуть невесту почти из-под венца, ведь я не ошибаюсь, мадам, вы были на тот момент обручены с графом Ворониным?

Марина почувствовала, как у нее снова задрожали колени от тона, которым был произнесен этот вопрос. Она знала со слов Анатоля, что государь не любит извилистых речей и длинных объяснений, а посему просто произнесла:

— Вы правы, Ваше Величество, на тот момент я считалась невестой его сиятельства, но лишь названной. Обручение тогда еще не состоялось.

— Но вы дали ему свое слово? Свое честное слово?

— Да, Ваше Величество, — пролепетала Марина, только сейчас осознав, что угодила в ловушку.

— Прошу покорно простить меня, Ваше Императорское Величество, но в том нет вины ее сиятельства, — вдруг вступил Загорский, нарушая правила аудиенции, гласившие, что не может говорить тот, к кому государь не обращался непосредственно. Тот вперил свой гневный взгляд на Сергея, но не оборвал его, позволяя тому продолжать свою речь. — Лишь я виноват в том, что ее сиятельство презрела свое воспитание и правила приличия и согласилась тайно пойти со мной под венец. Мой опыт позволил мне сбить ее с праведного пути и пойти на этот недостойный шаг.

— Ваш опыт! — фыркнул государь в усы. — Знаем мы ваш опыт, князь! Совратить юную особу! Благо, что вы все-таки назвали ее своей супругой, хоть и не перед всеми.

— Прошу простить меня, Ваше Величество, за сей недостойный поступок. Любовь замутила разум, — коротко ответил Сергей, глядя в глаза императору. — Мы не могли ждать долее. Смею напомнить, что мною было получен приказ выехать в Нижегородский драгунский полк для дальнейшего прохождения службы. Времени на то, чтобы сделать все согласно общепринятым правилам не оставалось.

— И вот так! Как вор! — громко вскрикнул государь, и Марина вздрогнула при этом. Император, заметив ее испуг, немного смягчил тон своего голоса, но продолжал свою речь. — Вы сами понимаете, что поступили недостойно, но вы, мадам…, — он покачал головой. — Пойти под венец, только недавно получив весть о гибели супруга. Я удивлен, не скрою, вашим поступком. Что толкнуло вас на этот шаг? Почему вы не открылись о своем положении? Почему не выждали срок траура прежде, чем идти под венец? Разве так полагается поступать в нашем обществе?

Марина стушевалась под его взглядом, под его грозным напором. Она пыталась найти слова, чтобы объясниться, запнулась, покраснела от страха и стыда. Вновь за нее это сделал Сергей.

— Ваше Величество, смею напомнить вам, что наше венчание было совершено в глубокой тайне, и даже родные не ведали о том, что случилось меж нами. Это была моя просьба, и ее сиятельство ее выполнила. А что касается столь поспешного брака с графом Ворониным Анатолем Михайловичем, то тут виной выступили только стесненные обстоятельства семейства ее сиятельства и нежелание ее родителей потерять выгодную партию для дочери, коей несомненно и по праву считался граф. Ее сиятельство не могла ослушаться родителей в их воле и покорно пошла под венец с тем, на кого было указано, как и положено покорной дочери. Тем паче, она была свободна тогда от всякого греха — ведь ее первый супруг был признан умершим.

Государь немного помолчал, глядя на Марину, потом отвернулся от них к окну, стал наблюдать за движением в этот час по Неве. Не поворачиваясь к ним, он произнес спустя несколько мгновений:

— У вас, сударыня, есть язык? Вы сможете ответить на пару моих вопросов?

Марина вспыхнула от обиды и прикусила губу, слезы навернулись на глаза. В тот же миг ее руки быстро коснулась в мимолетном касании ладонь Загорского, подбадривая, успокаивая. И она нашла в себе силы собраться с духом и ответить императору:

— Я готова ответить на все вопросы Вашего Величества.

— Что ж, прекрасно, — государь теперь повернулся к ней лицом и смотрел прямо ей в глаза. — Я понимаю, что вы пошли под венец в первый раз вследствие чувств, а во второй — следуя велению долга. Или что-то иное толкнуло вас на столь поспешный повторный брак?

Он пристально смотрел ей в глаза, и у Марины пересохло в горло от волнения. Ей казалось, что государь знает ответ на этот вопрос, знает то, что она так тщательно скрывает. Тем не менее, она покачала головой:

— Только желание следовать воле моих родителей.

— А каково ваше желание нынче, мадам?

— Стать примерной спутницей жизни своему супругу, — ответила Марина и только потом поняла, что в очередной раз совершила промах, когда государь вкрадчиво спросил:

— Которому, мадам?

Марина сразу не нашлась с ответом, настолько она была взволнована в эту минуту. Она знала его сердцем, но как можно было сейчас произнести его вслух, когда сама же просила нынче государя об обратном. Но и тут ее опять спас Загорский:

— Тому, с которым она прожила несколько последних лет, от которого имеет дитя и которого по праву может назвать своим супругом. Я же не могу иметь такой чести считаться таковым по истечении столь долгого срока отсутствия.

— Значит, вы подаете прошение о расторжении вашего брака Святейшим Синодом, est-ce vrai[311]?

— Именно так, Ваше Императорское Величество, — подтвердил Загорский, склоняя голову. Государь подошел к столу и, мельком просмотрев бумаги, достал одну, пробежался глазами по ней. Потом поднял глаза на Загорского. — Значит, нет никаких бумаг о браке. И даже разрешения на венчание от генерала полка нет, ведь его нет?

Марина услышала, как немного дрогнул голос Сергея, когда он ответил, не отрывая взгляда от глаз государя:

— Нет, Ваше Величество, разрешения на брак нет.

Государь помолчал после этой реплики, а после опустился за стол и начал барабанить пальцами по его поверхности. По всему было видно, что он разозлен и раздражен ситуацией, которую ему приходилось сейчас разбирать.

— Ну, что же, — наконец проговорил он, когда молчание в комнате стало настолько ощутимо, что давило на нервы стоявших перед столом императора. — Раз таково ваше пожелание, и в соответствие обстоятельствам вашего дела, я думаю, этот ваш тайный брак можно будет признать незаконным, вследствие чего тот будет признан не имеющим юридической силы. На этом основании ваш брак, сударыня, с его сиятельством графом Ворониным будет признан единственным и верным. Я понимаю, ваше стремление сохранить в секрете все обстоятельства этого дела, потому ваше прошение будет нынче передано обер-прокурором на тайное рассмотрение только первенствующему члену и ограниченному количеству членов Святейшего Синода, — государь позвонил, и тотчас двери кабинета распахнулись, впуская внутрь молодого флигель-адъютанта. — Проводите, — коротко бросил ему император, а после склонившимся перед ним Сергею и Марине. — Вы свободны. Прощайте.

Они еще раз склонились перед императором, а после вышли из кабинета вслед за адъютантом, который проводив их, тут же скрылся в кабинете государя. Только здесь в приемной Марина осознала, как у нее тряслись пальцы рук, как мелко дрожали колени. Ее даже стало немного мутить от пережитого волнения и страха.

— Как вы себя чувствуете? Вам дурно? — прошептал ей тихо Сергей, слегка поддерживая за стан. — Присядемте.

Но тут, словно черт из табакерки, к ним неожиданно подступил Анатоль, быстро промелькнув среди многочисленных посетителей приемной. Он взял Марину за руку и немного потянул на себя, чтобы Загорский отпустил ее из своих рук, что тот тут же сделал.

— Как все прошло? — спросил Анатоль у них обоих, глядя при этом на Сергея. — Его Величество очень зол?

— На удивление, все обошлось, — проговорил Сергей, то и дело косясь на бледное лицо Марины. — Дело вскорости будет тайно рассмотрено в Синоде, но государь заверил, что брак будет признан недействительным.

— Тебя зовут к государю, — обратил Анатоль внимание Сергея на флигель-адъютанта, несколько раз громко произнесшего имя князя. — Надеюсь, не за этим делом.

— Сейчас узнаем, — Сергей перевел взгляд на Марину. — Отвези ее домой, прошу тебя. Ей, похоже, не по себе сейчас и нужен покой. Почему ты не смог не убедить ее не приходить сюда? Я же сказал, что сделаю все сам.

— Ее было трудно удержать, — возразил ему Анатоль. — Только запереть на замок, но не думаю, что это помогло бы. Иди, не стоит заставлять Его Императорское Величество ждать. Я провожу свою жену.

Марина попыталась улыбнуться дрожащими губами Загорскому, когда он целовал ее руку на прощание, показывая, чтобы он не волновался за нее и со спокойной душой шел по зову флигель-адъютанта. Анатоль сразу же вывел ее из приемной и повел к экипажу, что по его распоряжению уже ждал у подъезда. Он помог ей накинуть на плечи салоп, завязал сам ленты ее шляпки, потому как руки у его жены ходили ходуном, и она не могла этого сделать самостоятельно.

— Чем ты недоволен? — спросила Марина, заметив его плотно сжатые губы. — Я сделала все, как ты хотел. Теперь я принадлежу только тебе, как ты и желал.

— Зачем ты поехала сюда? Зачем? — бросил ей Анатоль, больно сжимая пальцы, помогая войти в экипаж. — Тебе не стоило этого делать. Эта история и так может повредить мне, а твое присутствие здесь… Думаешь, твои дерзкие глаза прибавили благодушия Его Императорскому Величеству? Неужели думаешь, по ним нельзя прочитать…? Убежден, он теперь недоволен тобой, как моей супругой. Не представляю, что будет теперь! Государь был так зол, когда я передал прошения. Убежден, что за этим последует удаление от двора.

Марина же устало прикрыла глаза. Эта аудиенция, казалось, отняла все ее силы, а осознание того, что теперь обратной дороги уже нет и не будет, что ее брак с Загорским расторгнут, причиняло ей нестерпимую боль, вызывало жгучие слезы в глазах. Ей хотелось сейчас только одного — чтобы ее обняли, утешили, сказали, что, несмотря на все невзгоды, все непременно будет хорошо в ее жизни. И она неожиданно для себя самой, забыв про все обиды, что этот человек причинил ей, потянулась к нему. Она коснулась его руки, лежащей на дверце кареты, и проговорила:

— Когда ты вернешься домой нынче? Надеюсь, пораньше. Ах, Анатоль, мне так не хочется оставаться одной сейчас! Если бы ты мог поехать со мной...! Не хочу оставаться наедине со своими мыслями.

Он перевел взгляд на ее лицо и заметил растерянность и боль в ее глазах. Казалось, он сейчас сядет в карету вместе с ней. Но потом он медленно покачал головой.

— Я не могу оставить службу и уехать, я повторял тебе неоднократно, как важна для меня моя должность. А нынче вечером государь едет в оперу, и я обязан сопровождать его. Попросить его отпустить меня я не могу — слишком многое случилось, слишком многое нужно исправлять. Я не уверен теперь, что мое положение не пошатнулось. Мне нужно приложить все мои силы и усердие, чтобы выправить эту ситуацию.

Маринины плечи поникли. Она знала, что он настолько ценит свою службу, но полагала, что Анатоль сможет приехать нынче домой ранее обычного, если она попросит. Ради нее. Ради их будущего.

Анатоль заметил ее разочарование и поспешил исправить ее мнение о себе.

— Я приеду, как только смогу, милая. Езжай домой и отдохни. Нынче был сложный день у всех нас, — с этими словами он поднес руку жены к губам и нежно коснулся их. Но было уже поздно — момент слабости Марины, которым он мог бы воспользоваться, ушел, теперь она нашла в себе силы успокоиться и без его поддержки, движимая жгучей яростью, что разлилась внутри нее при его словах. Как он может говорить о своей любви и так поступать с ней? Какая же она дура, что попросила его!

Анатоль отступил назад, и лакей захлопнул дверцу кареты, отгораживая Марину от мужа. Она отвернулась от супруга, стоявшего на ступеньках и наблюдавшего за ее отъездом. Ей не хотелось даже встречаться с ним взглядом, сам его вид сейчас вызывал в ней только злобу и раздражение.

По приезде в особняк ей сообщили, что Марину дожидается ее маменька в малой гостиной. Это еще больше усилило плохое настроение Марины. Она не ждала Анну Степановну из деревни так скоро — еще даже не минуло Вознесение, еще три недели. Обычно мать приезжала в Петербург только на время сезона, экономя те немногочисленные средства, что достались ее семье в наследство после смерти тетушки.

Зачем мать приехала так рано? Что теперь стряслось в их семье? Ужели опять Лиза? Так думала Марина, снимая в раздражении перчатки, дергая их с пальцев так сильно, что тонкая лайка порвалась от неосторожного движения.

Ее средняя сестра жила в Петербурге совсем не по средствам, надеясь на помощь маменьки и зятя, графа Воронина, которого ежемесячно умоляла увеличить выделенное ей содержание, ссылаясь на многочисленные траты по хозяйству и содержанию квартиры и выезда. Но все прекрасно понимали, что эти траты относятся отнюдь не к хозяйственным. Это были карточные долги мужа Лизы и расходы на обновление широкого гардероба ее и ее супруга, который питал просто патологическую страсть к шелковым жилетам и галстукам. Они изо всех сил стремились поддерживать тот образ, что с самого юношества нарисовала себе Лиза в своем воображении — превосходная молодая пара, в самом вихре светского общества. И ходя это общество, в основном, ограничивалось гвардейскими собраниями и балами, Лиза была довольна и этим. Иногда ей удавалось получить приглашение на ужин или бал более высокого уровня, и тогда ее счастью не было предела.

В общем, она вела типичный образ светской женщины, интересующейся только балами, раутами и изредка новыми театральными постановками. Даже рождение сына несколько месяцев назад не изменило образа жизни сестры Марины. Только прибавилась новая статься расходов — на няню и кормилицу, которая стояла в списке чуть повыше расходов на содержание остальной прислуги и намного ниже расходов на новые наряды и шляпки. В основном о ребенке старалась заботиться Марина, которая стала крестной матерью этого младенца.

Поэтому Марина и решила сейчас, что мать приехала сюда опять просить за любимую дочь, как сделала это однажды, когда как-то Анатоль наотрез отказался оплачивать очередные счета Лизы. Неужели и теперь ее сестрица что-то натворила? Или мать приехала просить денег сама, как бывало несколько раз эти годы? Предстоящий выезд в свет еще одной сестры Софи, Ольховские могли не потянуть, и уже неоднократно Анна Степановна просила Марину поспособствовать ей в этом, тем паче она сама выводила в свет в этот сезон сестру Анатоля. Той тоже уже минуло шестнадцать, пришла пора выезжать.

— Добрый день, маменька, — поздоровалась Марина с Анной Степановной, входя в гостиную. Та сразу же поднялась с кресла при виде дочери. Она была бледна и чересчур взволнована, ее губы слегка подрагивали, отметила Марина про себя, получая традиционные поцелуи в щеки и в лоб.

— Надеюсь, и вы, и папенька, а также сестры — в добром здравии, — проговорила она, развязывая ленты шляпки и кидая ее в сторону, на канапе у окна. — Как дела в Ольховке? Как прошел посев?

— Благодарю, милая, все наши в добром здравии, а дела в Ольховке идут не лучше, чем обычно, — ответила Анна Степановна. Она предложила Марине разделить с ней чайную трапезу, что сервировали ей слуги за то время, что она ждала дочь. — Ты была во дворце? Так мне сказали.

— Да, с небольшим визитом, — уклончиво ответила Марина, наблюдая за тем, как Анна Степановна разливает чай по парам дрожащими руками. Ей искренне хотелось думать, что ее мать не подхватила ту болезнь, что заставляла уголки рта пожилых людей опускаться, а руки ходить ходуном. — Вы виделись с Лизой? Как она? Я не была у нее уже седмицу с половиной, все была занята. Как Тошенька?

Мальчика Лизы окрестили Антоном, в кругу семьи он стал называться Тошенькой с легкой руки Марины.

— Я не видалась с ним еще, — проговорила мать Марины, вызывая в ней глубокое удивление, ведь та всегда по приезде в Петербург спешила сначала к своей любимой дочери. — Я даже не заезжала в городской дом, а сразу же прибыла сюда.

Анна Степановна вдруг достала из рукава платок и промокнула глаза, в которых Марина заметила слезы. Боже, неужели все же что-то случилось с кем-нибудь из семьи?

— Что случилось, маменька? — мягко спросила она и положила руку на ладонь Анны Степановны, лежащую на столе рядом с парой. Мягкость ее тона, ее ласковый жест заставили ту вообще залиться слезами, что привело Марину в ужас — она лишь пару раз видела слезы матери, но такого плача ей встречать еще не доводилось. Она быстро позвонила и попросила принести воды и успокоительных капель, которых тут же предложила Анне Степановне. Та выпила лекарства и немного успокоилась, по крайней мере, могла уже говорить со своей дочерью.

— Я слышала, вернулся Сергей Кириллович Загорский, — начала она, и Марина отвела взгляд в сторону, ибо даже только упоминание его имени сейчас причиняло ей боль. — Он был в плену все эти годы и вернулся. Это верно?

— Да, маменька, — глухо ответила Марина, сжимая пальцы. — Это правда.

— Значит, ваш брак с Анатолем Михайловичем… он недействителен? — спросила Анна Степановна аккуратно. — А как же Леночка? Что с ней? Что будет теперь?

— Ах, ничего, маменька, не будет! — раздраженно ответила Марина матери, что заставило ту снова заплакать, заслышав нотки горя и боли в голосе дочери. Марина тут же снова наклонилась к ней, чтобы утешить, но тут ее взгляд упал на странный сверток, лежащий на столе. Ранее она его не заметила, что удивительно, учитывая его немаленькие размеры, а тут он прямо-таки бросился ей в глаза. Анна Степановна тоже скосила глаза в сторону, заметив направление взгляда дочери, и побледнела, как смерть. Она схватила дочь за ладонь и быстро привлекла к себе, заставляя ту посмотреть в свои заплаканные глаза.

— Я должна покаяться тебе в своем грехе, милая. Молчать теперь уже не должно, — прошептала Анна Степановна с горечью в голосе, и Марина похолодела. — Я обманула тебя тогда. Знала, что ты поверишь матери беспрекословно, и вот что случилось. Когда я узнала, что ты в тягости и замужем не за тем, кого я тебе пророчила, не за тем, кто, скажем прямо, был более угоден, я решилась на этот страшный обман. Тем паче, вы сами все сохранили в тайне, сыграли мне на руку. Я не хотела, чтобы ты всю жизнь была приживалкой в доме старого князя, хотела, чтобы ты была хозяйкой собственного дома, сама себе на уме. Чтоб никогда и никогда не указывал тебе отныне, что и как тебе следует делать, чтобы ты без оглядки могла пользоваться всем, что душе будет угодно, не спрашивая чьего-либо разрешения. Разве это не лучше? Не лучше?

Марина качала головой из стороны в сторону не в силах слышать такого страшного для нее признания, тем паче в этот день, когда она и так уже многое потеряла. Она попыталась было вырвать руку из цепких пальцев матери, но не отпускала ее.

— Прости меня! Прости, я же не знала, что он вернется! — вдруг вскрикнула мать. — Я выведала у тебя, где и как произошло венчание, и поняла — это мой единственный шанс вернуть все на круги своя. Так, как было до того, как ты оступилась. Я не могла появиться там сама, потому я послала туда одну из девок, схожую с тобой, чтобы она умолила этого попа молчать о вашем венчании от твоего лица, отдать ей страницу из приходской книги. Мол, ошиблась, с кем не бывает. Ты знаешь, что было потом. Я отдала тогда немало денег, почти все, что было у меня на расходы, лишь бы дьяк подделал приходскую книгу. Он согласился лишь потому, что та, другая, была начата недавно, работы там было совсем мало, а деньги ему посулили немалые. После дела я уговорила выслать эту девку в деревню, чтобы не болтала лишнего, а после, когда вступила в наследство, и вовсе продала ее с глаз долой. Никто и никогда не узнал бы об этом. Но Загорский вернулся! И я поняла, что не зря сохранила эту книгу, так и не смогла сжечь ее, хотя и пыталась несколько раз.

Марина вскрикнула и вырвала руку из пальцев матери. Она подскочила и отбежала от матери, не в силах более слушать ее откровений. Слезы градом катились по ее лицу, она еле дышала от того, как больно сжималось ее сердце в груди.

Анна Степановна же схватила со стола сверток и принялась развязывать шаль, в которую была завязана книга.

— Вот, — она ткнула пальцем в одну из начальных страниц записей. — Вот ваши имена, милая. Вот свидетельство вашего брака. Прости меня, умоляю, прости меня! Я думала, что так будет лучше для всех нас. Он был мертв, ему все едино, а нам предстояло жить. Жить, понимаешь! Я знаю, что ты любила его, знаю, что любишь до сих пор, — Анна Степановна двинулась к Марине, но та выставила руку ладонью вперед, показывая матери, чтобы та не приближалась к ней близко. И она подчинилась, остановилась, но речь свою продолжила. — Ты любишь его, ты можешь все вернуть. Вот доказательство вашего брака. Вы можете подать прошение о признании твоего второго брака недействительным. Ты сможешь быть с тем, с кем хочешь, и я ни слова не скажу тебе более против этого. Я так виновата перед тобой, милая. Я так хочу загладить свою вину, если бы ты знала… Как меня мучила совесть все это время!

И тут Марина сорвалась. Все эмоции, что скопились в ее душе в последнее время и не могли найти выхода, сейчас всплеснулись здесь, в этой гостиной. Марина закричала во весь голос, издав такой вопль, что дрогнуло стекло в окнах. Потом она ткнула пальцем в сторону матери и прошипела:

— Совесть! Что вы можете знать о совести? Разве может быть совесть в теле без сердца, без души? — она вдруг рассмеялась каким-то странным смехом, от которого у Анны Степановны кровь застыла в жилах, а потом крикнула ей в лицо. — Вы сломали мне жизнь, слышите? Вы сломали мне жизнь! Вы так хотели получить Воронина в свои зятья, что перешагнули через собственную дочь. Вы так хотели устроить свое счастье, что разрушили мое! Разве может так мать поступить с собственной дочерью? Разве может?

— Но разве я сейчас не открылась тебе? Разве я не стремлюсь исправить свою ошибку? — возразила ей Анна Степановна. — Иначе, зачем я здесь?

Марина вдруг подошла к ней и выхватила из ее рук приходскую книгу. Да, это была та самая книга, в которой они оставили свои имена после таинства. «Князь Загорский Сергей Кириллов сын венчался девицей Ольховской Мариной Александровой дщерью шестого июня 1836 года от Р.Х.» Вот эта короткая фраза, которую она пыталась найти в тот день, когда приехала в церковь вместе с матерью. Марина вспомнила, как убивалась, когда узнала, что записи о венчании нет, а та лишь смотрела на ее страдания и слезы и молчала. Все это время молчала…

Марина прикрыла глаза. Боже мой, как все могло сложиться, не вмешайся Анна Степановна! Она бы открылась старому князю и была бы принята им с распростертыми объятиями. Она бы родила ребенка, как наследника рода Загорских, открыто, не утаивая ни от кого имя настоящего отца дитя. Она бы встретила его несколько месяцев назад на крыльце усадебного дома Загорских, обняла бы и показала бы дочь, что появилась на свет в результате их короткого медового месяца. Как счастливы бы они были! Как счастливы!

«…Значит, нет никаких бумаг о браке, — всплыли в ее голове слова государя, сказанные нынче днем на аудиенции во дворце. — Раз таково ваше пожелание, и в соответствие обстоятельствам вашего дела, я думаю, этот ваш тайный брак можно будет признать незаконным…»

Марина обогнула мать и подошла к камину, в котором ярко пылал огонь в этот холодный ветреный апрельский день. Потом в последний раз посмотрела на строчку, которая когда-то могла стать залогом всей ее счастливой и безмятежной жизни, бросила в огонь приходскую книгу, вызвав этим легкий вскрик матери за спиной.

— Слишком поздно, сударыня, — глухо проговорила Марина. Затем повернулась к матери и посмотрела той в глаза. — Слишком поздно. Уже существует прошение о nullité du mariage[312]. Оно было рассмотрено Его Величеством и удовлетворено. Вы слишком задержались со своим признанием, мадам.

Анна Степановна склонила голову, признавая правоту дочери, а потом решилась и медленно подошла к ней. Хотела коснуться, но впервые в жизни Марина не желала чувствовать прикосновение этой руки и посему отклонилась в сторону.

— Я не знаю, смогу ли я простить вам этот обман, — проговорила холодно она, по-прежнему глотая слезы струящиеся по ее лицу. Так странно — еще пару минут назад слезы на лице матери вызывали в ней глухую боль. Теперь же они совершенно не трогали ее душу. — Я прошу вас уйти сейчас, оставить меня одну. Я не буду препятствовать вам, мадам, видеться с вашей внучкой, но мы… Мы никогда не были с вами близки, как мать и дочь, к чему греха таить. Но я всегда хотела получить ваше расположение, вашу любовь. Я делала то, что не желала, лишь бы вызвать вашу любезность ко мне, вашу теплоту. И вот как… вот что я получила взамен. Мне жаль, мадам, но я более не желаю вас видеть. Может быть, позднее, я не могу пока дать ответ по поводу этого. Может быть, когда-нибудь я смогу понять и принять ваш поступок. Но сейчас я не могу этого сделать. Как может любящая мать разбить жизнь своей дочери ради собственного блага?

— Я сделала это ради всех нас, — прошептала потрясенная Анна Степановна. Марина посмотрела в ее глаза и поняла, что та действительно не считает себя неправой в своем поступке. Это ужаснуло ее.

— И вы смело пожертвовали мною?

Она не стала дожидаться ответа, присела в книксене и направилась к дверям, оставляя мать одну в гостиной. У самого выхода ее настиг вопрос Анны Степановны, который совершенно выбил ее из столь лелеемого ею равновесия:

— Так что же теперь насчет сезона Софи? Ты поможешь нам в этом?

Всего одна фраза, но она вызвала в Марине дикую истерику. Она медленно опустилась на ковер и принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив себя за плечи руками, истерически хохоча во весь голос. Анна Степановна сначала растерялась, потом метнулась мимо дочери к дверям, распахнула их и принялась звать слуг на помощь. Затем вернулась к столику у камина, нашла там капли и накапала с десяток в воду. Она поспешила обратно к Марине, протянула той бокал, но он был оттолкнут рукой Агнешки, что сейчас сидела рядом со своей касаткой и обнимала ее, прижимая к своему плечу ее голову.

— Идзите ужо, барыня, — сказала она Анне Степановне. — Вы ужо досыць зробили для яе.

Анна Степановна хотела было ей ответить, тем паче тут уже столпились многочисленные комнатные слуги, но решила не опускаться до уровня крепостной и промолчала. Вернулась обратно за своим ридикюлем и шалью (несносных совсем разбаловали в этом доме — никто из слуг даже не подал их ей), бочком вышла из комнаты.

— Она украла приходскую книгу, — прошептала сквозь слезы, едва успокоившись, Марина своей нянечке, что сейчас тихонько раскачивала ее, дула легонько в волосы. Слуги уже оставили их одних в этой комнате, и они могли без опаски говорить.

— Ну, шо тут зробиць? А Бог усе бачиць, голубка моя, усе! — ответила ей нежно Агнешка. — Навошта книгу-то спалила?

— Да к чему она теперь? — устало ответила Марина. — Ведь основной документ для законности брака — разрешение от командира полка. А его все равно нет…

Марина даже предположить не могла, что в это же самое время в особняке на набережной Фонтанки в ярко горящем камине медленно сгорает бумага, подписанная полковником Безобразовым, командиром Нижегородского драгунского полка, в который был переведен Загорский на тот момент. Бумага, дающая разрешение поручику Загорскому сочетаться браком с девицей Ольховской.

Она сгорела за минуту, превратилась в пепел и была смешана с углями в камине кочергой, двигаемой сильной мужской рукой. Затем эта рука отставила кочергу в сторону и взялась за бокал с бренди, что стоял на столике рядом.

— Voilà tout[313], — тихо проговорил Сергей деду, что стоял за спинкой его кресла и наблюдал за действиями внука. — C'est la fin[314].