В тебе моя жизнь...

Глава 71

Сначала Марина растерялась. Она никак не ожидала его увидеть здесь, на этом поле, оттого вдруг и не сразу собралась с разбежавшимися мыслями, не подошла к Сергею. Это сделал первым Арсеньев, что быстро подбежал к другу, отбросив биту, хлопнул того по плечу.

— Здравствуй, mon ami! Не ждал тебя так рано!

Сергей здоровой рукой приобнял Арсеньева, но после отстранился и все также выжидательно посмотрел на Марину. Она медленно приблизилась к нему, протянула руку для приветственного поцелуя, но он разочаровал ее, просто легко пожал протянутую ладонь.

— Марина Александровна, надеюсь, вы простите меня, я прибыл к вашим именинам без приглашения, — проговорил он ровным тоном.

— Ну, что вы, Сергей Кириллович, вы всегда желанный гость в Завидово. Какие могут быть формальности? — она перевела встревоженный взгляд на его руку на перевязи и нахмурила брови. — Вы ранены?

Идиотский вопрос, но он вырвался у нее помимо воли. Он слегка приподнял брови, показывая, что заметил ее оплошность, но все же коротко ответил, что был ранен в левое плечо, что ей не следует беспокоиться об том, все несерьезно. Марина покраснела и повернулась к оставшимся на поле гостям.

— Господа, прошу любить и жаловать, его сиятельство князь Загорский Сергей Кириллович! — и после того, как присутствующие представились друг другу и поприветствовали согласно правилам, пригласила всех вернуться в дом. До ужина в честь именин оставалось всего несколько часов, которых по ее расчетам гостям должно было хватить для того, чтобы отдохнуть от игры, освежиться и переменить платье.

Марина прежде чем уйти в свои половины убедилась, что князю Загорскому подготовили комнату и все необходимые удобства. Но с ним самим она так и не смогла даже глазами пересечься, настолько она вдруг разволновалась этой ситуации. Ей было отчего-то неловко, что он застал ее вот так — в платье с пятнами от травы, растрепанной да еще принимающей такой интимный жест от Раева-Волынского. Кроме того, она опасалась, что окружающим будет заметно, как она нынче взволнована, как краснеет кожи щек и декольте, выдавая ее с головой.

Так странно, думала Марина, пока Таня шнуровала корсет ее платья цвета лаванды, и Сергей, и она сама, по сути, нынче свободны от любых обязательств, а она не может отчего-то на него даже глаз поднять, словно институтка. Не ведает, как следует с ним себя вести. Это время, что они провели порознь, не могло не отразиться на их отношениях, как ей показалось. И еще ей почему-то подумалось, что он стал каким-то другим, не таким, как она его помнила. Холодный, суровый, сдержанный.

Все это пустое, убеждала Марина себя, поправляя свои локоны, туго завитые и заколотые вверх на самом затылке, обнажая длинную слегка загорелую шею. Потом она посмотрела внимательно на свое отражение в зеркале, покусала губы, чтобы к ним прилила кровь и они стали более яркими и пухлыми. И буквально в ту же минуту разозлилась на себя, поймав себя на мысли, что хочет выглядеть красивой для него, именно для него, будто она снова вернулась в свое юношество, когда так тщательно готовилась к выезду, надеясь поймать на себе его взгляд? Какое ребячество! Будто ей снова семнадцать лет!

За ужином гости расселись так, что Марина, сидевшая во главе стола, оказалась далеко от князя Загорского — по правую руку от нее занял место предводитель уездного дворянства, нарушая этикет, ведь место должно было принадлежать Сергею, как самому титулованному гостю. По левую руку от хозяйки села Жюли, и хотя бы это немного подняло настроение Марины. Раев-Волынский тоже сидел в отдалении от Марины, потому она весь вечер была почти предоставлена сама себе, вполуха слушая анекдоты и истории, балансирующие на грани приличия, от своего соседа по столу, господина Спицына. Хорошо хоть, ужин был достаточно скромным — всего четыре перемены блюд, а то Марину уже начинал он утомлять своими чуть ли не пошлыми шутками и громким смехом, при котором иногда из его рта вырывались брызги слюны.

А еще ей доставляло некоторое беспокойство холодная вежливость Сергея. Он непринужденно вел беседу со своими соседями по столу, тихо смеялся, слегка запрокидывая голову назад, но в сторону Марины даже ни разу не взглянул лишний раз, и сразу же отвел в сторону глаза, едва Марина поймала его взгляд на себе. Она не смогла прочитать выражение его глаз, и эта неизвестность томила ее, доводила до злости. Почему Сергей ведет себя будто ничего и не произошло, будто и не видел той интимности, что проскользнула на его глазах меж ней и Раев-Волынским? Неужто ему абсолютно безразлично, что в ее жизни появился поклонник, к которому она явно благосклонна? Ах, поскорей бы закончился этот ужин и остаток вечера! Марина была убеждена, что именно тогда настанет тот самый момент, когда наконец все карты будут вскрыты.

Наконец гости покончили с последней переменой блюд и, с шумом покидая малую столовую, направились в музыкальный салон, куда должны были подать кофе и десерты.

— Говорил ли я вам, насколько вы обворожительны сегодня, Марина Александровна? — проговорил Раев-Волынский, помогая Марине присесть в кресло и подавая ей розетку с мороженым. — Вы нынче так красивы, что у меня захватывает дух.

— Ох, какая жалость! — проговорила она, шутливо вплеснув руками. — А я надеялась, что вы окажите нам милость услышать несколько романсов в вашем исполнении. У вас такой волшебный голос, Андрей Петрович.

Если бы на него не смотрели сейчас во все глаза гости Марины, он бы непременно скривился, не в силах сдержать свою злость и раздражение. Она отсылала его от себя, это было ясно как день. А он-то надеялся занять кресло подле нее и занять ее беседой или быть может, игрой во флирт-карты, откровенно выражая свои чувства, показывая тем самым, что их знакомство весьма близкое. Особенно этому хмурому офицеру, черная перевязь которого моментально придала ему в глазах присутствующих дам air romantique[594].

Странно, Андрей наблюдал все это время за ужином за ними, но ни Марина, ни Загорский не искали друг друга взглядом или каким-то иным образом выдали бы, что заинтересованы друг в друге. Нет, каждый общался лишь с соседями по столу, да и ныне, когда шли в салон, Марина приняла руку господина Спицына, а князь не особо-то и рвался предложить ее хозяйке имения. Быть может, он ошибся в своих предположениях? Возможно ли это?

Оттого он кивнул Марине, непринужденно улыбаясь, направился к фортепьяно без особых возражений. Прекрасная возможность понаблюдать за этими двумя со стороны, ведь от его места было прекрасно видно всех гостей, расположившихся полукругом к этой импровизированной сцене. Загорский стоял в отдалении от Марины, подле Арсеньева, прислонившись здоровым плечом к узкой колонне в углу салона незаметно от окружающих. Он внимательно прислушивался к речи своего собеседника и только раз кинул взгляд на Раева-Волынского, когда тот после недолгих раздумий все же выбрал романс.

Марина слышала не раз этот романс, но почему-то именно сейчас он такой острой тоской отозвался у нее в душе. Она скосила глаза в сторону Сергея, чтобы посмотреть, слушает ли он сейчас Раева-Волынского, и была разочарована тем, что Загорский был глубоко погружен в беседу с Арсеньевым, судя по тому, как друзья склонили головы друг к другу и по их жестикуляции в разговоре. А после того, как Раев-Волынский закончил романс и после долгих аплодисментов приступил к другому, который пел уже совместно с одной из барышень Спицыных, они и вовсе откланялись, вышли прохладные сумерки вечернего сада и воротились спустя некоторое время, когда кресла в салоне были сдвинуты в сторону, и по салону кружились пары в медленном вальсе.

Марина же не танцевала, сидела в кресле подле Юленьки и мадам Спицыной, и наблюдала за танцующими, легко обмахиваясь веером. В салоне стало душно, голова от переживаний и от спертого воздуха шла кругом. Ей хотелось только одного — удалиться наконец к себе, упасть в прохладную постель и обдумать все, что произошло нынче. Но ей было нельзя уйти — она была хозяйкой, а значит, была вынуждена ждать, пока салон покинет последний гость. А завтрашний день предстоял еще тягостнее для нее — сначала небольшой pique-nique, а после небольшой раут в честь именин и ужин после.

— Прошу вас, Марина Александровна, окажите нам честь, — вдруг остановился перед ней сын Авдотьи Михайловны, штабс-капитан Ряжского полка. — Я наслышан от маменьки и сестры, что вы великолепны в мазурке. Окажите мне честь нынче, в преддверии такого дня…

Сначала Марина хотела отказаться — она была слишком утомлена после сегодняшней игры, но вдруг в голову пришла шальная мысль, что быть может, этот танец сможет наконец показать ей истинные чувства, что сейчас в душе у Сергея, столь надежно скрытые от нее.

— Ах, быть может, лучше следующего дня вечером? — проговорила она, слегка кокетничая. — Тут и места-то мало…

Но ее стали просить остальные гости, присоединив свой голос к просьбе штабс-капитана, и она уступила им, передав веер подоспевшему лакею.

— Кто ведает, что случится следующим днем? — усмехнулся штабс-капитан, принимая руку Марины. — Быть может, не будет более такой возможности.

— Типун вам на язык, Василий Иванович! — тут же бросила сыну Авдотья Михайловна, обмахиваясь веером.

Барышня Спицына, сидевшая за фортепьяно, заиграла мазурку, и штабс-капитан повел Марину в танце. Ах, как же давно она не танцевала, подумала Марина, скользя по паркету салона вкруг опустившегося на колено кавалера по танцу. Уж почти два года минуло — сначала она была в тягости, не до танцев было, а после траур по усопшему супругу. Музыка и быстрый темп танца кружил ей голову, заставлял кровь быстрее бежать по венам.

Она старалась ныне не смотреть по сторонам, на гостей, что следили за каждым движением танца, знала, что стоит ей поймать взгляд Сергея — тут же собьется с шага. Оттого и позволила себе взглянуть на него лишь в конце, раскрасневшаяся, улыбающаяся, немного смущенная тем удовольствием, что получила от мазурки. Загорский смотрел на нее с таким огнем в глазах, что у нее вдруг пересохло в горле, и задрожали колени. Но в этот миг ее внимание отвлек на себя штабс-капитан, который, как и следовало, прикоснулся губами к ее руке.

— Déesse! Déesse![595] Питаю себя надеждами, что и следующего дня на рауте вы подарите мне мазурку.

— Il se peut[596], — улыбнулась Марина. Она улучила момент и снова взглянула на Загорского, и тот поймав ее взгляд, легко поклонился ей. Но той страсти, того желания, что она уловила тогда, уже не было в его глазах, снова вежливая отстраненность. Зато этот мимолетный обжигающий взгляд уже успел опалить ее огнем желания — она явно чувствовала, как в ее теле поднимается волна, медленно, постепенно, захватывая ее все более и более, заставляя ее сердце нестись чуть ли не галопом в груди.

Раев-Волынский, заметив этот обмен взглядами, поспешил извиниться перед барышней Спицыной, которую занимал беседой в этот момент, и подойти к Марине. Он осыпал ее комплиментами ее грации и ее несравненной красоте, а после завел беседу о предстоящем pique-nique, о рауте следующим вечером, вымаливая у нее вальс и неспешный котильон. Но он ясно видел, как она вдруг стала холодна с ним, и это вызвало в нем приступ злости. Все этот князь! Черт его принес именно сейчас, когда Марина уже была готова для ответного отклика! Быть может, поведать ей эту пикантную сплетню, что Раев-Волынский слышал пару месяцев назад во время своего визита в столицу, за карточной игрой. Но нет, пока ему только во вред себе же самому показывать, на что он готов пойти ради достижения цели. Покамест он прибережет эту весть для другого случая. Ведь вон как она холодна не только с ним, но и с Загорским, что подошел к их маленькому кружку пожелать собравшимся bonne nuit. Вежливо подала руку, глядя на подошедшего лишь мельком, будто поскорее желала завершить это прощание. Только слегка покраснела после того, как Загорский ушел к себе, поджала раздраженно губы на миг. О, да, Раев-Волынский все подмечал!

Только вот не заметил он, как поднося руку Марины к губам, Сергей погладил большим пальцем тыльную сторону ее ладони. Легкое и мимолетное касание, но оно разбередило ей душу. Оттого-то она и покраснела, оттого-то и разозлилась на себя и свое тело, что каждый раз предавало ее, коснись только ее Загорский. Марина еле дождалась, пока попрощаются остальные гости и разойдутся по комнатам, пряча ладонь в складки юбки. Она так горела, что Марине казалось, будто след от этого касания уже проявился на коже, и любой может увидеть его.

Но нет, ладонь как ладонь, осмотрела она свою руку, когда Таня помогала ей с платьем. Ни единого внешнего следа, только в ее душе, только там.

Марине не спалось. То ли от духоты, что предвещала дождь нынче ночью, то ли от того, что ее глупое сердце колотилось в груди так, словно она пробежала от усадебного дома до самой границы имения. Неужто она была права в своих подозрениях? Сергей был так отстраненно вежлив с ней ныне, так холоден. Неужто он действительно позабыл ее? В любой огонь надо подбрасывать поленья, чтобы горел непрерывно ярко, а уж в огонь любви тем паче…

Внезапно на подоконник ее распахнутого в сад окна опустился большой букет цветов, что явно были сорваны с кустов паркового комплекса. Дивные светло-розовые розы наполнили сладким ароматом тяжелый воздух. Марина тут же метнулась к окну, едва не запутавшись в подоле капота. Она еще со своего места в отдалении заметила мужскую широкоплечую фигуру и светлые волосы. Ее сердце стучало чуть ли не в ушах от волнения. Что ему сказать? Как он поведет себя нынче, когда весь вечер был так хладен к ней?

Она протянула руки, чтобы взять цветы, и тут же ее пальцами завладели мужские ладони, слегка вытянув ее к себе, за окно, чтобы коснуться их губами в страстном поцелуе. Но глаза, что ныне смотрели на Марину, были другие. Чужие глаза.

— Что вы делаете, Андрей Петрович? — едва сдерживая раздражение, прошептала Марина. Все окна гостевых комнат, что выходили в сад, были распахнуты, и каждый звук мог быть услышан посторонними ушами. Тем паче, что комната, отведенная князю Загорскому, тоже была на этой стороне.

— Я просто желал быть первым, кто поздравит вас с именинами, — извинительно улыбнулся Раев-Волынский. — Уж полночь минула, так что с днем ангела вас, милая Марина Александровна!

— Благодарю вас, — Марина выпростала свои руки из его ладоней. — Но зачем же это? Ах, идите почивать, Андрей Петрович, завтра выезжать поутру, сразу после завтрака.

— Могу ли я рассчитывать, что мы поедем pique-niquer в двуколке, и я смогу насладиться плодами моего обучения? — не отставал от нее Раев-Волынский. Где-то скрипнула створка окна, и Марина поспешила согласиться. Bien sûr[597], она будет рада разделить с ним двуколку, она бы согласилась нынче на все, что угодно, лишь бы он отошел от окна, не ставя под угрозу ее репутацию.

Взбудораженная этим вторжением в ее уединение, Марина еще долго ворочалась в постели, прислушиваясь к ночным звукам. Сон не шел к ней. Быть может, ей мешал тихий шепот дождя за распахнутым окном, а может, стук собственного сердца, что отдавался в ушах громким перекатом. На ум вдруг пришла та ночь в имении Юсуповых, когда забыв про все преграды меж ними, Марина так смело шагнула навстречу Загорскому. Ее тело при этом воспоминании стало таким тяжелым, грудь налилась, а губы словно наяву ощущали те поцелуи. Кожа горела огнем, и даже простое прикосновение сорочки или простыни причиняло раздражение.

Просто давно я не была с мужчиной, решила Марина, когда не в силах более мучиться, поднялась с постели и встала у окна, вдыхая свежесть, что принес с собой дождь. Уж более года точно, так что совсем неудивительно, что ей не спится вовсе. Но раньше желание не одолевало так сильно. Всему виной, присутствие в доме Сергея. Она так и видела, как сейчас он спит, разметавшись на подушках. Марина поймала себя на мысли о том, как было бы отрадно коснуться его мягких волос, провести пальцами по лицу, пользуясь тем, что он погружен в сон. Как же она любила раньше смотреть на него спящего! Лицо Сергея смягчалось тогда, все морщинки уходили будто по мановению палочки. Как же он красив!

До Марининого уха вдруг донесся какой-то посторонний звук, и она вернулась на грешную землю из своих грез, таких приятных и дурманящих голову. Настолько завораживающих, что она даже не помнила и не поняла, как оказалась здесь, у двери в спальню Загорского. Ее ладонь уже надавила на дверную ручку, и та подалась, открывая перед ней возможность шагнуть за этот порог, именно в то место, куда так стремилась ее душа. Шаги (а именно их различила Марина в тишине, установившейся в дом) приближались, и она поспешила тихо скользнуть в узкую щель, что появилась перед ней, затворила за собой тихо дверь и быстро повернула ключ в замке, сама не зная зачем. Затем краснея, повернулась, со страхом ожидая увидеть на себе недоуменный или, еще хуже, холодный насмешливый взгляд.

Но Марина его не встретила. Насколько она могла видеть в свете единственной горевшей свечи, стоявшей на столике у изголовья кровати, Сергей полусидел на постели, прислонившись к спинке. Он никак не отреагировал на ее появление в комнате, и Марина решительно шагнула вглубь комнаты. Теперь, когда занавеси кровати не скрывали более от нее Сергея, она ясно увидела, что глаза его закрыты, и он спит, судя по тому, как мерно вздымается его грудь. Он был полураздет — в распахнутом шлафроке, накинутом поверх рубахи. Перевязи более не было. Книга, вверх переплетом лежащая на его груди, свидетельствовала о том, что сон сморил его за чтением. По обложке она узнала сочинения Андерсена, которые весь вечер нахваливала ему Долли за столом, как слышала Марина краем уха.

Марина шагнула еще ближе, борясь с острым желанием, вспыхнувшим в ней, дотронуться до этой слегка загорелой кожи, что виднелась в вороте рубахи, ощутить его гладкую кожу под руками. Желание было настолько сильным, что даже закололо в кончиках пальцев, и она потерла их друг о друга.

Она шагнула еще ближе и вдруг остановилась, наткнувшись будто о невидимую стену об его пристальный взгляд. Марина даже и не заметила, что он проснулся, приученный просыпаться от любого постороннего шороха за время своей службы, и вот они замерли на месте оба, не в силах отвести глаз друг от друга.

Внезапно Сергей перевел взгляд на дверь, и Марина, последовав его примеру, заметила, как шевельнулась ручка. Потом, убедившись, что дверь заперта, тихонько постучали.

— Сергей Кириллович, я вам вина подогретого принес, как вы просили, — раздался громкий шепот Степана.

Сергей перевел взгляд на Марину и сбросил в сторону книгу, что лежала на нем.

— Прочь ступай! — приказал он, не отрывая взгляда от глаз Марины, в которых в тот же миг заметил растерянность и испуг быть застигнутой в его спальне, словно приказывая ей одними глазами оставаться на месте. — Не хочу более.

Еще миг они смотрели друг на друга, будто пытаясь прочитать мысли в противоположной голове, отгадать желания, вспыхнувшие в душах друг друга. А потом вдруг потянулись навстречу — рука к руке, губы к губам, словно кто-то невидимый дал команду.

Она не смогла бы сказать после, кто первый скинул одежду. Помнит только, как сама рвала рубашку с его плеч, будто боясь остановиться хотя бы на миг, как сама помогала ему снять с себя сорочку.

Его потемневшие от страсти глаза при виде ее обнаженного тела заставили ее голову пойти кругом от сознания собственной прелести, что способна заставить этого мужчину сперва так нежно, а после настойчиво и слегка грубо ласкать ее тело, заставить его забыть обо всем, кроме ее тела и ее желаний. Их желаний…

Сергей был слегка небрит, и эта короткая щетина причиняла легкую боль нежной коже Марины вокруг рта. Но видит Бог, она бы не прервала бы его ни на минуту, особенно после, когда он, проведя губами по ее шее, спустился вниз, к ее груди, заставляя ее тело выгибаться навстречу его губам, рукам и — да, даже этой легкой небритости на его щеках, что заставила ее окончательно потерять голову. Ее наслаждение этими ласками было так велико, что она едва сдерживалась, чтобы не издать ни единого звука, опасаясь, что будет услышана кем-то иным, кроме него.

А потом она и вовсе забылась, осознавая только эти губы и руки, эту бархатную кожу под пальцами, эти крепкие плечи, за которые она цеплялась будто утопающий. Помня только эти серые глаза, ставшие темными под напором того желания, что захлестнуло и его огромной волной, только его довольную улыбку, его тихий шепот, когда он что-то шептал ей в ухо на каждый ее отклик своему напору.

А после Марина еще долго лежала подле него, гладя медленно ладонью по его груди, целуя каждый шрам, аккуратно проводя рукой по повязке на плече.

— О Боже, я должно быть сделала тебе больно, — вдруг проговорила она, вспомнив, как он едва сдержал вскрик, стиснув зубы, когда она уже в финале вцепилась в его плечи.

— Пустое, — улыбнулся он, целуя ее в макушку, вдыхая аромат ее волос, что иногда мнился ему бессонными ночами. — Главное, что я не сделал больно тебе.

— Разумеется, нет, — спрятала свое краснеющее лицо у него на груди Марина. Она покривила душой — слегка саднило, но эта легкая боль была ей даже приятна.

Сергей быстро уснул, уставший после той изнурительной поездки, что предпринял, лишь бы успеть к ней на именины. А Марина долго лежала рядом, не в силах отвести глаза от его лица. Рядом с ним все сомнения отступали прочь, и было так спокойно, что покидать эту комнату и вовсе не хотелось, но разве это было возможно? Вот потому, едва только заалела за окном зарница рассвета, она прошлась по спальне, подбирая разбросанные предметы своего ночного туалета, а после, одевшись, проскользнула в свою комнату.

То, что было таким ясным и понятным ночью, поутру вдруг стало казаться таким призрачным, таким надуманным. И зачем она только пошла к нему, корила Марина себя, когда умывалась в своей спальне. Только усложнило все донельзя. Тело снова взяло вверх над разумом, подумала она и замерла. Раньше, когда она оправдывала свои поступки, то ставила в этой фразе совсем другое слово. За всю ночь, что они провели вместе, она не рвалась обсудить их отношения, не желая за ненужными в тот момент разговорами прервать даже на миг то наслаждение, которым была полна их ночь. Промолчала, когда он прошептал ей в ухо «Я люблю тебя» в самом финале, просто улыбнулась в ответ, чувствуя, как тело до самых кончиков пальцев охватывается сладкой негой.

Таня, краснея, будто маков цвет, подала Марине светло-серое платье в тонкую белую полоску, и она отвлеклась на горничную, нахмурившись. Тонкий лен — на прогулку? Оно же будет безнадежно испорчено да еще юбка помнется при езде в двуколке еще до того, как они прибудут на место.

Она приказала подать себе другое платье, но Таня, извинительно качая головой, показала, отводя глаза, на свою шею, и Марина поняла вдруг, почему было предложено именно платье. У него был глубокий круглый вырез и в тоже время высокий белоснежный кружевной воротник-стойка, а именно он и мог ныне, не вызывая особых подозрений скрыть следы на тонкой коже Марины. Да, легкая небритость Сергея принесла ей немало приятных минут этой ночью, но вот что делать с раздражением, небольшие пятна которого так отчетливо были видны нынче.

Именно этот кружевной воротник-стойка и бросился в глаза Раеву-Волынскому, едва он спустился в малую гостиную, где Марина ждала остальных гостей к завтраку. Значит, его интуиция не подвела! Надо было идти на поводу у нее, а не у логики! Он еле сдержал в себе вспыхнувшую злость, что охватила его при виде ее сияющих глаз. Только зубы крепче стиснул, когда Загорский, приветствуя дам, чуть дольше положенного задержал руку Марины в своей ладони, а после, проходя мимо нее в столовой, быстро и мимолетно провел пальцем по спинке стула, едва касаясь ее спины, заставляя ее мило покраснеть.

Ах, вот как! Ну, значит, ему все же суждено вскрыть козыри ныне утром! Ну, держитесь, ваше сиятельство! Ни одна женщина так просто не прощает измены, а значит, Раеву-Волынскому снова будет дан запас времени. А кроме того, как приятно утешать и помогать восстановить разбитое сердце! Ведь, как когда-то прочитал он в одной книжице, quand on a le cœur encore agité par les restes d'une passion, on est plus près d'en prendre une nouvelle que quand on est entièrement guéri[598]

— А что, Сергей Кириллович, вы нынче не на Быстром? — осведомился Раев-Волынский мимоходом, будто его и вовсе не интересовала эта тема, и он упомянул ее вскользь. — Я был весьма наслышан о вашем коне и о тех великолепных созданиях, что разводят в Загорском.

— У вас есть возможность познакомиться с одним из этих созданий, — уклончиво ответил Загорский, хмуря лоб. — Я нынче аккурат на одном из них.

— Значит, не на Быстром, — уточнил Андрей. — Значит, история, что давеча ходила по гостиным Петербурга, верна? О, уверен, что ее contenu romanesque[599] весьма понравится дамам!

— Что? Что за история? — как и предполагал Раев-Волынский, сидевшая недалеко от него за столом Авдотья Михайловна заинтересуется темой их разговора.

— Пустое. Поверьте, это не стоит вашего внимания, — попытался прекратить эту беседу Сергей, видя, как взглянула на него Марина и прислушалась. Но Раев-Волынский не унимался.

— Отчего же? Не стоит скрытничать о таком благородстве, — он повернулся к дамам, что притихли вдруг за столом, ожидая его повествования, и, довольно улыбнувшись, продолжил. — Наш князь совершил поистине благороднейший поступок. Не каждый далеко способен на такое! Подумайте, князь обменял жизнь местной девочки на своего коня, который столь близок ему, как только может быть близко это животное своему хозяину. Совершенно чужой ему девочки, заметьте! Или я ошибаюсь, князь? Мне просто давно рассказывали эту дивную историю, я мог забыть детали, вы уж простите и поправьте меня, прошу вас.

Сергей ясно видел по глазам Раева-Волынского, что тот прекрасно знает детали и лукавит нынче. Теперь у него не оставалось выбора — либо самому рассказать вкратце, что и как произошло тогда, либо предоставить возможность этому хлыщу, который немало может наворотить при этом.

— Это была не девочка, а девушка, — хрипло проговорил он, глядя Марине в глаза. — Я отдал коня за черкешенку, что украдкой принесли в крепость. Выменял ее на Быстрого, и поверьте, это не совсем та история, что можно рассказывать в салонах.

Он только потом сообразил, что именно сказал, когда Раев-Волынский, довольно улыбнувшись на один-единственный миг, вдруг тут же сделал озабоченное лицо:

— А! Теперь я понимаю… она ведь жила в крепости в ваших покоях и, говорят, преданно ухаживала, когда вас… эта рана, — он сделал вид будто смущен и поспешил переменить тему разговора, но дело уже было сделано. La jalousie se nourrit dans les doutes, et elle devient fureur, ou elle finit, sitôt qu'on passe du doute à la certitude[600]. Он помог ей зародить сомнения, а теперь они будут хорошим подспорьем ныне, после этой истории.

На этот мнимый промах и возможный adultère князя Загорского все присутствующие за столом дружно решили не обратить никакого внимания, согласно общепринятым правилам, только девицы Спицыны покраснели и стали спешно пить чай, смущенные до безобразия.

Все, кроме Марины. Сергей ясно видел, как мелькнула в ее глазах мимолетная острая боль и… неужто, разочарование? А потом она перевела свой взгляд в окно, старательно отводя глаза всякий раз, когда он снова пытался поймать его. Ему удалось переговорить с ней только пару минут, когда она вышла в сад пройтись одной и привести в порядок свои мысли и чувства, что нынче так и рвали ее на части после услышанного за столом. Остальные гости удалились к себе, чтобы привести себя в порядок перед прогулкой — было решено из-за дождя просто выехать верхом и в колясках, а не pique-niquer.

Марина медленно шла по аллее и вспоминала один-единственный момент, который всплыл в памяти, когда она услыхала про эту черкешенку.

«… — Была там одна черкешенка… Les femmes[601]… Он всегда легко кружил им головы…». Слова, сказанные когда-то Анатолем. Его кривая улыбка, отраженная в зеркале. Тот резкий смешок.

«…Les femmes… Он всегда легко кружил им головы…».

Она заметила издалека, как, размашисто ступая по гравию, придерживая раненую руку, к ней спешит Сергей, и напряглась, готовая к неприятному разговору, что судя по всему, ей предстоит выдержать ныне.

— Я должен объяснить тебе, — вдруг начал он, едва настигнув ее, и она почувствовала бешеную злость. Он сам подтвердил, что выменял черкешенку на Быстрого, с которым, как когда-то говорил ей, он никогда бы не расстался по собственной воле, промолчал, когда Раев-Волынский упомянул о том, что та женщина жила с ним, лечила его, заботилась о нем. Ласкал ли он так же, как ласкал Марину прошлой ночью? Целовал ли так же страстно и глубоко, что голова шла кругом от этого поцелуя? «…Нам, мужчинам, по нраву завоевать трофей, но вот что с ним делать далее? Оттого-то и происходят эти интрижки и тому подобное. Il est plus difficile d'être fidèle à sa maîtresse quand on est heureux que quand on en est maltraité[602]….». И что тогда будет потом…?

— Вы ничего не должны мне объяснять, — отрезала она, злясь ныне на весь мир вокруг за собственную ревность, за свою боль, за его предательство. — Ровным счетом ничего. Я вам не супруга и не нареченная, чтобы держать передо мной ответ.

— Подожди же горячиться! Позволь объяснить тебе!

Но Марина покачала головой в ответ, стараясь обойти его, когда он преградил ей путь, пытаясь остановить, заставить выслушать.

— Нет, я не хочу ничего знать. Ничего. Позвольте мне пройти, нас уже кличут лакеи.

Но Сергею в этот миг было абсолютно все равно, что их ждут остальные гости, что в доме есть кто-то еще. Он видел, как она ускользает из его рук, будто вода утекает меж пальцев, а он бессилен был остановить ее. Он схватил ее за локоть здоровой рукой, притянул к себе, заставляя взглянуть прямо в глаза.

— Что происходит? Ты сама не своя, я вижу это, чувствую. И эта сплетня — всего лишь предлог, n'est-ce pas? Не будь вчерашней ночи, я бы решил, что меж нами отныне все кончено. Что этот хлыщ, что вьется вкруг тебя, тебе гораздо приятнее и милее, чем я. Но ночью…, — он вдруг вспомнил, как шептал ей слова любви, а она лишь улыбалась молча в ответ. Когда-то он сам пользовался этой уловкой, в те дни, когда его сердце принадлежало только ему. — Ты любишь меня? Скажи же! И ежели нет, то я уеду и никогда более не побеспокою тебя. Ты любишь?

Маринины глаза вдруг забегали, а сама она вдруг сникла, будто он сам того не ведая, попал в самую точку. Он ясно вдруг увидел, как ладони, все ее сомнения — в себе, в нем самом, в их будущем, и почувствовал острую боль от того. По его мнению, было совершенно нелепым пронеся через время и такие превратности судьбы, их чувство друг к другу начать сомневаться именно теперь. А быть может, ей просто не хочется пока терять свою свободу, которую только ныне, сняв траур, она стала пить огромными глотками? И которая, судя по всему, вскружила ей голову…

Сергей вдруг отпустил ее локоть и направился в сторону лакея, что переминался в отдалении с ноги на ногу, уже отчаявшись дозваться их. Он даже не повернул голову, когда тот, склонившись, сообщил, что его лошадь оседлана, по его желанию, а после снова повторил барыне, что к выезду уже готово все, и гости ждут перед подъездом.

Марина не слышала ни слова из того, что ей говорил нынче лакей. Она взглянула сначала в спину удаляющемуся Загорскому, а потом отвернулась и посмотрела задумчиво на пруд, что виднелся вдали меж деревьев. Почему, ну почему молчит ее глупое сердце? Почему она так равнодушна ныне, когда Сергей уходит от нее? Быть может, ее сердце остыло, и ее сомнения были отнюдь небеспочвенны?

Лакей снова повторился, что барыню ждут уже, и она пошла обратно в дом, осознавая, что и так уже заставила их ждать достаточно. Все уже расселись по коляскам, либо легко гарцевали по двору, ожидая, пока она займет место в двуколке, верная своему слову данному накануне. Раев-Волынский подал ей руку и помог усесться, затем передал вожжи, давая ей понять, что ныне готов передать бразды правления ей в руки. И она стегнула лошадь, погнала ее прочь со двора, недовольная собой. И недовольная тем, что Загорский никак не отреагировал, что Марина едет вместе с Раевым-Волынским, даже бровью не повел. Его лицо будто снова заледенело, как давеча, скрывая его эмоции и чувства. Разве он не должен испытывать хотя бы маленькую толику ревности к Андрею Петровичу, если любит ее? Да и любит ли? Почему так легко оставил ее в парке? Не стал уговаривать, чтобы она сдалась, признавая его правоту, уступая его настойчивости?

Я буду думать об этом позднее, уговаривала себя Марина, сосредоточившись на дороге, игнорируя попытки своего попутчика завязать беседу. Позднее, когда все эмоции улягутся, а тело позволит рассудку принять то, что действительно желает ее сердце. Не ныне, когда она так взбудоражена присутствием Сергея в имении. Она настолько глубоко погрузилась в свои мысли, что Раеву-Волынскому пришлось взять вожжи в свои руки, чтобы самому остановить двуколку.

— Что? Что случилось? — она повернулась к своему спутнику. Тот внимательно вглядывался в ее лицо, а после показал на штабс-капитана, что гарцевал подле них на каурой.

— Василий Иванович и князь Загорский желают провести пари. Дело в том, что нашему бравому капитану показалось, что его сиятельство недостойно отзывался о его лошади, что тот недавно приобрел, и о его выездке. Вы же знаете, кавалерия недолюбливает пехоту, а пехота не особо жалует кавалерию.

— И что они хотят, эти господа? — Марина поправила перчатку на руке, избегая прямого взгляда Загорского, что тоже подъехал к ним.

— Скачки! — браво заявил штабс-капитан. — Проверим здесь и нынче и лошадь, и мою выездку.

— Ах, полноте вам! — раздраженно бросил ему князь. — Успокойтесь! Вы неверно поняли мои слова. Взгляните на дорогу, она неровна и совершенно незнакома. Не стоит испытывать судьбу.

— Ага, вы избегаете моего вызова!

Марина вздрогнула при этих словах. Глупый штабс-капитан, нет на свете такой вещи, что заставила бы Загорского отступить при этих словах!

— Ах, остановите их, Марина Александровна, — взмолилась к ней Долли из поравнявшейся с двуколкой коляски. — Это сущее безумие!

Но Марина лишь покачала головой в ответ. Неужто Долли полагает, что она имеет на ее брата большее влияние, чем та? Она, конечно, попыталась призвать их успокоиться и примириться, напоминая, что князь ранен и может управлять только одной рукой, но штабс-капитан начинал горячиться, а Сергей лишь криво усмехался, и она испугалась, что дело может дойти еще дальше. Потому махнула рукой на их безумства, откинулась назад на спинку сидения.

Мужчины поставили экипажи несколько в стороне от дороги, а сами направились осмотреть дорогу и разметить дистанцию для скачек. После вернулись обратно, договорились о сигнале — в начале пути подает его Раев-Волынский, по окончании — Арсеньев. Пожилые господа только ворчали для вида, но было видно, что и их захватил азарт, забурливший в крови у остальных мужчин в ожидании этой скачки. Господин Спицын даже поспорил на фаворита с отцом штабс-капитана. Только дамы сидели в экипажах под тенью зонтиков и лениво переговаривались меж собой.

Была дан сигнал, и всадники сорвались с места. Марина невольно следила за ними со своего места, слегка покусывая кончик перчатки на большом пальце. Сначала вперед вырвался штабс-капитан на своей каурой на полкорпуса и некоторое время не выпускал предполагаемую победу из своих рук. Потом Загорский, что правил по горскому обычаю, обхватив поводья одной ладонью здоровой руки, склонившись к шее лошади и почти слившись с нею, все же сумел поравняться с ним, а вскоре и вовсе обогнал его. Теперь он был впереди на несколько саженей, и судя по всему, он и станет победителем в этом пари.

Никто не понял, как это произошло. Почти у самого финиша каурая штабс-капитана вдруг резко вильнула в сторону и по инерции задела лошадь Загорского. Потом она все же споткнулась и упала, роняя всадника на землю и в очередной раз толкая свою соседку по скачкам. Сергей не сумел выправить в этот раз, и она тоже упала на дорогу, а сам Загорский кубарем покатился в дорожную пыль.

Раздались многочисленные взволнованные восклицания, женские крики. Краем глаза Марина заметила, что Долли в соседней коляске упала без чувств. Арсеньев со своей стороны, сломя голову, бежал к всадникам, ни один из которых так и поднялся с дороги.

Марина даже не заметила, как вскочила на ноги в двуколке, перепугав лошадь своим резким движением. А потом вдруг обнаружила, что этот громкий протяжный крик, полный боли и страха, что так отдавался у нее ушах, это ее собственный и ничей иной, что это она все кричит и кричит, не в силах успокоить свою душу, унять тот страх, что метался в душе.

О Господи! Господи, нет! Не допусти! Только не допусти!