В тебе моя жизнь...

Глава 64

Марина кивнула своим мыслям в очередной раз и быстро направилась вниз по лестнице, уже собранная, почти хладнокровная и готовая начать распоряжаться слугами. Перво-наперво необходимо послать к доктору Арендту, тот маленький человечек у нее доверия не вызвал. Затем распорядится насчет горячей воды и чистой корпии. И еще ткань, нужна чистая ткань для перевязки.

Она словно щитом отгородилась этими сугубо практическими мыслями, чтобы не думать о том, что происходит сейчас где-то в глубине первого этажа. До нее донесся сквозь анфиладу комнат громкий стон мужа, полный боли, и она вздрогнула, пошатнулась. И снова ее поддержала крепкая рука Сергея, что неотступно следовал за ней по пятам все это время, готовый прийти на помощь, когда ей это потребуется.

Она взглянула на него через плечо, едва удерживая слезы, готовые пролиться на ее бледные щеки.

— Я не могу! Не могу! — прошептала Марина, сама не зная о чем ведет речь. То ли о том, чтобы отдавать приказы слугам, то ли о том, чтобы выдержать происходящее. Сергей ничего не сказал в ответ, просто слегка сжал ее плечо. А потом тихонько подтолкнул ее в сторону дверей вглубь первого этажа.

— Иди. Я сам отдам все необходимые распоряжения. Иди же. Ты нужна там сейчас.

И Марина двинулась медленно, едва переставляя ноги, вмиг ставшие такими тяжелыми, что каждый шаг был в тягость, в сторону небольшого салона, где на софе уложили раненого Анатоля. Она остановилась в соседней комнате, не в силах переступить порог, стиснула руки, наблюдая, как суетится склонившийся над ее мужем доктор, как ему помогает по мере возможностей Федор, комердин Анатоля. Самого супруга она видела плохо: его лицо было повернуто к спинке софы, тело напрягалось с каждой манипуляцией доктора. Арсеньев же сейчас стоял немного поодаль от софы, напряженно нахмурив лоб, обхватив себя за плечи. Он был бледен, и Марина вдруг поняла по выражению его лица, что ее радость по поводу ранения мужа была несколько преждевременна.

Арсеньев поднял голову, заметил через распахнутые двери Марину в соседней комнате и поспешил выйти к ней, плотно затворив за собой створки, не желая, чтобы она видела происходящее в салоне.

— Как он? — глухо спросила Марина, едва узнавая свой собственный голос. — Сергей сказал, что он ранен в ногу. Это… это серьезно?

Арсеньев ничего не ответил сначала, отошел к окну и, отодвинув занавесь в сторону, напряженно глядел на улицу. Затем все же повернулся к ней.

— Я не доктор, Марина Александровна, я не могу ответить вам на этот вопрос, — уклончиво сказал он. — Анатоль потерял много крови, пока мы довезли его сюда. Бог даст, все обойдется. Где Катерина Михайловна? — вдруг резко спросил он, и Марина нахмурилась, а потом широко распахнула глаза, осознав, почему был задан этот короткий вопрос.

— Катиш…, — прошептала Марина и повернулась, бледнея к Павлу. — О Боже! Фон Шель! Как…? Кто…? Что…?

Она путалась в словах, не могла составить предложения, но тот ее понял.

— Да, вы совершенно правы, Марина Александровна. Анатоль стрелялся именно с фон Шелем, несмотря на все наши уговоры не идти на поводу у моментной ярости, — он знаком показал, чтобы она присела, видя, как ее буквально трясет сейчас от пережитого, и Марина подчинилась — прошла к одному из кресел, аккуратно присела на краешек. — Давеча вечером Анатоль получил письмо…

В этот момент он замолк, заметив предупреждающий знак Сергея, что входил в комнату сейчас и слышал конец их разговора. Марина же, погруженная в свои мысли не заметила ни этого жеста, ни обмена взглядами, что последовал за ним. Разговор не возобновился снова тотчас — в комнату вслед за Сергеем прошли домашние слуги, что несли тазы с горячей и холодной водой, стопку простыней, корзину с корпией. Они сразу же прошли в салон, где лежал раненый, чтобы оставить свою поклажу там в помощь доктору.

— Почему он молчит? — вдруг обеспокоенно спросила Марина, заламывая руки. — Он не стонет более.

— По-видимому, он без чувств, — откликнулся Сергей, который стоял в отдалении от нее, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не приблизиться к ней, не прижать к себе и успокоить в своих объятиях — такой растерянной, такой бледной она была. — Это вполне естественно, учитывая его состояние.

Она вдруг вскинулась, подскочила к нему, схватила за руку.

— Откуда? Как он нашел его? Как? Он ведь не мог отыскать его, я знаю это доподлинно! Ну же, говори! — Сергей отвел глаза в сторону, и она вдруг стукнула его в плечо со всей силы. — Ты знаешь! Знаешь и молчишь! Отвечай же мне! Расскажи мне все!

— Он и не отыскал бы никогда, ежели б не анонимка! — ответил Сергей. — Бешеное упрямство Ворониных сыграло свою роль!

— О чем ты говоришь? — растерянно пролепетала Марина. — Он же был покоен, когда уезжал нынче утром, он даже не думал…

— Нынче утром! Вызов был вчера! — Сергей замолчал, вспоминая, как к нему неожиданно приехал давеча вечером около семи часов Анатоль. Весь белый, трясущийся от еле скрываемого гнева. Он кинул ему в руки записку вместо всяких слов и объяснений и прошел к барному шкафчику, откуда достал бутылку бренди и плеснул себе в бокал алкоголь.

— Я убью его! — прорычал Анатоль, отхлебнув порядочно бренди, даже слегка заплескав себе ворот мундира. — Я убью этого сукиного сына! Этого пса! Мне даже дурно подумать, что могло случиться, что я получил вот это!

Сергей быстро пробежал глазами по записке и нахмурился, осознавая, что нынче уж Анатоля не остановить, и дуэли быть непременно. Написанное в анонимке требовало немедленного объяснения с обидчиком сестры Анатоля, а также сатисфакции за произошедшее.

— Ты уверен, что написанное тут истинно? Быть может…, — попытался было образумить приятеля Сергей, но тут же был остановлен вскриком Анатоля.

— Ни слова более! Или я вызову тебя за эти слова! — Сергей не стал продолжать, понимая, как больно и горько нынче ему. — У нас есть отличный шанс проверить истинность записки. Едем сейчас же туда, на эту квартиру! Если фон Шель там, то и остальное — правда! А если так, то он мертвец! Ибо я убью его!

Разумеется, Сергею ничего не оставалось, как быстро переменить домашний шлафрок на мундир и последовать за приятелем. Уже когда они ехали на квартиру, указанную в записке, Анатоль вдруг с силой сжал ладонь Сергея.

— Ты всегда был мне истинным другом, потому-то я и хочу попросить тебя об одном одолжении. Кто знает, быть может, это последнее, о чем мне доведется тебя просить. Третьего дня ты как-то сказал, что готов убить фон Шеля вместо меня. Нет, я не прошу тебя стать вместо меня к барьеру, не думай обо мне так. Я прошу тебя встать к нему после меня. Я хочу, чтобы этот сукин сын был мертв, после того, что он сделал с моей сестрой, потому прошу вызови его после, ежели он… ежели он убьет меня.

Анатоль замолчал. Он по-прежнему не смотрел на Сергея, а устремил взгляд в сторону, на прохожих, но Сергей знал, что он внимательно, затаив дыхание, ждет ответа, потому ничего не ответил, лишь положил руку на ладонь Анатоля, лежащую на его кулаке и сжал, давая свое молчаливое согласие.

На квартире фон Шеля была какая-то гулянка. Растерянный слуга, уже привыкший к незнакомым гостям, впустил приятелей в передней и покорно принял головные уборы из их рук. Из распахнутых дверей в соседнюю комнату слышались голоса, смех, звон стекла и звук гитарных струн. Хрипло рассмеялась женщина, и Анатоль невольно поморщился — и в этом-то вертепе нынче была его сестра, подумал с горечью.

Он раздвинул портьеры и шагнул в комнату, сразу же находя взглядом фон Шеля среди остальных участников этой попойки, что сидел на софе у противоположной стены и задумчиво перебирал гитарные струны. Заметив Анатоля, он отложил гитару в сторону и медленно поднялся, сбрасывая руку девицы в алом бархатном платье, что хотела помешать ему сделать это.

— Граф, князь, — он коротко кивнул вошедшим. Анатоль тут же вдруг ударил его по лицу, словно дворового, разбивая перстнем губу фон Шелю, из которой тут же на белый мундир закапала кровь маленькими каплями. Он отступил на шаг назад от бледного Воронина, прижимая руку к губе, не осознав сразу из-за алкоголя, дурманящего голову, что только что произошло. В комнате вмиг воцарилась тишина, и несколько пар глаз устремились на них: кто-то удивленно, кто-то с явным опасением.

— Анатоль Михайлович…, — начал фон Шель, но Анатоль прервал его:

— Что за вольности, сударь! Я не давал вам разрешения обращаться ко мне по имени. Я никогда не даю его таким проходимцам и мерзавцам, как вы. И ежели вы не ответите мне, как подобает, то я еще прибавлю к этому списку и трусов.

— Позвольте! — начал фон Шель, принимая из рук подошедшего к нему товарища платок, которым тут же промокнул кровь. — Я не имею намерения драться с вами. Вы обязаны выслушать меня, ведь дело можно решить миром, коли вы хотите, чтобы ваша…

— Ни слова! — прошипел ему Анатоль. — Ни слова более! Тем более об этом вопросе!

Он хотел снова ударить кавалергарда, но тот уже был настороже и легко перехватил его руку, с силой сжал пальцы Анатоля.

— Воля ваша, раз вам так угодно лечь в землю! — проговорил насмешливо фон Шель, не отводя глаз от лица своего противника. — Быть может, тогда и дело решится скорее и всем на благо, коли вы поймете, что я не имею дурных мыслей, — Анатоль дернул руку на себя в надежде высвободить пальцы из хватки кавалергарда, но тот не позволил ему этого. — Быть может, это остудит вашу голову и заставит вас думать разумно.

— Подлец! — прошипел ему в лицо Анатоль, а потом грязно оскорбил его последними словами, совсем не дворянскими, заставив кавалергарда сравняться цветом лица с мундиром.

— Ну что ж, воля ваша, сударь. Вы явно желаете стать под дуло! Итак, дуэль. Завтра пополудни. За Волковской заставой. Пистолеты. Де Шарни, будьте любезны, mon ami, окажите мне честь стать моим секундантом. Итак, де Шарни встретится с вашим секундантом и обговорит остальные детали.

— Мой секундант здесь, — Анатоль отступил в сторону, предоставляя Сергею шагнуть ближе, чтобы обсудить намечающуюся на завтрашний день дуэль. По традиции обоим противникам было предложено примириться, на что фон Шель только коротко отрезал:

— Не я зачинал это дело, не мне приносить извинения!

Анатоль же делать этого не собирался. Прежде чем покинуть квартиру и притихших гостей, Сергей, верный своему слову, вызвал к барьеру фон Шеля. Он не желал откладывать это дело в долгий ящик и решил сразу же получить ответ.

— Помилуй Бог, чем я вам не угодил, князь? — улыбнулся холодно кавалергард, и Сергей невольно уважал его за эту выдержку, что сейчас показывал фон Шель.

— Вы просто не по нраву мне, — ответил Сергей. — Все в вас вызывает во мне презрение, а ваши поступки тем паче.

— Я принимаю ваш вызов, князь. Полагаю, что условия дуэли будут те же, только вот секундант…

— Я пришлю к вашему секунданту. Честь имею, — Сергей щелкнул каблуками и коротко кивнул фон Шелю, прощаясь.

Завтра, если Анатоль не переменит решения, этот человек уже будет мертв, не зря первый выстрел за Сергеем. А ежели Анатоль и вовсе будет убит рукой этого кавалергарда, Загорский с большим удовольствием пустит ему кровь за эту смерть. Но все же он хотел надеяться, что то, что он заметил в глазах фон Шеля — правда, и тот вовсе не горит желанием убить Воронина, и быть может, есть еще шанс уладить это дело только выстрелами и малой кровью, но не чьей-то жизнью.

Но не обошлось… Противники сошлись на небольшой лужайке за Волковской заставой. Светило солнце, стояла такая отрадная погода, что даже мысль о чем-то дурном в этот пригожий день казалась абсурдной. И Сергей, и Арсеньев до последнего надеялись на малокровный исход этой дуэли. Дистанция, заявленная фон Шелем (а он имел право выбрать ее при нанесенном оскорблении действием) — двадцать пять шагов, позволяла это.

В последний раз секунданты проверили пистолеты, а дуэлянты скинули мундиры, сняли запонки с рукавов рубах. Потом получили пистолеты из рук секундантов и заняли свои позиции напротив друг друга. Прозвучала команда де Шарни на первый выстрел, и фон Шель нажал на курок, даже не прицеливаясь. Несколько голосов слились в один возглас, когда Анатоль вдруг рухнул, как подкошенный на траву, прижимая ладонь к бедру.

— Merde! Merde! Это невозможно! — бросился к нему фон Шель со своей позиции одновременно с Сергеем и Арсеньевым, что быстро подбежали к Анатолю.

— Нет! Нет! — оттолкнул их руки Анатоль, а потом крикнул фон Шелю. — На позицию! У меня еще две минуты!

— Опомнись! — тряхнул его за локоть Сергей. — Ты истекаешь кровью. Позволь доктору перевязать тебя.

— Нет! Никаких перевязок! У меня две минуты. На позицию, фон Шель!

Всем пришлось снова занять свои места. Анатоль с трудом приподнялся и прицелился. Злость, бешеная злость на собственное бессилие растекалась по его венам. Ежели до этой минуты он думал о своих близких, о дочери, о своей жене, то сейчас им двигало только слепое желание убить. Любой ценой.

Выстрел, и фон Шель сначала пошатнулся, а потом упал, как подкошенный. К нему тут же бросился де Шарни, а потом поднял голову и взглянул на суетящихся вкруг Анатоля, ожидающего его знака с явным напряжением.

— Fini[539], — как только прозвучали эти слова, Воронин тут же откинулся на руки друзей, только сейчас ощущая безмерную слабость, что охватывало его тело, и пульсирующую боль, раздирающую его плоть.

Две минуты. Эти минуты принесли ему сатисфакцию, которой он так жаждал, но и отняли его жизнь, что утекала вместе с ярко-красной кровью из него сейчас, в соседнем салоне.

— О Господи! — Марина вдруг прижала ладони к лицу и разрыдалась в голос, не скрывая своих эмоций. — Зачем? Ну, зачем он пошел к фон Шелю? Зачем? Он ведь обещал мне! Обещал! Катиш! Бедная-бедная Катиш! Бедный Анатоль! О Господи!

Арсеньев тут же распорядился, чтобы принесли воды графине, а гостям что-нибудь покрепче, а после подошел к Марине и положил ей руку на плечо, успокаивая.

— Ну же, ну же! Не думайте о дурном. Не стоит, — он сам еле сдерживал слезы, прочитав в глазах Сергея еще тогда, на месте дуэли, некую обреченность. Кому не знать характер ранений, как не ему, боевому офицеру? Но тем не менее, Павлу очень хотелось верить, что это не так, Анатоль не может умереть, просто не может!

Он растерянно взял из руки Сергея бокал с бренди, что тот протянул ему, быстро опрокинул в себя в надежде, что алкоголь поправит расшатанные ныне нервы, но едва не поперхнулся от неожиданности, когда двери в очередной раз распахнулись, впуская внутрь доктора Арендта. Тот мельком кивнул мужчинам и Марине, что едва взглянула на него со своего места, уже почти усмирив свои слезы, и тотчас прошел в салон к раненому.

После его ухода собравшиеся в комнате погрузились в напряженное тягучее молчание. Только стук веток яблоневых деревьев сада подле дома об оконное стекло нарушал эту страшную тишину, еще больше усугубляя трагичность обстановки, да изредка звякал лед в бокалах с янтарной жидкостью.

Вскоре дверной звонок начал звонить, не умолкая. Весть о том, что граф Воронин ранен на дуэли, убив своего противника наповал, словно туман, медленно распространялась по столице. Все хотели побывать в особняке на Фонтанке: кто-то просто из любопытства, кто-то, движимый действительным беспокойством и опасением за здравие Анатоля. Марина совсем безучастно принимала карточки, передавая их тут же Арсеньеву или Сергею, что и принимали или отклоняли визиты за нее, сообщали о состоянии раненого, впрочем о котором сами мало, что пока могли сказать. Комната теперь то и дело наполнялась многочисленными посетителями, которые сменяли друг друга со временем.

В числе визитеров прибыл и доктор Мандт, придворный медик самого императора, сменивший недавно на этом посту доктора Арендта, а это могло означать только одно — государь уже в курсе событий, что имели место за Волковской заставой, и это не могло не вносить дополнительную тревогу в это ожидание беды, что сгустилось тучей над этими людьми в комнате. Нет, Сергей не беспокоился за себя, но в этой истории был замешан и Арсеньев, почти не имеющий никакой вины в этой дуэли, ведь он должен был быть секундантом последующей за ней, второй дуэли.

С ним приехал и капитан Шангин, флигель-адъютант Его Императорского Величества. Аккуратно ступая по паркету, чтобы каблуки сапог не так громко стучали в той напряженной тишине, нарушить которую редко кто из собравшихся в комнате решался, он прошелся в руке Марине, а потом направился к Сергею и Павлу, что стояли немного в стороне от других.

— Какие вести? Еще нет никаких? — Шангин вздохнул, запустив ладонь в волосы. — Ужасное происшествие, ужасное. Мы узнали только под вечер. Господа, государь очень гневается. Очень. Еще не стихла молва после дуэли поручика Лермонтова с де Барантом, а тут эта… Ох, худо будет всем участникам, худо. Что же было причиной этого поединка? Об этом гадает весь Петербург, и наша служба в том числе. Анатоль Михайлович не выезжал столько времени из-за траура, где и когда они успели заиметь ссору с кавалергардом? Карточный долг? Личное оскорбление? Что же? — он не получил ответа на свои вопросы от собеседников, да и не ждал их, прекрасно зная, что такие вещи мало кому открывают. Потом он немного помолчал и снова заговорил, обращаясь к Сергею. — Подписан приказ на ваш арест. Крепость до дня разбирательства. Сожалею. А вы, граф, пока под домашним арестом. Пока мало что известно о вашем участии в этом деле. Не исключено, что если будет доказана и ваша вина, пойдете под суд. Жаль, что вы в отставке — военные суды снисходительнее в этом вопросе.

— Павел Григорьевич не участник дуэли между Анатолем Михайловичем и фон Шелем. Прошу вас походайствовать за него, — Сергей быстро прервал возражения Арсеньева, а после продолжил. — Как вы полагаете, будет ли мне позволено остаться здесь до… до того, как …

— Думаю, да. Переговорите об этом с офицером, что едет сюда, чтобы осуществить ваш арест.

Так все и вышло. Сергей, предупрежденный о визите офицера своего полка, вышел в передние комнаты, чтобы никто из присутствующих, а особенно Марина, которой и так хватило горести на нынешний день, не увидел, как он отдает свою шпагу прибывшему. Загорский отправил своему генералу записку, прося позволения остаться у одра раненого друга, пока не решится ситуация, и тот пошел ему навстречу. Вместе со шпагой Сергея офицер получил и обещание явиться в крепость и отбыл тут же из особняка Ворониных. Получив эту возможность сказать последнее «Прости» своему другу, Сергей смог перевести дыхание.

Под вечер к собравшимся в комнате вышел доктора. Господин Арендт, слегка сгорбившись будто под тяжестью той вести, что он принес этим людям, ждавшим новостей о состоянии раненого, прошел сразу же к Марине, которая резко выпрямилась в кресле, заметив его движение, взял ее за руку.

— Крепитесь, графиня, крепитесь, — начал тихо доктор, и сердце Марины с размаху вдруг ухнуло куда-то в живот, закружилась резко голова. — Задета бедренная артерия. Ваш супруг потерял много крови, но не это вызывает во мне опасения. Мы остановили кровотечение, мой коллега превосходно справился с этим, но появилась опасность отмирания тканей… вероятнее всего, это некроз, а затем гангрена…

— Гангрена? — переспросила Марина, не понимая, что означают эти слова для нее. Зато мужчины поняли это: Арсеньев прикрыл глаза не в силах справляться более со своими эмоциями, а Сергей вздрогнул от той боли, что защемила сердце. Нельзя было сказать, что он не знал. Но услышать это от господина Арендта было окончательным приговором.

— Он умирает, графиня, — тихо сказал доктор Арендт, и все тут же, как по команде, отвели глаза от лица Марины, от которого вмиг отхлынули все краски. — Я не могу сказать достоверно, сколько времени он будет в сознании. Он сильный и здоровый мужчина, и быть может, будет жив еще около недели, может, меньше. Но исход все равно один. Я скажу вам, когда настанет пик, когда придет пора прощаться.

После этих страшных слов посетители потянулись медленно к выходу, покидая этот дом, чтобы вернуться завтра, и на следующий за ним день, и после, чтобы успеть попрощаться с человеком, которого они хорошо знали, уважали или попросту заискивали перед ним и его положением. Только Арсеньев и Загорский остались в доме — покинув эти стены сейчас, они рисковали не вернуться более, чтобы проститься с другом, ведь каждый из них был под отсрочкой ареста. Они-то и уговорили Марину подняться наверх и немного отдохнуть.

— Вам понадобятся еще силы, — убеждал ее Арсеньев. — Быть может, сон принесет еще и временный покой вашей душе.

Нет, хотелось ответить ему Марине. Покой мне принесет только одно утешение — прижаться к крепкой мужской груди, выплакать все слезы у него на груди, ведь только его руки могли принести ей этот временный покой, временное облегчение, помогли перенести эту страшную боль терзающую сердце. Но это было невозможно — меж ними была отныне такая пропасть, которую и, имея крылья, тяжело было бы перелететь. И она без возражений ушла в свою половину, предварительно распорядившись о покоях для гостей и доктора, что оставались в доме.

Марина думала, что сон не придет к ней, после всех этих слез, боли, нервного потрясения, что она испытала ныне, но ее тело решило за нее, и она беспробудно проспала до трех пополудни следующего дня. Она даже перепугалась, что все свершилось, пока она спала, послала узнать, и только заверения Тани, что барин еще жив, смогло успокоить ее.

Траур. Черное шелковое платье со слегка укороченными рукавами, что она носила по своему маленькому сыну. Отныне ей суждено надевать чернильно-черные одежды еще долго, ежели… ежели это случится. Марина не хотела думать об этом, тщательно лелея в душе тот покой, что пришел к ней после отдыха. Ведь впереди у нее еще было немало горестей.

Эти несколько дней, что последовали позднее, слились у Марины в один бесконечный, настолько они были похожи друг на друга. Приезжали и уезжали многочисленные посетители, прибывали фельдъегеря из дворца за последними вестями о состоянии здоровья раненого, ходили по комнате от окна к двери Сергей и Арсеньев, сменяя друг друга у постели Анатоля в соседнем салоне.

Марину же туда пускали только, когда он спал. Анатоль не хотел видеть ее, когда приходил в сознание, и это причиняло ей такую острую боль, что становилось тяжело дышать. Она не верила правдивым и искренним словам Арсеньева, который твердил ей, что это отнюдь не из-за каких-то личных чувств к ней. Просто Анатоль слишком горд и самолюбив, не хочет, чтобы она видела его состояние, его кровь и боль, его слабости. И это было истиной.

А еще Анатоль очень не хотел, чтобы она видела его слезы, которые он проливал, лежа на софе в этом салоне, осознавая, что сам и своими руками разрушил то, что начали они выстраивать вдвоем совсем недавно. Что разрушил жизнь своей сестры и фон Шеля. Он видел, что тот не желает этого поединка, как потом не желал стрелять в него. Быть может, написанное было всего лишь эмоциями, глупыми и безрассудными, просто выплеснутая на бумагу обида. А он пошел на поводу у своих демонов и одним махом разрушил несколько жизней…

Марина приходила к нему, когда он спал. Тихонько опускалась на колени подле софы и смотрела на него. В ее душе в единый клубок сплетались многочисленные эмоции: боль от предстоящей потери, гнев и обида на него за то, что он натворил. Иногда ей даже хотелось ударить его, закричать на него, и она еле сдерживала себя при этом, выпуская весь свой гнев наверху, в своей половине, протыкая ножом для бумаг диванные подушки. Этот совет дал ей Сергей, когда увидел, насколько она напряжена, насколько в ней бурлят эмоции.

— Моя милая, ты сойдешь так с ума, держа все в себе.

— Я хочу кого-нибудь прибить, — прошипела она, едва сдерживая слезы. — Хочу ударить сильно-сильно, чтобы потом долго болели руки.

— Так иди и разбей что-нибудь. В куски, на осколки, — он вдруг протянул руку и коснулся ее волос, убирая выбившуюся из прически прядь за ухо. А потом тут же убрал руку, словно обжегся об нее. — Я потом куплю то, что ты разрушишь. Так что иди и бей смело. Выпусти свой гнев, свою боль. Иначе я… мы потеряем тебя, как едва не потеряли Катерину Михайловну.

Это была истинная правда. На третий день сообщили Катиш, что уже почти полностью оправилась от болезни, и рвалась спуститься вниз к завтраку, чтобы переговорить с Анатолем прежде, чем он уйдет на службу (ей продолжали лгать, что в доме все идет обычным чередом). Марине ничего не оставалось, как открыть правду золовке, умолчав при этом, что ранение Анатоля смертельно, а его противник мертв.

Но Катиш вдруг сама поняла. Будто сердцем почувствовала, не иначе. Она вдруг выгнулась, словно ощутила дикую боль внутри тела, а потом заверещала, завизжала тихим визгом, упала на пол, выгибая спину.

— Николя! Николя! Николя! — повторяла она как заведенная, стуча ногами и руками по ковру, выгибая спину колесом, будто у нее падучая. Марина, перепуганная увиденным, закричала во весь голос, призывая к себе на помощь, жалея, что отказалась от помощи Сергея или не позвала с собой Жюли, что прибыла к ней в подмогу, бросив все домашние дела, этим утром.

Катиш влили большую дозу лаудановых капель и уложили в постель. Спустя несколько часов припадок повторился, и снова лауданум и покой, приставили к Катиш сиделку из домашней прислуги. Повторив эти манипуляции несколько раз, доктор Арендт обеспокоился душевным здоровьем барышни.

— Я не могу увеличить дозу капель. Она итак уже выше нормы для ее положения. Боюсь, как бы эти припадки не сохранились в будущем, как бы Катерина Михайловна не потеряла ясность рассудка.

Марина встретила этот вердикт совершенно безучастно, к своему стыду в дальнейшем. Ей казалось, что ее душа уже перешла тот наивысший предел, и уже совершенно безучастно принимала очередные удары судьбы. Но ей это только казалось…

К вечеру пятого дня, когда на землю тихо спустились сумерки, и в доме уже зажгли свечи, чтобы развеять эту мглу, доктор Арендт сообщил близким и друзьям, что время для прощания пришло, что лихорадка скоро достигнет своего пика, и тогда вполне вероятно, что раненый впадет в летаргию. Один за другим в комнату, где лежал Анатоль потянулись посетители, что выходили от него, не скрывая своих эмоций.

Принесли маленькую Элен, что подняли с постели, когда наступил ее черед. Она еще толком не проснулась, терла кулачками глаза. Потянулась к Анатолю, и ее положили ему на грудь. Она уткнулась ему лобиком в подбородок, попыталась было устроиться спать на нем, как когда-то ранее спала, придя утром в спальню родителей, но ей это не дали — раненому было тяжело это, оторвали от отца, вызвав громкий рев у девочки.

— Благословляю тебя, моя доченька, — Анатоль провел слабеющей рукой по ее волосам, наслаждаясь в последний раз ее детским запахом. — Будь счастлива, родная моя, радуй свою мама. А я буду смотреть за тобой с небес и радоваться тебе.

Он коснулся губами ее лобика и сделал знак, чтобы ее унесли, едва сдерживая рыдание, которое так и срывалось с губ, в отличие от суровой прежде немки-бонны, что плакала, не скрывая своих слез, унося из этой комнаты дитя, которое никогда более не увидит своего отца. А тихое «Bonne nuit, petite papa![540]», что сорвалось с губ Леночки, когда бонна уже перешагнула порог салона, вызвало у немки истерику, что продолжалась почти час.

Марина же скользнула к постели мужа почти бесшумно, опустилась на колени перед софой, прижалась щекой к его бурно вздымающейся груди.

— Мой дорогой, — прошептала она, и он раздвинул губы в улыбку, положил ладонь на ее голову, ласково поглаживая маленькое ушко жены.

— Мой ангел, — тихо проговорил он. — Мой дивный ангел…

Им ничего не хотелось говорить, только вот прикасаться друг другу и молчать, наслаждаясь этими последними моментами, что им были отведены судьбой. Она слушала стук его сердца и до дрожи в руках желала, чтобы оно билось и билось далее. Она готова была пообещать что угодно, лишь бы он остался жив, лишь бы Господь не забирал его у нее. Когда-то Марина мечтала, чтобы они не были вместе, но даже представить себе не могла, что разлучиться им придется вот так страшно.

— Мой ангел, прости меня, — прошептал Анатоль, уже не скрывая слез, что горячими дорожками побежали по его щекам. — Я подался своим слабостям, и вот как все вышло. Катиш… Прошу тебя, скажи сестре, что она ни в чем не виновата, чтоб не смела винить себя. И фон Шель… Пусть не винит его, он не хотел стрелять в меня. Но вот судьба в последний миг заставила его руку дрогнуть и направила пулю в мое тело. Пусть не винит. И пусть простит меня, если сможет. О Господи, какой же я дурак! Мы ведь могли обвенчать их и удалить их прочь от ушей и глаз света, это было единственное, о чем она просила. Дать им имения в Псковщине, подальше от Петербурга. Позволить им стать счастливыми, не взирая на мнения и суждения света. Я ведь мог бы! Но нет! Разве ж это дело для меня пустить в свою семью «офицерское дитя»! Презреть обычаи света! А я разрушил ее судьбу, ее жизнь. Ведь они оба любили друг друга, я ошибался. Он сказал мне об том перед дуэлью. Что самое главное счастье, что было в его жизни — это Катиш. Ты передашь ей, мой ангел? Я хочу, чтобы она знала, ведь они, судя по всему, поссорились перед тем.

— Я передам, — глухо ответила Марина, глотая собственные слезы, что струились по ее лицу, капали на одеяло, на рубаху Анатоля, на ее ладони у него на груди. — Я передам.

— Прости меня, милая, прости! Мы могли бы быть так счастливы, так безмерно счастливы…

Некоторое время они молчали, потом Анатоль шевельнулся, давая ей понять, что хочет, чтобы она взглянула на него. И она подняла на него свои дивные глаза, от которых у него всегда захватывало дух. Перехватило дыхание и сейчас. Анатоль поднял ладонь и провел пальцами по мокрому от слез лицу.

— Ты так красива… так красива, мой ангел! Когда-то я сказал тебе слова моего отца, помнишь? Он сказал мне: «Любовь чертовски странная штука. Она не выбирает, когда и к кому ей прийти, кого осчастливить, а кого принизить, заставить страдать. Дай Бог, чтобы, когда ты подрос, мой сын, ты был в числе тех редких персонажей, кого она возносит на небеса, а не тех, кого низвергает в ад», — он снова провел кончиками пальцев по ее скулам и произнес. — Творя свой собственный рай, я превратил твою жизнь в ад! Твою и жизнь Сергея. Теперь он навеки связан с этой глупенькой маленькой своей женой, а ты останешься одна из-за моей дурости. Прости меня. Прости за этот ад, что я сотворил для тебя! За этот ад на земле!

— Неправда! Неправда! — бурно возразила ему Марина, хватая его ладонь, поднося ее к губам. — Не скрою, бывали дни, когда я ненавидела тебя, когда мечтала разлучиться с тобой. Эти ссоры, скандалы, рукоприкладства, — Анатоль на этих словах поморщился от боли, не физической, с той она давно свыкся за эти дни. От сердечной, что разрывала его душу на части. — Но были дни, и их было гораздо больше, когда я была безмерно счастлива с тобой. И я говорю тебе как на духу нынче, что я ни о чем не жалею, ведь эти дни вполне способны перевесить те горести, что были в нашей жизни.

— Благодарю тебя, — тихо прошептал Анатоль.

Она склонилась над ним в последний раз, пристально глядя в его темные глаза, полные любви и тоски. Прикоснулась губами сначала его горячего лба, потом его пересохших губ, задержалась на них долгим нежным поцелуем.

— Не носи по мне траур более года, — прошептал он ей в губы. — Я хочу, чтобы твоя жизнь была полна красок, слышишь? Хочу, чтобы ты была счастлива!

Затем Марина прикоснулась лбом его лба, словно не в силах оторваться от него, и только, когда он слегка толкнул ее, давая понять, что не выдержит более этой муки расставания, оторвалась от него, как слепая, прошла к двери и покинула салон, не скрывая ни от кого своего горя, кинувшись в объятия Жюли, что ждала ее у дверей.

Но это было не последнее их свидание. Спустя пару часов, когда Марина уже выплакала все слезы и была напоена успокоительными каплями, к ней в комнату, где она ждала вестей с первого этажа, пришел дворецкий и сообщил, что прибыл стремянной из Завидово. Он привез с собой некую вещицу, что потерял барин прошлым летом и протянул ей на ладони тонкий золотой ободок. Марина взяла его дрожащими пальцами, не веря своим глазам, а потом вдруг сорвалась с места, бросилась вниз в салон, где лежал ее муж. По дороге она потеряла туфли, прическа ее пришла в беспорядок, но она не обратила ровным счетом никакого внимания на это. Пронеслась мимо растерянных визитеров, что по-прежнему были в комнате, смежной с салоном, мимо Арсеньевых, что взглянули на нее встревожено, отодвинула в сторону доктора, что стоял, склонившись над раненым.

Марина упала на колени перед софой, даже не ощущая боли в ногах от удара об пол, схватила руку Анатоля.

— Милый, мой дорогой! — позвала она, и он открыл глаза, вернувшись к ней из забытья, в которое провалился некоторое время назад. Он заметил, как она берет его правую ладонь и аккуратно и медленно надевает на его безымянный палец обручальное кольцо, как когда-то в церкви Аничкова дворца.

— Они отыскали его! — Анатоль поднял на нее глаза, сверкающие ныне каким-то лихорадочным блеском. — Отыскали! Теперь все будет хорошо, est-ce vrai? Я поправлюсь, и мы поедем с тобой в Европу. Париж, Вена, Карлсбад, Рим… Я покажу тебе такие места… Мы поедем на море… Вместе… Мы будем так счастливы…

— Да, конечно, — кивала ему Марина, прикасаясь губами к его широкой сильной ладони. — Мы обязательно поедем в Европу. Вместе. И мы будем обязательно счастливы…

Анатоль умер через пару часов, около полуночи, когда из распахнутых окон, у которых стояла Марина и смотрела на ночной Петербург, донесся тихий звон, оповещающий горожан о наступлении ночи. Эту весть ей принесли Арсеньевы, отводя глаза в сторону, не в силах сказать вслух эти страшные слова.

Но Марина поняла. Она знала, что ее муж был обречен, что ничто не могло спасти его, но не смогла вдруг сдержать крика, что рвался из самой глубины ее души. Она так закричала, что ее крик эхом разнесся по ближайшим улицам, заставляя дворника, сидевшего на крыльце своей сторожки, неистово перекреститься.

Так закричала, что Катиш, мирно спавшая тихим сном в постели, вдруг подскочила, перепугав сиделку, что дремала в кресле у ее постели, а потом упала обратно на подушки и заплакала, уткнувшись лицом в перины.

Так закричала, что услышала челядь, ужинавшая в «черной кухне», смолкла тут же, осознав, какие перемены вошли в их дом, дружно перекрестились, поминая барина, желая его душе покоя на небесах.

Так закричала, что Сергей, стоявший у дверей салона, где плачущий Федор, складывал руки барина на грудь, уже не поднимающуюся в тяжелом дыхании, уткнулся лицом в бархатные портьеры, закусив плотную ткань зубами. Этот крик отозвался такой острой болью в его душе, что стало трудно дышать, твердый комок прочно перекрыл дыхательные пути в горле. Его горе усилилось нынче во сто крат тем горем, что он услышал в этом вопле, и он едва стоял на ногах от тяжести, что навалилась на плечи.

А потом он все же сумел оторваться от косяка, прошел вглубь комнаты, где на софе лежал его друг. Вернее, тело его друга, ведь ему не хотелось думать, что это конец, что Анатоля более нет. Уж лучше думать, что он где-то тут рядом, невидимый стоит подле и наблюдает за ним.

Сергей склонился над Анатолем, в последний раз вглядываясь в его черты. В последний раз, ибо знал, что более у него не будет шансов попрощаться с ним, ведь Загорскому было суждено отныне провести дни в заключении, ожидая суда и решения своей участи.

— Прости меня, — вспомнились слова Анатоля, будто донеслись из того мига, когда друзья прощались. — Я был слеп и глух, я не должен был поступать так, как поступал. Я разрушил твою жизнь.

— Нет, — покачал тогда головой Сергей. — Мы сами ответственны за свои жизни, сами их разрушаем. Твоей вины в том, что случилось в моей жизни, нет.

— Это я упросил о ссылке для тебя, — прошептал Анатоль. — Я виноват в том, что ты попал на Кавказ. Я думал, что тебя отправят в деревню и только. Прости меня.

— Я знаю это давно. И давно простил тебе все, что ты совершил, mon ami.

— Благодарю, — сжал ладонь Сергея удивленный услышанным Анатоль, зная, что тот действительно простил ему все прегрешения перед ним. И так ему было отрадно снова услышать это тихое «Mon ami» из уст Сергея.

— Обещай мне! — он уже едва находил силы, чтобы говорить, но все же сделал эту попытку. — Обещай мне, что позаботишься о них. Станешь отцом для Элен. Тем, что должен был быть. Нет, возражай мне! Обещай же! И обещай, что не оставишь Ее. Я знаю, что ты будешь всегда рядом с ней, но все же… Обещай!

Сергей коснулся губами уже холодного лба Анатоля, едва сдерживая слезы, что навернулись на глаза в это миг.

— Прощай, mon ami. Спи покойно, я позабочусь обо всем, — прошептал он. А потом развернулся и быстро вышел из салона, миновал длинную анфиладу комнат и вышел во двор, где распорядился подать ему коня. Взяв в руки поводья, он в последний раз оглянулся на окна второго этажа, где сейчас должно быть приводили в чувство Марину. Господи, дай ей сил пережить эту горесть, ибо я не волен ныне быть рядом с ней, взмолился он и легко взлетел в седло, с трудом сглатывая ту горечь, что вдруг образовалась во рту. Он не знал, когда ему отныне доведется увидеть ее. Он оставлял ее помимо своей воли одну под ударами судьбы, и это причиняло ему такую боль ныне, что она даже не мог думать об том спокойно. Оставалось только надеяться, что ему удастся вывести из-под удара Арсеньева, а уж тот непременно позаботиться от Марине сейчас, когда ей так необходима поддержка.

Сергей не стал оборачиваться снова на особняк, что стоял сейчас погруженный в темноту, словно в горе, что вошло в него ныне, а направил коня прочь за ворота. Сейчас он поедет к себе в особняк, где переменит платье на свежее, попрощается с дедом и женой, а далее отправится в крепость, чтобы дождаться там наказания за эту нелепую трагическую авантюру.

L'orage approche[541], он чувствовал это, ведь это еще был не конец. И он достойно встретит ее лицом к лицу. Ведь la fortune et l'humeur gouvernent le monde[542], и ему ныне не оставалось ничего иного, как надеяться на то, что судьба улыбнется ему вновь, как улыбалась ранее. Только на это. Другого ныне было не дано…