В тебе моя жизнь...

Глава 38

Анатоль прислонился лбом к холодному стеклу небольшого окошка кареты, стараясь успокоить собственные нервы. Его колотило, словно в ознобе, он не знал, что ждет его при этой встрече. Короткая записка от Загорского, скупая на какие-либо эмоции, в отличие от первого письма, посланного из Пятигорска, приглашала его на ужин к месье Талону. Но Анатоль решил переиграть предполагаемый сценарий и выяснить все с Загорским почти с глазу на глаз. Потому и ехал сейчас в фехтовальную студию monsieur Charles. Именно там, как он помнил, они любили встречаться своим небольшим кружком, оттачивая свое мастерство.

Как он сможет взглянуть Сержу в глаза? Серж… Одно лишь это имя вызывало у него в душе спутанный клубок чувств и эмоций: ненависть и злость, обида и вина, сожаление и раскаяние. Наверняка, Загорский уже знает о том, что Анатоль венчан с Мариной. Что он чувствует сейчас? Проклинает ли он Анатоля, как он сам проклинал друга три года назад? То чувство некоей справедливости, что он лелеял в себе все эти последние годы, куда-то испарилось в эти минуты перед встречей с Загорским, и теперь его душу глодали сожаление и вина. Он закрыл глаза и, откинувшись назад, на спинку сидения, вспомнил свое возвращение в Завидово несколько дней назад.

Анатоль приехал спустя два дня, как Марине принесли известие о том, что Сергей жив. Он, словно комета, пронесся по всему дому, спрашивая каждого из комнатных, кто встречался на его пути, где сейчас барыня. То, что они путались в своих ответах, либо вообще не могли дать его, доводило Воронина до бешенства и заставляло его сердце замирать от ужаса. «Неужели?», — птицей билась в его голове только одна мысль, но он упорно гнал ее от себя прочь.

Но Марина не вышла его встречать, не было обычного приветствия в передней Леночки, и Анатоль понимал, что та весть, что застала его на половине пути из Пензы, не может не отразиться на их будущем. На его будущем.

Он толкнул двери в половину жены, но Марины не было и там. Только Агнешка разбирала белье, откладывая часть в починку.

— Где моя жена? — спросил Анатоль, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее.

— В зимовым садзе яна, — ответила Агнешка, отводя глаза в сторону, но он успел заметить, как они так и сверкнули на него.

Внезапно Анатоль почувствовал злость на няньку Марины. Старая ведьма! Не помогай она тогда Марине, не произошло бы многое. Как она смеет сейчас так вести себя, словно ровня ему, а не крепостная! Не будь Марина так привязана к ней, то он давно бы убрал ее из дома. Этот ее говор… Ребенок и так уже начинает применять в своей речи не только французские слова, но некоторые мужицкие словечки.

Марина действительно была в зимнем саду. Сидела, забравшись с ногами с плетеное кресло, словно маленькая девочка, подоткнув подол платья под ступни. Ее домашние туфли лежали на полу, рядом с креслом, на коленях — открытая книга, позабытая хозяйкой, которая, не отрывая взгляда, смотрела сквозь оконное стекло французского окна на речку внизу холма да на леса за ней. Как она похудела, с неудовольствием отметил про себя Анатоль, скулы теперь так резко обозначены. Под глазами темные тени, словно она перенесла недавно болезнь. Или горе, пришла тут же в голову мысль, больно уколов в самое сердце.

Марина вдруг краем глаза заметила, что он стоит в дверях, и вздрогнула от неожиданности. Книга упала с ее колен, громко стукнувшись об пол.

— Я не ожидала вас так рано, — растерянно проговорила она и, заметив, как Анатоль поморщился, осеклась. Поднялась с кресла, найдя ногами скинутые домашние туфли, поправила платье.

— Где Леночка? — спросил он, подходя к жене и беря ее за плечи, заставляя прервать ее судорожные попытки привести себя в надлежащий вид. Марина замерла, словно испуганная газель, в его руках.

— В детской, спит, — тихо ответила она, отводя в сторону взгляд. Это движение привело Анатоля в отчаянье. Он снова был между ними. Как и тогда, в самом начале. Словно и не было меж ними тех лет, что они провели бок о бок, тех радостных семейных событий, их маленького мирка…

Анатоль притянул к себе жену и крепко обнял, уткнувшись носом в узел ее волос. Как же так, Господи? Неужели ты позволишь, чтобы он сейчас потерял все, что ему так дорого в этой жизни? Потерял ее, свою жену? Хотя свою ли…

Перед его глазами вдруг возникла собственная рука, бросающая скомканное письмо Сержа в огонь. Именно из него Анатоль узнал о том, что венчание действительно состоялось, ведь в нем Сергей просил прощения за все, что случилось, взывал к его милосердию и благоразумию. Он думал, что никто и никогда не узнает правду об этом браке, что сможет всегда держать ее в неведении в отношении законности ее первого венчания. Но сейчас вернулся Серж. А значит, конец всем тайнам. Конец его браку.

— Моя! Моя! Моя жена! Моя! — билось у него в голове. Он никогда и ни за что не отдаст ее Загорскому, даже если придется пойти на еще больший обман и предательство. Он не забыл тех слов, что сказала тогда старая цыганка в саду Киреевки. «Она — судьба твоя, дорогой. Будет с тобой рядом до конца твоих дней», — именно эти слова он так часто вспоминал, когда совесть принималась донимать его душу редкими бессонными ночами. Марина была предназначена ему самой судьбой, и тот, кто попытался нарушить ее волю, был жестоко наказан.

Анатоль провел в Завидово два дня, которые выгадал своей безумной скачкой и днем, и ночью из Пензы, боясь найти по возвращении пустой дом. Все это время он чувствовал, как далека от него Марина. Она была задумчива и тиха, как никогда ранее, погас огонек в ее глазах, смолк ее счастливый смех. И хотя внешне она старалась выглядеть, как прежде — заботливой и внимательной супругой, он видел, что мысленно она не с ним, а снова там, в своем прошлом, с другим.

Это причиняло такую сильную боль, что Анатоль еле дышал. Он видел, с каким выражением лица Марина смотрит за их возней с Леночкой на ковре в детской, как вздрагивает каждый раз, когда дочь звонко выкрикивает: «Папа, папа!». Эти годы так и не смогли стереть из памяти его жены другого мужчину, несмотря на все усилия, что приложил Анатоль к тому, чтобы их брак считали самым образцовым в Петербурге. От осознания этого ему хотелось плакать, на сердце камнем лежала такая тоска, что хотелось выть.

В последний вечер перед отъездом в столицу Анатоль сидел в детской у постели Леночки и ждал, пока они совсем провалится в глубины крепкого детского сна, поглаживая ее по мягким локонам, прогнав всех нянек прочь. Он собирал эти сладкие его сердцу мгновения, словно драгоценные камни в кошель, чтобы насладиться их блеском, когда он будет так далеко от своих девочек — жены и дочери.

Он поправил одеяльце, укрывая плечико Леночки, погладил в последний раз ее голову. Она уже спала, засунув пальчик в рот, словно соску, провалилась в страну грез. Он никогда и никому ее не отдаст, вдруг решил Анатоль и резко поднялся со своего места у постели дочери. Она его дочь по праву рождения, а Марина его жена. И так все и останется!

Он пошел на половину жены и встал в дверях, наблюдая, как Дуняша разбирает Маринины локоны, причесывает это роскошное золото щеткой. Марина его и ничья больше! Да, сейчас в ее душе опять смятение, но это пройдет. Он заставит ее забыть обо всем своей любовью, лаской, заботой. Как это уже было прежде.

Анатоль подошел и взял из рук Дуняши щетку для волос.

— Можешь быть свободна. Я сам послужу барыне, — приказал он горничной, и та, сделав небольшой книксен, быстро вышла из комнаты, оставив супругов наедине. Он взглянул на Марину в отражение зеркала, перед которым она сидела, и заметил, что она внимательно наблюдает за ним.

— Ты так задумчива в последние дни, — аккуратно начал Анатоль, проведя по пряди волос щеткой. — Это связано с ним?

— Вы желаете поговорить об этом? — удивленно спросила Марина.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Анатоль. — Я твой супруг, меж нами не должно быть никаких секретов. Я же вижу, что тебя прямо-таки гложет эта весть. Ты вся исстрадалась, исхудала… как прежде, — Марина молчала, поэтому смолк и он. Некоторое время он расчесывал ее волосы, а потом вдруг решился сказать ей то, что долго обдумывал все эти два дня. При этом ненавидя себя, как никогда ранее. — Знаешь, как Сержу удалось бежать? Вижу по твоему взгляду, что нет. Видимо, Арсеньев не открыл тебе этого, хотя уверен, что Серж написал и ему об этом. Ему бы никогда не удалось это sans l'aide de personne[270]. Была там одна черкешенка, — он почувствовал, как замерла под его руками Марина, но тем не менее продолжал с резким смешком, прекрасно понимая, какую боль причиняет ей сейчас. — Les femmes[271]… Он всегда легко кружил им головы.

Анатоль отложил в сторону щетку для волос, присел на корточки рядом со стулом Марины и, развернув ее к себе лицом, взял ее руки в свои ладони.

— Неужели ты не понимаешь, он всегда останется тем Сержем Загорским, которого знал свет? Циничным, равнодушным, безразличным ко всему и вся. Игрок, волокита, бретер. То, о чем ты рассказал мне тогда о том, как он поступил тогда с тобой… Я не знаю, насколько бездушным надо быть, чтобы пойти на такое, чтобы добиться расположения юной девы! — он поднес ее руки к своему лицу, прижался к ним щекой. — Я люблю тебя, моя милая! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, чтобы была счастлива Леночка. Вы двое — все для меня!

Марина отняла одну руку из его ладоней и нежно провела по его волосам. Она смотрела на него с каким-то странным выражением в глазах.

— Я твоя жена, Анатоль. Разве что-то может это изменить? — проговорила тихо она.

О, если бы ты знала, если б знала, мелькнуло в голове Анатоля, но вслух он произнес лишь одно:

— Раз так, я прошу тебя никогда не принимать Загорского в моем доме без моего присутствия. Я понимаю, что это противоречит правилам хорошего тона, но таково мое желание. Я не хочу, чтобы ты с ним вообще имела какие-либо контакты, но не в моих силах сделать так — в свете вы все равно повстречаетесь. Всего лишь прошу свести их к минимуму, положенному для того, чтобы поддерживать знакомство. Tu es ma femme, et il est mon ami d'enfance[272]…

Позднее, когда супруги уже лежали в постели (он ни на чем не настаивал эти две ночи, боясь спугнуть ее, как тогда, в самом начале их брака), Анатоль приподнялся на локте и провел ладонью по изгибу ее тела, чувствуя тепло сквозь тонкую ткань сорочки.

— Леночке уже два года, — тихо сказал он, и Марина напряглась, каким-то шестым чувством угадывая его следующую реплику. — Я думаю, нам уже пора подумать о наследнике.

— Да, конечно, — согласилась с ним тихо жена, и он откинулся на подушки довольный собой.

Ребенок! Как он не подумал об этом ранее? Он привяжет ее к себе их общим дитем. Это будет гораздо прочнее всех тех призрачных уз, что сейчас держали их вместе. Марина никогда не оставит своего ребенка, а по законам российской империи он в праве не отдавать ей детей, рожденных в их браке, даже Леночку. Если уж дело дойдет до того, то он пустит в ход этот последний козырь. И она непременно останется с ним. Пусть даже против своей воли…

Карета внезапно остановилась перед домом, где располагалась студия monsieur Charles, и Анатоль вернулся из своих мыслей обратно на грешную землю. Еще на подходе к зале, сквозь закрытые двери он услышал смех своих друзей, и это заставило его сердце пуститься вскачь. Немного помедлив на входе, Анатоль все же распахнул створки и ступил в студию. Они оба были там — Сергей и Павел, один застегивал защитный жилет, другой что-то рассказывал о своей поездке по Европе, часто жестикулируя руками. И оба же резко повернулись к нему, прерывая дружескую беседу, в момент стирая улыбки с лиц.

О Боже, чуть было не сорвалось с языка Анатоля, едва он увидел лицо Сергея. Но заметив, что его друг внимательно наблюдает за его реакцией, тут же сдержал свои эмоции и просто шагнул к ним.

— Серж! Как я рад видеть тебя в добром здравии! — Анатоль хотел было обнять друга, но тот протянул ему руку для рукопожатия, при этом поворачиваясь к нему боком, чтобы тот не смог более приблизиться к нему.

— Здравствуй, Анатоль, — коротко ответил Загорский. Его глаза смотрели с таким холодком, что у Анатоля невольно дрожь побежала по телу. После их приветствия в зале воцарилось молчание. Анатоль не знал, что сказать сейчас, а Загорский даже не пытался поддерживать беседу. Арсеньев же выглядел так, словно он хотел оказаться сейчас где угодно только не здесь наедине с ними.

Анатоль отвернулся от них и прошел до канапе, на котором уже лежали скинутые его друзьями фрак, мундир и жилеты, и стал расстегивать мундир.

— Я так давно не был здесь, — начал он как можно более беспечно, словно не замечая того напряжения, которое с каждой минутой разливалось в воздухе. — Наверное, последний раз год назад. Все стало совсем не так здесь, когда вас с Paul’ем не было. Не было достойных соперников.

— Отрадно, что ты считаешь меня достойным соперником, — усмехнулся за его спиной уголком рта Загорский. — Рапиры или сабли?

— Сабли, — скидывая жилет, принял решение Анатоль и, поворачиваясь, едва успел поймать кинутое ему Сержем в тот же миг оружие.

Они заняли позиции в центре зала, настороженно оглядывая друг друга, словно оценивая произошедшие за последние годы перемены в каждом из них. Анатоль заметил, что плечи Загорского раздались еще больше, руки стали сильнее. Тяжелый противник! Он и тогда был гораздо тренированнее, чем Анатоль, теперь же ему и вовсе будет легче. Анатоль в отличие от своего соперника совсем забросил тренировки, погрузившись полностью в службу и светскую жизнь.

Воронин не стал раздумывать и быстро сделал выпад, проверяя, не снизился ли уровень владения холодным оружием у Загорского за эти годы. Ведь все это время он не мог использовать свои навыки.

Но тот одним движением отбил его, не делая, впрочем, ни малейшей попытки атаковать своего противника, предоставляя ему подобную возможность.

— Прости меня, — вдруг вырвалось у Анатоля. — Я не хотел, чтобы вот так все вышло. Я прочитал твое письмо только после Рождества, когда уже все было сделано.

Сергей отбил отведением его рубящий удар, которым Анатоль намеревался закончить бой, якобы раня его в правое предплечье, и спросил:

— И где оно сейчас?

Анатоль не смог, видимо, скрыть правду во взгляде, столь неожиданным для него был этот вопрос. Глаза Загорского стали темно-серыми, заметив вину промелькнувшую на лице противника по бою, и он вдруг перешел из защиты, в которой до этого вел их поединок в нападение, то и дело перемежая удары — рубящий, колящий, снова рубящий и опять…

Анатоль едва успевал отбивать их, чувствуя, как заныла уставшая рука, державшая саблю. Да, давно он не тренировался, очень давно. Он быстро перемещался по площадке, не подпуская к себе близко противника, но вскоре совсем выдохся и стал пропускать легкие уколы, не останавливающие, впрочем, их дуэли. Получив еще несколько таких уколов, Анатоль понял, что Загорский намеренно сейчас гоняет его по зале, дразнит, выматывая его силы. Это понимание разозлило его. Он вспомнил, что в большинстве случаев неизменно уступал Сержу в их тренировочных боях.

— Talent, talent inné![273] — отзывался о Загорском monsieur Charles, владелец школы фехтования, предоставлявший им залу для их тренировок, и это отнюдь не было лестью.

— Я понимаю, ты злишься, — задыхаясь, начал говорить Анатоль, едва успевая уворачиваться от ударов, так и сыплющихся на него, казалось, со всех сторон. Его рубашка была мокрая от пота, мышцы словно окаменели от неимоверного напряжения. Он уже не отбивал атаки, потому как знал, что малейший удар по сабле, и он потеряет ее, не в силах более удерживать в уставшей руке. — Но пойми… это было… предопределенно. Не в нашей воле… было помешать. Здесь нет… ничьей вины. Так … сложилось!

— Так сложилось? Так сложилось?! — Загорский вдруг снова переместился вбок, и Анатолю пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы увернуться от очередного укола в левую руку. Но он не успел, затупленный кончик сабли все же скользнул по предплечью. — Почему Донцев служит до сих пор в гарнизоне Ревеля, хотя его мать серьезно больна? Неужели все его прошения, которые он уже отсылает самому государю, не доходят в Петербург? И где второй свидетель моего венчания? Где Кулагин? Его служба никогда не вызывала нареканий у генерала, но сейчас он в Томске по высшему распоряжению. И это все чья воля? Чья? Не твоя ли, мой милый всемогущий Анатоль Михайлович?

Загорский, казалось, ничуть не устал. Он даже ни разу не сбился в дыхании во время своей речи, которую так запальчиво произносил сейчас, нанося резкие и частые уколы и несильные рубящие удары. Анатоль уже настолько устал, что не успел уворачиваться от него.

— Assez! Assez, monsieurs![274] — крикнул откуда-то издалека monsieur Charles, наблюдавший за их боем из дверей.

— Серж, прекрати! — присоединился к его голосу выкрик Арсеньева с тревогой в глазах, заметивший, как растет слепая ярость в Загорском. — Остановись!

Анатоль вскинул саблю и невольно отбил очередной удар. Это движение отдалось чуть ли не во всей руке до самого плеча, пальцы невольно разжались, и оружие выпало из его рук. Он хотел тут же увернуться, но не рассчитал траекторию, запутался в ногах и упал на спину. Загорский тут же остановился, переводя дыхание. Затем двинулся к Анатолю и подал ему руку, помогая ему подняться на ноги.

— Ты можешь обвинять меня во всех моих прегрешениях, и я не буду отрицать их, ибо признаю свою вину в содеянном, — сказал ему Анатоль, принимая помощь. Он злился на себя за поражение и свое нелепое, по его мнению, падению на паркет залы, злился на Загорского, что тот по-прежнему ловок и грациозен, что тот по-прежнему лучше и впереди него во всем, даже в предпочтениях жены Анатоля. — Но она сама стремилась к этому замужеству, сама приблизила дату венчания. Voilà tout[275].

Загорский тут же разжал пальцы и бросил саблю на пол. В следующий миг его пальцы сжались в кулак, и он с силой ударил Анатоля в лицо. Тот не ожидал ничего подобного, посему не смог уклониться от этого удара. За ним последовал следующий удар, от которого рот Анатоля тут же наполнился горячей соленой жидкостью. После третьего удара, разбивающего Воронину нос в кровь, Загорский разжал пальцы и отпустил, почти отшвырнул от себя своего противника, направился к канапе, на котором лежали его вещи, потирая разбитые костяшки пальцев.

Анатоль, не веря в происходящее, дотронулся до своего лица и заметил на них кровь.

— Vous êtes fou! Qu'avez-vous fait avec mon visage?[276] Мне же завтра на службу… Это так… по-мужицки! — крикнул он сбивчиво в спину Загорскому, который уже надевал на плечи мундир.

— Êtes-vous bien[277]? — подошел к нему растерянный Арсеньев, подавая платок утереть с лица кровь.

— Нет, я не в порядке! — зло ответил Анатоль и вырвал из рук друга тряпицу. — Твой друг — fou à lier![278] Совсем стал мужиком, пока был там!

— Я понимаю твои эмоции, но советую пока ничего не говорить, пока не произнесено лишнее, — Арсеньев с участием взглянул на Анатоля, вытирающего аккуратно лицо. — Тебе не следовало provoquer[279] Сержа. Только не сейчас.

Он посмотрел в спину Загорскому, выходящему из студии в этот момент, и вздохнул. Господи, дай им всем мудрость и терпение, чтобы с достоинством, присущим их рангу и положению, выйти из всей этой ситуации!

— Иди же за ним, — кивнул в сторону двери Анатоль. — Сам понимаешь, сегодня я к monsieur Talon не ходок. Все, что мне сейчас нужно — бутылка вина да лед к лицу. Иди же!

— Нам всем нужно время, — сказал Арсеньев уже на пороге. — Я уверен, что со временем все забудется, все эмоции улягутся. А пока, быть может, вам не стоит пока пересекаться с Сержем.

Арсеньев нашел Сергея уже в карете, где тот сидел, задумчиво глядя в окно на проходящих мимо прохожих и проезжающие экипажи, потирая свои длинные пальцы друг о друга. Павел уселся рядом с ним и стукнул тростью в потолок кареты, подавая сигнал, чтобы кучер трогал к ресторации.

— Ужасно, — покачал головой после недолгого молчания Арсеньев.

— Ты о чем речь ведешь? — спросил Загорский, не поворачивая головы от окна, в котором мелькнуло личико хорошенькой горничной, спешащей по делам госпожи. Она улыбнулась призывно привлекательному мужчине в карете, и Сергей подмигнул ей. Интересно, также бы она улыбалась, если бы видела правую сторону его лица?

— Обо всей этой ситуасьон. Так все… неприятно. Зачем ты бил его?

— Не сдержался, — усмехнулся Загорский. — Даже не буду говорить, что это было мне не по душе. Видимо, Анатоль прав — эти годы на Кавказе сделали меня диким.

— Что ты намерен делать? — спросил, предпочтя проигнорировать его последнюю реплику, Арсеньев. Загорский отвернул свой взгляд от окна кареты и улыбнулся другу.

— Для начала хорошо поужинать, — карета меж тем остановилась, и Арсеньев понял, что они прибыли. — А затем — qui vivra verra[280].

В ресторации их появление было вызвано любопытными взглядами, приветственными восклицаниями. Пока они шли к своему кабинету вслед мажордомом ресторации, Загорскому пришлось остановиться чуть ли не у каждого стола, выслушать не одну речь, полную радостных пожеланий и заверений. Все хотели убедиться, что неожиданно воскресший из мертвых внук старого князя Загорского по-прежнему в здравом уме и теле, несмотря на все те сплетни, что принялись ходить по Петербургу при известии о его возвращении.

Наконец друзья остались одни в тишине кабинета, открыли бутылку вина.

— Ты снова в центре внимания, — улыбнулся Арсеньев, разливая вино по бокалам. Они отпустили прочь официанта, не желая иметь посторонние уши в комнате. — Как раньше.

— Представляю, как сегодня будут со смаком переносить из гостиной в гостиную, из салона в салон, что князь Загорский — monstre[281] отныне.

— Прекрати, ты словно девица, ожидающая комплиментов от своего кавалера, — отмахнулся от него Арсеньев. — Да, согласен, ты не выглядишь теперь, как ранее, но ты все так же пригож лицом. Этот небольшой défaut[282] ничуть не портит тебя, а наоборот — придает тебе мужественности. Вот увидишь, теперь девицы снова будут от тебя без ума, но теперь уже вдвойне.

— Pour la beauté[283], — поднял бокал Загорский и вдруг побледнел под воздействием вихря картинок из прошлого, что пронеслись перед глазами в этот миг. Ведь одно только упоминание о красоте вызывало в его голове лишь один женский облик.

Арсеньев не мог не заметить этого, но ничего не сказал, только глотнул ароматного вина из бокала. Только когда принесли закуски — великолепный страсбургский пирог, ветчину и сыр с мягкими булками, продолжил беседу:

— Ты сегодня был во дворце. Что решили с тобой?

— Перевод в Преображенский полк, повышение в звании и еще одна именная сабля с золотыми ножнами. Теперь уже с надписью «За мужество», — ответил Загорский, приступая к закускам. Он выглядел таким спокойным при этих словах, что Арсеньев поразился.

— Ты так говоришь, словно каждый день император вручает тебе именную саблю!

— Ты же знаешь, мне не нужны награды сейчас. Я бы все сам отдал бы, лишь бы прошлых трех лет не было в моей жизни. Но это, увы, невозможно.

Друзья помолчали, а затем Павел спросил:

— Ты остаешься в Петербурге?

— Не знаю, — пожал плечами Сергей. — Пока я в бессрочном отпуске для поправления здоровья. Быть может, уеду в деревню, а может, и останусь в столице. Что толку в переездах? От себя не убежать, куда бы я не двинулся.

— Я не знаю, как тебе сказать об этом, — замялся вначале Арсеньев, но, тем не менее, продолжил. — Я обещал своей жене, что обязательно передам эту просьбу. К ней писала Марина. Она хочет увидеть тебя, поговорить с тобой. Ты можешь поехать со мной завтра в Киреевку. Она заедет к нам в имение по пути в Петербург.

Загорский ничего не ответил, лишь откинулся назад и прикрыл глаза. Увидеть ее. И не так, в свете, при большом скоплении людей, которые зная, как он преследовал ее до своего отъезда на Кавказ, будут следить за их встречей во все глаза. Наедине, только он и она. И он сможет задать свой главный вопрос, который мучает его со дня его возвращения. Какой соблазн!

— Вам необходимо встретиться, чтобы определиться, как вам поступить далее. Она по-прежнему твоя жена, и этого никому не отнять. Я думаю, и у тебя к ней есть вопросы. Например, как ей голову пришло осуществить эту аферу с приходской книгой, — напомнил Арсеньев.

— Ты прав, мне нужно увидеть ее, — решился Загорский. — Но ты ошибаешься — это дело с записями не ее рук.

— Я же тебе говорил, дьяк хорошо запомнил некоторые детали ее внешности: молодая, невысокого роста, светлые волосы. Кому еще быть, как не ей? — раздраженно возразил ему Арсеньев. — Я понимаю, твое нежелание поверить в это. Но факты, мой дорогой друг, les faits sont tenaces[284].

— Ты не прав, мой друг, — в тон ему ответил Загорский. — Да, она вполне могла бы совершить эту аферу, как ты выразился, и разыграть перед вами сей спектакль с заламыванием рук, строя из себя невинную жертву. Но подумай сам — зачем Анатолю убирать свидетелей венчания подальше от Петербурга, зачем утаивать от нее правду? Так что ты не прав, Paul, это не она.

Уже у дома Арсеньева, когда карета развозила друзей после совместного ужина в ресторации, Загорский медленно проговорил, прощаясь с Арсеньевым:

— Я поеду с тобой в Киреевку. Ты выезжаешь завтра?

— Да, поутру, — кивнул тот, и Загорский поморщился:

— Давай перенесем отъезд на послеполуденный час. Боюсь, что не смогу так рано присоединиться к тебе в твоем путешествии.

— Ты сейчас…? — Арсеньев не договорил, но оба друга знали, что он хочет спросить — едет ли сейчас Загорский к m-m Delice.

— Хочешь составить мне компанию? — приподнял правый уголок рта в ухмылке Загорский. Арсеньев улыбнулся ему в ответ и покачал головой.

— Ты же знаешь, я давно уже пас в таких забавах. Мне больше по душе тихое семейное счастье.

Да, думал Загорский, когда карета отъезжала со двора особняка Арсеньевых. Я прекрасно понимаю тебя. Я бы тоже сейчас с удовольствием предпочел бы тихие семейные радости дому m-m Delice. Но злая рука Провидения лишила меня этой возможности, украла мое счастье, и теперь мне не остается ничего иного…

Едва Загорский переступил порог комнаты, куда проводил его высокий и крепкий дворецкий, как к нему навстречу шагнула женская фигура в ярком платье цвета бордо.

— О, c'est vraiment vous! J'étais tellement heureux de recevoir votre lettre, — сказала ему m-m Delice. Она сложила веер и провела им по правой щеке Загорского. — Keepsake de montagnardes sauvage?[285]

Загорский увернулся от ее веера, отвел руку немного раздраженно.

— Tout est prêt, j'espère?[286] — проговорил он медленно. M-m Delice медленно кивнула в ответ, а затем сказала:

— Oui, bien sûr. Seulement, il m'a coûté très cher[287].

— Vous savez, je paye à compte entièrement[288], — ответил ей Загорский, и та кивнула дворецкому, что тотчас возник за его спиной и попросил следовать за ним. Сергей поклонился хозяйке дома и пошел вслед слуге, который направился наверх, на второй этаж, где располагались многочисленные спальни. По пути он уловил звуки музыки, женский и мужской смех, звон бокалов, но не стал задерживаться. Он не хотел сейчас никакой компании, даже игра в карты или кости не привлекала его нынче. Только спокойствие и уединенность.

Дворецкий остановился у одной из дверей и открыл ее. Сергей раздвинул портьеры и прошел в спальню. Там, у окна на небольшой кушетке полулежала молодая светловолосая девушка. Она с тоской смотрела в окно на проезжающие мимо дома экипажи. При виде Сергея она поднялась со своего места и присела в неглубоком книксене.

— Bonsoir, prince[289], — произнесла она, но он прервал ее, подняв руку.

— По-русски, прошу тебя, — произнес он и направился к ней. Он обхватил пальцами ее подбородок и поднял его верх, заставляя ее взглянуть в глаза. — У тебя не зеленые глаза.

— Нет, — покачала головой девушка. Он отпустил ее и отошел к небольшому столику на низких ножках, на котором стояло странное, по мнению девушки, приспособление — длинной трубкой, заканчивающейся серебристым чубуком. Загорский тем временем проделал какие-то странные манипуляции с ним, потом сунул чубук в рот и стал вдыхать в себя. В сосуде меж тем что-то странно забулькало.

— Что это? — подошла поближе к нему девушка, движимая любопытством.

— Наргиле[290], — коротко ответил Загорский и выпустил в воздух струю дыма, вынув чубук изо рта. Он почувствовал, как с каждым вдыханием ароматного дыма, его тело становится таким легким, таким воздушным, слегка закружилась голова. Он опустился на пол рядом со столиком и откинулся спиной на кровать, что стояла позади него.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — откуда-то издалека донесся до него голос девушки.

— А что ты хочешь сделать? — ответил он вопросом на вопрос.

Она присела на его вытянутые ноги и стала медленно расстегивать пуговицы на его мундире. Потом скинула его с плеч и просунула ладони под его рубашку, нежно лаская пальцами его кожу. От этого простого движения у Загорского побежали мурашки по спине, и он притянул девушку к себе поближе. Она подняла на него глаза, и он заметил, что они поменяли свой цвет — стали серо-зелеными, становясь изумруднее с каждым мгновением, что он проводил ладонями по ее спине и ягодицам.

Сергей отвел с ее лица широкую прядь волос, закрывавшую его почти полностью от обзора, и невольно втянул в себя воздух со свистом. Ее лицо. Она снова была здесь, рядом с ним. Только в этот раз все было реальнее — кожа под его руками была горячая, губы мягкими и такими сладкими.

— Ты такой красивый, — прошептала Марина и провела аккуратно пальцами по его правой щеке. Он перехватил руку и сжал их, наверное, переоценив свои силы, так как она поморщилась от боли.

— Прости меня, я не хотел сделать тебе больно, — он поднес ее пальцы к губам и поцеловал их один за другим. — Разве ты не видишь, как я ужасен?

— Нет, — покачала она головой. — Это неправда, ты вовсе не ужасен.

Веки Загорского внезапно стали такими тяжелыми, что он не смог удержаться и закрыл их. Потом резко распахнул глаза в страхе, что Марина исчезнет сейчас, как исчезала всегда, едва он смыкал веки.

— Ты устал? — спросила она слегка разочарованно.

— Это все аш[291]. Не надо было добавлять бренди, а делать наргиле на воде, — прошептал он, изо всех сил борясь со сном. — Я не буду спать… не буду.

— Лучше поспи, — мягко проговорила она, в мгновение ока оказываясь в другом месте. Он даже не успел удивиться, как она так быстро переместилась. Теперь она сидела рядом с ним, положив его голову себе на грудь, перебирая пряди его волос. — Отдыхай, князь…

— Ты уйдешь, — возразил он ей, качая головой. Он не хотел спать сейчас, но глаза закрывались помимо его воли. — Ты уйдешь от меня.

И тогда она прошептала ему в ухо, легко касаясь губами:

— Нет, я останусь с тобой. Я не уйду, пока ты сам не прогонишь меня…

— Как я могу прогнать тебя? — приподнял он в усмешке уголок рта, проваливаясь в глубины сна. Маленькая капелька скатилась из уголка его глаза и упала на ворс ковра. — Разве могу?