Вадбольский – 2

Глава 10

Я со злостью стукнул себя кулаком в бок. Что со мной? Аристократы — идиоты, что могут вызвать на дуэль за что угодно, как вон познакомился Д’Артаньян с другими тремя такими же дебилами. Но я же не дебил?

Не дебил, признался я себе, но всё-таки идиот, вон как сердце стучит, как только вспомню, как меня оскорбили.

И снова будет стучать взволнованно, приближая инфаркт, как только вспомню, а вспоминаться будет, это хорошее забывается, а обиды помнятся. Вот так и появилось прекрасное человеческое свойство, которым не обладает ни одно животное — месть. Отомстить — и на душе покой и сладость. И человек выше животного мира, потому что обрел это сладостное эволюционное свойство реваншизма и доминирования.

Правда, самим Константину Каратозову и бретеру Глебову я бы снова набил морды, тем бы и закончилось, но раз уж вмешалась тяжелая артиллерия в лице их родителей, то я просто обязан не отступить, а показать, что так поступать нехорошо. Некрасиво. И даже опасно.

Дать им урок хороших манер и совет, как воспитывать молодое поколение, которое должно бдить и защищать кордоны.

В Академии моя ниточка вот-вот прервётся, уже преподы говорят, что я слишком неуживчив, пора исключать. Нужно что-то делать, а я не знаю ничего лучше, чем спихнуть все драки и разборки на кого-то другого.

Но я не в тайге, где можно укрыться за деревом, здесь везде народ, рано или поздно попадусь. Нужно как-то иначе…

Вытащил из памяти чертёж скелета человека, повертел так и эдак. Вообще-то могу изменить тело целиком, все на этом попадались, делали себя геркулесами, потом стало стыдно, мы же умные, а сила — уму могила, теперь я норма, хотя могу снова… но нет, это неделя жестокой перестройки организма, к тому же приходится ежесекундно следить за процессом, а то исправлять ещё труднее.

А вот морду лица изменить стоит, её запоминают в первую очередь. Возьму образ горца, в Петербурге расквартирована Дикая Дивизия, к её членам иногда приезжают родственники с Кавказа, потом Петербург неделю гудит, обсуждая дикие нравы этих кровожадных дикарей.

Первое, что сделал, большой горбатый нос, чтобы сразу было понятно, не из Рязани, даже не из Сибири. Иссиня-чёрные брови сделал густыми, широкими и мохнатыми.

Получилось устрашающее зрелище, даже сам передёрнулся, глядя в зеркало. Не знаю почему, даже я, живший в полном братстве народов, чувствую страх и неприязнь к такому вот, что-то древнее шевелится, даже не татаро-монгольское, а вообще как будто помню времена ужасающих обров, что русских женщин запрягали в телеги.

Ещё скулы сделал пошире, губы толстые и мясистые, усики вырастил жесткие и короткие, цвет глаз сменил на тёмный, радужку сделал пошире, чтоб запоминалась с первого взгляда.

Для корректировки подошел к зеркалу, лицо в огне, но уже почти закончил, разве что брови нужно пошире и помохнатее, они сразу бросаются в глаза, и над переносицей сомкнуть, это вообще нечто демоническое, такое уже не забудут.

Скулы пока что ноют, но всё меньше и слабее. Нужно смыться раньше, чем вернутся Иван и Василий, а то вопросов не оберешься.

Изменения лица достаточно, но лучше перебдить, чем недоспать, чуточку вытянул рост, всего на полголовы, тем самым добавив и длины рук. Вообще-то не нравится, как с ростом, так и с массой, в геометрической прогрессии падает скорость, за один удар такой длани я успею своими короткими сделать два, да ещё и более мощных, но высокий рост создает у окружающих ощущение силы и превосходства, а сейчас мне это важнее.

Прошлые пару дней наблюдений показали, что Глебов далеко от родительского дома не отходит, разве что в ближайшие кафе и рестораны, даже в магазины посылает слуг.

Сам он после той роковой встречи, когда стал инвалидом, ходит, опираясь на трость, горбится, наглое и самоуверенное выражение лица сменилось на растерянное, словно всё время ищет в переполненном ресторане столик, за который можно присесть.

Моей целью тогда не было сломать его, просто выиграл схватку и забыл о ней, но для него оказалось катастрофой. Вот так мгновенно из красавца бретера и лучшего фехтовальщика Академии оказаться инвалидом и быть отчисленным из Академии — катастрофа.

И в этот вечер, холодный и ветренный, он вышел из ресторана совершенно один, бредёт уныло и потерянно, сильно прихрамывая и опираясь на трость, даже не знаю, смог бы вообще ходить без такой поддержки.

Я спрыгнул с забора за его спиной, Глебов услышал шорох, быстро обернулся, бросая ладонь на эфес сабли, но я уже крепко стою перед ним на ногах, остриё кавказского кинжала с орнаментом в виде арабской вязи уперлось в горло.

— Грязный шакал, — прошипел я страшным голосом. — Ты оскорбил благороднейшего баронета Вадбольского, побратима нашего шейха Мансура!.. За это тебя обрекли на смерть, но милостивый баронет позволяет тебе выкупить свою презренную жизнь за сто тысяч золотых рублей!.. Всё должно быть уплачено… завтра!.. Иначе… цэхх!.. вырежем всю твою семью… клянусь саблей улема Мангара Благочестивого!

Его трясло, я сунул лезвие ножа ему в открытый рот, чуть прижал им плашмя язык и добавил шепотом:

— Прошу, не вноси выкуп, чтоб я смог прирезать тебя, подлый шакал, отродье гиены!.. Тогда принесу баронету твои отрезанные уши, а затем повешу их у себя дома на стену и буду плевать на них! А теперь иди и не поворачивайся!

Неустрашимого бретера и дуэлянта сейчас трясет в ужасе перед озверевшим горцем, а когда я велел идти, поспешно повернулся и пошёл, пошёл, пошёл, его так шатало, что я боялся, что свалится в обморок.

Я отступил в тень, велел дрону:

— Проследи. Если будут разговоры, передай!

Ждать пришлось недолго, Глебов, белый от ужаса и абсолютно трезвый, на первой же освещенной улице кликнул извозчика и велел гнать к известному в столице особняку Глебовых, где участок дороги всегда освещен самыми яркими фонарями.

В кабинете, куда он ворвался, только один человек, несмотря на позднее время, трудится за массивным столом, разбирая бумаги и делая на них пометки. Крупный, с мясистым лицом и широкой нижней челюстью, он сердито взглянул на перепуганного Глебова.

— Отец! — завопил Глебов, и снова я с брезгливой жалостью не узнал в этом жалком человеке недавнего красавца-дуэлянта и лучшего фехтовальщика. — Отец!.. Вадбольский жив!.. И, похоже, дознался, кто стоит за последним нападением!..

Глебов-старший нахмурился, несколько мгновений изучал сына, спросил с беспокойством:

— Но с тобой всё обошлось?

— Нет! — вскрикнул Глебов.

— Вадбольский?

— Хуже, — всхлипнул Глебов, он дотащился до кресла с этой стороны стола и тяжело рухнул на мягкое сиденье, трость с грохотом упала на пол. — На этот раз он сделал, как и мы, натравил других!.. Меня только что встретили дикие горцы из какого-то дикого аула, настоящие звери, не знают границ!

Глебов-старший привстал в кресле, опираясь о столешницу, как горилла обеими лапами о ствол упавшего баобаба.

— Но ты цел?

— Отец, — вскричал Глебов, — они потребовали сто тысяч золотом! Уже завтра!.. Если не сделаем, убьют! А это такие звери, такие звери!.. Они не знают правил чести, они с ножами, такими ножами!.. Да, признаюсь, я сделал ещё одну попытку, занял денег и нанял одного известного… ну, из криминального мира! Вадбольский его убил и, похоже, узнал, что нанял я…

Глебов-старший нахмурился.

— Успокойся. Ты не должен был это делать без моего ведома!.. Князь Каратозов прав, слишком мы вас избаловали. Но с этим разберемся потом, а сейчас выпей… да не водки, хватит с тебя!.. а воды. И перестань трястись. Им нас не достать. Охрану нашей усадьбы может сломить разве что императорская армия!

Глебов вскрикнул:

— Отец!.. Лучше отдать эти чертовы деньги!.. Эти звери не знают жалости, им самим жизнь не дорога, просто зарежут, о своих жизнях даже не думают…

Отец прервал грубо:

— Никто ещё не смел наезжать на Глебовых! Мы поднялись из самых низов, мы побеждали и будем побеждать!.. Не боись, я усилю охрану. Да, ты тоже какое-то время поездишь с охраной. Дикие горцы обломают зубы, а потом я их выбью вовсе!..

Крепкий орешек, подумал я с некоторым уважением. Да, поднялся из низов, правда, не он сам, а его дед, что был крепостным, но стал купцом, а его сын уже превратился в промышленника, разрабатывал рудники на Урале, а у этого Глебова уже четыре завода по переработке руды и выплавке металла, от простого чугуна до высококачественного железа. Только вот Глебов-младший уже, как часто и бывает в таких семьях, обычный прожигатель жизни, на таких династии и заканчиваются.

Я быстро написал на клочке бумаги: «Приговариваешься к штрафу в двести тысяч золотых. Ты знаешь, за что. Срок — три дня».

Едва дрон вернулся, я велел найти щель в особняке Глебова-старшего, пробраться хоть в кабинет, хоть в спальню и положить записку на видном месте. Я в последнее время усиленно модернизировал дрон, сейчас моя ушастая мышка может поднимать небольшие тяжести, открывать запертые двери без ключа, находиться незримой совсем рядом с тем, за кем должна следить.

Конечно же, Глебов хоть и встревожился из-за записки, но больше из-за того, как она сумела попасть на его стол в кабинете. Перетряхнул охрану, кого-то уволил, часть переместил на охрану периметра, набрал новых, а ещё вызвал три десятка великолепно вооруженных бойцов и разместил во дворе.

Вообще-то, трехэтажный особняк Глебова не особняк в привычном смысле слова, а настоящая крепость, какое-то время выстоит супротив целой армии.

В течении дня я изучал эту крепость, архитектуру, особенности постройки, охрану во дворе и самого особняка.

С помощью дрона тщательно изучил расположение всех комнат, сколько слуг, когда ложатся спать, кто остаётся и на каком на этаже. Мне кажется, Глебов-старший, несмотря на браваду, всё же встревожен, охрану усилил, это видно, у ворот усадьбы уже не один человек, а сразу пятеро, все с ружьями, мечи на перевязи, а у поясов длинные боевые ножи.

Серьезные ребята охраняют вход и в само здание, причем только один снаружи, а шесть человек с огнестрелом дежурят с той стороны, с виду бывалые бойцы, промышленник может себе позволить нанять самых лучших.

Ладно, я должен не только знать, но и уметь больше, чем от меня ожидают.

Днем погода была ветреной, однако к ночи ветер стих, что меня не радовало, лучше бы завывал, чтобы народ поднимал воротники, отсекая себя заодно от подозрительных шумов.

Улицы постепенно погружаются в сонное оцепенение, проехал автомобиль, грозно пыхтя и оставляя клочья чёрного удушливого дыма, прокатила одна повозка, а чуть позже проехала тяжёлая подвода, гружёная тушами разделанных коров, после них вообще наступила полная тишина.

Я услышал только как шелестят крыльями совы и филины, явно вблизи амбар с множеством мышей. Никто не слышит, у них особое строение крыльев, но мой диапазон захватывает как инфразвук, так и ультра, слава продвинутым технологиям, хотя мне такие возможности моего тела всегда казались лишними, ну как тысячи программ в смартфоне, которыми никогда не пользовался, а место занимали.

Дождавшись, когда минует полночь, а в особняке останется бодрствовать только охрана, сверился с показаниями дрона где и кто, перемахнул через высокий забор, пока дрон продолжает скрупулезно показывать весь двор в самых мелких деталях.

По эту сторону освещено не слабее, чем улица перед воротами, всё залито ярким светом на полсотню шагов от здания, в тени разве что оранжереи, далёкая беседка и всякие подсобные помещения типа прачечной, конюшен или пекарни.

Я накрылся плащом из стелс-ткани, полной невидимости не дает, но и человека не различить, нечто вроде мерцающего пятна перемещается по двору, но если глаза протереть и посмотреть снова, то каждый решит, что почудилось.

Через окна точно не пробраться. Мало того, что они обычно плотно закрыты, мерзкая петербургская погода не располагает держать их открытыми, так на первом этаже располагаются на трехметровой высоте, да ещё и забраны решёткой из толстых железных прутьев, а вдобавок на ночь ещё и перекрыты ставнями. На втором и третьем ставней нет, но на втором тоже железные решётки, а на третьем створки окон закрыты, подозреваю, на крючки или вошедшие в моду защелки. Такие не открыть без шума и не выломать, надо искать другой вариант.

Впрочем, из крыши вырастает башенка из белого камня, голубятня, модное увлечение молодежи, плюс прекрасная нежная еда на барский стол. Там нет забранных металлическими прутьями окон, простая дверка, через которую выпускают голубей.

Я выждал, когда шагающая по двору стража отойдет подальше, с разгона прыгнул на стену здания и покарабкался вверх, цепляясь за малейшие неровности. Иногда приходилось зависать на кончиках пальцев, пока ноги бессильно скользили по стене в поисках опоры, взмок, преодолевая расстояние до крыши, там малость отлежался, прислушиваясь к звукам и разговорам внизу.

Кажется, всё благополучно, все такие медленные и неспешные, словно медведи в декабре, я же улавливаю не только звуки, но и биение четырех десятков сердец охраны как во дворе, так и в самом здании.

Передохнув, полез по стене голубятни, добрался до окошка, на миг испугался, что маловато, потом понял, что делали достаточным, чтобы можно было вылезти на крышу, а это значит, можно проделать всё в обратном порядке.

Прислушался, внутри всего пять трепещущих сердец, рывком распахнул окошко, нырнул вовнутрь и сразу же захлопнул за собой, хотя в темноте голуби даже кончика своего клюва не видят.

— Тихо-тихо, — прошептал я. — Я Дубровский!.. Не шумите, и вас съедят не сегодня.

В двух гнездах яйца, голубки не сдвинулись с мест, защищая своё потомство.

В голубятне абсолютно темно, что мне ничуть не мешает, тихонько открыл дверь и выглянул, вниз ведет винтовая лестница, везде пусто. Дрон, что влетел в голубятню со мной одновременно, по моей указке начал осторожно спускаться вниз, я быстро потерял его из виду, он передал, что миновал три пролета, дальше дверь, но не заперта.

— Жди, — велел я торопливо.

Вниз по винтовой сбежал так быстро, что едва голова не закружилась, прильнул к двери, тишина, чувствую биение сердец за пять комнат левее, там помещение для прислуги. Судя по храпу и замедленным функциям организмов, все в глубоком сне, что не скоро перейдет в фазу сновидений.

Чуть приоткрыв дверь, выпустил дрон, его всё равно не увидят, сам вышел на цыпочках, держа в памяти расположение комнат.

Кабинет, в который пробрался с немалым трудом, больше походит на зал для великосветских приёмов. Огромный, панели вдоль стен из дорогих пород дерева, дорогущий хорасанский ковер от стены до стены, а под дальней стеной массивный стол почему-то на шести ножках, как у бильярдного, поверхность из тёмного дуба блестит очень серьезно и внушающе, а массивная чернильница из уральского малахита должна настраивать на возвышенные мысли.

Я быстро пробежал в дальний угол, массивный сейф в мой рост и шире вдвое, толстые стены, замочная скважина под ключ с хитрыми зазубринами.

— Мышка, — шепнул я, — без тебя никак, мигом сюда!