Вадбольский – 2

Глава 10

Роскошный автомобиль, как всегда, уже ждет Сюзанну Дроссельмейер на стоянке с внешней стены Академии. Водитель, словно чувствовал спешку, в нужный момент подъехал к проходной, и едва мы вышли на эту сторону мира, распахнул перед графиней двери, а на меня взглянул с угрюмой настороженностью.

— Со мной, — ответила небрежно Сюзанна, словно о комнатной собачке. — Садись, Вадбольский. Только ничего не пачкай, не рви и не вытирай сопли, с обивки плохо отскребывается.

— А ты не отскребывай, — посоветовал я благодушно. — Засохнет, само отвалится. Хотя вряд ли.

Она бросила злой взгляд, водитель прибавил скорость.

Чезаре Анджелотти оказался не портным, а, скорее, управляющим целой фирмой, встретил нас на пороге большого аристократического дома. Сюзанна коротко обрисовала проблему, он озабоченно хмыкнул и провел через целый цех по пошиву костюмов в небольшой и хорошо обставленный кабинет, усадил в кресла, велел служащей принести по чашке кофе, а вбежавшей помощнице пересказал со слов Сюзанны мою проблему.

Та оглядела меня, как коня на выставке, сказала с удовлетворением:

— Господин Чезаре, это будет нетрудно. На такую фигуру и шить приятно.

Через пару минут в кабинет начали заносить костюмы и части костюмов, Чезаре велел мне строго:

— Раздевайтесь, юноша. И поторапливайтесь, время идёт. Рубашку тоже снимите, нам нужна точность.

Я разделся до пояса, Сюзанна чуть поперхнулась, я краем глаза увидел её лицо, чашку уже держит обеими руками.

Если раньше моя фигура шла в среднестатистическом диапазоне, то в Академии нужно было срочно наращивать мускулатуру. Я сделал это по полной, и сейчас какие там аполлоны или гераклы, моя фигура мощнее, а главное, нет того слоя жирка, что обволакивает тела аполлона и прочих античных богов. В моем теле ни капли жира, мускулатура прорисована чётко и рельефно, каждая мышца смотрится выпукло, грудные пластины шире и массивнее, чем латы римского легионера, живот в кубиках, да не шесть, а восемь, в поясе узок, плечи широки.

Две девушки принялись меня обмерять портновскими метрами, те сворачивались в их пальцах, выскальзывали, приходилось повторять снова и снова.

Меряют не только торс, костюм — это не пинджак с кармана́ми, но и брюки, их тоже, как я понял, придется заменить. Глаза Сюзанны сузились, когда обе трижды перемеряли расстояние от пояса до промежности, вроде невзначай задевая мои гениталии, в какой-то момент, судя по её полыхнувшему негодованием лицу, хотела встать и уйти, но сумела себя удержать в руках и осталась, только лицо стало ещё высокомернее и неприятнее.

Когда замеры кончились, я опустился в кресло и с жадностью ухватил свою чашку кофе, пока тот не совсем остыл.

Сюзанна бросила хмуро:

— Можете одеться, Вадбольский. А то вас примут за какого-нибудь… циркового борца.

Хозяин мастерской сказал с понимающей улыбкой:

— Не стоит, у нас по срочным заказам работают очень быстро. Уже несут! Первый, это костюм старшего сына герцога Виттенштейна, явится за ним через неделю, успеем заново, все мерки сняты, второй по заказу братьев Карадаговых…

Сюзанна скривилась, но смолчала и всячески старалась не смотреть на мой обнажённый торс с неприлично рельефной мускулатурой.

Костюмов перемерить пришлось с десяток, Сюзанна наконец выбрала линию поведения и смотрела на меня холодным взглядом хозяйки гладиаторской школы, что внимательно осматривает идущих на смерть и трезво оценивает их шансы, но я видел по заалевшим кончикам её ушей, дается ей такое самообладание непросто.

Чезаре потер ладони и сказал довольно:

— Этот костюм сына герцога подойдет. Очень гордится сложением, постоянно занимается физическими упражнениями… Хотя для вас в талии придется заузить вдвое!.. У вас просто невероятное сложение! Сейчас вам принесут пирожные…

— И ещё кофе, — сказал я. — Если, конечно, графиню это не разорит.

Сюзанна буркнула с неприязнью, но мне показалось, что сказала через силу:

— Меня не разорит, но вы бы набросили на себя что-то, Вадбольский. Простудитесь, а где мы вот так сразу найдем могучего носильщика?

— Как скажете, графиня, — сказал я покорно и, взяв свой старенький пиджак, набросил на плечи.

Сюзанна посмотрела и снова отвела взгляд, на этот раз покраснели даже щёки. Пиджак укрывает спину и плечи, но мощные пластины груди и живот в кубиках видны хорошо, от них пышет жаром, звериной энергией и жаждой сцапать самку в свои мужские загребущие так, чтоб уже не вырвалась.

— А теперь примерим брюки, — сказал Чезаре довольно, — и костюм будет готов!

Когда я начал расстегивать пуговицы брюк, Сюзанна приподнялась, готовясь покинуть кабинет, Чезаре сказал с обезоруживающей улыбкой:

— Мадемуазель, это же простая примерочная, а ваш подопечный нуждается в присмотре со стороны хозяйки.

Сюзанна нахмурилась, но опустилась в кресло, только на меня больше не смотрела. Я сбросил брюки, глаза Чезаре округлились.

— Что… это?

— Трусы, — ответил я. — Я из Сибири, у нас не принято летом носить подштанники.

Он сказал с улыбкой полного превосходства:

— Подштанниками уже не называют, недавно пришло французское слово calzoni. Высший свет уже воспринял и принял.

— И княгиня Марья Алексевна?

Он подтвердил с важностью:

— И она. А это значит, весь высший свет!

Сюзанна не удержалась и повернула голову, тоже воззрилась в изумлении. Трусы у меня помесь брифов и транков, самое то, что мне нравится, а кальсоны носил ещё мой дед, что и понятно, Википедия бесстрастно сообщает: «Первые трусы начали производить только на рубеже 1920—1930-х годов».

— Это неважно, — сказал я как можно небрежнее, — под брюками не видно. Главное, поскорее подберите! А то у меня ноги мерзнут.

— С брюками легче, — ответил он задумчиво, — чем с пиджаком… Девочки!

Брюк пришлось перемерить с десяток, одни даже ушивать не пришлось. Их Чезаре и выбрал, но когда я поспешно надел и застегнул на все пуговицы, досадуя, что «молнию» изобретут ещё не скоро, называться будет просто «змейкой», он продолжал оставаться задумчивым, явно так и эдак поворачивает идею насчёт этой необыкновенной разновидности нижнего белья под названием «трусы».

Не пройдет, подумал я с сочувствием, кальсоны и полукальсоны будут не просто царствовать, но и оставаться единственным видом подштанников даже в первую четверть двадцатого века. Сталин и Черчилль до конца жизни носили кальсоны.

Сюзанна старалась не смотреть на меня, когда мы вышли на улицу и направились к автомобилю, и так задирала нос, что дважды споткнулась, я всякий раз подхватывал её под руку.

— Эй-эй, — позвал я. — Сюзанна, вы чего?

— Ты отвратителен, Вадбольский, — сказала она рассерженно. — Нельзя же вот так идти и по улице голым!

Я охнул.

— Чё? Я в таком шикардосном костюме, какой вы изволили!

— Да, но под костюмом всё равно голый!

Вот это я её шарахнул, подумал с самодовольством. До сих пор щёки горят.

Надеть другое лицо — нет ничего проще. Хотя есть, конечно, но для человека середины двадцать первого века нет проблем изменить и всё тело. Смешно вспомнить, как ещё в начале века одни боролись за право изменять свои тела с помощью сложных и мучительных операций, плюс мощные гормональные инъекции, а другие требовали расстреливать этих извращенцев, топить их, сажать в тюрьму или отправлять в Сибирь валить лес, а то и на урановые шахты.

Но с первыми же наноботами, ещё очень простыми, уже можно было менять как внешность, так и пол, даже отращивать себе добавочные руки и ноги. Правда, на это уходили недели, а то и месяцы, но уже не под ножом хирурга, просто работали изнутри запущенные в кровь наноботы первого поколения.

Так что ажиотаж утих, к тому же готовились к выпуску наноботы второго поколения, в рекламе обещалась возможность перехода на кремнийорганику, что увеличит как силу, так и мозговую активность в тысячи раз, а в институте начали разрабатывать наноботы третьего поколения, что позволит их хозяину перейти из биологического мясного тела сразу в силовые вихри, что сделает человека хозяином вообще вселенной.

Во мне, к великому сожалению, наноботы самого первого поколения, даже на то, чтобы изменить лицо, требуется час-два, от силы полчаса, если изменения не слишком затратные. Правда, потом, когда уже есть образец, переходить от одного образа к другому гораздо проще и быстрее, да и то, здесь такое проделывать могу только я.

А вот графиню Одиллию могу только снабжать «омолаживающими» средствами, что на самом деле не омолаживают, а всего лишь приводят организм в состояние, соответствующее возрасту.

А так как женщина в сорок-пятьдесят лет, если не дать ей стареть преждевременно, должна выглядеть как двадцатилетняя, то восторг графини понять можно.

— Никому-никому, — предупредил я ещё раз. — А если вдруг… никаких ссылок на меня! Это, графиня, и в ваших интересах.

Она улыбнулась, кивнула.

— Спасибо, мой дорогой. Но всё же мне бывает ужасно стыдно, словно со своим сыном вот сейчас в постели…

— Ещё месяц, — сказал я, — и будем как брат и сестра! Ладно, пусть сестра будет старшая.

Она улыбнулась, словно хотела сказать, что брату и сестре тоже непристойно находиться в одной постели и под одним одеялом, но лишь молча кивнула.

— Ты удивительный.

— Мне везет, — сообщил я. — Кстати, я тут сделал для тебя… и твоих подруг ещё пару шампуней. И гель для увлажнения кожи.

Он взвизгнула, словно школьница:

— Покажи!

— Оставил в прихожей, — ответил я мирно. — Потом разберешься.

Она сказала быстро и с восторгом:

— У меня от того, что ты принес в прошлый раз, волосы стали такими роскошными и пушистыми!.. Все спрашивают, завидуют.

— Подумай, — сказал я, — выгодно ли будет наладить выпуск небольшими партиями? На большие не рассчитываю, это нужно людей нанимать, обучать…

Она сказала горячо:

— Конечно же, всё пойдет нарасхват!.. Конечно, если большими партиями, то цены чуть упадут, всё-таки воспользуется не только высшее сословие, но и простые дворяне, может быть даже дочери богатых купцов… но всё равно это выгодно!

— Займись, — повторил я. — В случае успеха, тебе этим и заниматься. У меня других дел по самое не могу, но тебе помогать буду. Например, с охраной. В таком мире живем, без неё не обойтись.

Она поцеловала меня чувственно, и в то же время дружески, дескать, вязка это хорошо, но сотрудничество вообще прекрасно.

Особняк графини расположен на хорошо освещённой улице, где подряд идут добротные дома знати, но извозчика в такой поздний час ни одного, я вздохнул и двинулся на параллельную улицу по тёмному и плохо обустроенному переулку.

Я сделал несколько шагов по темноте, смотрел только вперед, но все чувства показывают, что совершенно бесшумно настигает человек в тёмном плаще и надвинутой на глаза шляпе, сердце его стучит учащенно, от него доносится аромат хорошего вина, но выпил, чувствуется, самую малость…

Кто-то из старых недругов или какой-то ухажер графини, который домогается её тела? А так, кто кроме них… Громовы вроде бы отпадают, урок я им преподал… или ещё не успокоились? Но может быть и кто-то из той тройки старшекурсников, которые пытались устроить мне встречу ночью в конюшне… Кто ещё, Каратозов, Ротбарт?

Он двигается быстро и грациозно, я выждал, когда он замахнется, резко повернулся, перехватил за узкую кисть руку с зажатой в кулаке рукоятью узкого кинжала.

Второй рукой врезал от души в солнечное сплетение. Всё так быстро, что у самого заныли связки, а он охнул, пальцы разжались, я подхватил кинжал на лету и сразу приставил лезвие к его горлу, для убедительности надрезал кожу, пусть текущая по коже кровь покажет, что при малейшем движение умрет.

— Кто нанял? — поинтересовался я.

Преодолевая боль, он высокомерно улыбнулся.

— Всё равно убьешь… Какой мне смысл?

— Могу пытать, — сказал я жёстко, — взвоешь…

— Взвою, — согласился он, — но всё равно не скажу. Я дворянин, моя честь не позволит… Да и какая разница? Умереть в муках — всё равно умереть.

Его интеллигентная речь и мягкий голос всё больше нравились, к тому же отвращение к очередному убийству дошло до края и вот-вот хлынет по стенкам.

— Могу оставить жизнь, — сказал я неожиданно для самого себя. — Всего лишь Клятва Крови.

Он безжизненно улыбнулся.

— Иногда смерть лучше, чем позорная жизнь.

— Как будто жизнь наёмного убийцы не позорная, — сказал я зло.

Он ответил с достоинством:

— Я никогда не соглашался убивать женщин или детей, а также тех, кого считал невиновными.

— А я? — спросил я. — В чем я виновен?

Он зыркнул на меня с некоторым сомнением.

— Да сказано было много. Правда, я не перепроверил, но обвинения были серьёзные…

— Идиот, — сказал я, — и умрешь, как идиот. Считаю до трёх: или смерть или клятва на Крови!.. Раз… два…

Я уже готовился сказать «три», как его губы едва шевельнулись, я услышал:

— Согласен.

Я хмыкнул, проще, если бы он отказался, но его же кинжалом надрезал кожу у основания его большого пальца. Он, всё ещё морщась, в удар я вложил хорошую мощь, наверняка и пару ребер сломал, всмотрелся как на середине ладони в выемке накапливается чёрная в ночи кровь, сказал тихо, но отчетливо:

— Клянусь жизнью и кровью, что ни словом, ни делом не причиню ничего дурного Вадбольскому Юрию. Если нарушу клятву, да погибну в тот же миг в страшных мучениях…

Тёмный бугорок крови затрясло, от него пошёл дымок, через мгновения на ладони остался чёрный угловатый уголёк. Похоже, никакого талисмана для Клятвы Крови не требуется, как делали мои Тадэуш, Антон и Элеазар.

Я молчал, а он поднял на меня взгляд, даже в тени под нависшей шляпой я видел скорбные глаза с повисшими под ними мешками.

— Что прикажете? — спросил он тусклым голосом.

Я буркнул:

— А ничего. Иди к черту. Без тебя забот хватает.

Он потрогал горло, на пальцах осталась кровь от прорезанной кожи.

— Что, в самом деле?

— Иди-иди, — велел я.

И, отвернувшись, ушел сам.