Вадбольский – 2

Глава 12

Я гордо сообщил Сюзанне, что у меня уже есть собственный авто, она едва не упала в обморок, увидев это заляпанное кровью и слизью чудовище, велела никому не показывать и даже не заикаться о нем.

К Бутурлиным добирались не в её авто, а в аристократическом лимузине, роскошном, тихоходном, и невероятно элегантном как внутри, так и снаружи.

Она ждала от меня восторгов, родители одолжили их драгоценность, таких в столице не больше десятка, но я равнодушно смотрел в окно, провожая заинтересованным взглядом лишь женские фигурки, в моду вошли длинные юбки, в которых сзади подкладывают подушечки, из-за чего задница смотрится более объемной и оттопыренной.

Когда подъезжали к особняку, она уже меня ненавидела и готова была убить, хотя всячески демонстрирует снежно-ледяное спокойствие благородной барышни.

Наконец автомобиль сбросил ход до черепашьего, я присвистнул. До этого дня полагал, что автомобиль — редкость, даже не каждому аристократу удаётся завладеть такой новинкой, как авто на магическом кристалле, но перед дворцом Бутурлина их десятки и десятки!

Да и какие автомобили: дорогущие, каждый сделан вручную. Этот мир ещё не знает конвейера. Даже двигатели клепают для каждого авто отдельно. Нет двух одинаковых. Есть автомобили, у которых за рулем сам хозяин. А есть монстры, за которыми ещё по два автомобиля охраны, но тех, понятно, оставляют на стоянке. Во дворец пропускают только приглашенных, мечи и шпаги всем сдать на входе.

Иногда шофёры, а чаще сами кавалеры распахивают задние двери и подают руки нарядным женщинам. Те выходят уже в широкополых модных шляпах, часто с зонтиками в руке, другие с многолепестковыми веерами.

Мужчин, как мне показалось, меньше, некоторые в строгих вечерних костюмах с иголочки, но, Россия, почти как Германия, пока что чтит военных и очень уважительно относится к их сословию. Здесь это видно по тому, что каждый второй из мужчин гордо красуется в парадном воинском мундире, что по блеску и пышности превосходит любой гражданский костюм.

Наконец шофёр отыскал место, где пристроить наш авто, я с иронией подумал, что проблема парковок начинается с этой эпохи.

Сюзанна сказала озадаченно:

— Не думала, что Бутурлины настолько… популярны.

Я вышел, церемонно подал ей руку. Она едва коснулась моей ладони пальчиками, лишь обозначив прикосновение, это чтоб не зарывался, дескать, мы вместе, но порознь.

Прибывшие входят в распахнутые ворота особняка, там яркий свет газовых фонарей, со двора легкий аромат роз и прочих цветов, сквозь решётку забора гордо поднимают яркие головки цветы роскошных клумб.

Дворецкий с поклоном указал нам дланью дорогу. Мы вошли в роскошный зал, свод высок, как в церкви, но огромная люстра опускается до середины, свет яркий, праздничный, отражается в сотнях хрустальных висюлек.

Стены белые, украшенные замысловатой лепкой, даже паркет в светлых тонах, что должно создавать праздничное и слегка легкое настроение.

По залу прохаживаются, беседуя, несколько пар, но большинство либо проходят дальше, там ещё одни широко распахнутые двери, либо по широкой мраморной лестнице поднимаются, как догадываюсь, на второй этаж.

— Нам наверх, — предположил я. — Это, как понимаю, сени?

Сюзанна поморщилась, с ласковой улыбкой зло шепнула на ухо:

— Вадбольский!.. Прибью.

— Мечом по голове?

— Голыми руками удавлю.

— Красивая смерть, — сказал я мечтательно, — Только дави меня нежно, хорошо?

— Свинья!

Красная ковровая дорожка повела вверх. Оттуда льется плавными волнами, как «Амурский вальс», негромкая музыка, люди в зале больше сидят на роскошных диванах и креслах, немногие прохаживаются вдоль стен, рассматривая портреты в массивных позолоченных рамах.

Все медленные, расслабленные, спокойные и величавые, нас заметил только один господин. Рослый и хорошо одетый мужчина и в добротном костюме несколько старомодного кроя. Шагнул к нам навстречу, улыбаясь и протягивая руку.

— Я граф Бутурлин, — сказал он голосом, исполненным теплоты и гостеприимства. — Анатолий Борисович. А вы, как догадываюсь…

Он сделал короткую паузу. Я понял, что вряд ли догадывается, кто мы и что мы за, а значит приглашение в наш адрес кто-то навязал, сказал с подъемом:

— Спасибо, что пригласили нас в ваш великолепный дом! Меня зовут Юрий Вадбольский. Это моя подруга Сюзанна Дроссельмейер, мы так рады, так рады…

Он приветливо улыбнулся, сделал широкий жест обеими руками, скорее всего, тут же забыв наши имена.

— Прошу, чувствуйте себя, как дома!.. Моя супруга сейчас принимает гостей, но как только освободиться, подойдет к вам.

Я поклонился.

— Спасибо! А мы пока здесь осмотримся.

Сюзанна сказала тоже до тошноты сладким голосом:

— Да-да, нам так приятно, так приятно…

Когда он откланялся и удалился в сторону группки гостей, что уже нетерпеливо посматривают в нашу сторону, я сказал с подъемом:

— Как я обожаю светские приёмы!

— Не язви, Вадбольский, — шепнула Сюзанна, — на самом деле это не только увеселение, хотя увеселение, но для таких, как ты, это ещё и…

Она не успела договорить, к нам подошла мило улыбающаяся женщина с таким слоем макияжа на лице, что даже я не сразу сумел бы определить её возраст, сказала сладко-тягучим, как патока Новороссии, голосом:

— Ох, простите, что не успела вас встретить!.. Я Мария Федоровна, жена графа Бутурлина!.. Баронет, уж простите, но я уведу от вас вашу спутницу!.. Её с нетерпением ждут наши женщины, очень уж хотят услышать о ваших подвигах в ужасной Щели Дьявола!

И, бесцеремонно ухватив Сюзанну за локоть, увела к группе весело щебечущих женщин.

Началось, подумал я с весёлой злостью. Дуэли будут?.. Или что-то посерьёзнее?

Я вздрогнул, чуть вереди, рядом с Горчаковым идёт господин, от которого у меня в прошлый раз тревожно стучало сердце и поднималось кровяное давление. Как он тогда назвался, Андропов Юрий Владимирович, а ещё добавил с непонятной усмешкой, что «в некотором роде надзирает за воинскими заведениями». Но что-то не видел его в нашей Академии ни на лекциях, ни в зале для воинских упражнений.

Правда, то всего лишь Академия, а не воинское училище, что нацелено воспитывать только боевых офицеров,

Мне показалось, что он, заметив меня издали, что-то шепнул Горчакову, они задержались у ближайшей кучки мужчин, а потом и вовсе затерялись там, а через несколько минут оттуда Горчаков вышел уже без Андропова, но с высоким красивым моложавым мужчиной с хорошей прической и ровно подстриженными усиками.

В его одежде я ощутил стиль французских портных, нет, скорее итальянских, что при том же покрое придает некую итальянскую раскованность.

Горчаков, словно только сейчас меня увидел, воскликнул радостно:

— А, Вадбольский рад тебя видеть!.. Кстати, дорогой друг, позволь представить тебе моего хорошего и перспективного друга, баронета Вадбольского!.. Баронет, это мой друг — виконт Тибальд…

Мы обменялись рукопожатием. Я воззрился на виконта с интересом.

— Простите… как я слышал, была нелегкая дуэль… Вас вроде бы вообще укантропупили…

Он нахмурился, бросил на меня недовольный взгляд.

— Слухи придумывают заинтересованные. Я был ранен, а тот влюбленный дурак сбежал. Не знаю, как и что у него, но я женат, у меня пятеро прекрасных детей и верная любящая жена. Здесь я по дипломатическим делам, как младший помощник заместителя посла по особым поручениям.

Я пробормотал:

— Ну, слухи ещё какие! Зато красивые. Если такое случается не с нами, конечно. Говорят даже, нет повести печальнее на свете, чем повесть… ну, про них. Этот господин с оранжевой лентой через плечо, что посматривает в нашу сторону. и есть посол?

— Его заместитель. Простите, он вроде бы зовет.

Он виновато улыбнулся и быстрым шагом удалился. Горчаков посмотрел на меня с интересом.

— Ты его, оказывается, знал?.. Вадбольский, ты меня удивляешь всё больше.

Я трижды сплюнул через плечо.

— Не пугай. Просто слышал про его дуэль с одним из сыновей главы могущественного рода Монтекки. Тому даже пришлось бежать из Вероны. И везде кричал: «Нет жизни без Вероны!»

Горчаков улыбнулся.

— Ладно, забудем о нем. Как тебе здесь?

— Мило, — ответил я. — Весьма.

— Хорошо держишься, — сказал он с одобрением, — Ты везде дома? Словно много путешествовал.

— Люблю путешествовать, — сказал я скромно.

В его глазах загорелся огонёк, вот уже начинает раскрываться одна из тайн этого загадочного сибиряка, спросил чуть ли не торопливо:

— И что посещал?

— Кухни, — ответил я с достоинством сибирского валенка. — Это столицы любого имения. Ну… иногда спальни. Но реже.

Улыбка его померкла, хотя губы, глаза и вообще всё лицо оставались в том же положении, но вот нечто ушло, и остался только точный слепок улыбки.

Я хотел сказать нечто подбадривающее, но не успел, подошел Андропов, приятно улыбающийся, всё-таки вечер располагает к отдыху и необременительным беседам, сказал маниловским голосом:

— Здравствуйте, Юрий!.. Видите, я угадал, мы встретились. Думаю, ещё будем натыкаться друг на друга, круг светских салонов всё же невелик… как ваши дела? Ваш друг Горчаков от вас в восторге.

Горчаков сделал вид, что застеснялся похвалы и с легким поклоном покинул нас, Андропов улыбнулся и указал мне на парочку кресел у стены.

Я сел, полный настороженности, Андропов опустился напротив, улыбается, но взгляд серьёзный и прощупывающий.

— Да вот развлекаюсь, — ответил я чуть запоздало. — Жизнь курсантов такая!.. Немного лекций, много выпивки, игры с барышнями, вызов на дуэль, танцы, снова выпивка…

Он усмехнулся.

— Да-да, Горчаков говорил о ваших развлечениях. Как это у вас получается в Щелях Дьявола? Другие большими бригадами и вооруженные до зубов, но гибнут либо все, либо часть. А вы всегда с добычей?

— Я человек бедный, — повторил я как мантру, — за добытое платят хорошо. А что удачлив… Я шагу не сделаю, пока не проверю. Я в Щелях Дьявола осторожен, не пру, как по Невскому проспекту!..

Он с сомнением в глазах покачал головой.

— Чудно как-то.

Я огляделся по сторонам, сказал шёпотом:

— Учёные говорят, что существует и такой физический параметр, как удача!

— В смысле? — уточнил он с интересом.

— Рост, — сказал я, — цвет волос, разрез глаз, вспыльчивость, интеллект, удача… Может, с интеллектом мне не повезло, а вот удачи Господь Бог отсыпал больше.

Он посмотрел внимательно, подумал, покачал головой в сомнении.

— Интересное предположение. Да и человек вы интересный. Видите, на вас поглядывают дочери графини Максимовой и баронессы Коппелии. Какая партия, на ваш взгляд, интереснее?

— Партия Клейтона-Булвера, — ответил я и, уловив в его глазах непонимание, пояснил: — Их вариант прокладки канала через Панаму предпочтительнее, чем через Никарагуа… Видите ли, я не настолько хорош, как поручик Ржевский.

Он засмеялся, быстро ухватив суть. Французы, англичане, американцы — сейчас дерутся за право провести канал между Южной и Северной Америкой, об этом на первых страницах главных газет, Лукасевич создал первую керосиновую лампу, полностью безопасную, благодаря чему освещение пришло в каждую крестьянскую хатку, а сам керосин дал толчок промышленности, Нессельроде продвигает идею целой сети железных дорог России, а то их всего две на всю огромную страну, а поручик Ржевский добился неприступной графини Мармелансы или, как говорят другие, завоевал эту крепость, что стало сенсацией и живо обсуждается во всех аристократических салонах Петербурга, Москвы и Перми…

Зачем я это брякнул, мелькнула мысль. Может, стоило бы и дальше притворяться беспечным шалопаем? Нет, он с первой встречи обратил внимание, что я не клюю на выпивку и флирт с женщинами.

Нужно что-то дать ему. Но не слишком.

— Вы правы, — произнес он серьёзно, — светский мир победу барона обсуждает гораздо больше и с подлинным интересом. Вообще, как мне кажется, ничего значимее для высшего света нет. Подобное отношение общества и вызывает рост популярности тайной организации Аскетов. Кстати, как вы к ним относитесь?

Он вперил в меня острый взгляд человека очень умного и много понимающего в мире, где приходится смотреть сквозь пену, чтобы увидеть суть вещей.

— Любые неправительственные организации необходимы обществу, — ответил я уклончиво.

Он посмотрел на меня остро.

— Опасные слова. Слишком близкие к воззрениям Муравьева-Апостола!

Я покачал головой.

— Нет уж, на эшафоте он сказал: «Проклятая земля — ни заговора составить не умеют, ни судить, ни вешать», а такое нельзя простить даже человеку с петлёй на шее. Если бы помиловали, я бы сам его пристрелил! Никто не смеет употреблять о России слово «проклятая»!

Ну вот, мелькнула мысль, и патриотом вовремя себя выставил, я молодец, а он усмехнулся, взглянул очень внимательно, словно проверяя искренность.

— Но вы хотели бы революционных изменений?

Я взглянул удивленно, откуда такое, он пояснил:

— Сужу по вашей помощи суфражисткам.

— Хотел бы, — сказал я. — Только эволюционных, это не совсем революция, хотя в какой-то мере и революция. И чтобы изменения шли не снизу, а сверху. Так меньше крови. Суфражизм выгоден экономике.

На этот раз он даже чуть улыбнулся, хотя взгляд оставался таким же испытующим.

— Эх, молодость, молодость… Но всё-таки соображаете здраво, несмотря на своё общество.

— Я молод, — сказал я скромно, — но старые книги читал. Суфражизм экономически обоснован. Европа пошла в бурный рост, ей невыгодно, что сотни тысяч хорошо образованных женщин сидят взаперти и лишь рожают детей. А мы не должны отставать, иначе проиграем!

Он смотрел с интересом, уже не скрывает, что у нас не просто светская болтовня о женщинах и развлечениях, что роднит аристократов с самым низким слоем неграмотной челяди и лишь позорит благородных людей.

— Молодость спешит, — заметил он снисходительно, — я слышал, некоторые курсанты от Аскетов в восторге. Но, думаю, это не столько из-за их противоправительственной программы, а для того, чтобы показать насколько они, сами курсанты, отважные.

— Даже не слышал, — ответил я искренне, — хотя по тем же слухам насчёт Аскетов, я в их воззрениях не увидел ничего против власти и общества.

Он недовольно поморщился.

— Вы так говорите, словно готовы вступить в их общество.

Я удивился:

— Что, и они суфражизм поддерживают?

Он хитро прищурился.

— Что вы о них думаете? Не верю, что не составили своё мнение, что не совсем в русле официально принятого сверху.

Я сдвинул плечами, вот он ещё один коварный вопрос, где нельзя ни возражать, ни соглашаться, сразу ощутит ложь, профессия такая, да и, возможно, есть подпитка магией, обостряющая такое вот восприятие.

— Это не моё дело, — сказал я очень осторожно, — но из того, что слышал, своё мнение составил. Думаю, вообще возникли, как реакция на резкое ослабление роли церкви. Когда-то была пылающим факелом, что вела народы сквозь тьму невежества, а сейчас это объект для насмешек. Если поп, то обязательно толоконный лоб. Но в обществе потребность в духовности всё же осталось, нельзя же от нравственных ценностей… простите, что таким высоким штилем, отказываться так резко… Потому и возникло общество Аскетов. Или движение, не знаю, как точнее.

Он покачал головой, взгляд оставался внимательным и прощупывающим.

— Глубоко копаете. Я полагал, как у большинства молодёжи, больше симпатий к лукулловцам?

Я отмахнулся.

— Лукулловцы просто животные, хоть и научились носить костюмы и мундиры. Конечно, я целиком на стороне Аскетов. Понимаю их чистейшие и прекрасные мотивы, с гневом и даже осуждением отношусь к любому лукуллизму. Однако…

Он слушал с удовольствием, но тут спросил с любопытством:

— Ну-ну?

Я развел руками.

— Великие аскеты, что всю жизнь боролись с соблазнами, показали нам пример величайшего подъема духа, величие воли и победы над гнусным зовом плоти. Но их жизнь… их жизнь полностью уходила на эту борьбу.

Он насторожился, взглянул прямо.

— Что вы хотите сказать? Их жизнь напрасна?

— Нет-нет, — горячо сказал я. — Они показали, что похоть и чревоугодие победить можно. Мы люди, а не скоты!

Он кивнул, глядя на меня в ожидании продолжения.

— Но и скот в нас силен, — продолжил я, — потому что мы плоть от плоти животные, надо это признать… но нельзя смиряться!

Он покачал головой, но смотрел с прежним интересом.

— Мы меня озадачили. По-вашему, как поступить?

— Один очень безнравственный, — ответил я, — но умнейший человек сказал, что лучший способ побороть искушение — поддаться ему.

Он вскликнул шокировано, но, как мне показалось, несколько наиграно:

— Но это же…

Я вскинул ладонь, чувствуя, что хоть и переступаю грань вежливости, но в такой беседе, что почти испытание, это можно посчитать уместным.

— Он сказал «поддаться», но не «поддаваться». Когда зов плоти становится слишком силен, нужно просто удовлетворить этот зов, и он сразу стихнет. Или как говорили древние греки: чего делать нельзя, то нельзя, но если очень хочется, то можно.

Он взглянул исподлобья.

— На какое-то время?

— На какое-то время, — согласился я. — Это время можно потратить на открытия, изобретения, политику, искусство, а не на постоянную и непрерывную борьбу с зовом плоти!.. И работать, работать, работать… пока зов плоти снова не станет мешать работе. И тогда снова бросить ему кусок примитивного плотского наслаждения.

Он посмотрел на меня с отвращением.

— Как-то вы слишком циничны не по возрасту.

— Реалистичен, — ответил я грустно. — Мы в теле животных, какие бы смокинги не заказывали у портного, а в этикет не вводили новые сложности. Когда-то придем к тому, что животные радости заменим ещё более мощными и яркими радостями творчества!

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Звучит так, словно уже продумали? Я чувствую за этими рассуждениями глубокую школу. Похоже, в Сибири расцветает вольнодумство. Правда, направлено не против Государя Императора.

— Умные книги читал, — ответил я с достоинством. — И умные лекции слушал. Там, в глубине сибирских руд.

Он усмехнулся.

— Всё-таки вы экстремист! Что ж, прекрасная пора молодости!.. А мы в ваше время только за барышнями ухлестывали да вино тайком в казармы проносили.

Я тоже улыбнулся, чувствуя, что прощупывающий разговор подходит к концу. Он смотрит уже с приязнью во взгляде, как на сообщника, а это не нравится мне. Снова пришла мысль, что надо бы прикинуться дурачком… да только не пройдет, не пройдет, только насторожу, ещё шпиона заморского углядит.

— Нет, — возразил я, — вы вон какую Россию построили! Нам бы только удержать то, что вы сделали.

Он поднялся, уже снова светский человек, свой в любых салонах, а не государственный чиновник на явно непростой службе. Возможно, немалый чин в Тайной Канцелярии.

— Отдыхайте, — посоветовал он серьёзно. — Хотя бы изредка. Жаль, если перегорите рано.