Венецианский альбом

Глава 18

Джулиет. Венеция, 9 июля 1939 года

Когда принесли еще еды, разговоры стихли. Фуа-гра на тонких узких кусочках поджаренного хлеба, почти прозрачные ломтики сырокопченой говядины, брускетты с тапенадом — все это было вкусным, будоражащим и новым для меня. Я огляделась и увидела, как сверкают в свете развешанных между деревьями фонариков бокалы и надетые на женщинах драгоценности. Трудно поверить, что всего каких-то пару недель назад я была Джулиет Браунинг, школьной учительницей, которая живет в деревеньке и под аккомпанемент передаваемых по радио вечерних новостей ест на ужин сэндвичи с печеной фасолью. Потом мой взгляд остановился на графе Да Росси. Будучи мужчиной в возрасте, он все еще оставался хорош собой. Я обернулась к Генри, который решил завязать со мной беседу.

— Как тебе здешняя еда?

— Великолепная, правда?

— На мой вкус, немножко слишком затейливая. Я бы каждый день ел стейки или рубленые бифштексы, только подавай!

— Значит, ты, наверно, не из богатой семьи?

Он засмеялся.

— Мой отец сам выбился из низов. Он начинал с продажи автомобилей, и дело у него пошло, несмотря на депрессию. Но мама училась в колледже и для детей хотела того же, поэтому я начал изучать бизнес, а потом открыл для себя искусство. Конечно, папа не собирался платить за то, чтобы я учился живописи, пришлось переключиться на промышленный дизайн. Отец думал, что я смогу спроектировать новый автомобиль и мы на этом разбогатеем — ну, знаешь, переплюнем Форда. — Он издал иронический смешок. — А потом я увидел, что можно подать на стипендию и учиться в Европе, и подумал, почему нет? И вот я здесь. Мой старик, конечно, не в восторге, но платит-то не он, так? Я решил, это мой шанс хоть немного повидать мир, прежде чем я на всю оставшуюся жизнь погрязну в продаже машин.

Я посмотрела на его круглое серьезное лицо.

— Разве ты обязан идти по стопам отца?

— Я — его единственный сын. Если не я, то кто со временем его заменит?

Я задумалась над его словами. Вот и с Лео произошла та же история. Единственный сын обязан оправдать все возложенные на него ожидания и жить не своей собственной жизнью, а какой велят. Потом я поняла, что и со мной дела обстоят похожим образом. Я могла бы в свое время остаться в колледже, работать официанткой, чтобы оплачивать жилье и еду, и в один прекрасный день стать художницей. Но вместо этого я поступила как подобает почтительной дочери, и теперь живу жизнью своей матери, а не собственной.

— Зато сейчас мы оба свободны, хотя бы на время, — сказала я.

— Ты права. Вроде как сюрреализм какой-то, да? Все, что вокруг, и мы с тобой попиваем шампанское в обществе аристократов, которые денег не считают.

— Ну да, — согласилась я.

К нам присоединился Франц.

— Хороший вечер, правда? — проговорил он.

— А ты привык к таким вещам? — поинтересовалась я у него, перейдя на итальянский. — Мы с Генри как раз обсуждали, что это как будто жить в сказке.

— Да, мне тоже так кажется. У моего отца пекарня. Он думал, я сошел с ума, раз собрался учиться на художника. Зачем мне все это, если я когда-нибудь стану пекарем? Я сказал, что научу его делать высокохудожественный хлеб.

Мы посмеялись, но когда Франц отошел, Генри коснулся моей руки.

— Будь с ним поосторожнее, — прошептал он. — Думаю, его подослали немцы.

— Ты считаешь, он нацистский шпион? — потрясенно спросила я.

Генри кивнул.

— У меня просто чувство такое. Все они говорят, что из Австрии, но есть в нем что-то такое неправильное. Не могу упрекнуть его ни в чем конкретном, но…

— Когда же мы увидим ваше новое приобретение? — с нажимом спросила испанка Биби. — Мы умираем от любопытства.

— Ну хорошо, — ответила графиня Фьорито, — следуйте за мной, дорогие мои.

И она повела гостей через застекленные створчатые двери в оформленную с большим вкусом комнату: полы из белого мрамора, голубые, обитые шелком диванчики, низкие золоченые столики. На мольберте в самом центре пряталось под покрывалом большое полотно.

— Витторио, драгоценный мой, не окажешь нам честь? — проговорила графиня. — Раз уж именно ты так умно посоветовал мне эту картину и, более того, добыл ее для меня.

Скарпа поклонился ей, коротко и вежливо, потом пересек комнату и одним плавным движением сбросил покров. Все присутствующие дружно ахнули. Картина была разительно современной: яркие вспышки цвета складывались в окровавленную руку, пронзающую одно из цветных пятен, бесплотные лица смотрели из темноты в промежутках между сполохами, их рты были открыты в безмолвном протесте. Она оставляла гнетущее впечатление, но, как мне пришлось признать, была великолепно задумана и выполнена.

— Поразительно, Габриэлла, — сказал профессор Корсетти. — Не правда ли, Артуро?

— Совершенно согласен. Это ведь та работа, которую пришлось вывозить из Германии контрабандой?

— Она самая. — У графини был радостно-взволнованный вид. — До меня доходили про нее разные слухи, и Витторио умудрился встретиться с художником и вывезти картину, спрятав под эталонным пасторальным кошмаром одного из одобренных нацистами пачкунов.

— А этот художник, как я понимаю, не относится к нацистским любимчикам? — спросил мистер Синклер.

— Какое там любимчик, он еще и еврей вдобавок! — воскликнула графиня. — Мы умоляли его эмигрировать, пока еще можно, но у него старые родители, которые никуда не хотят уезжать, поэтому он тоже остался. Я говорила, что заберу родителей к себе, но он сидит в Германии, работает, и, боюсь, у него скоро могут начаться неприятности.

— В каком городе он живет? — спросил Франц.

— В Штутгарте. Днем работает инженером на заводе «Мерседес-Бенц». Он считает, что в безопасности, потому что его цех производит бронемашины, и его там ценят. Свои работы он подписывает псевдонимом, и про них никто не знает, кроме его друзей за пределами Германии.

— Боюсь, он очень рискует, — сказал мистер Синклер.

— Да. Таких, как он, много — тех, кто, вопреки всему, протестует, не демонстративно, но при этом твердо. Храбрые мальчики и девочки.

Имельда коснулась моей руки.

— Наверно, нам скоро пора уходить, если мы хотим успеть на десятичасовой вапоретто. Если опоздаем, придется ждать до одиннадцати тридцати, а там всегда толпа.

— Хорошая мысль, спасибо тебе, — поблагодарила я и пошла за Генри.

— А вы и правда считаете, что это — будущее искусства, Габриэлла? — услышала я слова графа Да Росси. — И отвергаете красоту? Лично я все-таки предпочел бы нацистскую пасторальную сценку.

— Но у вас нет души, Массимо. Я всегда это знала.

Франц внимательно разглядывал картину, и я подумала, не ищет ли он подпись. Вдруг Генри прав и он в самом деле немецкий шпион? Я порадовалась, что художник подписывает свои работы вымышленным именем.

Я подошла к графине, поблагодарила за чудесный вечер и сказала, что мы должны успеть на вапоретто.

— Конечно, дорогая, — сказала она. — Но я буду рада вам в любое время, на всех моих суаре. И заходите как-нибудь чайку выпить — устроим с вами вдвоем милый британский файв-о-клок, хорошо?

— Только не говорите, что у вас есть настоящий британский чай, — смеясь, ответила я. — А то мне тут попадаются только бледные и безвкусные чаи, какой ни попробую.

— Но, дорогая, чай мне привозят исключительно из «Харродса», — сообщила она. — Откуда же еще?

Она потянулась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Боюсь, я покраснела, потому что не привыкла, чтобы меня целовали графини. Наша студенческая компания распрощалась и двинулась по бульвару к причалу, где в ожидании вапоретто толпился народ.

— Надеюсь, мы все туда влезем, — заметил Генри, — пусть и как селедки в бочку.

— Надеюсь, всех разом на борт не возьмут, — сказала Имельда, — а то плаванье может закончиться на дне лагуны.

— Я совершенно точно не хочу ждать до половины двенадцатого, — заявил Гастон. — Может, попробовать пробиться вперед?

Но это казалось абсолютно невозможным. Путь нам преграждали семьи с корзинами для пикников, шезлонгами и зонтиками, а еще свирепые с виду бабки, готовые биться насмерть за свой пятачок пространства. К тому же мне совестно было бы взойти на борт на глазах у всех этих старушек и малышей. Франц определенно придерживался того же мнения.

— Думаю, это будет неправильно, — сказал он.

До того как мы успели что-нибудь предпринять, к нам присоединился граф Да Росси.

— А-а, молодежь! Вы тоже сбежали с суаре Габриэллы? Лично мне быстро надоедает современное искусство, и я не могу притворяться, что наслаждаюсь им так же, как остальные. — Тут он заметил, сколько народу на пристани, и проговорил: — Дио мио, не думаю, что все эти люди влезут в одно маленькое суденышко. Вам-то на него точно не попасть, уверяю.

Мы как раз собирались попробовать пролезть вперед, — сообщил Гастон.

— Погодите, я посмотрю, прибыла ли моя моторка, — сказал граф. — Может, я смогу вас подкинуть; надеюсь, вы разместитесь на борту.

— Как вы добры, — произнесла Имельда.

— Нельзя же бросать в беде таких же любителей искусства, как я сам. — Его обаятельная улыбка напомнила мне о Лео. — Идемте посмотрим, тут ли уже моя лодочка, я просил прислать ее к десяти — не сомневался, что дольше мне не продержаться, но отказать Габриэлле очень трудно. — Он говорил, одновременно окидывая взглядом набережную с несколькими причалами поменьше, а потом показал на слишком хорошо знакомый мне катерок из гладкого тика и воскликнул: — Ага, вот и она!

Все мы двинулись за ним, я шла с некоторой неохотой.

— Я прихватил с собой нескольких молодых друзей. Как думаешь, сможем их всех разместить? — крикнул граф человеку у штурвала.

— Попробуем.

Мужчина ступил на пристань из лодки, и мое сердце внезапно подпрыгнуло, потому что это оказался Лео собственной персоной. Граф тоже удивился.

— Лео, что ты здесь делаешь? — Он повернулся к нам. — Это мой сын. Он почему-то приехал за мной вместо слуги. Что случилось с Марио?

— У его брата день рождения, и я отпустил его на весь вечер. К тому же я не против прокатиться по лагуне, сегодня такой хороший вечер. — Лео меня не видел. Он протянул руку, чтобы помочь отцу, потом — Имельде. Франц с его неизменно хорошими манерами пропустил меня вперед. Лео протянул руку мне и вдруг застыл. — Джульетта! Я что, сплю? Вы что здесь делаете?

— Здравствуйте, Лео, — сказала я, — какой сюрприз. Я приехала учиться в академии искусств.

Спускаясь в катер, я почувствовала, как дрожит его рука. Потом он механически повернулся помочь парням.

— Учиться? К нам? И надолго?

— На год.

— Ты знаком с этой молодой леди, Лео? — спросил граф.

— Мы встречались в прошлом году на биеннале, — спокойно заявил Лео. — Помнишь, когда я сопровождал богатых финансистов?

— Ах да. Вам понравилось на биеннале, мисс Браунинг?

— По-моему, там было великолепно. И вокруг такой чудесный сад!

— Это не моя стихия, хотя сын не оставляет попыток затащить меня туда. Но в наши дни какой только мусор не называют искусством!

— Отцу хотелось бы, чтобы на биеннале были сплошь старые мастера, — сказал Лео.

— Конечно, потому что это и есть настоящее искусство. Видел бы ты картину, за которую Габриэлла Фьорито наверняка выложила кругленькую сумму, — жизнерадостно продолжал граф. — Уродливая мазня. Цветные пятна, и все. Грубо и крикливо. Написана подающим надежды еврейским художником, который все еще живет в Германии.

— Ну, такая уж она, графиня Фьорито, — заметил Лео. — Она считает себя великой благодетельницей — вроде Медичи нашего времени. Ей нравится спасать людей, как другие спасают бездомных кошек.

Он поднял взгляд от руля, и наши глаза встретились. Потом лодка полным ходом помчалась через лагуну, и в лица нам задул соленый свежий ветер. Мое сердце билось ужасно громко, я даже боялась, что его стук слышат мои сокурсники, с которыми мы вместе втиснулись на заднее сиденье. Как можно было надеяться, что мне удастся побороть себя? Находиться рядом с Лео оказалось пыткой. Неужели я не понимала, насколько мала Венеция, в которой, чем ни займись, встречи в конце концов не избежать?

— Где вас высадить, молодые люди? — спросил граф. — Наверно, вы все живете рядом с академией?

— Да, пожалуй, недалеко, — сказал Гастон. — Пожалуйста, остановите, где будет удобно. Мы так благодарны за вашу доброту! Без вас мы бы проторчали еще полтора часа на пристани и, может, все равно не влезли на последний рейс.

— Тогда, Лео, причаль рядом с академией, — распорядился граф.

Лео подвел катер к берегу, ловко выпрыгнул из него, закрепил трос и протянул руку, помогая нам сойти с катера. Я пропустила вперед Имельду, и вот пришла моя очередь. Лео уверенно сжал мою ладонь.

— Спасибо, что подвезли, — проговорила я.

— Рад был помочь, — ответил он, — и узнать, что у вас появилась возможность учиться в Венеции. Теперь вы, может быть, все-таки станете великой художницей.

— Вряд ли, — возразила я. — Но учеба наверняка пойдет мне на пользу.

— Вы живете у академии?

— Да, недалеко, пешком дойти можно. — Я поняла, что он хочет узнать мой адрес, но этому не бывать. — Еще раз спасибо. Утром увидимся, — сказала я остальным студентам и зашагала прочь, но задержалась на мосту Академиа и подождала, пока моторка не отчалит. А потом очень быстро пошла домой, и стук моих шагов отдавался от пустынной мостовой и эхом разносился по улицам.