Глава 34

Джулиет. Венеция, 26 декабря 1939 года


Мое первое Рождество вдали от родины. Оно показалось мне странным и пустым, но кое-что хорошее все-таки тоже произошло. Я переехала на новую квартиру — в свой собственный дом, который будет принадлежать мне ближайшие девяносто девять лет, — шестнадцатого декабря и обнаружила на полу новые ковры, новую колонку в ванной (вроде той, что была на прежнем месте, только не склонную ко взрывам) и новую кровать, застеленную чистым бельем и громадным пуховым стеганым одеялом. На окнах висели бархатные шторы. В квартире было тепло, у печки лежал уголь. День стоял солнечный, все сверкало, и я смотрела в окно, впервые за долгие месяцы чувствуя себя по-настоящему счастливой. Это было замечательно.

В тот же день, но попозже, я познакомилась с Франческой. Нельзя назвать ее самым добросердечным человеком на свете, но к тяжелой работе она явно привыкла. Она говорит с таким сильным венецианским акцентом, что я с трудом разбираю ее речь, но зато ей понятен мой итальянский. В первый же вечер она приготовила мне отличное грибное ризотто — сытное, густое. Я заранее сделала покупки и отправилась в постель с горячим шоколадом и печеньем, ощущая себя очень довольной. В следующие дни я прикупила еще кое-что, чтобы тут стало уютнее — подушки, шерстяной плед, вазу (и апельсины, чтобы положить их туда) и настольную лампу для письменного стола. В этот стол я просто влюбилась. Он инкрустирован вставками из лимонного дерева, выращенного на юге Италии, и до сих пор, после всех этих лет, пахнет лимончиками. А еще у него множество всяких отделений и секций, включая потайной ящичек, который привел меня в полный восторг. До него можно добраться, только целиком вытащив одну из полок и открыв его маленьким ключом. Не то чтобы у меня много вещей, которые нужно прятать, да и Франческа даже по-итальянски читает через пень-колоду, чего уж говорить об английском, но приятно знать, что такой ящичек есть.

В академии начались каникулы. Имельда поехала домой, к родителям, которые перебрались ближе к испанской границе на случай, если Германия оккупирует Францию. Я купила на рынке подарки маме и тете Гортензии: отделанные кружевом носовые платки, которые делают на острове Торчелло, крошечные елочные украшения и коробку нуги. Добавила к этому рождественскую открытку, долго думала, что бы написать им достаточно убедительное, и решила, конечно же, обратиться к теме денег. «Причины, по которым я решила остаться в Венеции, исключительно финансовые, — писала я. — Как вы знаете, в этом году я получаю щедрую стипендию, которая перекрывает мое учительское жалованье. Если я вернусь, стипендии не будет, а школа наверняка уже наняла временную учительницу, поэтому совершенно неизвестно, на что нам всем в таком случае жить. Так что я временно остаюсь тут ради нашего общего благополучия, но обещаю принять разумное решение, когда возникнет необходимость уехать». Конечно, я чувствовала, что плутую, но мне не хотелось никого огорчать. В свою очередь накануне Рождества я получила от мамы посылку с рождественским пудингом, несколькими кусочками торта и шарфом, который она сама связала. Это меня тронуло.

Я некоторое время не могла решить, не купить ли небольшой подарок для Генри, и в конце концов остановилась на стеклянном песике из муранского стекла с умилительно грустной мордочкой. От одного взгляда на него хотелось смеяться, даже если до этого настроение было подавленное. А еще был Лео. Что подарить человеку, который очень богат и может купить все, что ему заблагорассудится? Потом я решила в кои-то веки повести себя смело. Встретила на рынке простой серебряный медальон, приобрела его, отрезала завиток своих волос и перевязала розовой ленточкой. Во всяком случае, когда мы расстанемся, у Лео будет память обо мне.

Я запаслась панеттоне, традиционным рождественским кексом, который сейчас есть во всех булочных, купила цыпленка, чтобы его пожарить, и решила днем пригласить к себе Генри. Профессор передал мне от графини Фьорито приглашение прийти к ней на ежегодную вечеринку, которую она устраивала во второй день праздников. Это меня удивило, ведь я думала, что, будучи еврейкой, графиня вообще не отмечает Рождество. После долгих и тяжелых раздумий я решила подарить ей купленный на рынке горшок с подснежниками — вид цветов всегда бодрит, а эти напомнили мне о первых признаках весны у нас в Англии.

Зная, что Рождество — важный семейный праздник, я не ожидала увидеть Лео, но в рождественский сочельник, едва только стемнело, услышала стук в свою дверь. Франческа уже несколько часов как ушла, приготовив мне к ужину традиционное рыбное рагу. Я дала ей щедрые чаевые и впервые увидела улыбку на ее лице. Открыв дверь, я очень удивилась, потому что увидела запыхавшегося Лео с большой коробкой в руках.

— Я пробежал три пролета, — сказал он, заходя в квартиру и целуя меня в щеку, — и вообще-то должен уже быть на семейном ужине, но не мог не увидеть тебя в праздник. И принес тебе подарок. — Он поставил коробку на стол, с радостным предвкушением глядя, как я ее открываю.

— Ой, — воскликнула я, удивленная и восхищенная, — это же радио! Как здорово!

— Хочу, чтобы ты знала, что творится в мире, — проговорил он.

— У меня тоже есть для тебя маленький подарок, — сказала я и вручила ему перевязанную лентой кожаную коробочку.

Лео поднял на меня вопрошающий взгляд и открыл ее. Когда он увидел медальон, на его лице появилась широкая улыбка. Вытащив медальон, Лео раскрыл его и подержал на ладони.

— Это твой локон? — спросил он. — Прядь твоих волос?

Я кивнула.

— Хотела, чтобы у тебя было что-то на память обо мне, когда я уеду.

— На эту тему, — начал он, — у меня есть к тебе предложение.

Лео сделал несколько шагов, потом уселся в одно из кресел. Тяжелые шторы были задернуты, чтобы тепло от печи не уходило.

— Хочешь бокальчик вина? — предложила я.

Он покачал головой.

— У меня нет времени, кара. Прости. Но я долго думал, как лучше всего будет поступить с тобой и с ребенком, и хочу предложить тебе один вариант. Ты говоришь, что намерена отдать ребенка в хорошую семью, так вот, я ее нашел.

— Нашел? — Я сама услышала, как дрожит мой голос, потому что его слова прозвучали окончательно, как приговор.

Он кивнул.

— Я бы хотел усыновить ребенка и растить у себя как законного отпрыска. Когда-нибудь он унаследует все, включая титул. За ним будут хорошо присматривать, его будут любить. Ты это одобряешь?

Я была так потрясена услышанным, что некоторое время не могла вымолвить ни слова, пытаясь понять, о чем это он.

— Но как же Бьянка? — теперь мой голос стал каким-то визгливым — слишком силен оказался шок. — Ей же наверняка не захочется жить под одной крышей с ребенком другой женщины, особенно если она выяснит, что он родился в результате нашей с тобой связи?

Лео пожал плечами.

— Похоже, что Бьянка не может иметь детей. А выяснилось это только после того, как мы поженились. То есть это ее врач говорит, что не может. Не исключено, что она просто не хочет, чтобы они были, и все. Так или иначе, у меня не будет наследника, если я не признаю нашего сына по закону.

— Ты так уверен, что это будет мальчик!

Он самонадеянно улыбнулся.

— На мужчин нашей семьи в этом плане вполне можно положиться. У нас рождаются сыновья.

— А если все-таки родится девочка, ты ее не примешь?

— Не родится. — Он наклонился впереди взял обе моих руки. — Так что ты об этом думаешь? Это хорошее решение, правда? Для нас обоих.

— Откуда мне знать, что Бьянка будет хорошо обращаться с малышом? Может, она начнет ревновать. Я не хочу подвергать своего ребенка опасности.

— Уверяю тебя, Бьянка не интересуется младенцами настолько, что меньше просто некуда. Мы наймем лучшую няньку, которая будет любить его и баловать.

— А как ты объяснишь внезапное появление ребенка? Я уже знаю, какой силой обладают в этом городе сплетни.

— Я и об этом тоже подумал. Это будет якобы ребенок какой-нибудь деревенской родственницы. Допустим, она доблестно родила сына, но потом умерла. А я пообещал вырастить его в нашей семье и поэтому забрал.

Пока он говорил, я пыталась переварить всю эту информацию. В сознание, как серебряный лучик надежды, прокралась одна мысль.

— Лео, но если Бьянка не может иметь детей и женила тебя на себе обманом, разве это не основание для расторжения брака?

— Конечно, основание, — сказал он, — в любой другой семье. Но мой брак — это деловое соглашение, контракт. Если он будет расторгнут, нашему партнерству с отцом Бьянки придет конец, а он — человек гордый и мстительный. Он нас уничтожит. И это не все — я подозреваю, что у него есть связи с мафией. Если я задену чем-то его дочь, то, подозреваю, вскоре мой труп найдут на дне лагуны.

— Боже, — сказала я, — как все сложно.

— Так и есть, — подтвердил он. — Думаю, у вас к семейным обязательствам относятся иначе, не так, как у нас тут. Это священный долг — всегда ставить семью превыше всего.

Он посмотрел на свои часы и поднялся.

— Прости, мне очень жаль, но сейчас я должен тебя покинуть. Придется бежать всю дорогу. Счастье еще, что сегодня нет аква альта и не придется идти к полуночной мессе по колено в воде. Спаси тебя Боже, кара миа. Буон натале[21].

Он послал мне воздушный поцелуй и ушел, оставив меня с вихрем мыслей и узлом боли в животе.


Генри пришел ко мне в рождественское утро с бутылкой просекко и красивым кожаным портфелем — «чтобы носить и хранить твои работы». Я была тронута и несколько смущена, щеки тут же запылали.

— Генри, как это мило с твоей стороны, — сказала я ему. — У меня тоже есть для тебя маленький подарок.

Когда он увидел песика, то засмеялся.

— До чего же грустная морда! Это, наверно, тот самый пес, которому идет все под хвост.

— Мне хотелось, чтобы он веселил тебя, если вдруг нападет тоска по дому, — объяснила я. — Но, думаю, рождественский ужин развеселит нас обоих.

Мы выпили по бокалу кампари с оливками, потом поели жареной курицы с картошкой, брюссельской капустой и морковью, а потом приступили к рождественскому пудингу. Генри раньше его не пробовал, и я не уверена, что ему действительно понравилось, но он вел себя вежливо. Чтобы растрясти ужин, мы прогулялись по Дзаттере. Там было довольно-таки пустынно, а из домов доносились музыка и смех, слишком живо напоминая, что сегодня семейный праздник. Вернувшись, мы попили чаю с тортом, и это тоже было для Генри в новинку.

— Спасибо тебе за это, — сказал он. — Если честно, я боялся остаться на Рождество в одиночестве, но теперь очень доволен.

Я тоже получила удовольствие. А на следующий день мы вместе наняли лодку до Ладо и отправились на виллу к графине Фьорито. Дом был украшен зеленью и стеклянными елочными игрушками, под потолком сверкали люстры. Тут были профессор Корсетти с супругой, британский консул, улыбчивый падре и другие люди, с которыми я уже встречалась прежде. Однако Йозефа нигде не было видно, и я спросила о нем графиню.

— Я нашла ему тихую гавань среди других художников во Флоренции. Сейчас я работаю над тем, чтобы вывозить молодых женщин. Боюсь, больше одной за раз мне не спасти, поэтому очень многим помочь не удастся.

— Как вы думаете, не начнут ли и тут плохо обращаться с евреями? — спросила я. — Ведь Муссолини — большой почитатель Гитлера.

— Думаю, в Италии найдутся желающие согнать всех евреев в лагеря, но только не тут, не в Венеции. Не среди приверженцев культуры. Местное еврейское сообщество в городе так же уважают, как и все остальные. По-моему, здесь нам ничего не грозит.

Мы стояли вдвоем, в стороне от всех остальных, и я гадала, не стоит ли мне рассказать ей о своей беременности. Честно ли вообще скрывать от нее такие новости? Я определенно предпочла бы, чтобы она узнала их от меня, а не из сплетен. Но сегодня неподходящее для этого время. Нужно договориться, что я как-нибудь приеду сюда одна. Надеюсь, она окажется из тех, кто не спешит осуждать ближнего, но как знать… И тут мне в голову пришла ужасная, парализующая мысль о профессоре Корсетти, моем преподавателе. Может быть, существуют правила, запрещающие таким, как я, продолжать обучение? Разрешат ли мне закончить курс? Поэтому, когда я увидела Корсетти у стола, где он намазывал себе крекер каким-то паштетом, то решила выяснить этот вопрос, подошла к нему и поинтересовалась:

— Профессор, мы могли бы поговорить с вами наедине?

Он с подозрительным видом отправился следом за мной в маленькую приемную и проговорил:

— Итак?

Я рассказала ему, что жду ребенка, отец которого не может на мне жениться, и что хотела бы продолжать учебу так долго, как это будет возможно. Не возникнет ли у меня проблем?

— Вы боитесь ослабнуть настолько, что не удержите кисточку? Или не сможете стоять у мольберта? — спросил он. — Или так растолстеете, что не дотянетесь до холста?

— Нет! — воскликнула я.

— Тогда какие проблемы могут еще возникнуть?

— Ну, вдруг вы не захотите видеть меня у себя в классе, чтобы я не развращала других студентов…

Он посмотрел на меня и вдруг расхохотался.

— Девочка моя милая, в моем мире у каждого есть любовник или любовница, многие гомосексуальны или бисексуальны, и, уж конечно, незаконнорожденные дети там тоже не редкость. Уверяю вас, никто и бровью не поведет. — Тут профессор замялся. — Но вы… о вас я беспокоюсь. Неужели учеба важнее для вас, чем безопасность и благополучие? Может быть, когда придет время этого знаменательного события, вам лучше быть дома, среди тех, кто сможет о вас позаботиться?

— Наверно, да, — сказала я, — но я не хочу позорить мать и смущать ее, а потому остаюсь тут. Когда придет время, я отдам ребенка на усыновление и вернусь на родину.

— Благородные намерения. Надеюсь, вы сможете их осуществить.

Загрузка...