Венецианский альбом

Глава 30

Джулиет. Венеция, 21 ноября 1939 года

В академии на стенде висело объявление, сообщавшее, что занятия сегодня можно пропустить из-за праздника Мадонны делла Салюте — ведь, предположительно, все студенты захотят пойти к мессе. Судя по тому, что я слышала, большинство моих соучеников считали, что у них просто дополнительный выходной, и не собирались участвовать в религиозных ритуалах. А вот моя квартирная хозяйка, напротив, заранее трепетала от восторга.

— Это один из самых священных дней года, — сказала она. — Сегодня вечером я собираюсь к мессе. Она особенно прекрасна, когда темно. Вы пойдете со мной?

— А где это все будет происходить? — спросила я.

Синьора Мартинелли посмотрела на меня как на безнадежную тупицу.

— В соборе Санта-Мария делла Салюте, конечно же. Да вы его знаете, такой большой храм с белыми куполами на самой оконечности Дорсодуро. Ради праздника наводят специальный мост из барж через канал Гранде. И все несут свечи. В этот день мы благодарим Мадонну за то, что она спасла наш город от чумы.

Слов «мост из барж» оказалось достаточно, чтобы я приняла решение. Рисковать, ступая на подобную конструкцию, я больше не собиралась, пусть даже водная преграда в этот раз была уже, чем летом, Гранд-канал ведь не Джудекка. Впрочем, я поняла, куда именно нужно идти.

— Спасибо за приглашение, но на мессу я с вами не пойду, — ответила я. — Буду наблюдать с моста Академия.

Она вздохнула.

— Неужели мне не получится сделать из вас добрую католичку? Мой духовник говорит, что я недостаточно стараюсь спасти вашу душу.

— Что вы, синьора, вы подаете прекрасный пример, — возразила я, — просто дело в том, что у меня уже есть своя собственная религия.

— Англиканская церковь, как вы ее называете? — квартирная хозяйка бросила на меня испепеляющий взгляд. — Отступническая религия, бросившая вызов папе.

— Во всяком случае, мы с вами обе — христианки, — заметила я.

Она пренебрежительно фыркнула.

— И еще насчет сегодняшнего ужина. Вечером я пойду в гости к подруге, вдове Франчетти с нашей улицы. Я могу оставить вам…

— Не нужно, — ответила я, не дав ей закончить, — я найду, чего поесть. Раз день праздничный, наверняка еду будут продавать с лотков.

— Да, и во множестве. — Вид у синьоры Мартинелли вновь стал неодобрительным. — Кое-кто считает, что сегодня — день карнавала, а не церковного празднества.

У меня создалось впечатление, что мало кто из студентов придет сегодня на занятия, а оказаться одной среди преподавателей мне не хотелось. Я подумала, что можно сесть в лодку и отправиться на какой-нибудь из островов, но погода не благоприятствовала. Все утро лил беспрерывный дождь. Это заставило хозяйку глянуть на окно, вздохнуть и перекреститься:

— Такой дождь — и на праздник Мадонны! Я никогда не видела ничего подобного. Мне кажется, это плохой знак, вы согласны?

— Может, до темноты еще распогодится, — предположила я.

— Нам остается только молиться, чтобы во время мессы не случилось аква альта, — сказала она. — Люди будут в своих лучших нарядах. Никому не хочется брести домой вброд.

— Вброд? — переспросила я, не поняв итальянского слова.

Она кивнула и сказала:

— Иногда вода поднимается вот на сколько, — тут синьора приложила руку к середине бедра. — Обычно только до лодыжек доходит, но никогда не знаешь, как будет. Надо молиться, чтобы Господь ради особого праздничного дня удержал воду в заливе.

Я принялась гадать, внимает ли Господь молитвам насчет наводнений. Каждый год мы узнаем из новостей об очередных смытых деревнях, некоторые из которых, весьма вероятно, населяют добрые христиане. Не верится, что Бог сильно озабочен контролем над погодой, иначе над Ватиканом всегда сияло бы солнышко, а коммунистическую Россию заливало бесконечным дождем. Я невольно улыбнулась своим мыслям.

На закате моя квартирная хозяйка появилась в лучшей шляпке и пальто, а также с зонтиком — «на тот случай, если Бог не сочтет нужным остановить дождь».

— Я пойду с вами и понесу зонт, — сказала я. — Тогда вы сможете держать свечу.

— Если свеча вообще будет гореть в такую погоду, — с разочарованием в голосе проговорила она. — Может оказаться, что свечи удастся зажечь, только когда мы войдем в храм. Но я рада, что буду не одна хотя бы до моста.

Итак, мы отправились вместе, смешавшись с шумной толпой. Некоторые люди несли свечи в банках и фонарях, и их свет колебался на мрачных стенах домов. Миновав церкви Сан-Маурицио и Санта-Мария-дель-Джильо, мы вышли к Калле-Ларга. Эта улица вела к площади Святого Марка. Потом мы пересекли небольшую водную артерию и повернули к Гранд-каналу. Все вокруг кишело лоточниками, которые продавали воздушные шары, игрушки, конфеты и даже джелато, хоть мне и непонятно было, кому в такую холодную, мрачную ночь может захотеться мороженого. Узкая калле раздалась в стороны, перед нами возник мост из барж с церковью на противоположной стороне. Над пьяцца и среди деревьев были развешаны гирлянды фонарей. Они отчаянно плясали на свежем ветру с лагуны. На мосту толпа превращалась в тоненький ручеек, и огоньки свечей в руках паломников прыгали то вверх, то вниз.

Моя квартирная хозяйка увидела каких-то знакомых. Кивнув ей, я стала смотреть, как течет на мост людская река. Из церкви уже доносилось пение — оно звучало гулко, как всегда в громадном помещении. Все это трогало душу, и я даже почувствовала искушение отправиться в храм вместе с остальными, но меня остановила мысль о толкучке и о том, что придется не меньше часа провести стоя на одном месте. Я остановилась в сторонке и уже собиралась уйти, когда заметила человека, явно чьего-то слугу, который нес на шесте фонарь. За ним следовала группа хорошо одетых людей. Когда они проходили под уличной лампой, я их узнала. Первым шествовал граф Да Росси, он выглядел как некий одетый в широкий плащ патриарх эпохи Ренессанса, за ним — Лео с Бьянкой. Одной рукой она держала над головой изящный красный зонтик, а другой сжимала руку Лео.

Неожиданно все происходящее утратило свою магию. Я отвернулась, нырнула в темноту и отправилась домой. Даже желания найти открытую тратторию у меня не возникло. Дома я сделала себе сэндвич с сыром и заварила чаю. «Что я здесь делаю? — спрашивала я себя. — Это же безумие». Лучше столкнуться с маминым недовольством, деревенскими сплетнями, тетушкиным презрением, чем оказаться пойманной в ловушку города, где у меня нет ни родни, ни друзей, вообще никого.

3 декабря 1939 года

Уже наступила зима, и все-таки я еще здесь. С самого праздника у нас ветра и сильные дожди. Вечером я кипячу чайник, наполняю горячей водой керамическую грелку, которую мне пришлось приобрести, и сворачиваюсь вокруг нее калачиком, надеясь хоть немного согреться в постели. Появились первые признаки Рождества: на рынке Риальто продают орехи и мандарины, а на углах улиц торгуют жареными каштанами. Каждый раз, когда я прохожу мимо, меня соблазняет их запах, я всегда покупаю маленький пакетик и сую в карман, чтобы греть там руку.

Квартирная хозяйка говорит, что рождественские торжества официально начинаются восьмого декабря, в праздник Непорочного зачатия. Я совсем запуталась: ну как Мария могла зачать восьмого декабря и родить спустя всего три недели? Но оказалось, что речь идет о зачатии самой Марии, а не Иисуса. Все-таки местная религия очень сложна. И, конечно, тут на каждый случай есть свой особый святой. Синьора Мартинелли молится одному святому, чтобы он помог ей от болей в спине, а другому — чтобы у нее хорошо подошло тесто и удались булочки. Святых она воспринимает как подмастерьев Христа.

— Зачем беспокоить Господа всякими мелочами? — говорит она. — Для этого есть святые.

Конечно, мне стало любопытно, кто из святых отвечает за роды. Может, нужно попросить у него помощи. Или у нее? Не так давно я осознала для себя одну вещь: ведь роженицы порой погибают. К тому же сам процесс ужасно болезненный. И вообще, где я буду рожать? Будет ли кто-нибудь со мной в это время? За ужином я поглядывала на свою квартирную хозяйку. Что она подумает обо мне, когда все узнает? Как ужасно, когда не с кем поговорить! У меня нет ни подруги, ни родственницы. Конечно, откровенничать с матерью я бы все равно не стала, но, быть может, поделилась бы своими бедами с сестрой Винни, не будь она в Индии. Из здешних знакомств мне в голову приходят Имельда и графиня, однако я просто представить не могу, как открываюсь перед ними и вываливаю им на головы отчет о своих неприятностях. Наверно, сказываются долгие годы, проведенные в одиночестве.

8 декабря. Праздник Непорочного зачатия

Вот я и выяснила, что на самом деле думает моя квартирная хозяйка. Сегодня был выходной в честь праздника. Я встретилась с Генри, который стал мне настоящим другом, и мы гуляли по городу, наблюдая, как люди украшают его к Рождеству. На Кампо Сен-Поло устроили большой рождественский базар, где продавались елочные украшения из муранского стекла, швейцарские и австрийские деревянные игрушки ручной работы и всевозможные сласти. Я вдруг обнаружила, что ужасно тоскую по дому, хотя нельзя сказать, что мы там с большим размахом праздновали Рождество. Обычно мы ставили елочку, наряжали ее бумажными гирляндами и стеклянными шарами. Потом шли в церковь к полуночной службе. Ели на праздничный ужин жареного цыпленка, потому что индейку нам вдвоем не осилить. Мама готовила рождественский пудинг, запекая туда монетку в три пенни. Мы вытаскивали пожелания из рождественских хлопушек, надевали бумажные шляпки и слушали речь короля по радио. Такие, на самом деле, мелочи, но сейчас они вдруг стали для меня ужасно важны.

«Я еще могу вернуться домой». Эти слова обосновались на задворках моего сознания.

— До меня только начинает доходить, что на Рождество я буду далеко от дома. — Генри обладал загадочной способностью вторить моим мыслям.

— Это точно, — согласилась я.

— Не думаешь ли, что тебе лучше вернуться домой, а? — спросил он. — Наверно, даже мне лучше вернуться, пока пассажирские суда еще ходят через Атлантику. Немцы не посмеют торпедировать американский лайнер, ведь тогда США вступит в войну.

— Я еще не решила, — сообщила я.

— Не тяни, поезжай, пока можешь. Похоже, в этой части Европы пока более-менее тихо. Германия пока что остановилась на оккупации Польши, и, могу поспорить, ты смело можешь ехать поездом через Францию. Ты же не перестала получать письма из дома, правда?

— Не перестала, — кивнула я. — Как раз на днях одно пришло.

Это было на редкость суровое письмо от тети Гортензии. Та писала: «Не проходит и дня, чтобы твоя мать о тебе не беспокоилась. Понять не могу, почему ты так эгоистично ставишь собственное удовольствие выше благополучия своей дорогой матушки. Может, Венеция и великолепно подходит для того, чтобы пересидеть в ней войну, но что, если ты окажешься в ловушке, в тылу врага? Что, если ты попадешь в плен? Твоя бедная мама постоянно об этом тревожится. Это особенно тяжело для нее еще и потому, что твоя дорогая сестра сейчас в Индии и ожидает ребенка, а ее муж вместе со своим полком вообще находится неизвестно где. Пожалуйста, прояви благоразумие и вернись, пока не поздно. Твоя любящая тетя Гортензия Браунинг».

Я понятия не имела, что ответить на такое письмо, какую убедительную причину придумать, чтобы оправдать мое поведение. Помимо позора, который я не собиралась навлекать на семью, существовала еще и финансовая составляющая. Если я вернусь, у меня не будет ни стипендии, ни работы, ни денег, чтобы поддерживать маму материально. Пока что я устроила так, чтобы половина стипендии ежемесячно переводилась на ее банковский счет. Так, во всяком случае, можно сберечь деньги, которые откладывает для меня Лео. А в сентябре я вернусь на старое место в школу, и никто ничего не узнает.

— Я тоже только что получил письмо от матери. Очень сердитое, — сказал Генри. — И я теперь чувствую себя страшно виноватым. Вдруг со мной случится что-нибудь ужасное? Она не переживет, если потеряет единственного сына.

— Значит, ты уедешь? — спросила я.

— Мне очень бы хотелось доучиться этот год. Если дела пойдут хуже, тогда, наверно, придется ехать. Но пока Германия увязла на востоке Европы и Англия мало что предпринимает по этому поводу, мы тут, мне кажется, в относительной безопасности.

— Думаешь, Италия будет держаться в стороне? — поинтересовалась я.

— Наверняка. У Муссолини нет ни армии, ни вооружения, чтобы лезть в заварухи. Он, конечно, был бы счастлив захватить Албанию, чтобы народ считал его великим завоевателем, но с Британией связываться не станет.

— Надеюсь, ты прав, — сказала я и посмотрела на небо. — Думаю, будет лучше, если мы пойдем обратно. Вот-вот опять начнется дождь.

— Проклятый дождь, — отозвался Генри. — Эти бедняги расставляют свои ларьки, надеюсь, их не смоет.

— Наверно, они привыкли к такому. Похоже, дожди тут идут очень часто.

Он засмеялся.

— Ты же англичанка. Разве у вас не все время дождь?

— Дожди у нас частые, но не такие ливни. А здесь небеса как будто разверзаются.

Стоило мне это сказать, как небеса действительно разверзлись. Мы бросились в ближайшую церковь, чтобы укрыться в ней. Там в атриуме установили рождественский вертеп со стойлами очень реалистичного вида и фигурами почти в натуральную величину. Фигуры изображали не только Марию и Иосифа, но и многочисленных пастухов, а еще — итальянских крестьян с их животными и торговцев с товарами. Это показалось мне трогательным.

Мы немного подождали, но, похоже, дождь и не думал прекращаться.

— Там на углу траттория, — сказал Генри, — может, перебежим туда и поедим?

— Хорошая мысль.

Мы умудрились добраться до траттории, проскочив по краю площади и не слишком промокнув, а там заказали по тарелке супа минестроне, который так приятно согревал. Меня радовало, что я наконец-то снова могу получать удовольствие от еды. Покончив с супом, мы приступили к кофе с выпечкой, а дождь все никак не кончался. А потом над городом вдруг громко заревела сирена.

— Что такое? — спросила я.

— Аква альта! — возбужденно взмахнув руками, воскликнул мужчина за соседним столиком. Он поспешно вскочил, бросил на стол несколько монет и ринулся на улицу, натянув на голову пальто.

— Что это значит? — спросил Генри.

— Думаю, это значит, что некоторые улицы затопило. Надо идти по домам, пока еще можно.

Генри кивнул. Он настоял на том, чтобы оплатить счет, и спросил:

— Ты сможешь нормально добраться к себе?

— Все будет хорошо. Я думаю, трагетто еще ходит, — ответила я.

И мы расстались. Очень скоро мои плащ с косынкой промокли насквозь. Поднялся сильный ветер, заставляя дождь хлестать под разными углами: сперва он бил мне в лицо, а потом по шее сзади. Я добралась до причала трагетто и обнаружила, что гондола привязана к сваям и прикрыта чехлом.

— Проклятье, — пробормотала я. Теперь, чтобы пересечь Гранд-канал, придется долго топать до моста Академиа.

И я упорно шла, чувствуя себя все более несчастной, потому что в Венеции не существует такого понятия, как прямой путь. Чтобы перебраться на другой берег, мне пришлось вернуться по собственным следам, а потом постоянно выбирать, куда свернуть, направо или налево, хотя на самом деле нужно было бы двигаться вперед. Наконец я добралась до моста Академиа и там, чтобы преодолеть пятьдесят ступенек вверх и пятьдесят вниз, вынуждена была, цепляясь за перила, бороться с ветром и дождем. Когда я спустилась на маленькую пьяцца, ее уже затопило. Пришлось брести по ледяной воде, ощущая, как она плещется у лодыжек. Остальные люди выглядели так, как будто все происходящее — всего-навсего легкое неудобство: например, одна женщина несла нагруженную доверху корзину с покупками, другая толкала коляску с ребенком, до которого лишь чуть-чуть не доходила вода.

К этому времени я так замерзла, что меня била дрожь. Впереди замаячила площадь Санто-Стефано. Теперь уже недалеко. Под ногу попалась невидимая канавка водоотведения, я оступилась, стала падать лицом вперед и шлепнулась бы в ледяную воду, не подхвати меня какой-то прохожий. Бредя мимо бара, я была поражена, увидев мужчин, которые курили и выпивали, сидя на табуретах, хотя под ними плескалась вода. Похоже, кроме меня, она больше никого особенно не волновала.

— Мадонна! — воскликнула синьора Мартинелли, когда я зашла в квартиру и остановилась в коридоре. С моей одежды на пол текли ручейки.

— Извините, — пробормотала я, — я вам полы замочила. — Я попыталась расстегнуть плащ, но пальцы онемели от холода и не гнулись.

Хозяйка подошла ко мне.

— Бедное дитя, — сказала она и стала сама расстегивать пуговицы. — Давайте-ка положим это в ванной, пусть сохнет. И туфли тоже. Значит, аква альта уже до нас добралась, да?

— Добралась. Площадь Санто-Стефано затоплена.

Она сняла с меня пальто. Вся одежда под ним тоже была насквозь мокрой.

— Давайте и остальное тоже снимем, — сказала синьора Мартинелли и потянула джемпер мне через голову.

Я так ослабла и вымоталась, что позволила ей это сделать, и слишком поздно поняла опасность.

Ее руки расстегнули мне юбку, та упала на пол, она увидела нижнюю юбку, туго обтянувшую мой растущий живот, и воззрилась на него.

— Дио мио! Что я вижу? Я не ошиблась, это то, о чем я думаю? — резким голосом спросила она и ткнула пальцем в направлении живота. — Там бамбино?

Я кивнула.

— Я пустила вас в дом, считая приличной девушкой. — Хозяйка практически выплюнула эти слова. — Не гулящей. Не уличной женщиной.

— Но я приличная, синьора. Я достойная женщина, честное слово, — пролепетала я. — Я лишь раз оступилась, совершила ошибку с мужчиной, которого полюбила и который не может на мне жениться.

— Совершить такое с женатым мужчиной — это прелюбодеяние. А прелюбодеяние — смертный грех, — холодно изрекла она. — Если вы умрете до исповеди, попадете прямиком в ад и проведете там вечность.

Я не знала, что на это сказать, просто стояла в коридоре и дрожала, а потом наконец произнесла:

— Мне нужно принять горячую ванну, а то я подхвачу простуду.

— Вы покинете эту квартиру, — сказала хозяйка.

— Вы хотите, чтобы я ушла? Сейчас? — я в ужасе уставилась на нее.

— Я добрая католичка, — ответила она, — и не выгоню вас в такую погоду. Но я хочу, чтобы вы как можно скорее нашли себе другое жилье. Не желаю, чтобы соседи узнали, какой особе я сдавала комнату. Могу себе представить, что они скажут. Наверняка будут обвинять меня в том, что я пустила в дом падшую женщину. Я не вынесу, если на меня станут показывать пальцами, косо смотреть и шептаться за моей спиной.

— Очень хорошо, — сказала я, вздернув подбородок. — Я уйду. Очень жаль, что я причинила вам столько неприятностей. Но, поверьте, мне и самой хватает горя. Я не могу поехать домой, к матери, чтобы не опозорить ее.

Я думала, что, может, это немного смягчит хозяйку, но ничего подобного не произошло.

— Лучше примите ванну, — сказала она. — А то заболеете, и придется за вами ухаживать. — И удалилась тяжелой походкой в кухню, захлопнув за собой дверь.

Я была так расстроена, что слишком резко включила колонку. В результате ужасно громыхнуло, и синьора Мартинелли принялась барабанить в дверь.

— Теперь вы решили сжечь мой дом! — кричала она. — Я хочу, чтобы вас тут не было!

Я наполнила ванну и легла в нее, чувствуя, как в озябшие конечности возвращается жизнь. Но меня по-прежнему била дрожь. Что мне теперь делать? После случившегося стало совершенно ясно одно: возвращаться домой нельзя. Когда синьора Мартинелли злобно смотрела на меня, бросая в лицо свои обвинения, я будто видела маму, которая говорит и делает то же самое. Маму, на которую я навлеку позор, которая ни на миг не задумается о том, через что мне пришлось пройти. Когда пришла пора вылезать из ванны, я немного успокоилась. Найду себе другую комнату, тут их много, в академии можно взять список адресов. А потом я задала себе вопрос: хочу ли я связываться с еще одной квартирной хозяйкой, которая может повести себя точно так же? Почему бы мне не жить одной? Лео кладет на мой счет деньги. Их должно хватить на небольшую квартирку. Мне понравилась такая идея. Не придется ходить на цыпочках, вежливо сидеть за столом, если нет аппетита, и в самое неожиданное время вдруг обнаруживать, что в комнату в очередной раз пробрался кот.

Решение было принято, и я стала обдумывать, как его выполнить. Лео может найти мне квартиру. Он предлагал помощь. Хотел помочь. Он лучше знает город, и у него вполне может быть на примете что-то подходящее. Я написала ему и попросила встретиться со мной на нашем обычном месте у академии. Отправлю записку утром — при условии, если утром удастся выбраться из здания. Посмотрев в окно, я не увидела внизу ничего, кроме воды. Не было ни малейшего намека, который помог бы понять, где заканчивается канал и начинается тротуар. Ясно, что при таких обстоятельствах выходить из дому рискованно: слишком легко, сделав неверный шаг, покинуть твердую землю и оказаться в канале.

Но утром во время отлива вода отступила. Улицы были скользкими от грязи и водорослей, но я, во всяком случае, смогла добраться до почтового ящика, а там и до академии. Синьора Мартинелли оставила мне булочку с куском сыра, но ее самой нигде не было видно, чему я была только рада. Поняв, что Лео не получит моей записки до завтра, я решила использовать это время с толком, пошла в магазин и купила большой жакет и вязаную юбку, которая будет растягиваться по мере роста моего живота. А когда у меня будет своя квартира, попытаюсь что-нибудь себе сшить, тут на рынке можно купить дешевую ткань.

Вечером повторилась утренняя ситуация: холодное мясо, хлеб и ни следа квартирной хозяйки. Это так поразило меня, что я едва могла есть. А ведь до недавнего времени эта женщина относилась ко мне вполне дружелюбно! Я была образцовой жиличкой: не шумела, не принимала гостей, не засиживалась по ночам, помогала по хозяйству. Но она считала, что мне отныне лишь одна дорога в ад, а значит, общаться со мной теперь никоим образом нельзя, чтобы как-нибудь не замараться о мой грех. До чего же я рада, что у меня совсем другая религия, и Бога я тоже представляю иначе!