Венецианский альбом

Глава 28

Джулиет. Венеция, 12 сентября 1939 года

Я стояла одна в густой тени, не зная, куда теперь идти. Не зная, что делать. Сказать Лео я не могла. Но я должна была ему сказать. Он имеет право знать, ведь так? А потом пришло ужасное окончательное понимание: домой мне не вернуться. Я подумала о маме — столпе церкви, главе женской алтарной гильдии нашей маленькой деревни, где сплетни — самое главное развлечение. Да она умрет со стыда! А как же я сама? Чем я буду заниматься? Уж конечно, меня не возьмут обратно в школу, где хвалятся христианскими ценностями, которые там воспитывают в юных леди. На что нам жить без моего жалованья? Знаю, у тети Гортензии до сих пор есть небольшой доход, но хватит ли его на всех? Я могла вообразить лошадиное лицо тетушки с этим ее надменным, вечно изумленным выражением. Она наверняка скажет:

— А я всегда знала, что эта девочка пойдет по дурной дорожке. Она даже в юности слишком интересовалась противоположным полом. И здравого смысла у нее никакого.

Интересно, удивилась бы она, узнав, что виновником моего падения стал тот самый мужчина, против которого она меня когда-то предостерегала? Мысли вихрем кружились в голове, и на миг показалось, что я сейчас потеряю сознание. Чтобы не упасть, я положила ладонь на холодную каменную стену какого-то здания.

— Ладно, — сказала я себе, — думай, Джулиет.

До следующего лета у меня будет стипендия. Когда, значит, должен родиться ребенок? Через девять месяцев, так? Как же мало я знаю о беременности и родах! Мне вспомнилась история, как забеременела одна девушка из нашей деревни, работница с фермы. И сколько было пересудов. Все эти разговоры, вертевшиеся вокруг того, кто мог бы быть отцом ребенка и почему он на ней не женился. Сплетни насчет того, с кем она встречалась девять месяцев назад. Я быстро подсчитала в голове: конец апреля или начало мая, и у меня забрезжила надежда. Девять месяцев. Я смогу остаться здесь, продолжать учебу, если мне разрешат. Потом, когда ребенок появится, отдам его на усыновление, вернусь домой, и никто ничего не узнает. Надо написать матери, мол, все уверяют меня, что в Венеции совершенно безопасно, и разумнее остаться здесь, закончить обучение, а не рисковать, пустившись в такой момент в дорогу. Кроме того, если повезет, к лету война окончится. Я знала, что мама будет сердиться, но это казалось единственным решением.

Я изрядно удивляла саму себя тем, как бесстрастно все это воспринимаю. Наверно, дело просто в отчаянном старании не давать волю страху — страху и ощущению безысходности. Той эмоциональной девчонкой, которая легко начинала плакать, я уже не была, давно научившись держать чувства в узде. Я не плакала, когда мне сказали, что придется бросить художественный колледж, потому что видела, в каком ужасном состоянии мать и как тяжело болен отец. Не плакала даже, когда он умер, потому что мама рыдала за нас обеих. У меня вообще создалось впечатление, что я больше не способна испытывать эмоции — пока благодаря Лео не ощутила себя вновь живой и ко мне не пришла любовь. Я не могла заставить себя даже обдумывать, как сообщу ему свою новость. Вдруг он станет отрицать свою причастность? Полностью проигнорирует все, что я скажу? Принять решение никак не получалось. Если бы у меня только был кто-то, с кем можно поделиться, поговорить обо всем! Но такого человека не было.

И я вернулась в академию. Посещала занятия. Обнаружила, что с помощью газировки и крекеров можно подавить тошноту. Хитрость заключалась в том, чтобы постоянно что-нибудь закидывать в желудок, избегая при этом острого и жирного. На обед я стала есть в ближайшей траттории овощные супы с гренками, сваренные на курином бульоне и потому довольно питательные. Еще мой организм принимал печенье, похожее на маленькие бисквитики.

21 сентября

Я пережила еще две недели учебы и бытовой рутины. Никакого решения насчет Лео у меня так и не появилось. Рано или поздно мы с ним можем столкнуться на улице, и тогда он все равно узнает. Я гадала, когда моя беременность станет заметна. Гадала, удастся ли перешить одежду, или надо искать портниху, которая недорого сошьет новую, более просторную. Гадала, что станут говорить люди. Венеция — город католический. Грех здесь был реальностью и подлежал наказанию. Я снова стала думать, не вернуться ли в Англию. Можно пожить в Лондоне, найти работу и зарабатывать на жизнь, пока это еще будет возможно, ничего не говоря матери. Но такой поступок показался ужасным как по отношению к ней, так и к себе самой, не говоря уже о том, что вряд ли найдется наниматель, мечтающий о незамужней беременной работнице. К тому же тогда я оказалась бы совсем одна в громадном городе, который мог оказаться городом воюющим — наверно, хуже вообще ничего не придумать. И я отбросила эту мысль. Лучше уж рискнуть и навлечь на себя презрение венецианцев.

О войне мы слышали очень мало. Гитлеровская армия вторглась в Польшу. Поляки сражались отчаянно, но их поражение было лишь вопросом времени. А что же союзники? Британия, Франция и другие страны? Боевые действия происходили только на море. Немецкая субмарина потопила судно, следовавшее из Канады в Англию, британские самолеты атаковали военную базу Германии в Киле. Однако в Англии шла мобилизация, мужчин призывали, а мама сообщила, что она получила распоряжение устроить на заднем дворе бомбоубежище.

«Ужасная глупость, — писала она, — ты можешь представить, как мы с твоей тетушкой в ночных рубашках мчимся через розарий, а потом спускаемся в темную, сырую нору? Тетушка уверяет, что скорее рискнет остаться под бомбежкой, хоть она и не верит, что Германия посмеет на нас напасть. Говорит, что Гитлер питает слабость к британцам, ведь мы тоже арийского происхождения. Она совершенно убеждена, что у нас все будет мирно».

В Венеции война совсем не чувствовалась. Еды было полно, прилавки ломились от свежих продуктов, привезенных из Венето, с другой стороны дамбы, и рыбаки каждое утро приводили полные улова лодки. По-прежнему звучали музыка и смех. В академии шли занятия. Только Гастон уехал домой, храбро сочтя своим долгом вернуться во Францию, вступить в армию и помешать Гитлеру захватить его родину, вот и все перемены.

— Кто бы мог подумать, что он окажется таким? — спросила меня Имельда, когда мы вместе пили кофе. Ну, то есть кофе пила она, а мне он больше не подходил, и я переключилась на травяные чаи. — Я-то считала его таким плейбоем, все для себя и своего удовольствия, так ведь?

— Да, пожалуй, — согласилась я.

Она критически осмотрела меня и поинтересовалась:

— Ты хорошо себя чувствуешь? Что-то ты в последнее время совсем не ешь.

— Просто у меня какое-то расстройство желудка, — сказала я.

— Покажись доктору, — предложила она. — Ты же знаешь, в здешней воде полно паразитов. С ними нужно побыстрее разобраться, пока они не прижились как следует.

— Вряд ли это они, — начала я, — не думаю…

Теперь Имельда смотрела на меня еще более критически.

— Не мое дело, конечно, — проговорила она, — но не могла ли ты забеременеть?

Наверно, мое лицо вспыхнуло, потому что она явно все поняла.

— Могла? И что говорит об этом будущий отец?

— Я ему не сказала.

— А должна. Он несет такую же ответственность! — твердо заявила Имельда. — Надеюсь, он поступит как полагается и женится на тебе.

— Он не сможет, потому что уже женат.

— А-а… — Она так пристально на меня смотрела, что мне пришлось опустить взгляд. Потом сказала: —Это, случайно, не сын графа, который нас как-то на катере подвозил? Я видела, как он на тебя смотрел. — Когда я ничего не ответила, она погрозила мне пальцем. — Угадала, да?

— Слишком ты наблюдательная, — отозвалась я. — Пожалуйста, Имельда, ничего не говори. Никто не должен знать. Я даже Лео не могу сказать. Его семья… они ужасно могущественные. Боюсь, из-за них со мной что-нибудь может случиться.

— Если ему и правда нельзя говорить, поезжай домой, пока еще можешь. Будешь в Англии под крылышком у матери…

Я покачала головой.

— Этого я тоже сделать не могу, в том-то и проблема. Мне нельзя возвращаться домой, Имельда. Моя мама — столп местной церкви, а живем мы в маленькой деревушке. Там все обо мне узнают, выйдет настоящее позорище. Маму это может даже убить. Ну и в любом случае я не могу заставить ее пройти через такое. Я решила остаться тут, пока ребенок не родится, и отдать его на усыновление. А потом вернусь домой, как ни в чем не бывало, и никто ничего не узнает.

— Ты сама будешь об этом знать. — Имельда все еще смотрела на меня взглядом, от которого мне сделалось неуютно. — Ты действительно этого хочешь? Вернуться домой и все забыть? Забыть, что у тебя вообще есть ребенок? И что ты любила его отца?

— А какой у меня выбор? — тоскливо спросила я.

— Ну, может, тебе стоит с ним поговорить, — предложила она. — Он богатый, со связями и наверняка знает врача, который обо всем позаботится, пока еще не стало слишком поздно.

Я никак не могла сообразить, что значит «обо всем позаботится». Имельда заметила мой растерянный взгляд.

— Ну, знаешь, прервать беременность. Избавиться от этого ребенка, пока он еще размером с горошину. Я знаю, что это незаконно, но мне говорили, что это пока еще не ребенок даже, а так, группа клеток. Небольшая операция, и ты снова будешь свободна и счастлива.

Я уставилась на нее. На одно ужасное мгновение это показалось мне хорошей мыслью. Пойти к врачу. Он сделает мне маленькую операцию, и я снова буду свободна и счастлива. Но почти тут же я поняла, что не смогу это сделать. Не убий. Нельзя убивать беззащитного младенца, который не сделал ничего дурного. Разве у него нет права жить? Может быть, если обратиться к Лео, он сможет найти ребенку хороший дом, как когда-то нашел котятам? Я обдумала эту идею и сочла ее подходящей. Теперь оставалось лишь набраться храбрости для предстоящего разговора.

Я шла мимо палаццо Росси и остановилась, уставившись на его внушительный парадный вход. Самообладания, чтобы постучать в эту дверь и попросить о разговоре с Лео, у меня точно не хватит, к тому же это было бы просто глупо. Единственный способ написать ему письмо.

Только я решила так и сделать, как дверь отворилась, и вошла Бьянка. Сегодня на ней было белое платье для тенниса, черные волосы перехватывала белая лента, а в руках она держала сумку, из которой торчали ракетки. Должно быть, кто-то окликнул ее из дома, потому что она оглянулась, отпустила какую-то колкость, а потом тряхнула головой, засмеялась и двинулась прочь. Когда Бьянка шла мимо меня, ее губы кривились в удовлетворенной улыбочке. Я явно для нее не существовала.

Я вернулась домой и написала письмо. Там было сказано: «Нам нужно увидеться. Можешь на днях прийти в академию к полудню?»

Пожалуй, академия — совершенно безобидное место, где можно якобы случайно столкнуться со знакомым. Это не вызовет пересудов, и вообще так гораздо лучше, чем звать Лео к себе. Слух о том, что Леонардо Да Росси побывал у незамужней женщины, распространится мигом. Честно говоря, предстоящая встреча меня страшила. Я подбирала итальянские слова, которые мне хотелось сказать Лео, но поняла, что просто не смогу их произнести. Оставалось лишь молиться, чтобы он понял английское слово «беременная». И надеяться, что никто не поймет разговора, который мы будем вести на иностранном языке, даже если попытается нас подслушать.

Опустив письмо в желтый почтовый ящик, я ощутила во всем теле невероятную слабость и нервную дрожь от ожидания того, что мне предстоит.

22 сентября

Ждать долго мне не пришлось! Когда в полдень я спустилась по лестнице, Лео стоял в тени сразу за внушительным мраморным портиком здания академии. Он выступил на солнце с восхищенной улыбкой, буквально растопившей мое сердце, и воскликнул:

— Ты еще здесь! А я боялся больше тебя не увидеть и так обрадовался, когда получил твою записку! Слышал, что из-за войны академия отсылает иностранных студентов по домам, и был уверен, что ты уже уехала. Ну что, поищем, где пообедать? Хочешь есть?

— На самом деле, нет, правда. Я бы лучше поговорила. Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Конечно, — согласился он. — Ты хотела попрощаться, правда? Лучше бы тебе отправиться домой, пока не слишком поздно и дороги через Францию безопасны. Если хочешь, я с этим помогу. Могу устроить, чтобы с тобой поехал кто-нибудь из наших работников. Хочу быть уверенным, что ты благополучно пересекла Европу.

Ничего ему не ответив, я пошла через маленькую площадь к берегу канала, в густую тень от дерева с пышной кроной. Там я примостилась на низеньком парапете, и Лео присел рядом. Мои туфли лишь чуть-чуть не доставали до поверхности воды, которая билась о кирпичную стенку. Мимо скользнула гондола, ее пассажирка полулежала, придерживая свою широкополую соломенную шляпу, — полная умиротворения сценка, абсолютная противоположность царившему у меня в душе смятению.

— Я буду очень скучать по тебе, — сказал Лео, — но мне будет спокойнее знать, что ты дома, в безопасности. Ты же в маленьком городке живешь, да? Значит, бомбежки ему не грозят. Хорошо, что нам тут тоже не надо их бояться. Венецию объявят городом исторического наследия, никто не посмеет ее и пальцем тронуть, а мои отец и тесть только разбогатеют на поставках для немецкой армии. Так что для нас обоих все сложится хорошо. — Он сопроводил последние слова смешком, по которому стало ясно, что они не отражают его истинных чувств.

— Лео, — начала я, — как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. Я не еду домой.

— Не едешь? Но ты должна поехать, кара миа. Пока это еще можно сделать. Что, если Италия решит присоединиться к Германии, и ты станешь гражданкой государства, с которым мы воюем? А твоя мать? Она сойдет с ума от страха и беспокойства, если ты будешь далеко. — Он коснулся моей руки. — Я не хочу терять тебя, но нужно поступать так, как будет лучше. И безопаснее.

Боже, это его прикосновение доконало меня, я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

— Я не могу вернуться домой, Лео, — сказала я. — Я жду ребенка. Мама не должна об этом узнать.

Вид у него стал такой ошеломленный, будто я отвесила ему пощечину.

— Ребенка? Ты уверена?

Я кивнула.

— Боюсь, что да. Мне тоже трудно было поверить, ведь это так несправедливо. Всего один раз, и вот… — Я отвернулась, потому что не могла на него смотреть.

Теперь он крепко держал меня за руку.

— Не тревожься, кара миа. Я сделаю все, что могу, чтобы тебе помочь. Я бы женился на тебе, если бы мог, ты же знаешь. Но увы… — и он глубоко вздохнул, качая головой.

— Я понимаю. Ты мало что можешь тут сделать. Я решила, что останусь в Венеции до родов, организую ребенку усыновление и вернусь домой. Никто и не узнает, что со мной произошло.

— Ты откажешься от ребенка? Так легко? Отдашь его в хороший дом, как тех котят?

Лучше бы он их не приплетал. Я резко повернулась к нему.

— А что мне, по-твоему, делать? — От волнения мой голос сорвался. — Что ты предлагаешь? Не сомневаюсь, тебе ясно, что оставить ребенка у себя я не могу.

Он сильнее сжал мою руку и сказал:

— Дай мне об этом подумать. Устроим все самым лучшим образом. Может быть… — начал Лео, но лотом замолчал, оставив меня гадать над этим «может быть». Но он лишь спросил: — Ты была у врача?

— Избавляться от ребенка я не собираюсь, если ты об этом.

Он явно ужаснулся.

— Конечно, нет, ни в коем случае! Я имел в виду, врач подтвердил твое состояние?

— Незачем. Мое состояние для меня совершенно очевидно.

— Я устрою тебе визит к нашему семейному доктору. Естественно, совершенно конфиденциальный. Так я хотя бы буду уверен, что о твоем здоровье позаботятся. И деньги. О деньгах не беспокойся.

— С этим все нормально, — проговорила я, — денег мне хватит. У меня годовая стипендия, продержусь на ней. Ребенок, думаю, родится в начале мая, а потом я приду в себя и уеду домой.

— Ты так легко говоришь об этом, — сказал он. — Как будто мы обсуждаем незначительное неудобство.

Я отвернулась и стала водить пальцами по грубой кирпичной кладке.

— У меня было время, чтобы это обдумать, Лео. Вначале была в отчаянии и панике, но потом поняла, что надо мыслить здраво. Незачем заранее привязываться к ребенку, которого я не смогу растить. Так будет лучше, согласен?

— Да, но это тяжело, — после долгой паузы произнес он. — Я сделаю все, что смогу. Конечно, помогу тебе вернуться домой, когда придет время. Если в Европе будет хаос, найдем тебе корабль до Мальты или Гибралтара. Это же британская территория, так?

Я кивнула, лишь начиная осознавать, чем грозит мое решение. Не исключено, что пересечь терзаемую войной Европу будет невозможно и придется отправиться на один из принадлежащих Британии островов. И что мне там делать? Удастся ли вообще попасть оттуда в Англию?

— Или можно еще в Швейцарию, — сказал Лео. — Швейцария никогда не воюет. Остается только надеяться, что герр Гитлер с уважением отнесется к ее нейтралитету. Слишком уж легко ее захватить.

— Не надо. — Я закрыла глаза. — Все кажется таким безнадежным, правда?

— Мы со всем справимся, обещаю тебе, — обнял меня он.

Я на миг закрыла глаза. Его руки были такими теплыми, и в этих объятиях, казалось, мне ничто не грозит. Потом до меня дошло, что нас могут увидеть, и я оттолкнула Лео. Он посмотрел на меня с такой нежностью, что этот взгляд почти растопил мою душу. Я сообразила, что до сих пор думала только о себе, справилась со слезами и спросила:

— А как же ты? Правительство наверняка начнет призывать мужчин в армию и на флот.

Лео улыбнулся мне.

— Очень выгодно быть зятем человека, который на короткой ноге с Муссолини, — сказал он. — Мою семью никто не тронет. Я должен отвечать за бесперебойную транспортировку грузов, так что останусь в городе и присмотрю за тобой.

Пришлось мне пока удовольствоваться этим.