Верность сестер Митфорд

Глава шестьдесят вторая НЭНСИ

— Дайте мне посмотреть.

Я врываюсь в Ратленд-Гейт, проскакиваю мимо горничной, открывшей дверь, и мимо Пули, застывшего в коридоре, словно оглушенный. Хотя в каком-то смысле так и есть. Возможно, Юнити повергла его в оцепенение.

Я вбегаю в гостиную. Там Муля распростерлась на диване, пристроив, к моему удивлению, голову на коленях Дебо. Не знаю, почему меня удивляет присутствие Дебо, ведь она живет тут, а не на пустынном острове Инч-Кеннет. Но она так редко бывает на Ратленд-Гейт, когда я навещаю родителей в доме, который они снова сняли. Наверное, до войны она проводила время где-то в городе, как и подобает молодой светской девушке, а теперь, как и большинство из них, добровольно помогает фронту.

Муля прижимает к груди клочок бумаги, словно спасательный круг. Она даже не шелохнулась, когда я вошла. Даже не открыла глаз.

— Мне нужно увидеть это своими глазами, Муля, — говорю я ей. Дебо молча предупреждающе качает головой.

Мать не отпускает бумагу.

— Я прочитала тебе вслух по телефону. Этого достаточно.

— Муля, пожалуйста. — Я тянусь к ней рукой. — Позволь мне прочитать телеграмму.

Я отцепляю ее пальцы один за другим. Подхожу к настольной лампе и подношу к свету короткое послание, отправленное по телеграфу Яношем фон Алмази, другом Тома и гражданином Венгрии — именно благодаря венгерскому паспорту он смог въехать в Германию.

В нескольких словах телеграммы — новость, которую мы ждали неделями, дни напролет охотясь за слухами и слушая душераздирающие отчеты, а я все это время не могла поделиться информацией, которую сообщил мне Уинстон. «Юнити в больнице, больна, но выздоравливает. Раны от самоповреждения заживают медленно. Нет возможности перевезти ее из Мюнхена», — читаю я вслух.

Я еще несколько раз перечитала эти слова про себя. Как писательнице, мне ясно видно, насколько тщательно Янош подбирал слово «самоповреждение». Как он, должно быть, потрудился, чтобы найти подходящий эвфемизм, пытаясь смягчить удар и не использовать «самоубийство».

Юнити пыталась покончить с собой. Моя бедная, заблудшая сестра. Как она была одинока и подавлена, раз поверила, будто самоубийство — единственный выход для нее!

Я падаю в кресло напротив дивана и замечаю, что в какой-то момент в гостиной появился Пуля и пристроился на краю дивана рядом с Мулей.

— Самоповреждение? — спрашиваю я, хотя все мы понимаем, что это не вопрос.

— Может, это совсем не то, что мы думаем. В конце концов, Янош — венгр. Восточные европейцы известны плохим знанием королевского английского, — говорит Муля. — Они вечно путают слова.

Даже в отчаянии Муля не может удержаться от оскорблений. А я, как бы ни старалась, не могу удержаться от возражения.

— Янош — член королевской семьи Венгрии, он получил образование в Кембридже и, вполне возможно, знает королевский английский лучше нас. Как бы там ни было, я не могу придумать другого способа понять слово «самоповреждение».

Пуля фыркает, и я воспринимаю это как признак того, что он, похоже, приходит в себя. Это важно, потому что нам придется немало потрудиться, чтобы узнать больше, и тут лорд Редесдейл будет куда полезнее, чем ошеломленный Пуля.

Муля снова плачет и, как обычно, винит меня во всех своих страданиях.

— Нэнси, почему с тобой всегда так трудно? Я изнываю от беспокойства за твою младшую сестру, а ты хочешь поссориться из-за того, насколько хорошо какой-то гражданин Венгрии владеет английским?

И неважно, что она сама это начала.

Дебо закатывает глаза и бросает на меня сочувственный взгляд. Возможно, я слишком сурова с Мулей. Сейчас не время для моих комментариев. Я знаю это, но не могу удержаться.

— Прости, Муля. Просто я опасаюсь, что мы окажемся не готовы помочь Юнити притвориться, будто случилось что-то иное, — говорю я.

Пуля рычит:

— Какое это имеет значение, если мы не можем ее выручить! Мы даже, черт возьми, не можем вывезти ее из Германии.

С грохотом хлопает входная дверь. Пуля вскакивает, чтобы посмотреть, что за растяпа-слуга допустил такое оскорбление в это ужасное время. Я ожидаю возмущенных криков, но вместо этого слышу шелковистый голос моей сестры и сладкое щебетание племянников.

— Диана, дорогая, мы в гостиной, — зовет ее Муля — тут и «дорогая», и ласка в голосе, а со мной она даже не поздоровалась.

Входит Диана, как всегда элегантная — в бледно-голубом платье и шляпке в тон. Была ли она уже так безукоризненно одета, словно собиралась на коктейль в «Ритц», когда Муля позвонила ей с новостью о телеграмме, или облачилась в наряд, достойный леди, прежде чем отправиться в путь? За ней входят Джонатан и Десмонд в сопровождении няни, девушки с мышиными волосами, которую, как я думала, разжаловали из нянь в горничные. Почему Диана именно сегодня привела с собой детей? И тут меня осеняет: она использует их как щит, чтобы смягчить нападки, которые могут обрушиться на нее за отказ помочь вернуть Юнити.

Я периодически виделась с Дианой с тех пор, как выкрала документы о радио. Диана и дети, похоже, в основном живут в Вуттон-Лодже, куда мне ездить затруднительно с учетом моего рабочего графика. Но даже когда они в Лондоне и окрестностях, из-за вездесущего Мосли мне у них не рады. Из-за этого стало трудно «присматривать» за Дианой, как просил Уинстон.

— Дорогая, тебе не стоит так волноваться. Это вредно для малыша, — воркует Муля, поздоровавшись с мальчиками и прогнав их вместе с няней в библиотеку, вопреки желанию Дианы.

При слове «малыш» Диана машинально поглаживает свой аккуратный выпуклый животик. Я чувствую слишком знакомую боль при этом ее жесте, и мне приходится отвернуться. Только Дебо замечает это.

Диана присаживается на край самого дальнего от меня хэпплуайтовского стула с прямой спинкой и объясняет:

— На Ратленд-Гейт собралась целая толпа репортеров, они засыпали меня вопросами о Юнити. Мы едва от них отбились.

Муля прикрывает рот ладонью. — О боже! — Это все, на что она способна.

— Как, черт возьми, этот сброд узнал о Юнити так быстро? Мы сами только что получили телеграмму! — кричит Пуля.

— У них есть шпионы во всех телеграфных отделениях и на телефонных станциях. Насколько я знаю, газеты и журналы щедро платят операторам и курьерам, которые поставляют им информацию. Вероятно, они узнали обо всем раньше нас, — объясняет Диана.

У меня внутри все сжимается при слове «шпионы». Диана не взглянула в мою сторону, но я помимо воли почувствовала себя виноватой. Я еще не решила, следует ли мне отдать документы по радио, хотя сама не понимаю, чего я дожидаюсь. В конце концов, война уже началась.

Оттолкнув Дебо, Муля встает, чтобы предложить Диане чаю с подноса, принесенного горничной.

— Диана, дорогая, вы с фюрером так близки. Я чувствую, он поможет нам вывести Юнити из Германии, если ты попросишь его.

Диана ерзает на стуле, что необычно для такой сдержанной особы. Именно этой просьбы, как я догадываюсь, она и надеялась избежать, приехав со своими мальчиками.

Наконец она говорит:

— Муля, я не понимаю, о чем ты. Мы воюем с Германией. Не могу же я поднять телефонную трубку и попросить соединить меня с нашим врагом, чтобы попросить об одолжении.

Прежде чем Муля успевает ответить, Пуля бормочет: «Проклятые гунны». Какое облегчение слышать, как возвращается его старая, привычная ненависть к немцам. Такой контраст с Мулей, которая по-прежнему на стороне Германии, а не своей собственной страны, даже несмотря на то, что ее сын и зятья отправляются на войну, чтобы ее защищать.

Муля не сдается:

— Да ладно, Диана. Я знаю, что у вас тебя есть способ связаться с Гитлером. Если бы ты только дала ему знать…

Диана перебивает: — Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама.

Муля выглядит озадаченной — Диана называет ее «мамой» только в ярости.

— Зачем ты прикидываешься дурочкой? — спрашивает Муля, приподнимая брови. — Я буквально на днях вечером слышала, как ты говорила о том, что у вас с ним есть связь, о вашем радио…

— Хватит, мама! — такого громкого и напряженного тона от Дианы мне еще не доводилось слышать. — Мне что, нужно повторить, что у меня нет способа связаться с лидером Германии, с которой воюет наша страна? И даже если бы был, я бы не осмелилась воспользоваться им, чтобы не рисковать собою и своей семьей.

— Даже ради Юнити? — Муля шокирована, Дебо широко распахнула глаза. — Она твоя семья так же, как Мосли и твои сыновья.

— Даже ради Юнити. Она сделала свой выбор, когда пренебрегла четкими инструкциями фюрера и осталась в Германии. Как бы ни было, я подозревала, что она может… — Диана делает паузу, подыскивая нужное слово, а затем останавливается на том же, которое выбрал Янош фон Алмази, — дойти до самоповреждения. Еще с лета.

Муля встает и пристально вглядывается в Диану. Дебо тоже глядит на нее — недоверчиво, как и Пуля. А я не удивлена, я в ярости.

— Почему ты не сказала нам? Мы могли бы поехать в Германию и вытащить ее оттуда, пока границы не закрылись и не стало слишком поздно. Здесь, в Англии, мы уберегли бы ее от самой себя! — кричу я.

Диана сидит прямо, словно шомпол проглотила.

— Нэнси, сама знаешь, твои слова просто смешны. Никто не смог бы уберечь Юнити от самой себя. Я не могла жертвовать собой, пытаясь спасти ее тогда и не буду делать этого сейчас, — она демонстративно потирает свой живот.

Моя ярость сменяется шоком. Мосли, фашизм и близость с нацистами изменили Диану, я давно догадывалась об этом. Но чтобы даже не попытаться остановить сестру, задумавшую самоубийство? Кто эта женщина, выдающая себя за мою сестру? Какое чудовище вселилось в Диану?

Я не могу больше и секунды находиться с ней в комнате. Я вскакиваю, собираясь выбежать из комнаты и из особняка на Ратленд-Гейт, и тут мне приходит в голову идея. Оставив Диану отбиваться от потока Мулиных увещеваний, я направляюсь на кухню, а не в прихожую, будто бы распорядиться насчет чая. И захожу в библиотеку, где отсиживаются няня и мальчики.

Девушка и мальчики устроились на полу и играют в какую-то карточную игру.

— Мисс? — прерываю я их.

Она встает, и, глядя в ее небывало голубые глаза, я спрашиваю себя, действительно ли мне стоит это сделать? Что если она расскажет Диане? Но потом я решаю попробовать. После той крайней холодности, которую я только что наблюдала, я должна рискнуть. В конце концов, эта опасность куда меньше той, которой подвергаются наши мужчины на войне — Питер и Том среди них.

— Я просто хотела узнать — может, вы чего-то хотите. Я распоряжусь насчет чая.

Мальчики требуют сладостей, а няня мягко успокаивает их.

— Мне подойдет все, что угодно, миссис Родд. Спасибо, — тихо произносит она, когда мальчики возвращаются к игре.

— Хорошо, — говорю я и делаю шаг к выходу. Затем, словно спохватившись, спрашиваю: — Простите, дорогая, напомните, как вас зовут?

— Джин, мэм.

— Джин, я хорошо помню вас по прошлой встрече, когда вы приезжали сюда с мальчиками, — говорю я и наблюдаю за ней, чтобы оценить, как мне действовать.

Она молчит. Вместо ответа опускает взгляд в пол: похоже, ее смущает то, что мы тогда увидели. Это именно та реакция, на которую я надеялась, — значит, я могу открыться.

— Джин, — шепчу я, беря ее за руку. — Я могу лишь догадываться, какие тревожные ситуации вы могли наблюдать, будучи няней этих прекрасных мальчишек. Возможно, сейчас, когда Германии объявлена война, вы видите что-то еще более огорчительное. Если вам вдруг понадобится с кем-нибудь поговорить о чем-то тревожном, что вы видели или слышали…

Джин прерывает меня тихим шепотом:

— Я подслушала, как леди Мосли говорила Джонатану и Десмонду, что не нужно переживать из-за войны, она скоро закончится, она точно знает. И добавила, что именно поэтому им надо продолжать тренироваться приветствовать фюрера.

Слезы наворачиваются на ее глаза, и она дрожащим голосом спрашивает:

— Немцы придут сюда?

Боже мой. Как могла моя сестра говорить такие вещи своим детям? Даже если она в это верит? Даже если она что-то знает? Даже если она часть плана? Меня бьет дрожь.

Бедняжка Джин в ужасе. Но я надеюсь, что она наберется смелости и сделает то, о чем я собираюсь ее попросить, чтобы не позволить Диане и Мосли столкнуть нас всех в хаос.