Если бы в это время джаго, отказавшись от мысли уморить юркого врага голодом, выбросили десант на кромку болота — они бы повязали отряд голыми руками. Помимо синяков, порезов, ушибов, мелких ран, густо покрывавших всех участников "сумасшедшего побега", были и серьёзные повреждения.
Дика лихорадило, рана воспалилась, пуля сидела где-то внутри — верные признаки того, что пуля отравлена, как любили это делать джаго — землян с их могучим иммунитетом это редко убивало, но всегда осложняло лечение. У Мирко оказалось нешуточное сотрясение мозга — его почти непрерывно тошнило, он не мог даже сидеть.
У Нины в правом бедре застрял осколок брони.
Олмер довольно долго мялся, жалобно смотрел вокруг и вздыхал, пока не выяснилось, что "картечь" — две вылетевшие из борта заклёпки — попали ему в зад.
— Великие небеса, у парней талант какой-то — получать повреждения, — вздохнула Люська, когда всё это выяснилось. — Половина покалечилась.
— Что с ними делать-то? — Машка сидела рядом с Диком, держа ладонь у него на лбу и глядя на друзей отчаянными глазами. — Он бредит…
— Спокойно, — Сашка присел рядом, — сейчас займёмся. Всё будет нормально.
Мирко уложили в тень с холодным компрессом из водорослей на лбу. Бранка устроилась рядом, положив руку ему на плечо. Нина и Олмер дожидались своей очереди, потому что необходимо было в первую очередь заняться Диком.
Галя ушла за малиной и мхом. Аптечек у отряда давным-давно не было, но небольшой хирургический набор из немецкой стали сохранился — его берегли пуще боеприпасов и обуви. Машка поставила их кипятиться, привычно разведя бездымный костерок ножом и кремнём. Димка стащил с Дика лёгкую кожаную куртку.
— Придётся потерпеть, Дикки, — неожиданно ласково сказал Сашка. — Потерпишь молча?
Дик, как раз пришедший в себя, облизнул губы и чуть кивнул:
— Скорей только… плечо горит…
Вернулась Галя со мхом и листиками малины. Она принесла ещё и молодой подорожник, кто знает, где и как найденный на болоте. Горька распотрошил аккуратно охотничий патрон, высыпав зеленоватый порох на один из листьев подорожника.
— Всё готово? — отрывисто спросила Люська. — Подержите-ка его.
— Не надо, — ответил Дик. — Не хочу. Да я не буду дёргаться. Только Маш… ты меня за руку держи. а ты, Олмер, спой что-нибудь, если можно.
Он прикрыл глаза. Машка, сидевшая рядом, тут же взяла руку англосакса в свои ладони и сжала.
— Прощай, позабудь — и не обессудь,
А письма сожги, как мост.
Да будет мужественным твой путь,
Да будет он прям и прост![11]
— раздался негромкий, суровый не по возрасту, голос Олмера.
Уверенным движением скальпеля девушка сделала небольшой, но глубокий надрез через вздувшуюся рану. Лицо Дика обсыпал пот, но он не издал ни звука и ни мускулом не двинул. Только открыл глаза и улыбнулся Машке — та ответила улыбкой, куда более жалкой, чем у Дика…
— Да будет во тьме для тебя гореть
Звёздная мишура,
Да будет надежда ладони греть
У твоего костра!
Сашка, сосредоточенно хмурясь, раздвинул края разреза. Люська точным движением пинцета извлекла из пузырящейся крови деформированную пулю, бросила её в сторону.
— Да будут метели, снега и дожди,
Да бешеный рёв огня!
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня!
— Иглу.
— Очень больно? — кусая губы, спросила Машка. Дик покачал головой, улыбнулся:
— Нет.
Разрез Люська зашила аккуратными стежками биошёлка, потом присыпала порохом. Тут Дик не выдержал — зажмурился, уперся затылком в землю, выдохнул:
— А-а-ах-х…
— Тише, тише, родненький мой, дорогой мой, — Машка начала быстро целовать его лицо — закрытые дрожащие веки, плотно сжатые губы, мокрый лоб…
— Да будет могуч и прекрасен бой,
Кипящий в твоей груди.
Я счастлив за тех, которым с тобой,
Может быть, по пути!
Обложив зашитую рану мхом, девушка прикрыла её мятым подорожником и завязала головной повязкой Горьки.
— Всё. Дайте ему кипятка на малине и укутайте потеплей, — Люська перешла к Нине.
— Саш, — Олмер незаметно подавал сигналы командиру. Тот кивнул:
— Чего тебе? Вне очереди тянешьмя?
— Слушай, — мальчишка понизил голос, — ты сам из меня эту дрянь не можешь вытащить?
— Я не хирург, — напомнил Сашка. — Даже не тренировался.
Лицо германца стало несчастным. Сашка присвистнул:
— А, понятно. Сто раз же и она тебя голым видела, и ты её.
— Ну… — Олмер дрожаще вздохнул. — Ну, одно дело видеть… а другое… — он печально посмотрел через плечо вниз.
— Ладно, — махнул рукой Сашка, — переворачивайся и терпи, если так…
Оставаться на месте Сашка не мог позволить ни себе, ни остальным. Они выждали всего лишь до вечера. Самодельные носилки с Мирко потащили Димка и Горька. Нина отказалась от помощи и шагала сама — не похоже было, что нога её хоть сколько-то беспокоит.
Отряд напоминал болотную нечисть — и по внешнему виду, и по тому, как бесшумно он двигался. Сашка и Галя шли впереди с шестами, нащупывая подходящую дорогу. В среднем тут было по пояс — по пояс вонючей холодной жижи, ещё толком даже не начавшей прогреваться после зимы.
Но впереди ждала надежда.
Уже через час мучительно-медленного передвижения справа на берегу появились огни. Донеслись обрывки разговора, шум движков, выкрики. Это был явно фланг окружения.
— На берегу нет патрулей, — сказал Сашка, подождав Горьку. Тот кое-как вытер локтем лицо:
— Странно.
— Надо быть довольными.
— Я не доволен, — Горька покачал головой, — потому что это слишком просто и очень странно. Не прозевай засаду. Ты помнишь, что там был сторк? Сторк — вместе с джаго.
— Помню, но никакой засады тут быть не может, — возразил Сашка.
Рука Гали легла ему на плечо. На перемазанном грязью лице девушки поблёскивали глаза.
— Смотри.