Вся синева неба

11

Эмиль просыпается от прикосновения маленьких рук, которые ложатся на его лоб. Он сначала думает, что это сон, потому что, когда открывает глаза, видит только зелень и красивый золотистый свет. На самом деле это всего лишь трава и листья. Всего лишь солнечные лучи пляшут в ветвях. Он, наверно, задремал. Дневник лежит рядом с ним. Руки принадлежат Жоанне. Она прикладывает к голове что-то прохладное и влажное.

— Жоанна?

Она, наверно, передвинулась, потому что теперь он видит над собой ее лицо.

— Не дергайся. Я ставлю тебе компресс.

Она снова исчезает из поля зрения. Он смотрит на свой локоть, не поворачивая головы. Жоанна, похоже, уже обработала эту рану. Белой больничной повязки больше нет. Вместо нее какая-то зеленая кашица.

— Что это?

Она отвечает не сразу. Слишком сосредоточена на своем деле. Ему приятно ощущение прохлады, окутывающее его голову и словно распространяющееся по всему телу.

— Компресс из крапивы, — отвечает она наконец.

Он слышит, как она двигается, должно быть, выпрямляется, потому что он снова видит ее над собой.

— Я нашла только крапиву.

— Это плохо?

— Я предпочла бы найти мяту… Чтобы был антисептик…

— А…

— Ладно, хотя бы не будет больше кровоточить…

Она как будто на минуту задумывается.

— Нужен еще уксус для дезинфекции…

Эмиль не может удержаться от улыбки, хотя и понимает, что от этого натягивается кожа на голове, там, где наложили швы.

— Почему ты улыбаешься?

Он удивлен, что Жоанна это заметила.

— Подумал, как я буду пахнуть, когда ты намажешь меня мятой и уксусом.

Он счастлив видеть, что она тоже улыбается.

— Ты будешь здорово отпугивать насекомых.

У нее очень легкий смех. Всегда удивительно слышать, как она смеется. Эмиль прикрывает глаза, наслаждаясь моментом. Они с Жоанной шутят, это такая редкость. Трава под ним мягкая, солнечные лучи касаются его лица, свежий ветерок щекочет ноги.

— Отдохни еще немного, — говорит она.

Он чувствует, как Жоанна поднимается, слышит ее удаляющиеся шаги по траве.

— Который час?

Но она уже исчезла.

Когда он снова просыпается, уже стемнело. Он приподнимается, морщась от боли в локте. На нем по-прежнему кашица. На голове, наверно, тоже. Жоанна сидит поодаль, у дрожащего огонька. Несколько секунд он привыкает к темноте и наконец понимает, что она склонилась над горелкой. Она оборачивается, услышав, как он зашевелился.

— А. Ты проснулся.

— Извини… Я спал как младенец… Уже поздно?

Его часы остановились несколько дней назад. Ему еще трудно привыкнуть жить без расписания. Жоанна пожимает плечами.

— Не знаю… Часов десять, наверно.

Эмиль садится, потом медленно встает. Он чувствует себя гораздо лучше. Отдохнувшим. Успокоенным. Он подходит ближе к горелке.

— Ты, наверно, умираешь с голоду, — говорит он извиняющимся тоном.

— Ничего.

— Что ты нам готовишь вкусного?

Жоанна показывает банку из-под красной фасоли и еще одну из-под кукурузы, валяющиеся у ее ног.

— Подобие чили кон карне без карне.

— Интересно.

Он садится рядом с ней, вытянув ноги, встряхивается.

— Тебе нужна помощь?

— Нет. Уже почти готово.

— Ладно.

Несколько секунд он молчит. Смотрит, как Жоанна медленно помешивает содержимое кастрюльки.

— А эти штуки, когда можно будет их снять?

— Компрессы?

— Да…

— Они высохнут и сами отвалятся.

— Ладно…

— Чешется?

— Нет.

Она пожимает плечами.

— Тогда жди, пока отвалятся.

Снова повисает молчание. Слышен только стрекот цикад и скрежет ложки по дну кастрюльки. Проходит несколько минут. Жоанна выключает огонь, берет пластиковые тарелки и наполняет их своим чили кон карне.

— Держи.

— Спасибо.

Они берут большие ложки, заменяющие им вилки на бивуаке, и принимаются за еду. Деревня абсолютно тиха. Днем, когда они шли, не встретили никого. Им кажется, будто они одни на свете со своими пластиковыми тарелками.

— Я…

Эмиль глотает ложку смеси, прежде чем продолжить:

— Я сегодня перечитал дневник… Но ничего не вспомнилось.

— По-прежнему ничего?

Он качает головой. Жоанна не выказывает беспокойства. Утром она была по-настоящему встревожена, но сейчас вид у нее успокоенный и успокаивающий.

— Может быть, еще вспомнится.

— Или нет.

— Или нет.

— Что было в эти три дня?

Его вопрос застает ее слегка врасплох. Она ставит тарелку за землю, пожимает плечами.

— Ничего особенного… Как обычно…

— То есть?

— Мы шли. Ставили палатку, ели и спали… Как каждый день.

— А.

Он разочарован. Ему хотелось услышать другое. Хотелось, чтобы она обставила черноту в его голове, заменила ее видами, звуками, запахами… Жоанна, должно быть, поняла это по его растерянному выражению. Или по его «а». Во всяком случае, слегка выпрямившись, она начинает:

— Это был конец света — день, когда мы пришли в Люс-Сен-Совёр… Небо было низкое и темное. Гром гремел всю ночь. Ты часами сидел у москитной сетки, глядя на молнии.

Эмиль благодарно улыбается ей. Она не представляет себе, какое это для него облегчение.

— А ты? — спрашивает он.

— Что — я?

— Ты, наверно, испугалась.

Она пожимает плечами все с тем же невыразительным лицом, которое, впрочем, уже не так невыразительно.

— Не особенно.

— Вот как?

— Когда видишь молнии, звук не так пугает…

— О… Так это хорошая новость…

Она кивает и слегка щурит глаза, чтобы сосредоточиться.

— На следующий день было… в общем, как утро после грозы.

— То есть?

Она щурится еще сильнее, подбирая слова.

— После черноты и ветра все кажется ярче, свежее, легче. Понимаешь?

— Да.

— Небо было… как будто сине́е, облака невесомее…

Эмиль не отдает себе отчета, что слушает ее завороженно, смотрит ей в лицо, приоткрыв рот. Он сознает только одну свою мысль: Господи, у нее в голове настоящая поэзия.

— Я собирала цветы по дороге. Ты спросил меня, что это. Это были акониты.

Он открывает рот, но она отвечает на его вопрос, прежде чем он успевает его задать:

— Цветы с длинным стеблем и десятками маленьких сине-лиловых колокольчиков. Ты сказал, что они красивые. Мы… мы пришли в Жедр во второй половине дня, и ты… Ты захотел увидеть мельницы. Ты просто влюбился в мельницы. Они правда красивые, эти старые мельницы из камней.

Он секунду выжидает, чтобы быть уверенным, что она закончила, и говорит:

— Спасибо.

Жоанна пожимает плечами, как будто это не имеет значения. Но это важно. И Эмиль ей благодарен.

Продолжение он знает сам. Они отправились к цирку Гаварни сегодня утром, и он потерял сознание. Его доставили на вертолете в Баньер-де-Бигор, и вот вечером они здесь, в этой деревушке, которая выглядит заброшенной.

Они продолжают молча есть. Когда они бросают тарелки в траву несколько минут спустя, Жоанна складывает ноги по-турецки и несколько раз открывает рот, как будто хочет заговорить, но не решается.

— Что такое? — спрашивает Эмиль.

Она качает головой.

— Ничего. Это глупо.

Он настаивает, и она бормочет еле слышно: «Я не знаю», уйдя в свои мысли. Он не уверен, что она обращалась к нему. Он медленно встает и выводит ее из задумчивости, предлагая:

— Я пойду обойду деревню. Мне надо пройтись. Хочешь со мной?

Она даже не колеблется и тоже встает.

— Хорошо.

Их шаги гулко стучат по булыжной мостовой в пустой деревне. Они идут не спеша, держа руки в карманах. Останавливаются на минуту у церкви, и Жоанна откашливается.

— Я тут подумала кое о чем…

Она медлит. Он кивает, чтобы она продолжала, но она еще сомневается.

— Я думала о том, что будет в следующий раз, когда ты потеряешь сознание…

Он снова кивает.

— Ты права. Надо об этом поговорить.

Он опускается на ступеньку на церковной паперти. Она — нет. Она остается стоять, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне… Мне придется отвезти тебя в больницу, если с тобой опять случится такое…

Он понял, куда она клонит. Он не хотел об этом думать сегодня, хотел сполна насладиться вновь обретенным спокойствием, но им действительно надо поговорить.

— Я не знаю, все ли больницы так легко получают доступ к медицинским картам, но…

Он перебивает ее:

— Я думаю, все больницы. Думаю, что такое может повториться.

На лице у него мучительная гримаса.

— Я не знаю, что тебе сказать… Не знаю, есть ли выход… Я… Я не хочу, чтобы тебя привлекли, так что… если это повторится, лучше просто оставь меня на дороге, пока я не очнусь…

— Прекрати.

— Я не хочу, чтобы меня вернули к родителям.

— Я знаю.

— Так что лучше оставь меня подыхать на дороге.

— Я знаю, Эмиль. Выход есть.

— Что?

Он смотрит на Жоанну недоверчиво. Она по-прежнему стоит перед ним. Нависает. Вид у нее довольно уверенный. Она кивает.

— Да. Я думала об этом сегодня утром и потом… когда мы ели.

— Что…

Он не может закончить свой вопрос. Его одолевают сомнения и лихорадочное ожидание.

— Мы ничего не изменим в том, что тебя объявили неспособным принимать решения самостоятельно. Это невозможно. Но…

— Но?

— Но мы можем сделать так, что твои родители не будут единственными законными опекунами.

Он не понимает. У нее очень уверенный вид. Он открывает рот для вопроса, но тут она бросает свою бомбу:

— Нам надо пожениться.

Его одолевает нервный кашель. Теперь он лучше понимает, почему она колебалась накануне за обедом, почему сказала: Нет. Это глупо. Ее идея совершенно безумна. Он даже не видит связи!

— Я знаю. Эта идея может показаться тебе совсем неуместной, но я тебе объясню.

Теперь, бросив свою бомбу, она снова стала Жоанной, которую он знал. Жоанной спокойной, полностью контролирующей свои эмоции, почти флегматичной. Как будто вдруг эта тема перестала ее касаться.

— Если мы поженимся, я стану законно ответственной за тебя… Я буду уверена, что тебя не увезут в медицинский центр или к твоим родителям…

Жоанна умолкает. Дает ему осмыслить то, что она сказала. Стоит, скрестив на груди руки, не выказывая особых эмоций.

— Я не прошу тебя дать мне ответ или… даже обязательно подумать. Я только хотела, чтобы ты знал: выход есть.

Удивление постепенно проходит. Он пытается осмыслить все это. Я буду уверена, что тебя не увезут в медицинский центр или к твоим родителям… Фраза крутится в его голове. Он заставляет себя медленно выговорить:

— Ты права. Это… Это может быть выход.

Теперь он лучше понимает, почему она заговорила об этом у церкви. Он мотает головой, пытаясь прийти в себя.

— У тебя есть время подумать об этом. Или не думать.

— Да. Я знаю.

Она делает шаг назад, показывает ему на мощеную улицу.

— Хочешь, вернемся? Или продолжим прогулку? Мы не обязаны еще об этом говорить. Сегодня, во всяком случае.

Он не спеша встает. Ему кажется, будто все крутится в замедленной съемке. Они идут дальше по пустой деревне. От света фонарей ложатся на дорогу их бесформенные тени. Словно два больших призрака бродят без цели. Если мы поженимся, я стану законно ответственной за тебя. Я буду уверена, что тебя не увезут в медицинский центр или к твоим родителям. Неужели она действительно готова это сделать?

Они ложатся спать, не обменявшись ни словом. После разговора на церковной паперти между ними возник холодок, хотя ни он, ни она этого не хотели. Но теперь оба вынуждены об этом думать. Вынуждены смотреть друг на друга как на будущих супругов. По крайней мере на бумаге. И это смущает обоих.

— Хочешь, поженимся?

Эмиль ныряет на несколько лет назад, в свою студенческую квартирку. Видит лицо Лоры. Насмешливое лицо, обращенное к нему. Они лежат на его маленькой кровати. Когда они занимаются на ней любовью, точно знают, что соседи будут стучать в стену. Иногда они с Лорой делают это, просто чтобы посмеяться.

— Что за вопрос?

Он не поддается на ее дерзкий тон. Эмиль знает, она использует его, чтобы скрыть неловкость.

— Вопрос как вопрос.

— Ммм, — мычит она, отводя взгляд.

— Ну что… хочешь, поженимся?

— Не знаю.

— Перестань. Всегда знаешь, хочешь или нет.

— А я боюсь передумать, когда будет слишком поздно.

Он привстает на локте.

— Как? Прямо у алтаря?

— Нет. Не сразу. Но поженившись… когда пройдут месяцы, потом годы.

— А.

Она смотрит в потолок.

— Поэтому я уверена в одном.

— Вот как… в чем же?

— Если я когда-нибудь выйду замуж, это будет мое решение.

— То есть?

— Я сама решу. И я сделаю предложение.

Она выпячивает грудь, напуская на себя важный вид.

— Просто пойму, что готова. В тот момент я буду точно знать.

Он поджимает губы с сомнением и досадой.

— Значит, если я сделаю тебе предложение здесь и сейчас…

— Я отвечу нет! Без колебаний!

Он делает вид, что обиделся, и сталкивает ее с кровати. Он все-таки обиделся немножко, хоть и не хочет себе в этом признаваться.

— Эй!

Забравшись обратно на кровать, она начинает бить его ладошкой.

— Беда в том, видишь ли, что потом может быть слишком поздно…

— Что?

— Когда ты решишься пасть передо мной на колени, я, может быть, передумаю…

Она корчит ему жуткую презрительную гримасу.

— Я перед тобой на колени? Никогда!

Он отвечает рассерженно:

— Все равно я на тебе никогда не женюсь. Я женюсь на блондинке.

Она складывает руки на груди.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Я тебя обидела. Ты хочешь меня задеть.

— Ничего подобного. Просто я всегда предпочитал блондинок. И к тому же воспитанных…

На этот раз он чувствует, что задел ее по-настоящему.

— На что ты намекаешь?

— Не знаю…

— Знаешь! Ты намекаешь, что мне не хватает воспитания?

— Немножко… Ты действительно грубовата, Лора.

Она меняется в лице. Вскакивает, подхватывает свою одежду, сумку.

— Эй! — кричит он, тоже вставая.

Она не обращает на него внимания. Он пытается удержать ее за руку.

— Эй! Хватит! Я не хотел! Я…

Лора закидывает ремень сумки на плечо. Она в сорочке, одежда и туфли в руках.

— Ло, ты же не уйдешь вот так!

— Ло?

Она смотрит презрительно. Она всегда так смотрит, когда обижена. Ее рука уже на ручке двери. Он хочет ей сказать: Перестань, я люблю тебя. Да, я обиделся. Ты права. Поэтому я наговорил этих глупостей. Она поворачивает ручку, бросает ему:

— Хорошего вечера!

Дверь с силой хлопает. Эмиль хотел бы сказать ей правду… Хотел бы сказать, что мечтает когда-нибудь жениться на ней.

Они, разумеется, помирились. Но он ей этого так и не сказал.

Жоанна ворочается во сне. Видно, плохо спит.

Всплывает еще одно воспоминание…

— Добрый вечер.

— Добрый вечер.

— Вы Карен?

Женщина оборачивается медленно, рассчитанно томными движениями. Она высокая, очень высокая. Наверно, выше его на несколько сантиметров. И брюнетка. Очень жгучая брюнетка.

— Да, я Карен. Вы Эмиль?

Он кивает. Ему ужасно неловко. Он понятия не имеет, почему пришел сюда. У него влажные руки. Ярость бушует в груди. Желание отомстить всему свету. У меня украли Лору. Кто-то увел у меня Лору. Бессонной ночью он создал этот аккаунт на сайте знакомств для неверных жен. Он прокручивал профили, пока не наткнулся на Карен. На нем было фото черноволосой, очень стройной женщины. Сорок лет. Замужем десять. Хочется перчику. Она уточняла, что встречается только в коктейль-барах. Если проскочит искра, может приехать к своему завоеванию, но согласна и провести ночь в отеле. Предпочитает молодых. Не старше тридцати лет. Он чуть не сблевал, читая ее описание. Но желание было сильнее, яростнее. Была потребность заставить ее отплатить за Лору. Они связались, назначили свидание в этом неприметном коктейль-баре, где ей не грозили нежелательные встречи (месье — нотариус, и у него много знакомых в городе).

— Не робей, садись.

Она показывает ему на высокий табурет, и он забирается на него, чувствуя себя испуганным ребенком перед внушительной взрослой тетей.

— Я начала без тебя.

Перед ней красуется бокал шампанского. Она кладет руку ему на колено с видом собственницы.

— Что ты хочешь выпить?

Застигнутый врасплох, он отвечает первое, что приходит в голову:

— То же, что и ты.

Заказав для него, она поворачивается, чтобы рассмотреть его во всех подробностях.

— Скажи на милость, ты же только что из колыбели!

Он выдавливает из себя: «А… Э-э», — и ее это смешит.

— Какой ты лапочка! Обожаю таких молодых людей. Вы еще невинны и так чисты!

Она полностью в своей тарелке. Смеется очень громко. Она, должно быть, встречала уйму таких, как он, молодых, робких. Привыкла командовать.

— Ну, скажи мне… Что такой юнец делает совсем один на этом сайте? У тебя нет подружки?

Прибыл его бокал шампанского, и он отпивает глоток, прежде чем коротко ответить:

— Сейчас нет.

Ее глаза всматриваются в него, словно рентгеном просвечивают, кажется, читают его мысли.

— Ты был влюблен, а она ушла?

Ему не удается солгать. Обезоруженное выражение выдает его с головой.

— Я так и знала, — заявляет Карен. — Не ты первый, знаешь ли. Я подбирала немало раненых птенцов.

У нее добродушный вид.

— Ба, знаешь… Если я могу хоть немного утешить…

После этого он пытается вернуть себе контроль над ситуацией. Сам задает ей вопрос, но обращается на «вы». И снова выдает себя.

— А ваш… твой муж?

Она смотрит на него умильно, как будто ему не понять, как будто он слишком невинен.

— Ба… Рано или поздно ты поймешь. Брак — это очень громкое слово, которое мало что значит сегодня.

И она добавляет, словно оправдываясь, со слегка сокрушенным видом:

— Я живу с нотариусом. Это делу не помогает… Брак для него — это скорее бумажная волокита и раздел имущества…

После нескольких бокалов шампанского она снова кладет руку ему на колено.

— Поднимемся?

Над коктейль-баром расположен отель. Это никакая не случайность. Карен отлично знает свою охотничью территорию. Они берут номер на имя Эмиля и бросаются на постель, едва заперев дверь на ключ. На Карен красивое белье, соблазнительное, но изысканное. Стоит, должно быть, целое состояние. Эмиль такого красивого никогда не видел. Однако она не так искусна, как он ожидал. Не так опытна. Или проблема в нем. Может быть, он хотел испытать то же, что с Лорой, в объятиях этой незнакомки, которую не может даже уважать? Он разочарован в этот вечер. Кончает без всякого удовольствия. И клянется себе больше никогда этого не повторять. Она хотя и не нарочно, но сама все испортила. Брак — это очень громкое слово, которое мало что значит сегодня. Он с ней не согласен. Женись он на Лоре, это значило бы много. Это имело бы смысл.

Она действительно все испортила.

— Ты хорошо спал?

— Да. Хорошо, а ты?

Они оба лгут и сами это знают. Он слышал, как она ворочалась всю ночь. Под глазами у нее синие круги. Даже черная шляпа их не скрывает.

— Ну что, возвращаемся в Артиг…

— Да.

На ней слишком широкие черные брюки и такого же цвета открытый топ. Глаза Эмиля прикованы к путеводителю. Он ведет пальцем по маршруту, которым они пойдут сегодня.

— Дай я посмотрю твои швы, прежде чем идти, — только и добавляет она.

Компрессы сами отвалились ночью. Есть еще остатки засохшей крапивы на локте и в волосах, но Жоанна сдувает их.

— Ну что? — с тревогой спрашивает он.

Она корчит гримаску, которую он не может истолковать.

— Немного сочится.

— Это плохо?

Она не отвечает на вопрос. Вместо этого говорит:

— Вечером мы будем в кемпинг-каре. Там есть дезинфицирующие средства.

Они забыли положить их в рюкзаки. Типичная ошибка новичков. К счастью, взяли кое-что полезное, например бинты. Жоанна перевязывает его локоть и сооружает белый тюрбан на голове.

— Ну и видок у меня, наверно.

Эмиль ворчит для проформы. На самом деле он не знает, как справился бы без нее.

Они минуют по дороге много маленьких поселений, останавливаются поесть в поле, рядом с двумя лошадьми, которые с любопытством наблюдают за ними. Жоанна без конца гладит их, так долго, что Эмиль успевает уснуть в тени деревьев. Никогда он столько не спал, как здесь, в Пиренеях. До чего же хорошо.

Жара потихоньку спадает, когда они входят в Артиг. Давно пора. У Эмиля начинает болеть голова. Он чувствует, как сочатся швы под бинтами. Остается надеяться, что нет воспаления. Жоанна идет впереди. Ей, похоже, не терпится дойти. Завидев паркинг на берегу ручья, Эмиль испытывает острое счастье. Как будто вернулся домой. Он и не думал, что так соскучится по стабильному и знакомому месту. Но он счастлив вновь оказаться в кемпинг-каре, ощутить царящий в нем слабый запах затхлости, услышать такой особый плеск ручья и шорох гравия под ногами туристов.

— Ах! — вырывается у него, когда он входит внутрь.

Жоанна направляется прямиком к стенному шкафчику, достает стол и два складных стула. Сегодня они будут ужинать за столом, и это настоящая роскошь.

— Вот, садись. Я сейчас продезинфицирую твои раны.

Стол и стулья установлены. Жоанна достала аптечку. Она роется в ней с видом знатока. Его ноздри вздрагивают от едкого запаха девяностоградусного спирта. Это напоминает ему детство и его многочисленные падения с велосипеда. Мама каждый раз ругалась. Она любила его пугать. Делала большие глаза и грозила:

— Смотри, Эмиль, если будешь ездить так быстро, у тебя скоро не останется крови.

Поначалу он верил ей, боялся. Спрашивал:

— У меня ее осталось мало?

И она поджимала губы, давая понять, что до этого недалеко. На время он утихомиривался, но потом снова начинал гонять. Это он рассказывает Жоанне, пока она промокает его голову девяностоградусным спиртом. Ей забавно это слышать. Она даже говорит:

— Маленькие мальчики не ведают страха! Их и на две секунды нельзя оставлять без присмотра!

Интересно, много ли она знала мальчишек? Младших братьев у нее не было. Тут он вспоминает, что она работала сторожихой в школе. Наверняка видела ободранные коленки, разбитые губы, рассеченные брови. Она, должно быть, отчитывала пацанов в шортах, маленьких шалунов в длинных белых носочках.

Принять настоящий душ — второе счастье за день. Третьим будет уснуть на хорошем матрасе. Рюкзаки они не разобрали, решив, что сделают это завтра. Они приготовили настоящий ужин из консервов, которые нашлись в кемпинг-каре под раковиной: салат из помидоров и пальмовой мякоти, безвкусные парижские грибы и смесь чечевицы с морковью.

— Завтра придется съездить за покупками…

Они накрывают на стол, зажигают свечи, потому что уже темнеет, и садятся друг напротив друга.

— Что ж… — говорит Жоанна.

Эмиль боится, что она поднимет тему, которая его страшит, но она этого не делает. Она спрашивает:

— Куда мы направимся завтра?

— Хороший вопрос.

Они продолжают молча жевать, пока Эмиль не предлагает:

— Давай теперь ты будешь выбирать.

— Ммм.

— Я могу дать тебе путеводитель по Пиренеям на сегодняшний вечер. Изучишь вопрос.

Она кивает, проглотив ложку чечевицы.

— Да. Хорошо.

После ужина они пьют чай, сидя все за тем же столиком. Здесь по-прежнему спокойно. Стрекот цикад, плеск воды, струящейся между валунами, время от времени уханье совы. Перед Жоанной лежит открытый путеводитель. Она листает страницы, водит кончиком пальца по строчкам, морщит нос, размышляя, поднимает голову, чтобы отпить глоток чая. Эмиль молчит. Его ручка скребет по бумаге черного блокнота. Он пишет о прошедшем дне, о счастье вернуться на парковку к их кемпинг-кару.

Когда он поднимает голову, Жоанна уже закрыла путеводитель по Пиренеям. Она обхватила обеими руками чашку с чаем. Видно, ждала, когда он закончит писать, чтобы не прерывать его.

— Ну что, ты решила?

— Да. Едем в Моссе.

Это название ничего ему не говорит. Он еще не успел просмотреть весь путеводитель.

— Почему в Моссе? — спрашивает он.

Ему любопытно узнать, что привлекает ее в каком-то конкретном месте, а не в другом.

— Это средневековая деревня на высокой скале.

— Звучит заманчиво.

— Написано, что флора вокруг великолепная.

— Тем более.

Снова повисает молчание. Жоанна, подавив зевок, говорит:

— Я, наверно, пойду спать. Лягу на банкетке внизу.

Она уже встает, и он кидается как в омут головой:

— Жоанна…

Он только об этом и думает со вчерашнего вечера. Им обязательно надо поговорить.

— Насчет этой идеи пожениться…

Она тихонько садится напротив. Локти на столе, ладони плашмя.

— Да?

Она смотрит на него внимательно. Ждет, не торопит его. Он глубже усаживается на стуле, ищет слова.

— Это выход… Ты права… Но…

— Но?

Отсветы пламени свечей пляшут на ее лице. Зажигают огонек в ее глазах, обычно казавшихся ему такими тусклыми. Оказывается, вовсе нет. Она могла бы быть красивой. Из нее могла бы получиться прекрасная невеста. Однажды, может быть, она узнает это счастье, но не так, не в этих условиях.

— Я не могу просить тебя об этом.

Она сидит неподвижно. Никакие эмоции не отражаются на ее лице.

— Ты ни о чем меня не просишь. Я сама тебе это предложила.

— Ты знаешь, что я хочу сказать…

— Нет…

Он вздыхает, еще сильнее вжимается в спинку стула.

— Для меня все просто. Достаточно будет подписать эти бумаги. Я буду уверен, что свободен до конца благодаря тебе. А потом я умру, и разговор окончен. Ты окажешь мне большую услугу, и я буду тебе вечно благодарен, до смерти, во всяком случае.

Он медлит несколько секунд, сглатывает, подбирает слова.

— Для тебя — другое дело. Твоя жизнь будет продолжаться. Я не знаю, что ты станешь делать, но, может быть, вернешься к Леону или однажды встретишь другого мужчину.

Лицо ее по-прежнему неподвижно.

— Ну и?..

— Ну и ты не можешь выйти за меня замуж. Ты не можешь остаться вдовой в двадцать девять лет.

Жоанна все так же опирается локтями на стол и смотрит прямо перед собой. Она повторяет, чеканя слова:

— Я сама тебе это предложила. Я готова.

Он качает головой. У него такое ощущение, что она ничего не понимает.

— Ты не можешь испортить это с первым встречным.

— Что испортить?

— Это бывает только раз… Только раз в жизни.

Она и бровью не ведет. Неужели ей совершенно наплевать? Неужели все это для нее пустой звук?

— Я готова, — еще раз повторяет она.

— Несмотря на Леона?

— Несмотря на Леона.

Повисает молчание. Он смотрит на ее невыразительное лицо. Хотелось бы ему знать, что оно скрывает, что такое сделал Леон.

— Еще обсудим это? — спрашивает она. — Я правда очень устала.

Он кивает. Жоанна встает и задувает половину свечей.

— Старина, не оставляй меня одного сейчас! Предупреждаю тебя! Я умираю от мандража!

С Рено градом лился пот. Он то и дело утирал лоб уже мокрым носовым платком.

— Не надо было тебе так рано надевать костюм, — проворчал Эмиль.

Было тридцать градусов жары, а Рено так нервничал, что захотел надеть свою сбрую жениха за час до церемонии. Они были вдвоем в его детской. В той самой комнате, где провели первые бессонные ночи, обменивались первыми признаниями, смотрели первые фильмы. Эта комната превращалась порой в велосипедную мастерскую или в татами, когда на них находило драчливое настроение. Еще валялись плюшевые игрушки на кровати Рено, висели фотографии класса на стенах. Странно было видеть его, такого большого и элегантного, без пяти минут жениха, среди следов его детства. Эмиль был назначен шафером вместе с каким-то кузеном Рено. Подружек невесты выбирала Летисия. Свою сестру и подругу.

— Открой окно, пожалуйста, Эмиль.

Он повиновался. Рено был на грани обморока.

— Почему ты так паникуешь? Ты ведь знаешь, что она скажет «да», правда?

— Заткнись.

Рено не расположен был шутить. Через час все взгляды будут устремлены на него, и он женится на Летисии.

— Где твой цветок? — спросил он Эмиля, усаживаясь на подоконник.

— А? — отозвался тот, просто чтобы нагнать на него еще больше паники.

— Твой цветок! Твой цветок в бутоньерке! Не говори мне, что ты его забыл!

Эмиль достал красный цветок из кармана рубашки.

— Вот он. Расслабься.

Летисия рукой мастера разработала каждую деталь своей предстоящей свадьбы. Она потребовала дресс-кода, чтобы фотографии были удачными и явно свадебными. Костюмы мужчин и платья женщин должны были быть черными (она позволила немного белых вкраплений, но не слишком заметных). Каждый должен был украсить свой наряд каким-нибудь красным аксессуаром. Рено попросил всех приглашенных мужчин вставить красный цветок в бутоньерку. Сам он надел алый галстук-бабочку, а пиджак его костюма был отделан красной каймой. Эмилю не терпелось увидеть Лору в праздничном наряде. Она надулась, узнав про непременный дресс-код, но приняла игру. Купила красивое черное платье с юбкой типа балетной пачки выше колен и отыскала широкий алый пояс с большим узлом на боку. Он не сомневался, что Лора будет выглядеть великолепно.

Мать Рено постучалась в дверь его комнаты и разрыдалась, увидев его в костюме.

— Ты такой красивый…

На церковной паперти Эмиль оказался в черно-красной толпе. Игру приняли все. Подойдя к их общим друзьям на ступенях церкви, он искал глазами Лору.

Летисия появилась в толпе, одетая как принцесса. На ней было широкое платье-бюстье ослепительно белого цвета, ниспадавшее каскадом до щиколоток. Узел волос был украшен маленькими красными бабочками. Эмиль засмеялся, представив себе реакцию Лоры. Он так и видел, как она поморщится, высказав мысль вслух (очень громко): Внимание, дурной вкус!

При виде бабочек она, пожалуй, хлопнется в обморок.

— Лоры нет? — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Вся их компания собралась здесь, но Лоры еще не было. Один из сокурсников Рено ответил ему:

— Она была здесь, но ушла.

— Что? Как это ушла?

К церкви подъехал Рено в родительской машине, и это их отвлекло. Отец и мать подвели его под крики и аплодисменты толпы к верхней ступеньке, где ждала его Летисия.

— Куда ушла Лора? — спросил он снова, когда все уже толпились внутри церкви.

Никто не знал. Он поспешно позвонил ей.

— Да?

Она, должно быть, вела машину, он слышал тиканье сигнальных огней на том конце линии.

— Куда ты пропала? Где ты?

— Отстань! Эта мегера послала меня подальше, когда я с ней поздоровалась.

— Что? О чем ты?

— Летисия! Она так нервничала, наша мадам Психоригидная! Раздавала команды направо и налево, а меня послала подальше!

— Что? Но… когда?

— Сейчас, только что, когда я приехала к церкви. Это ей так не пройдет!

— Но где ты? Что ты делаешь? Не говори мне, что ты из-за этого решила не присутствовать на свадьбе!

У него потемнело в глазах от облегчения, когда она ответила:

— Нет. Я скоро. Я просто поехала переодеться.

Он не понял смысла ее последней фразы. Слишком нервничал для этого. Все уже сидели в церкви, и Рено панически махал ему руками. Ждали только его.

Свадебный марш гулко разнесся в церкви. Последние гости расселись. Эмиль смотрел, как Летисия идет через центральный проход под руку со своим отцом в благоговейной тишине. Он видел сияющие счастьем глаза Рено. Он слышал, как тот ответил «да» на выдохе, так был взволнован. Он искал глаза Лоры в момент поцелуя, искал их в момент «Объявляю вас мужем и женой», он хотел глазами дать ей понять: Однажды это будем мы. Но ее не было.

Он встретил ее у дверей церкви, когда новобрачные выходили под гром аплодисментов, под лепестками красных роз. Встретил Лору в бирюзово-голубом платье, дерзкую, идеально выделявшуюся в черно-красной толпе гостей.

— Ло… Как ты могла?

Она была счастлива, его обожаемая маленькая чума. Он не удержался от смеха, обняв ее за талию.

— Ты чудовище.

И она ответила, улыбаясь во все тридцать два зуба:

— Скорей бы фотографироваться.

Она действительно испортила все фотографии. Перед церковью, в маленьком парке, в шатре, на ступеньках мэрии. Было видно только ее. Бирюзовое пятно в черно-красном море. Только на нее падал свет, не видно было даже Летисии. Кончилось тем, что сестры и мать Летисии недвусмысленно попросили ее стоять позади всех на следующих фотографиях. Она повиновалась, сияя улыбкой. Она видела гнев на лице Летисии, и этого ей было достаточно. После съемки Эмиль силой отвел ее в их квартиру и приказал:

— Ты сейчас же переоденешься.

Она переоделась. Даже без капризов. Она, в сущности, не была злой. Просто врединой. Очаровательной маленькой врединой.

— Ну что, как впечатление?

Они наконец оказались одни с Рено за столом новобрачных. Летисия с сестрами ушла танцевать. Лора болтала с общими друзьями за другим столом.

— Это… Я все еще не могу поверить.

Он с восторгом смотрел на свое обручальное кольцо на левой руке.

— Мне кажется, что это не моя рука.

— От этого, наверно, чувствуешь себя взрослым?

Рено гордо выпятил грудь.

— Да.

Он был еще взволнован. Щеки его пылали. Эмиль улыбнулся ему.

— Опомниться не могу.

— Я тоже.

— Я смотрел на тебя в церкви, такого прямого, уверенного в себе… Как Летисия шла к тебе… Я думал: Смотри, какой путь мы прошли.

— Маленький толстячок, которым я был, никогда бы мне не поверил, скажи я ему, что однажды он будет здесь.

— Вот видишь. Всегда надо верить.

Рено незаметно смахнул слезинку в уголке глаза.

— Это все отчасти благодаря вам… Если бы вы тогда не выкрутили мне руки…

— Не пори чушь! Мы, конечно, преподнесли ее тебе на блюдечке… Но все остальное ты сделал сам! И неплохо справился, как я посмотрю!

Рено засмеялся, подавив в горле рыдание счастья. Сюрпризы отнюдь не закончились. Он еще не знал, что через три месяца живот Летисии округлится. Не знал, что готовится стать папой.

Карен была неправа. Брак еще имеет смысл. И теперь он уверен: он не может жениться ни на Жоанне, ни на ком другом. Он такой, он как Рено. Если он однажды женится, это должно быть сильно и прекрасно. Он откажется от подарка Жоанны, какую бы цену ни пришлось за это заплатить.