Вся синева неба

27

Необычное встречается на пути обычных людей. Слова Пауло Коэльо вспоминаются Жоанне в тот день, когда они въезжают в Лескён. Пейзаж, омытый закатным светом, навевает ей стихи, картины, фортепианные мотивы. Она никогда не видела такой красоты. Пейзаж предстает как данность: она понимает, что это здесь, что именно сюда странствие должно было их привести, с того первого дня на обочине автострады в Роанне.

— Что с тобой? — спрашивает Эмиль.

Она не пытается скрыть слезы, выступившие в уголках глаз.

— Ничего, все хорошо.

Он еще не догадался, что это здесь. Что он добрался до своего последнего пристанища. Она медленно паркуется на обочине и выключает мотор. Она хочет дать себе время увидеть эту чистую красоту.

Замерев от восхищения за рулем кемпинг-кара, Жоанна смотрит на один из самых красивых природных цирков в Пиренеях. Природный цирк образован ледниками и ограничен вершинами с легендарными именами: плита Королей, пики Ансабер, столбы Камплонг. Она не знает, что Лескён называют «Доломитами Пиренеев», что эта деревня на высоте тысяча метров — самая высокая коммуна в массиве, что из нее открывается вид на самые величественные пики Беарнских Пиренеев — Ани, Ле Бийар, Ле-Дек-де-Люрс… все не ниже двух тысяч метров.

Ее глаза смотрят на этот природный цирк, на известняковые утесы сюрреалистической белизны, вырисовывающиеся на фоне неба, как острые зубы. Деревня притаилась внизу этого почти замкнутого цирка. Сейчас она еще не знает, что Лескён — самое что ни на есть аутентичное поселение, что в нем сохранились серые черепичные крыши, узкие улочки и дома с толстыми стенами, сложенные из камня, с деревянными дверьми и такими типичными маленькими окошками. Она еще не знает, что, выйдя на узкую улочку, ведущую к церкви, с восхищением обнаружит старинные фонтанчики и поилки… Что за деревней горы и леса соседствуют с покосными лугами, изгородями, амбарами и старинными стенами. День за днем она будет открывать цветущие сады, озаряющие весной узкие переулки. Будет видеть фиолетовые цветы, диким ковром покрывающие обочины маленьких дорог, ведущих к амбарам; гвоздики, медуницу, орхидеи и их желтых собратьев; маки, примулы…

Она будет слушать в деревенских кафе вечные россказни о Лескёнской битве, об отваге лескёнцев в сражении с испанской армией. Ничего этого она еще не знает, но ее слезы перед красотой пейзажа — доброе предзнаменование всего, что ее ждет.

— Жоанна?

Женщина энергично протягивает ей руку. У нее коричневое от солнца лицо, очень черные глаза и волосы, прямой нос.

— Очень рада, меня зовут Изадора. Мой отец Пьер-Ален, друг Ипполита. Он получил его письмо. Мы вас ждали.

Все в ее теле дышит энергией: улыбка, бодрый тон, ритм голоса, живой взгляд, большие квадратные ладони. Ей на вид лет тридцать пять, не больше.

— А вы, наверно, Эмиль?

Эмиль как будто сошел прямиком с картинки из детской книги. Два больших круглых глаза, вопросительный и чуть испуганный взгляд насмешат кого угодно. Он, однако, пожимает протянутую руку, сохраняя молчание.

— У вас трейлер?

— Кемпинг-кар.

Молодая женщина поворачивается и бросает взгляд на маленькое поселение, состоящее из пастушьих хижин. Оно находится в стороне от деревни, в долине.

— Вам нужен будет участок.

Она круто поворачивается к ним.

— Сколько времени вы собираетесь пробыть здесь?

Жоанна смущенно переминается с ноги на ногу.

— Кто-нибудь может показать Эмилю ферму? А мы бы пока поговорили…

Она не хочет при Эмиле упоминать о его болезни и близкой смерти. Изадора энергично кивает и подносит два пальца ко рту. На громкий свист оборачиваются три мужские головы.

— Марико! Поди сюда, пожалуйста!

Подходит высокий мужчина. Тоже жгучий брюнет с глубокими черными глазами. Длинные волосы падают на плечи, в надбровной дуге колечко.

— Познакомьтесь, это мой спутник жизни, — сообщает Изадора.

Мужчина тепло приветствует их. Изадора добавляет:

— Марико из Перу. Мы познакомились, когда я путешествовала по Латинской Америке.

Не дожидаясь ответа, она поворачивается к своему другу.

— Надо показать Эмилю ферму. Займешься?

— Без проблем, — отвечает он с сильным испанским акцентом.

Жоанна с болью в сердце смотрит вслед Эмилю, который послушно удаляется с круглыми от безмолвных вопросов глазами.

Изадора отводит ее в сторонку, в проулок между каменными пастушьими домиками.

— У него отсутствующий вид, — замечает она.

Жоанна кивает.

— Наркотики?

Вопрос Изадоры удивляет ее.

— Нет. Ранний Альцгеймер.

Изадора морщится:

— Ужасно.

Она показывает на невысокую каменную ограду, предлагая присесть. Обе взбираются на нее, а солнце уже почти село над маленькой деревушкой.

— Давай, объясни мне все. Вы здесь надолго?

— Да. Мы здесь, пока…

Изадора щурит глаза.

— Пока?

— Ему немного осталось.

— Ох!

Изадора пытается выразить ей сочувствие пристальным взглядом, но Жоанна неотрывно смотрит на известняковые утесы.

— Он лечится?

— Нет. Он отказался лечиться.

— Понятно. Он… Ты знаешь, сколько ему осталось времени?

Жоанна наконец отрывается от белых утесов и поворачивается к Изадоре.

— Врачи давали ему два года в прошлом июне. Но все пошло быстрее.

Она продолжает быстро, не давая времени Изадоре задать вопросы:

— Он сможет помочь в кое-каких работах. Раньше он был мастером на все руки. Теперь он просто… просто немного рассеянный. За ним надо будет присматривать. А я… Я смогу помогать в огороде. У меня большой опыт.

Изадора кивает. Нет больше сочувственного взгляда, она снова вошла в роль управляющей фермой.

— У тебя случайно нет особых познаний по части йоги или тай-чи? Мы ищем преподавателей.

Жоанна удивленно поднимает бровь.

— Вот как?

— Мы развиваем не только экологию. Наша деятельность многогранна. Марико, например, учит молодежь капоэйре. Он говорит, что это очень на пользу как телу, так и душе.

Жоанна качает головой.

— Я не занимаюсь ни йогой, ни тай-чи. Зато я…

Она колеблется. Она не уверена, что ее опыт с Эмилем был так уж убедителен.

— Скажем, я могу приобщить желающих к медитации.

Глаза Изадоры вспыхивают, как два маленьких гематита.

— Гениально! Знаешь что? Я уверена, что вы приехали не случайно! Марико часто повторяет: Будь внимателен к знакам.

Брови Жоанны удивленно ползут вверх.

— Это не Марико придумал… — робко начинает она.

На этот раз глаза Изадоры откровенно смеются. Она качает головой.

— Да, ты права. Это Пауло Коэльо… Верно?

Жоанна шепчет, кивая:

— «Алхимик».

Они обмениваются понимающими взглядами. Взглядами взаимной благодарности. Да, это знак. Они обе с этим согласились.

В маленькой хижине одна комната, служащая кухней и столовой. Пол и стены из необработанного камня. За длинным деревянным столом сидят пятеро. Стулья из массивного бука с потрепанными соломенными сиденьями. Старинная дровяная печь в углу комнаты, урча, распространяет мягкое тепло. У дальней стены без окна — белая газовая плита, потрескавшаяся чугунная раковина, допотопного вида холодильник и большой деревянный шкаф, служащий буфетом. Марико как раз объясняет:

— Мы хотели сохранить старинный интерьер, нарочно допотопный. Наша хижина на ферме исключение. Большинство остальных вполне современны.

Он показывает на плиту и холодильник:

— Вся наша техника подобрана на свалках. Мы ее модернизировали, чтобы соблюсти современные экологические нормы.

Изадора добавляет, повернувшись к Жоанне:

— Марико был в Перу мастером по ремонту бытовой техники. Это помогает.

За столом, под белесым светом голой лампочки, пятеро сидят за приветственным ужином. Эмиля и Жоанну пригласили в хижину Марико и Изадоры вместе с Пьером-Аленом, отцом Изадоры, другом Ипполита. До этого Изадора показала им всю экоферму и познакомила с жителями, которых они встречали у домов и в крошечных садиках. На ферме пятьдесят жителей, по большей части пенсионеры, как объяснила Изадора. В большинстве своем они работали в экологии, садовом дизайне и сельском хозяйстве. Остальные жители образуют эклектичный ансамбль: активисты, которые делят свое время между работой и фермой, семьи с детьми, люди, не способные работать из-за травмы или увечья, решившие вложиться в проект, имеющий смысл. Активисты участвуют в жизни поселения в основном по выходным. Изадора и Марико тоже работают. Марико по-прежнему чинит бытовую технику. Он разъезжает по окрестным коммунам на своем стареньком «Рено Трафике». Изадора работает официанткой на полставки в одном из деревенских кафе. Кафе «Доломит». У них пока нет детей, и они не знают, захотят ли их завести когда-нибудь. Пьер-Ален — пенсионер. Он всю жизнь был пастухом и всегда боролся за охрану природы Лескёна и Пиренеев в целом. Он рассказывает им о хижинах экофермы:

— Эта долина, где расположена ферма, была летним пастбищем. Скот выгоняли сюда в погожие дни до начала осени. На таких летних пастбищах можно найти самые разные строения, и у каждого было свое назначение. Оррис, например, — это хижины, где хранили молоко, сыр и зерно. Это маленькие хижины, ориентированные на север ради прохлады. Та, в которой вы находитесь сейчас, — оррис. Корталь служили либо овчарнями, либо складами для снаряжения и навоза. Они опираются на центральный столб и, как правило, крыты соломой. На экоферме есть одна такая. Я вам ее покажу. В ней живет семейная пара пенсионеров.

Когда Изадора сегодня водила их по ферме, Жоанна с восторгом смотрела на старинные каменные хижины, двери которых постоянно были открыты. Изадора сказала, что отношения здесь строятся на полном доверии. В крошечных садиках у хижин растут порей и салат. В курятнике живет десяток рыжих кур с толстыми шеями. Поодаль от жилищ, обнесенная низкой деревянной оградой, раскинулась территория будущей пермакультуры. В углу уже стоит бак с компостом, и туча мух как будто несет над ним вахту. Изадора показала Жоанне холмики земли, обогащенной компостом, который способствует образованию богатого чернозема и развитию культур. Рассказала о спиралях, создающих для каждого растения наилучшие условия.

— Мята и лук-резанец, например, любят прохладную и влажную почву. Их сажают внизу спирали. Растения, предпочитающие полутень, такие как петрушка, огуречник, кориандр, мы посадим на склонах. А наверху будут растения, которым нужно максимальное солнечное освещение.

— Такие как тимьян, розмарин… или лаванда? — спросила Жоанна.

Изадора понимающе улыбнулась ей.

— Точно. Я вижу, ты все поняла.

Они не спеша направились к ферме, и Изадора продолжала оживленно рассказывать, блестя глазами:

— Пермакультура — полная противоположность классической культуре. Растения не сажают ровными рядами. Им предоставляют расти в собственном ритме и смешиваться. Так они защищают друг друга от болезней и внешних врагов.

Женщины пришли на ферму. Эмиль и Марико ждали их у домика четы. Изадора поспешно добавила:

— У нас еще будет случай поговорить об этом на днях, но, чтобы закончить с понятием пермакультуры, надо запомнить три основных принципа. Беречь землю и все формы жизни. Беречь людей и строить общину. Распределять излишки. На этом и строится вся наша община.

За столом Эмиль молчит. В присутствии незнакомых людей он робеет. Не раскрыл рта с тех пор, как они приехали на ферму.

Перед ужином Изадора показала им маленькую площадку в конце деревни, в сотне метров от огорода, где они разобьют свой лагерь. Кемпинг-кар уже стоит там. Завтра Жоанна достанет стол и стулья и, может быть, наберет камней, чтобы вымостить дорожку, ведущую к двери их домика.

— Кто-нибудь хочет еще рагу? — спрашивает Изадора, вставая из-за стола.

Все качают головами. Марико откинулся на спинку стула, достал папиросную бумагу и разглаживает ее на краю стола. Пьер-Ален сцепил руки на животе. Это еще бодрый старик, очень худой и сухощавый. Седеющие волосы, кустистые брови с загнутыми вверх кончиками, чуть крючковатый нос. Он дышит энергией, как и его дочь.

Изадора идет к плите, чтобы поставить большую кастрюлю с рагу, а Жоанна тем временем озирается. Кроме главной комнаты, в которой они находятся, на данный момент столовой, здесь, кажется, есть еще только одно помещение. В него ведет деревянная дверь справа от буфета. Жоанна думает, что там, должно быть, ванная и туалет. Изадора объяснила, что все жилища фермы оборудованы сухими туалетами и собранный таким образом компост — просто клад для пермакультуры. Что до воды из душа, под землей проложена система труб, позволяющая использовать ее для полива садов и пермакультуры. Поэтому на ферме полностью запрещено использование химических средств. «Мыло „Алеп“, стопроцентно натуральное, и ничего другого», — уточнила Изадора.

Взгляд Жоанны продолжает скользить по комнате. У левой стены она замечает деревянную лесенку, выкрашенную в красный цвет, по которой можно забраться на крошечный чердак. Видны матрас, голубые простыни и маленький керамический ночник, стоящий прямо на полу. Очевидно, это спальня.

Она вздрагивает, когда Изадора обращается к ней:

— Потолок низковат, да? К счастью, мы не страдаем клаустрофобией!

Она ставит на стол салатницу. В ней большие сочные яблоки и немного орехов, переживших зиму. Пьер-Ален, вынырнув из короткого сна, выпрямляется на стуле.

— Ну, — говорит он, повернувшись к Жоанне, — в каких проектах вы хотите участвовать?

Они идут к кемпинг-кару ночью, под звездным небом. Изадора одолжила им фонарик. Вся ферма спит. Вдали Жоанна различает тень Пока, крадущегося между хижинами. Она надеется, что он не тронет рыжих кур. Она устала. Вечер был богат впечатлениями и информацией. Пьер-Ален загорелся предложением Жоанны создать группу медитации. Он предложил устроить первое занятие в субботу, через четыре дня. Параллельно он записал их в свою команду учеников чародея для работы в пермакультуре.

— У нас маленькая группка из десяти человек. Каждый работает столько времени, сколько хочет. Вот увидите, это очень интересно. Жильбер — ботаник. Он руководит группой. Его жена Люсия — тоже настоящий кладезь информации. Она была травницей.

Жоанна одновременно вымотана и возбуждена перспективами, которые открываются им на этой ферме. Она уже поняла, что здесь каждому есть дело до других. Ей больше не надо бояться оставлять Эмиля на несколько часов без присмотра. Здесь всегда можно на кого-то рассчитывать.

Он по-прежнему молчит, когда она открывает дверь кемпинг-кара и их обдает знакомым запахом затхлости и чая.

— Эмиль? — тихо спрашивает она. — Как ты?

Его лицо очень бледно. На нем отражается непонимание. Он так и не произнес ни слова. Он не знает, что они здесь делают. Вообще ничего не понимает. Ему плохо. Она никогда не видела его таким растерянным.

— Все будет хорошо, не бойся… Я знаю, все тут ново и пугает тебя, но нам здесь будет хорошо… Все эти люди, которых ты видел сегодня вечером, позаботятся о нас. Мы научимся пермакультуре.

Она улыбается ему, стараясь, чтобы улыбка вышла успокаивающей, но это не производит должного эффекта. Эмиль все так же неподвижен и бледен.

— Эмиль? — настаивает она, пытаясь добиться от него реакции.

Она внимательно смотрит на него и видит, как кадык ходит вверх-вниз, когда Эмиль сглатывает, готовясь заговорить.

— Я хочу домой.

В первый момент она может только успокаивающе улыбнуться.

— Все будет хорошо, Эмиль.

Она привыкла к его нескончаемым вопросам о возвращении в Роанн. До сих пор ей всегда удавалось его отвлечь. Но он настаивает, говорит жестче:

— Я хочу домой, в Роанн.

Она чувствует, что на этот раз все иначе, есть что-то властное в его голосе и огонь в глазах.

— Мы уедем, когда тебе будет лу…

Он грубо обрывает ее:

— Нет-я-хочу-сейчас!

Он выговорил это на одном дыхании. Он сердит. Растерян, даже в панике. Глаза мечут молнии. Лицо стало еще белее.

— Отвези меня к моим родителям.

Она стоит неподвижно, ошеломленная. Он повторяет:

— Отвези меня. Я больше не хочу быть здесь с тобой. Я хочу домой.

Он порывается выйти из кемпинг-кара, и она мягко удерживает его.

— Постой, Эмиль… Подожди… Ты же не уйдешь ночью, правда?

Она боится, как бы он не услышал панику в ее голосе.

— Мы уедем завтра утром, хорошо? Дождемся дня…

Теперь он смотрит на нее с подозрением.

— Я тебя никогда не видел.

— Видел, Эмиль. Мы с тобой знакомы.

Он ударяет кулаком по кухонному столу. И кричит, очень громко:

— Я тебя не знаю! Ты украла мой мобильный телефон и не даешь мне вернуться домой!

У нее мелькает мысль о спящих соседях. Она пытается говорить еще мягче, чтобы он понизил голос:

— Эмиль, полно. Ты знаешь, что это неправда. Я не крала у тебя твой телефон.

Но он кричит еще громче, отвечая:

— Тогда где же он?

— Я…

— Дай его мне! — требует он.

Его кулак снова обрушивается на кухонный стол. В глазах звериная ярость. Жоанна как будто видит перед собой льва в клетке. Она инстинктивно пятится. Его глаза быстро-быстро шарят по всем углам кемпинг-кара в поисках выхода.

— Я… Я не могу…

Язык ее не слушается. Она чувствует себя загнанной в угол и не видит выхода. Теперь ей страшно. Страшно, что он вспылит, захочет ее ударить. И страшно, что он убежит. Она начинает тараторить тоненьким голоском, не переводя дыхания:

— Завтра, Эмиль. Мы уедем завтра. Ты должен мне поверить. Сегодня слишком поздно… Ночь.

Дверь кемпинг-кара распахивается, громыхнув в ночи. В следующую секунду он уже на улице.

— Эмиль!

Его тень быстро исчезает в темноте. Она кидается за ним, спрыгнув со ступеньки.

— ЭМИЛЬ!

В ближайшей хижине загорается свет. Эмиль бежит быстро. Ей за ним не угнаться. Она зовет его, стараясь не кричать громко, не потревожить соседей:

— Эмиль! Эмиль, вернись! Умоляю тебя, я тебе все объясню!

Вспыхивает свет во второй хижине. Она вынуждена остановиться, перевести дыхание. Накатывает слабость. Уже несколько недель как она чувствует себя ослабевшей. Она боится потерять сознание.

— Ты заблудишься! Если ты уйдешь один в темноте, ты заблудишься!

Она крикнула громче, чем хотела, потому что он уже далеко. Он легко оторвался от нее. Справа от Жоанны открывается дверь. На пороге стоит мужчина.

— Все в порядке? — спрашивает он, направляя на нее фонарик.

Загорается свет в третьей хижине.

— Это… Это мой друг, — лепечет Жоанна. — Он… У него провалы в памяти. Он хочет убежать.

Она слышит хруст гравия под ногами мужчины. Он подходит к ней.

— Куда он собрался?

Жоанна беспомощно мотает головой.

— Я не знаю.

Мужчина вкладывает свой фонарик в руки Жоанны.

— Держите. Стойте здесь. Я попробую его задержать.

Он убегает. Вскоре она различает только черный силуэт. Ей приходится закрыть глаза, чтобы пейзаж перестал кружиться вокруг нее. Она слышит в ночи голос мужчины, потом голос Эмиля, который кричит во все горло:

— Я ТОЛЬКО ХОЧУ, ЧТОБЫ МЕНЯ ОТВЕЗЛИ ДОМОЙ! ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА УДЕРЖИВАТЬ МЕНЯ ПРОТИВ МОЕЙ ВОЛИ!

Жоанна подбегает трусцой, держа перед собой фонарик. Ей лучше, головокружение прошло. Ей нельзя было столько работать зимой. Надо было беречь силы для таких случаев. Для гнева, ссор, попыток бегства.

Добежав до Эмиля и мужчины, она замечает, что вокруг уже есть другие люди. Мужчины. Во многих хижинах горит свет, двери настежь. Женщины стоят в дверях, встревоженные, мужчины засучили рукава, ожидая драки. Жоанна протискивается между мужчинами, окружившими Эмиля, работает локтями.

— Оставьте его! Не бейте его! Он просто болен… Он потерял память.

Мужчины расступаются. Двое держат Эмиля под руки.

— Он хотел нас ударить, — говорит мужчина с фонариком.

— Мне очень жаль… Мне правда жаль… Он не знает, что делает, он не…

Но яростный крик Эмиля прерывает ее, разорвав темноту:

— ПУСТИТЕ МЕНЯ, БАНДА УБИЙЦ!

Он бьет ногой в пустоту. На миг нога застывает, лицо искажается, потом все расплывается, как плохой кадр на экране. Все темно, размыто. Эмиль оседает на землю, как тряпичная кукла, как Жозеф среди помидорной рассады три года назад.

Красно-синие огни мигалки пляшут в испуганных глазах Жоанны. Толпа теснится перед Эмилем и машиной скорой. Жоанна ничего не видит. Кроме мигалок. Только что, когда Эмиль упал, она окаменела от ужаса, не в состоянии двинуться с места. Скорую вызвал мужчина с фонариком. Она стояла, оцепенев, пока хижины освещались одна за другой, жители выбегали наружу, встревоженные паническими голосами, кричавшими: «Скорая приехала!», «Освободите место!», «Попросите Марико передвинуть свой фургон!».

Ее схватили под руки, отвели в сторону, усадили на землю. Принесли ей куртку. Чей-то голос, наверно Изадоры, просил ее не беспокоиться, шептал ей, что о нем позаботились, что помощь уже приехала. Она молчала и не противилась, не в состоянии двинуться с места.

Толпа уже рассеивается, и Жоанна видит, как двое мужчин заносят носилки в машину скорой. Они увезут его. Она не в состоянии реагировать. Из-за воспоминания о Жозефе, рухнувшем в огороде. О мужчинах, которые увозили ее маленького Тома в такой же машине. Изадора вдруг оказывается рядом и опускается на колени, чтобы быть вровень с ней.

— Жоанна, его сейчас увезут… Ты, наверно, хочешь поехать с ним…

Она кивает, медленно поднимается и идет за Изадорой к машине, сверкающей мигалками. Изадора перебрасывается парой слов с одним из санитаров. В следующую секунду он помогает Жоанне забраться в фургон, и дверцы захлопываются. Последнее, что она видит, — Изадору, которая машет ей рукой.

Машина трогается. Она смотрит на неподвижное тело Эмиля. Кто-то наложил ему на лицо маску. Санитар подключает электроды к его груди. Футболку с него сняли.

— Мадам, сядьте.

Она повинуется. Дорога каменистая. Банка капельницы опасно раскачивается.

Перед ней вдруг возникает мужчина, его губы шевелятся. Он что-то говорит ей. Она делает над собой усилие, чтобы сосредоточиться.

— …С сердцем?

— Простите?

Он повторяет медленнее:

— Раньше у него были проблемы с сердцем?

Она качает головой. Слышит, как ее собственный голос бормочет что-то о скачках давления. Ответ врача скорой доносится до нее сквозь вой сирены:

— Его сердце бьется с перебоями. Обморок мог быть вызван брадикардией. У него, вероятно, было головокружение до падения… Или одышка. Он говорил об этом?

Она растерянно качает головой.

— Он… он был в панике. Он страдает серьезными провалами в памяти. Он хотел уйти ночью… Мы пытались его задержать…

Врач успокаивающе улыбается ей.

— Не переживайте, мадам. Сейчас им займутся.

Все происходит очень быстро. Санитары выпрыгивают из машины. Носилки кладут на каталку. Она скрывается в грохоте колес по булыжнику. Врачи бегут следом. Жоанна чувствует чью-то руку на плече, легкое давление, ее ведут. Белые стены. Белые халаты. Белый агрессивный свет неоновых ламп. Лица. Улыбки. Дыхание мужчины, который ее ведет, легкий запах кофе. Ей указывают на серый пластмассовый стул.

— Посидите здесь. За вами придут.

Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях, как будто видит их впервые. Длинные грязные ногти. Трещины и припухлости. Результат долгих месяцев работы на стройке у Ипполита. Она смотрит на свои руки, и они вдруг кажутся ей чужими, слишком маленькими и холодными. Два обручальных кольца одно на другом на безымянном пальце. Не совсем на самом деле обручальных, но они — оправдание тому, что она сегодня здесь, что пытается всеми правдами и неправдами помешать Эмилю уехать в Роанн. Против его воли. Пустите меня, банда убийц!

Она, должно быть, уснула, потому что не сразу понимает, где находится, кто этот человек перед ней, положивший руку ей на плечо. На шее у него висит стетоскоп, на носу очки в золотой оправе. Она чувствует, как напряжены ее затылок и плечи.

— Мадам, идемте со мной.

Она приходит в себя, следуя за мужчиной. Его обувь кажется пластмассовой и странно хлопает по полу. Он впускает ее в кабинет. Дверь захлопывается за ее спиной. Он указывает ей на стул из жуткого синего пластика.

— Присаживайтесь.

Она садится. Смотрит на стаканчик для карандашей на ореховом столе врача. Консервная банка, выкрашенная в желтый цвет, на которой наклеены зеленые бумажки. Очевидно, подарок на День отца. Значит, у него есть ребенок.

— Так. С вашим другом все хорошо.

Врач делает паузу, и Жоанна пользуется этим, чтобы переменить позу. Она откидывается на спинку стула, чувствуя, как напряжение отпускает.

— Мы сделали ему эхокардиограмму. Похоже, у него сердечная аритмия, это значит, что его сердце бьется неровно, и это без видимых причин.

Он дает ей время переварить информацию. Она кивает.

— Точнее говоря, у него брадикардия. Его сердечный ритм не только неровный, но и замедленный. Меньше шестидесяти ударов в минуту. Сердце не способно дать организму достаточно крови и кислорода, особенно при физическом усилии.

Он наклоняется вперед и смотрит маленькими зелеными глазами прямо в глаза Жоанны.

— В каких условиях случился обморок?

— Он бежал.

— Бежал?

— Бежал и… отбивался.

Зеленые глаза становятся еще меньше.

— Он страдает потерями памяти, — уточняет Жоанна. — Ранний Альцгеймер. У него был один из приступов, когда он не знает, где находится. Он хотел покинуть ферму… среди ночи. Его пытались удержать.

Квадратные ладони врача ложатся одна на другую на ореховом столе.

— Итак, давайте рассмотрим каждую проблему в отдельности. Во-первых, брадикардия…

Он выпрямляется в кресле.

— Сердце бьется слишком медленно, и это подтверждает то, что я вам говорил… недостаточность ощущается во время физического усилия, как сегодня.

Он всматривается в нее, ожидая кивка, и она кивает, добавив робко:

— Врач, который осматривал его несколько раз, говорил о скачках давления…

— Это не скачки давления. Это брадикардия.

Он снова наклоняется вперед, сцепив руки на столе.

— А эти потери памяти, вы говорите…

Она ерзает на синем пластиковом стуле, ей не по себе. Надо ли было об этом говорить? Она вспоминает реакцию врачей в больнице Баньер-де-Бигор прошлым летом. Они не оставили им никакого выбора. Они сразу позвонили в центр клинических испытаний и родителям Эмиля. Да, но теперь все иначе. В этом Жоанна пытается себя убедить, нервно крутя обручальные кольца на пальце.

— Он страдает генетическим заболеванием… Это что-то вроде раннего Альцгеймера, и оно… оно разрушает его мозг.

Ей кажется, что она уменьшается под внезапно встревоженным взглядом врача.

— Генетическое заболевание, говорите?

Она кивает.

— Что же это?

— Я…

Она опускает глаза, смотрит на носки своих ботинок.

— Я не знаю названия…

Ей думается, что надо было спросить у Эмиля, когда он был еще в себе. Теперь слишком поздно. Доктор откидывается в кресле и старается сделать ласковое лицо.

— Полно, не переживайте. Мы найдем это в его медицинской карте. Полагаю, его брадикардия имеет отношение к этой патологии…

Он снимает очки в золотой оправе и рассеянно протирает их, о чем-то размышляя.

— Он не наблюдается по поводу своей болезни?

Жоанна снова меняет позу на стуле. Ей все больше не по себе. Она повторяет про себя: Теперь все хорошо, мы женаты.

— Нет. Ему… ему предлагали клинические испытания, но он отказался. Болезнь неизлечима… Он не хочет ложиться в больницу.

Ей кажется, что врач смотрит на нее все с большим недоверием, но это, вероятно, лишь плод ее воображения. Он медленно надевает очки.

— Нам придется посмотреть его медицинскую карту.

Она кивает и робко спрашивает:

— Потом вы его отпустите?

Брови врача властно хмурятся.

— Это зависит…

— Зависит от чего?

Она пытается не быть невежливой и не давить, но это трудно. В ней поднимается паника.

— Для начала мы подержим его под наблюдением несколько дней по поводу брадикардии.

Он барабанит тонкими пальцами по ореховому столу.

— Нам придется запросить его медицинскую карту. Его генетическая болезнь может быть причиной нарушений сердечного ритма и других будущих проблем. Мы не можем пока его отпустить.

Ее сердце сжимается. Происходит все, чего она боялась. Эмиль в больнице, подключенный к аппаратам, едва ли через час после их приезда в великолепный маленький цирк. Паника давит, закупоривает ей горло. Она начинает хриплым голосом:

— Он определенно просил меня не отдавать его в больницу. Я… Мы женаты. Я его законная опекунша… Я готова подписать любую расписку, чтобы вы его отпустили.

Врач жестом прерывает ее.

— Уже поздно, мадам. Вы устали от событий сегодняшнего вечера. Вам надо пойти отдохнуть. Мы поговорим об этом спокойно завтра, хорошо?

Он улыбается ей, стараясь, чтобы улыбка вышла доброжелательной, но в ней сквозит властность. Жоанна кивает. Сегодня у нее нет сил сопротивляться. Врач поднимается из кожаного кресла. Он делает шаг к выходу и поворачивается к ней:

— Вас проводить? Вы бы вызвали такси…

Но она не двигается. Она должна сказать… Она не может уйти, не удостоверившись…

— Доктор…

— Да?

— Я его законная опекунша… Если что-нибудь… Если… Надо будет принять решение или… свяжитесь со мной… Хорошо?

Он по-доброму улыбается ей.

— Мы не будем принимать никаких решений сегодня ночью. Будьте спокойны. Ваш муж стабилен. За ночь он отдохнет и восстановится. Мы поговорим обо всем этом завтра утром на свежую голову. Договорились?

Она повинуется и медленно встает. Врач открывает дверь и подает ей руку.

— Увидимся завтра. Доброй ночи.

Он смотрит, как она уходит в тишине белого больничного коридора своей странной походкой, одновременно тяжелой и легкой. Тяжелой, потому что она как будто несет тяжелую ношу. Легкой, потому что она как будто парит над землей.

Изадора бежит навстречу Жоанне, когда такси высаживает ее перед уснувшей фермой. Свет в пастушьих хижинах погашен. Все ушли спать. Изадора — нет. Она, должно быть, с тревогой ждала их возвращения.

— Как он, Жоанна?

Жоанна стоит перед ней с усталым и озабоченным лицом.

— Они его оставили?

Она кивает.

— На несколько дней.

Изадора увлекает ее к хижине, обняв за плечи.

— Идем, я приготовила тебе настой. Он поможет уснуть.

Дверь хижины открывается, и Жоанна видит Марико, он не спит, сидит за деревянным столом над книгой. Голая лампочка освещает слабым светом скудный интерьер.

— Как он? — спрашивает Марико, подвигая ей стул.

Он приглашает ее сесть. Она медленно садится, а Изадора тем временем приносит старенький чайник с плиты. Пытаясь собраться с силами, Жоанна начинает:

— У него проблемы с сердцем…

Глаза обоих округляются.

— Его сердце бьется слишком медленно. Оно не может поставлять кровь и кислород, особенно при физическом усилии.

Изадора ставит перед ними черный чугунный чайник и три крошечные чашки. Потом садится рядом с Жоанной и ласково спрашивает:

— Это связано с другой его болезнью… С Альцгеймером?

Жоанна кивает.

— Да, связано. Это из-за…

Она уже не помнит, что он ей объяснял. Речь шла о мозговом стволе и разрушении. Больше она ничего не знает.

— Часть его мозга разрушается.

Тягостное молчание повисает в маленькой хижине. Проходит минута, прежде чем Изадора решается наполнить чашечки. Плеск воды как будто пробудил Жоанну. Она выпрямляется и ерзает на стуле.

— Мы с ним заключили договор. Когда он был еще в себе. Он взял с меня обещание ни за что не возвращать его домой. Он хотел умереть вдали от взглядов, вдали от своих близких. Поэтому он и уехал.

Она прерывается, переводя дыхание.

— Поэтому мы поженились… чтобы я стала его законной опекуншей и могла решать, как он закончит жизнь. Он не хотел умирать в больнице. Он хотел умереть на природе… в горах…

Она поднимает к ним суровое лицо, лицо, полное решимости и не знающее страха. Она готовится продолжать, хочет сказать, что не нарушит своего обещания, но Марико с серьезным видом перебивает ее:

— Я смотрел, как моя мать медленно умирала в учреждении, в одном из тех мест, которые называют центрами паллиативной помощи. Никому этого не пожелаю. Если бы не мой старший брат, трус и слабак, который давил на всю семью, я увез бы ее сюда, в горы, чтобы подарить ей смерть, достойную так называться. Я до сих пор не могу себе простить.

Он тяжело сглатывает.

— Я поддерживаю твой поступок и это обещание, которое ты ему дала. Считай, что у тебя есть наше согласие на все, что произойдет здесь, на ферме… Торжественное согласие.

Изадора кивает. Жоанна с безмерным облегчением откидывается на спинку стула. Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях. Только теперь она понимает, что их сотрясает дрожь. Маленькие, холодные и дрожащие.