Вся синева неба

15

Миртиль появляется наутро, не выдержав больше. Должно быть, она считала часы, прячась вчера в гостиной.

— Ну, как прошла свадьба?

Она восторженно улыбается. Она приготовила им блинчики и крепкий чай, что вызывает у Жоанны недовольный возглас:

— Вам надо было сидеть спокойно!

Миртиль резко возражает:

— Ну нет! Не уподобляйся моей дочери! Мне и Анни хватает!

После этого она заставляет их сесть во внутреннем дворике под платаном. Эмиль помогает ей спуститься по ступенькам и устроиться с ними.

— Ну же, как свадьба? Вы такие таинственные!

— Было хорошо.

— Было хорошо? И это все? Анни сказала мне, что вы попросили у нее шампанского. Вы состряпали праздничный ужин?

Эмиль кивает.

— Да. Жоанна приготовила нам суперский ужин. Кстати, она оставила вам десерт!

Это на время отвлекает Миртиль. Она расспрашивает об ужине, Жоанна приносит ей десерт, Миртиль говорит, что это изумительно. Но снова возвращается к главной теме: свадьба в мэрии, платье.

— Вы хотя бы сделали фотографии?

Она с ужасом всплескивает руками, когда они отрицательно качают головами.

— Это надо срочно исправить! Вы не можете пожениться без свадебных фотографий! Что вы покажете малышу?

Два голоса звучат одновременно:

— Миртиль! Никакого малыша нет!

Она цокает языком.

— Я позвоню Анни. Ее зять — фотограф. Он сделает вам прекрасные снимки на улицах.

Эмиль так раздражен, что не замечает, как срывается на крик:

— Нет, Миртиль, довольно! Не будет никаких фотографий! И никакого ребенка нет! Свадьба уже прошла. Теперь забудьте о нас, пожалуйста!

Жоанна съежилась на стуле. Тяжелое молчание повисает во внутреннем дворике. Миртиль резко отставляет чашку с чаем. Пауза длится. Эмиль бормочет в свое оправдание:

— Блинчики очень вкусные.

Но фраза повисает без ответа. Он встает и покидает дворик.

Пришлось солгать по поводу свадьбы и притворяться неделю за неделей. Он надеялся, что сегодня утром все это кончится. Что они смогут вернуться к нормальной жизни. Но Миртиль упрямо гнет свое, продолжает вмешиваться в их жизнь. Раньше он находил это трогательным. Сегодня — нет. Он просто хотел передохнуть, насладиться в одиночестве своей новой свободой. Оседлав починенный велосипед Анни, он уезжает в деревню.

И снова черная дыра. Сегодня утром он ушел из дома Миртиль в гневе, с желанием как можно быстрее крутить педали, чтобы избыть все это… Что он делал потом — он не знает. Художники и артисты покинули Эус. Фестиваль закончился. Эмиль опомнился на маленькой площади перед верхней церковью, сидя на скамейке. В руках у него банка содовой, голову припекает солнце. Шрам жжет. Он отлично помнит вчерашний день, как и все предыдущие, помнит утреннее пробуждение, завтрак под платаном, ссору с Миртиль. И больше — ничего. Часы на колокольне показывают шесть часов вечера. Он не собирался уходить так надолго. Жоанна, должно быть, волнуется… Жоанна, которую он оставил наедине с Миртиль в этот тяжелый момент…

Господи, что он делал все это время? Где был с утра? Куда девался велосипед? Откуда эта банка содовой в его руке?

Неужели от треволнений последних дней в голове у него переклинило? От нервозности в мэрии? Неужели его мозг не нашел другого способа освободиться и ослабить напряжение? Или это от облегчения, от уверенности, что отныне он в безопасности, с Жоанной в качестве законной опекунши?.. Тень клинических испытаний больше не витает над его головой. Теперь, что бы ни случилось, он знает, что Жоанна постарается оградить его от этого. Напряжение спало, и болезнь снова взяла верх.

Он заставляет себя встать со скамейки, невзирая на усталость и припекающее солнце. Ему не терпится скорее вернуться в их домик, но, встав, он не в силах двинуться с места. Он потерял ориентацию. От жары? Может быть, у него солнечный удар? Он не знает, куда идти. Не знает, в какую сторону повернуть. Черт побери, не сходи с ума. Этой дорогой он ходит каждый день уже больше месяца. Но сегодня он растерялся. Он не знает, по какой улочке идти. На сей раз это конец, старина… С тобой покончено. Все летит к чертям. Он еще пытается уговорить себя, что это от солнца, что у него наверняка солнечный удар. Но сам знает, что это неправда. Врачи его предупреждали:

— Первыми симптомами будут трудности в выполнении профессиональных задач, обмороки, провалы в памяти.

Мать спросила:

— А потом?

И врачи ответили:

— Появятся новые симптомы, более или менее быстро, по ходу развития болезни. Постоянные потери, скачки настроения, забывчивость, особенно в тяжелых ситуациях с точки зрения социума или ментальности, трудность сопоставить лицо с именем, дезориентация в пространственно-временном плане…

Дезориентация в пространственно-временном плане. Вот что с ним происходит. Он не знает, что делал сегодня. Понятия не имеет, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул дом. Десять минут, час, день? Если бы не часы на колокольне, он даже не смог бы сказать, какое теперь время дня. Утро? Полдень? И потом, эта чертова проблема, самая неотложная… Он не знает, как вернуться домой. Адрес, однако, он помнит. Карреро дель Массадор, 6. Это он не забыл. Пока еще нет.

Он идет наугад. Может быть, на ходу что-нибудь вспомнится. Магазины ему знакомы. И каждый булыжник на мостовой тоже. Но он сомневается, он не уверен. Он возвращается назад, чтобы подойти к церкви на горе. Оттуда открывается вид на деревню, проще будет сориентироваться. Наверху он прислоняется к фасаду, измученный, на грани нервного срыва. Жуткое ощущение. Хуже не бывало… Нет, было, когда ушла Лора… Он чувствует, что сходит с ума, теряет рассудок.

Эмиль останавливается на несколько секунд передохнуть. Какая насмешка судьбы! Он думал, что в последнее время ему стало лучше, что болезнь отступила или, по крайней мере, стоит на месте. Думал, что стабильность их жизни в Эусе помогает ему, давая покой, позволяющий сохранить память. Но он ошибался. Видимо, это предстоящая свадьба помогала ему держаться, мысль, что у него нет выбора, что надо дотерпеть до этого дня, больше не падать в обморок, не терять память, пока бумаги не будут подписаны, пока Жоанна не станет официально его единственной законной опекуншей. У разума есть огромная власть над телом и даже над развитием болезни. Эмиль понимает это сегодня, прислонившись к раскаленному фасаду какого-то строения. Так умирающие способны продержаться много дней до приезда близких, чтобы угаснуть наконец в их объятиях. Так произошло и с ним. Страх, что снова случится блэкаут, что его отправят в центр, желание наконец почувствовать себя в безопасности позволили его телу держать память на плаву. Теперь все кончилось. Жизнь пошла своим чередом. Процесс болезни запущен вновь. И вот он здесь, у этого фасада, беспомощный, как старичок, забывший дорогу домой. Ему хочется плакать оттого, что он такой беспомощный. Или снова вспылить. Но нельзя. Миртиль уже стала жертвой его гнева утром, а косвенно и Жоанна. Он должен смириться со своим состоянием и не поддаваться гневу. Никто не виноват. Даже он сам.

Поплутав немного, он все же находит переулок. Ставни окон на улицу — спальни Миртиль — уже закрыты, наверно, чтобы сохранить немного прохлады. Наверху у лестницы он застает Жоанну за генеральной уборкой. Она связала волосы в узел на макушке и высоко закатала шорты. Она суетится, пытаясь смахнуть паутину с потолка метелкой из перьев. В углу комнаты красуются швабра и тряпка. Кошки, должно быть, убежали, им эта суматоха вряд ли понравилась. Их не видно. Не дождавшись, пока она скажет хоть слово, Эмиль сразу рассыпается в извинениях:

— Жоанна, мне очень жаль. Я не знаю, что делал. У меня снова случился блэкаут. Я не знал, сколько времени, и потерял велосипед Анни…

У нее хмурый вид, как будто она сердится на него за утреннюю ссору, но в его голосе она угадывает отчаяние. Она кладет метелку на пол и подходит к нему.

— Как ты? У тебя солнечный удар?

Но он ей не отвечает. Его занимает другое.

— А Миртиль? Она, наверно, обиделась на меня за сегодняшнее утро.

Несколько прядок выбились из узла волос на макушке Жоанны. Лоб ее блестит от пота, видно, что она хорошо потрудилась, убираясь в студии.

— Она спросила меня, хотим ли мы уехать, сказала, что, наверно, нам надоела.

Жоанна говорит это в явном замешательстве.

— Я сказала ей, что нет, но она, кажется, мне не поверила.

Она выдерживает короткую паузу и утирает лоб.

— Ты бы с ней поговорил.

Он кивает.

— Уже иду.

Он застает Миртиль спящей в кресле, фоном работает телевизор. Каналья, свернувшись у нее на коленях, охраняет хозяйку. Она уставилась на него недобрым взглядом. Очевидно, постановила для себя, что он враг дома, что причинил зло Миртиль и Жоанне. Кашлянув, Эмиль колеблется, будить ли старушку, но этого тихого звука достаточно, чтобы прервать ее легкий сон. Она выпрямляется, стряхнув с колен Каналью, которая возмущенно мяукает.

— Я задремала… — бормочет она, украдкой вытирая ниточку слюны в уголке рта.

Эмиль стоит перед ней, ерзая от смущения. Он не знает, с чего начать, но думает, что проще всего будет сказать ей почти всю правду.

— Миртиль, извините меня за сегодняшнее утро. Я знаю, вы только хотели доставить нам удовольствие, но дело в том, что…

Он вытирает взмокшие ладони о шорты. Миртиль и бровью не ведет. Она явно ждала объяснений. Она готова их выслушать. И внимательно слушает. Он сглатывает.

— Никакого ребенка нет, Миртиль… Мы поженились так поспешно только для того, чтобы Жоанна могла позаботиться обо мне, потому что я болен.

Ярко-голубые глаза старушки округляются. Такого объяснения она не ожидала.

— Ранний Альцгеймер… Очень редкая болезнь… Так что этот брак — не более чем формальность… теперь я буду уверен, что Жоанна сможет принимать все решения, касающиеся состояния моего здоровья.

Голубые глаза Миртиль подернулись грустью. Он этого не хотел. Он только хотел объяснить ей, что она здесь ни при чем, что они вовсе не хотят уезжать от нее. Не сразу, во всяком случае. Она открывает рот, и он слышит голос глубокой старухи, сломленной возрастом:

— Мне жаль, Эмиль… Я не знала…

Он качает головой.

— Ничего, все нормально…

Но грусть продолжает разливаться по лицу Миртиль. Теперь она выглядит старше.

— Сколько я глупостей натворила в последнее время. С этим свадебным платьем… Вот было безумие…

— Нет, вовсе нет.

— Да.

— Нет, уверяю вас. Жоанна была очень красива в свадебном платье.

Она печально улыбается.

— Это правда?

Он кивает.

— Да, правда. И эта коса, которую вы ей заплели, тоже была очень красивая.

Миртиль с грустью опускает глаза.

— Я хотела немного оживить ее лицо. Она все время прячется под черным. Теперь я понимаю почему…

Эмиль сглатывает. Он не хочет еще сильнее огорчать Миртиль. Он не скажет ей, что не в нем причина траура, который она постоянно носит. Не скажет даже, что они с Жоанной вовсе не любят друг друга, что они познакомились два месяца назад по объявлению. Есть вещи, которых усталым старушкам знать не надо.

Она шмыгает носом. Пролила слезу? Он не может различить ее лица в полумраке гостиной. Она закрыла все ставни, чтобы сохранить прохладу.

— Ты не выкарабкаешься, да? — спрашивает она странно далеким голосом.

Он знает, что она имеет в виду его болезнь. Хочет было ей солгать, но нет сил.

— Да… Действительно.

Миртиль снова шмыгает носом.

— Что же станется с ней?

Он сглатывает, борясь со стоящим в горле комом. Миртиль вконец испортила ему настроение. И что она плачет?

— Я не знаю, — признается он неуверенным голосом.

— Надо об этом подумать… Ты подумаешь?

— Да. Я подумаю.

Миртиль смотрит, как Каналья забирается к маленькому Поку в корзинку у телевизора и, свернувшись, прижимается к нему.

— Потому-то вы и отправились в это путешествие?

— Да.

Оба молчат. Телевизор по-прежнему работает фоном.

— Значит, вы уедете?

Она поднимает голову, и он видит ее голубые, странно влажные глаза.

— Да. Мы уедем… Не сразу, но на днях.

Она кивает. Ее сморщенные пальцы играют с высунувшейся из платья ниткой, тянут ее, накручивают.

— Вы можете вернуться на зиму… Когда будет слишком холодно, чтобы ночевать в кемпинг-каре или в палатке, вы можете вернуться сюда.

Эта перспектива ему, пожалуй, бальзам на сердце. Он кивает.

— Это отличная идея.

— Поговори об этом с Жоанной…

— Я уверен, что она будет в восторге.

— Я тоже буду в восторге.

Они улыбаются друг другу. По телевизору начинается вечерняя передача. Можно выиграть десять тысяч евро, ответив на десять вопросов. Миртиль ненадолго отвлекается, потом снова поворачивается к нему.

— Вы поужинаете с нами сегодня? — спрашивает Эмиль.

Он не дает ей времени отказаться:

— Я сам все приготовлю. И приглашаю вас поужинать в студии. Я спущусь за вами в половине восьмого. Будьте готовы.

Улыбка Миртиль стоит всех на свете слез.

Эмиль поставил на плиту лазанью с говядиной. Жоанна сказала, что она последит, а он может пойти принять душ. Для нее он приготовил специальное блюдо без мяса, мини-лазанью с овощами и песто. Она явно была довольна.

— Ступай в душ, уже семь часов, — сказала она. — Я послежу за твоими лазаньями.

— О… Надо же, Миртиль, вы извлекли на свет губную помаду и шаль!

Она ждет его у лестницы в настоящем вечернем туалете. Черное платье, лиловая шаль, золотые серьги. Губы она накрасила карминно-красной помадой. Она чертовски элегантна. Не оставаясь в долгу, она отвечает:

— Куда девалась твоя борода?

Жоанна реагировала так же, когда он вышел из ванной. Только более умеренно. Она обронила только:

— О, ты… ты сбрил бороду.

Эмиль сам толком не знает, почему это сделал. Он начал отращивать ее год назад. После ухода Лоры. Как будто хотел спрятаться, скрыть свое лицо, защититься. Но сегодня вечером он посмотрелся в зеркало и понял, что в последнее время из-за их походов он ее запустил. Борода поглотила добрую часть его лица, и это было слишком. Он начал ее подстригать. По идее, он хотел просто освежить ее, но не смог остановиться. Все сбрил и открыл лицо. Сразу почувствовал себя голым и беззащитным, но и куда более молодым. Менее печальным. Вид у него совсем новенький, искрящийся весельем. Глаза Жоанны расширились, когда она его увидела.

— Тебе нравится? — спросил он.

Она кивнула, и он различил что-то лестное в ее взгляде, отчего даже покраснел.

— Да, Миртиль, я все сбрил, — отвечает он, спускаясь к ней по последним ступенькам. — Я совсем новый человек.

— Женатый человек, — отзывается она с улыбкой.

Он спускается к ней и протягивает ей руку:

— Вы позволите?

Миртиль смеется, как молодая девушка.

— У вас прекрасные манеры, молодой человек.

— Всегда!

Он чувствует, как она опирается на его руку. Ей трудно подниматься по ступенькам. Что бы она ни говорила, что бы ни выказывала, — это старушка, уставшая от жизни. Они останавливаются на середине лестницы, потому что она запыхалась.

— Плохо стареть, — говорит она, тяжело дыша.

— Представляю.

— Я хотя бы в полном разуме. Больше всего на свете я боялась потерять рассудок.

Она осекается, пришибленная, поняв, что сказала. Он волевым решением прерывает этот неловкий момент:

— Совершенно с вами согласен!

Они продолжают подниматься по лестнице.

Эмиль накрыл на стол, Жоанна включила радио. Студию наполнил джаз. Каналья и Пок гоняются друг за другом между диваном и кухонным столом, путаясь в ногах у Эмиля. Миртиль сидит на диване, с шалью на плечах, с бокалом шампанского в руке (остаток вчерашнего). Она явно рада быть здесь. То и дело хихикает как девчонка. Жоанна сидит рядом с ней. Она, по обыкновению, в черном, но Миртиль одолжила ей старинный гребень, позолоченный, украшенный фиолетовым аметистом, и она заколола им свои спутанные волосы. Вещица допотопная, но Жоанне очень идет, она ведь женщина вне времени и могла бы с тем же успехом явиться из тридцатых годов прошлого века. Эмиль думает, что Миртиль сделала это нарочно, чтобы вернуть немного красок и света на лицо Жоанны. Она заметила вечный черный цвет. Она сказала это накануне, когда зашла речь о свадебном платье и косе. Я хотела немного оживить ее лицо. Она все время прячется под черным.

Ей это удалось. Сегодня Жоанна выглядит моложе, как и он без бороды.

— К столу! — кричит он, ставя дымящееся блюдо с лазаньей.

Но две женщины продолжают перешептываться и тихонько смеяться. Эмиль наблюдает за ними краем глаза, весело улыбаясь. Слышать смех Жоанны до сих пор кажется Эмилю чудом. Может быть, однажды, через несколько месяцев, он станет привычным и Эмиль перестанет его замечать. Это будет хорошим знаком, но в то же время грустно больше не видеть в этом чуда… Он откашливается и повторяет:

— К столу!

Миртиль за ужином становится сущей девушкой. Веселая, разговорчивая, она легко смеется и рассказывает тысячу анекдотов о деревне. Они приступают к десерту — салату из клубники, — когда она вдруг спрашивает серьезно:

— А как же Пок?

— Что — Пок?

— Жоанна говорила, что подыщет ему семью…

У нее озабоченный вид. Жоанна колеблется. Вопросительно смотрит на Эмиля и, удостоверившись, говорит:

— Мы возьмем его себе.

Миртиль не может в это поверить.

— Но…

— Но?

— Вы же сказали, что уедете через некоторое время…

Жоанна снова вопросительно смотрит на Эмиля, и он с улыбкой кивает.

— Мы возьмем его с собой в кемпинг-кар, — говорит она.

У Миртиль заблестели глаза.

— Это правда?

— Да, это правда!

— Вы его не бросите?

— Нет! — обижается Жоанна.

А Эмиль парирует:

— У нас теперь есть свидетельство о браке, Миртиль, мы семья!

Старушка качает головой, не понимая.

— Думаю, мы вправе усыновить котенка…

Все трое смеются. Это прекрасный вечер. Джаз, кисленький вкус клубники во рту, потеки томатного соуса на губах Миртиль, старинный гребень в волосах Жоанны и их улыбки. Правда, чудесный вечер.