Вся синева неба

26

— Эмиль!

Открывается дверь, и появляется девушка. На ней широкополая черная шляпа и черный костюм, который ей велик.

— Ты здесь, — говорит она с ноткой облегчения.

Он не понимает ее тревоги.

— Да.

— Идем, поешь. Я закончила работу на стройке.

Он вытягивает ноги, затекшие от долгого сидения на подоконнике, и кивает.

— Иду.

Он смотрит ей вслед, когда она скрывается в темном коридорчике, и спрыгивает на пол. Пока не стаял снег, он тоже работал на стройке с ней и двумя девушками из Канады. А потом она запретила ему работать.

— Почему? — занервничал он.

— Из-за обмороков.

Он не помнит, чтобы падал в обморок. Однако Ипполит и девушки из Канады подтвердили слова Жоанны. Он дважды терял сознание. «Скачки давления», — уточнила Жоанна.

— Тебе надо отдохнуть.

Теперь ему немного скучно. На днях Жоанна спросила его:

— Ты больше не пишешь в своем дневнике?

— Какой дневник?

— Мы оба ведем путевые дневники, ты же знаешь…

— Вот как?

Он не очень понимал, о чем она толковала. Она кивнула.

— Да.

— Зачем?

Она поколебалась, прежде чем ответить:

— Чтобы рассказать нашим близким все, что мы здесь пережили.

— Ммм.

Он был настроен скептически. Никогда в жизни он не вел дневника.

— Мы расскажем им потом…

Она не нашлась, что ответить на это. Но достала свой собственный дневник и принялась писать, наверно, надеясь, что он возьмет с нее пример и передумает. И вот сегодня утром он взял черный блокнот, лежавший на ночном столике, в основном чтобы доставить ей удовольствие. Потому что она выбивается из сил, заботясь о нем. Он с удивлением увидел, что уже исписал много страниц в этом дневнике. Он понял, что она не лгала, когда говорила, что он страдает потерями памяти, или когда объясняла, что они здесь, чтобы он отдохнул, ради чистого горного воздуха, чтобы насытить кислородом его мозг. Других написанных страниц он не прочел. Констатация потерь памяти слишком потрясла его.

Он идет к двери и останавливается на пороге, отметив, что новое полотно пополнило выставку картин девушки на полу их комнаты. Она много рисует. Если не читает и не пишет в своем блокноте, то рисует. Эта последняя картина чем-то его зацепила, и он медлит несколько секунд, не уверенный, оправдано ли его предчувствие. Голос снова зовет его из коридора:

— Эмиль?

— Иду!

Он подходит к полотну, чтобы рассмотреть его вблизи. Сразу узнает их комнату здесь, в пристройке. Ярко-зеленое покрывало, кровать с панцирной сеткой, стены с облупившейся кремовой краской, слабый свет, едва освещающий комнату. Кто-то лежит на кровати в расслабленной позе, одно колено согнуто, рука под головой, другая держит ручку. Маленький черный блокнот, такой же, как у него, лежит на кровати рядом. Молодой человек, высокий, темноволосый, на лице угадывается щетина давностью в несколько дней. Сразу можно заметить, что вид у него безмятежный.

Эмиль стоит, застыв перед картиной. Ему чудится… Он спрашивает себя… Черные миндалевидные глаза молодого человека кажутся ему знакомыми. Он не может оторвать взгляда от полотна. С кухни слышен смех канадских девушек. Слышен стук кастрюли, которую ставят на ржавую газовую плиту. Он заставляет себя медленно сдвинуться с места. Бросает последний взгляд на картину, прежде чем покинуть комнату. Теперь он почти уверен… Это его нарисовала на полотне девушка… Когда? Зачем? По какому случаю? Он не может понять, что за теснение нарастает в его груди. Как будто ощущение неполноты. Как будто многих деталей не хватает в его пазле.

В кухне у ржавой газовой плиты Жоанна смотрит в грязное окошко на усадьбу Ипполита в окружении гор. Долины прекрасно видны уже несколько дней, с тех пор как весна вступила в свои права и облачный покров в небе поднялся выше. Но пейзажа она не видит. Ее мысли далеко. Она думает о картине, которую наконец закончила сегодня поздно ночью. Когда все в пристройке уснули, она устроилась в кухоньке за чашкой зеленого чая и решила закончить эту картину, начатую три месяца назад. Она рассеянно смотрела на подоконник, где еще красовались маленькие елочки из веток, которые они сделали к Рождеству. Задержала на них взгляд. И с грустью отметила, что та пора кажется ей теперь очень далекой. Запах апельсинов. Смятые фантики от конфет. Пазл из пятисот деталей. Тогда-то она и начала портрет Эмиля, лежащего на кровати и пишущего. Они занимались любовью в тот вечер. Она оставила незавершенную картину на подоконнике. А потом была не в силах ее закончить. Рождественский сочельник прошел, и после этого все разладилось. Он никогда больше не был самим собой.

Жоанна отводит взгляд от окна и долин, заметив в кухне Эмиля. У него опрокинутое лицо. У него часто бывает потрясенный вид с тех пор, как он застрял там, с тех пор, как пытается совместить свою реальность с окружающей. Она смотрит, как он садится за деревянный стол и спрашивает Ребекку, одну из канадских девушек:

— Какой сегодня день?

Ее взгляд снова ускользает, на этот раз в кастрюлю с зеленым горошком. После Рождества временные провалы превратились в настоящие путешествия туда, в его другую реальность, в другое пространство-время, где всплывали персонажи из прошлого. Он оставался там дни и дни, иногда недели. В тех редких случаях, когда он возвращался сюда, он был нервным и дерганым. Она в конце концов пожелала ему вообще не возвращаться, хотя ей было больно, потому что по своему Эмилю, прежнему Эмилю, еще не застрявшему там, она скучала.

Когда он вернулся в первый раз, он как будто успокоился, увидев ее. Это было ночью. В середине января. Он прошептал ее имя, и она едва не лишилась чувств от облегчения, потому что уже две недели он смотрел на нее, не узнавая.

— Жоанна…

Она повернулась к нему лицом, дрожа, как в лихорадке. Лунный серпик за открытым окном освещал его плечи, шею, улыбающееся лицо. Он был счастлив.

— Мы еще у Ипполита? — прошептал он.

И она кивнула, не уточняя, что Рождество давно прошло и что он исчез там. Он обнял ее, и она расслабилась, окутанная его теплом. Они лежали неподвижно, обнявшись. Жоанна почти уснула, молясь, чтобы завтра утром он был еще здесь, с ней, как вдруг снова зазвучал его голос:

— Все инструкции записаны на листке бумаги. В черном блокноте. Я подсунул его под резинку обложки.

— Что?

Ей было трудно вынырнуть из сна и осознать сказанное.

— Инструкции, как отдать блокнот моим родителям.

Ей подумалось, что он, возможно, все же почувствовал, что исчез надолго и может больше не вернуться. Что по этой причине он заговорил об инструкциях. Она кивнула:

— Хорошо. Я сохраню этот листок у себя.

— Так будет лучше.

Эмиль замолчал, успокоенный. Поиграл руками Жоанны, ее пальцами, удивляясь, какие они маленькие, покрутил обручальное кольцо на безымянном. Поиграл еще с кольцом в полутьме спальни, а потом уснул с умиротворенным видом.

В следующие разы, когда он возвращался, он уже не был в себе и не казался спокойным. Был в смятении, дерганым, нервным. Одно его возвращение ознаменовалось панической атакой, и тогда она пожелала ему больше не возвращаться. Да, все разладилось после Рождества, и Жоанна была не в силах дописать эту картину — портрет спокойного Эмиля той поры, когда им двоим была дарована последняя передышка и они не знали, что она последняя. Ей потребовалось время. Три месяца. Время, чтобы переболеть и оплакать, чтобы закончить свой труд и чтобы решиться покинуть усадьбу Ипполита.

— Как дела? — спрашивает Ребекка, видя, что Жоанна притихла над своей тарелкой.

— Все хорошо.

Ребекка и Эмма, две девушки из Канады, двадцати и двадцати одного года, путешествуют по Европе, а на родине их ждет учеба в языковом университете в Торонто.

— Мы хотим приготовить вам канадское блюдо сегодня вечером, — говорит Эмма со своим сильным акцентом.

Выдавив улыбку, Жоанна кивает.

— О… Что же это будет?

— Мясные хлебцы.

Эмиль рядом с ними ест молча. С некоторых пор ему трудно участвовать в разговорах. Он стал дерганым, рассеянным. Ему редко удается сосредоточиться на одном деле больше чем на несколько секунд. Тоже, видимо, симптомы болезни.

— Что это такое?

— Это вроде жаркого из рубленого мяса с размоченным в молоке хлебом, луком и…

— И яйцами, — подхватывает Ребекка. — С изрядной дозой специй.

Жоанна усиленно изображает энтузиазм.

— Звучит вкусно.

Никто, кажется, не помнит, что она не ест мяса. Раньше помнил Эмиль. Сколько усилий он прилагал, чтобы готовить ей вегетарианские блюда! Новый Эмиль чаще погружен в задумчивость, наверно, накатывают давние воспоминания. Он говорит мало. Да и разговоров толком не слушает. Три девушки поднимают головы, когда он резко встает.

— Куда ты? — спрашивает Жоанна.

Ей ненавистно так за ним надзирать, но у нее нет выбора с тех пор, как он пропал на прошлой неделе. Она вернулась со стройки, а его не было. Битый час они искали его все вчетвером и нашли в деревне Аас, совершенно растерянного.

— Я хотел встретиться с Рено в кафетерии, — заявил он.

Тем временем в кухне Эмиль направляется к грязному окошку.

— Кот пришел, — говорит он.

Они не сразу понимают, что он хочет сказать, но в следующую секунду он открывает окошко, и на середину кухни спрыгивает Пок.

— Это Пок, — ласково напоминает ему Ребекка.

— Я не знаю по именам всех бродячих котов в Пиренеях!

Обе девушки растерянно смотрят на Жоанну. Они еще не совсем привыкли к забывчивости Эмиля. Ничего не поделаешь, пришлось посвятить их в тайну. Эмиль постоянно спрашивал всех: «Где мы?», «Вы не знаете, кто меня сюда привез?», «Почему меня не отвезут в Роанн?», «Вы подруги Маржо?».

Они всегда добры к Эмилю. Отвечают на все его вопросы, даже самые настойчивые и самые частые.

— Это не бродячий кот, — объясняет Эмма. — Это Пок. Это твой кот.

Жоанна незаметно подает девушкам знак: бросьте.

— Если бы у меня был кот, я бы об этом знал, — отвечает Эмиль, садясь за стол.

Никто не настаивает. Он принимается за еду, а через несколько минут, когда он заканчивает, Жоанна забирает его тарелку, ласково приговаривая:

— Иди отдохни немного. Я разбужу тебя, когда вернусь.

В кухоньке пристройки три девушки молча моют посуду.

— Значит, вы уезжаете… я хочу сказать… совсем? — вдруг спрашивает Эмма.

Жоанна хмурит брови, не понимая.

— Да. Совсем.

И добавляет почти агрессивно:

— А что?

Эмма беспомощно поводит плечами.

— Мы думали, что вы останетесь с нами до мая.

— Да, — подхватывает Ребекка. — Мы к вам привыкли.

Жоанна невольно улыбается при виде их огорченных лиц.

— И потом, Ипполит беспокоился… из-за обмороков Эмиля… — добавляет Эмма.

Жоанна помнит долгие споры с Ипполитом между дверьми пристройки, когда она сообщила ему, что они уезжают. «Вы же тоньше былинки. Что вы будете делать, если он упадет?» Однако уезжать надо. Эмиль слабеет, обмороки все чаще, и он не может больше работать на стройке. Он проводит дни взаперти, кружа по своей комнате, и она каждую минуту боится, что он опять убежит и потеряется. Она не может присматривать за ним постоянно. Ей надо работать. Его присутствие здесь, эта комнатка на двоих и стол, который предоставляет им Ипполит, имеют смысл только потому, что она старается работать на стройке за двоих. Но у нее тоже осталось немного сил.

Ипполит дал им адрес экофермы в Лескёне, в Пиренеях. Один его друг из пастухов замыслил проект: восстановить старые пастушьи хижины и сделать из них жилища, отвечающие экологическим критериям. Это маленькое поселение на полсотни жителей пытается теперь создать большой огород и развивать пермакультуру[7], чтобы экоферма сама себя снабжала фруктами и овощами. Ипполит сказал, что община постоянно ищет волонтеров для помощи.

— Вы сможете давать уроки рисования детям, — добавил он. — Точно, я уверен, что это им очень понравится.

Жоанна потихоньку загорелась этой идеей. Ипполит помог ей выстроить маршрут. Послал письмо своему другу-пастуху. Ему спокойнее знать, что они будут там, в общине, и не одни с болезнью Эмиля. Всегда будет кому присмотреть за Эмилем, подумала Жоанна.

Между тем в кухне Ребекка и Эмма разочарованы и немного грустны оттого, что они уезжают так рано.

— Мы будем на этой экоферме… Ипполит сам дал нам адрес. Он уверен, что нам там будет хорошо.

Девушки настроены скептически.

— Вы уедете с Поком? — спрашивает Эмма.

Жоанна кивает, и лицо Эммы вытягивается еще сильней.

— По нему мы тоже будем скучать.

Жоанна улыбается девушкам, которые вдруг кажутся ей намного моложе, чем они есть.

— Истинные уходы, самые трагичные, — те, которых никогда не будет[8], — заявляет она с загадочным видом.

Девушки хмурят брови, переглядываются. Ее улыбка становится шире, и с этими словами она покидает кухню.

Гравий хрустит под ногами Жоанны, когда она, тяжело ступая, идет к кемпинг-кару. Уже несколько дней она готовится, не без опаски. Это ритуал. После работы на стройке она покидает усадьбу, забирается в кемпинг-кар и заставляет себя проехать несколько минут по горным дорогам. У нее нет выбора. Дверца открывается с легким скрипом, Жоанна забирается внутрь и садится за руль. И всегда, пропади все пропадом, чувствует себя крошечной и неспособной вести эту махину.

В свете угасающего за вершинами дня хлопает дверца и загораются фары, когда Жоанна включает зажигание. Прежде чем свернуть с гравийной дорожки, она оглядывается на пристройку, где светится окошко кухни. Ребекка и Эмма готовят прощальный ужин. Эмиля с ними нет. Он остался в своей комнате. Она сказала девушкам, уходя:

— Присмотрите за ним… Я минут на двадцать, не больше.

Кемпинг-кар медленно сворачивает с дороги. Ей всегда трудно переключаться на вторую скорость. Она вообще-то никогда не водила машину. В Сен-Сюльяке всегда передвигалась пешком или на велосипеде. Жозеф настоял, чтобы она сдала на права, потому что тогда они еще не знали, что она заступит на место школьного сторожа. Он думал, что ей понадобится машина, чтобы искать работу. Она получила права, но никогда не водила. Машины у них там не было. Сегодня, однако, она вынуждена сесть за руль. Рефлексы Эмиля всё замедленнее, и потом, он может потерять сознание за рулем. Жоанна осторожно сворачивает на узкую горную дорогу. Она вся съежилась за рулем, но чувствует, что делает успехи, что уже не так напряжена и вести машину легче. Она повторяет про себя несколько слов, которые говорил ей отец, когда она была девчонкой. Коль скоро мы не можем изменить направление ветра, надо научиться ставить паруса. Это фраза Джеймса Дина. Она любит ее вспоминать, когда ей трудно и нужно поверить в себя. Это звучит как ободрение. Приспособиться — значит справиться. Надо уметь ставить паруса. Всегда.

— Для кого эта открытка?

Вот и всё, они покинули усадьбу, Ипполита, Эмму и Ребекку. Прежде чем ехать в направлении Лескёна, остановились в маленьком центре Ааса. Центр — это громко сказано, потому что всех магазинов в Аасе — только табачно-газетная лавка. Жоанна выбрала открытку с красивой пастушьей хижиной в занесенной снегом долине. Она заполняет ее прямо на прилавке, чтобы отправить отсюда, прежде чем ехать. Продавец странно на них посматривает. Наверняка из-за Эмиля, который озирается и выглядит немного потерянным.

— Это для Себастьяна, — отвечает Жоанна, не поднимая головы от открытки.

— Кто это — Себастьян?

Он шарит рукой среди журналов, и Жоанна делает ему большие глаза, потому что продавец смотрит на них уже с явным неодобрением.

— Друг.

— Почему ты ему пишешь?

Она пытается отвечать ему, не прерываясь:

— Я обещала ему писать из каждого места, где мы будем.

Эмиль склоняется через ее плечо, пытаясь прочесть слова.

— Вот, — она протягивает ему открытку. — Ты не хочешь подписать внизу?

Он странно смотрит на нее.

— С какой стати мне подписывать? Я его не знаю…

— Ничего страшного. Он знает, что я путешествую с тобой.

— Поэтому ты пишешь ему обо мне в письме?

— Да, поэтому.

Она вкладывает ручку ему в руку.

— Вот, подпишись внизу. Это будет мило с твоей стороны.

Он подписывается без разговоров. Этот Эмиль добрый, такой же, как тот.

Звякает колокольчик, когда они толкают дверь табачной лавки.

— До свидания, месье, — говорит Жоанна.

— До свидания. Хорошего дня.

Они выходят на тротуар, кемпинг-кар припаркован перед ними.

— Жоанна… — начинает Эмиль.

— Да?

Она отпирает дверцы и поворачивается к нему с ключами в руке.

— Мне кажется, у меня провалы в памяти.

Она пытается выглядеть непринужденной и легкой. Всегда оставаться легкой. Это правило. Тогда Эмиль переживает свою болезнь без паники.

— Вот как?

— Да.

— А почему ты так думаешь?

— Этот Себастьян…

Глаза его вопрошают.

— Я ведь должен его знать, правда?

Она пожимает плечами.

— Ты думаешь?

— Да, я думаю. И тебя тоже, да? Я должен тебя знать?

У него взгляд маленького мальчика, взгляд, полный ожидания и вопросов, и она ласково ерошит ему волосы.

— Может быть, но, знаешь, это не имеет никакого значения.

Она приглашает его сесть в кемпинг-кар, но он стоит застыв.

— Это точно? — спрашивает он.

Она кивает, глядя все так же ласково. Она любит этого нового Эмиля, этого маленького мальчика, которым он становится. Любит его так же, как того, прежнего, застрявшего там. В сущности, вправду ли это два разных Эмиля?

— Точно. Уверяю тебя. Давай, садись. Дорога нам предстоит дальняя.

Он охотно повинуется. Вид у него успокоенный.

— Куда мы едем, Жоанна?

Они в пути. Дорожная карта Атлантических Пиренеев расстелена на приборной доске, и Жоанна то и дело поглядывает в нее.

— Мы едем в Лескён. Знаешь, на ферму, о которой говорил Ипполит…

Он пожимает плечами, он не помнит.

— Вот увидишь. Нам там будет хорошо.

— Что мы там будем делать?

— Будем жить с другими людьми и помогать им в делах общины. Можем работать в огороде или еще где-нибудь.

Он оборачивается, смотрит на нее с тревогой.

— А потом вернемся в Роанн?

Она кивает.

— Да. Потом вернемся в Роанн.

— Когда?

Она сглатывает и смотрит на дорогу. Так легче обдумать, что ему ответить.

— Когда тебе станет лучше.

— Мы здесь ради чистого горного воздуха? Для моего мозга?

Он регулярно задает ей одни и те же вопросы, словно хочет удостовериться, что правильно понял, что ничего не забыл. Все, должно быть, смешалось в его голове. Ему надо повторять и слышать себя.

— Совершенно верно, Эмиль.

Ей удалось его успокоить. Он откидывается на сиденье и упирается головой в стекло.

— Ипполит рассказал мне про одно место, где мы можем остановиться до Лескёна. Скажем, на два-три дня. Это совсем близко отсюда.

— Да?

— В долине Оссо, которую мы сейчас пересекаем, есть природный заповедник, и там самое большое гнездовье грифов. Он говорил, если подняться на вершину Беон, можно увидеть, как кружат в небе грифы и египетские стервятники.

Ей удалось пробудить в нем интерес. Он смотрит на нее недоверчиво.

— Да ну?

Она кивком подтверждает.

— Ну что, тебя это привлекает?

— Да. Меня это привлекает.

— Супер. Поехали.

На несколько секунд тишина наполняет салон, потом голова Эмиля снова поворачивается к ней.

— Что это за египетские птицы?

— Стервятники.

— Как?

— Стервятники. С. Т. Е. Р…

— …вятники.

— Вот!

Они устанавливают складной столик и стулья перед кемпинг-каром. Им понадобилось не больше четверти часа, чтобы добраться до деревни Аст-Беон, где находится гнездовье грифов. Потом нашли каменистую проселочную дорогу, которая уходила в запущенный луг. Здесь они и решили поставить машину.

— Я заварю чай? — предлагает Эмиль.

— Отлично.

Жоанна тем временем достает еще влажные простыни, которые она постирала перед отъездом в стиральной машине Ипполита в пристройке. Она развешивает их между стульями в шатком равновесии. Только бы не улетели от порыва ветра. Они еще пахнут марсельским мылом с едва уловимой фруктовой ноткой. Пок между тем обходит автомобиль, принюхиваясь.

— Ты справишься? — спрашивает она, заглянув в кемпинг-кар.

В последнее время, когда Эмиль хотел что-то приготовить у Ипполита или просто согреть воду, он забывал выключить огонь, и Жоанна прибегала вовремя, чтобы предотвратить катастрофу. Но на этот раз Эмиль сосредоточенно смотрит на чайник. Глаза его следуют за движением пузырьков сквозь белый пластик. Жоанна привстает на цыпочки, чтобы достать красивый чайничек и две старинные фарфоровые чашки, которые они купили ноябрьским утром у моря, в Грюиссане. Потом достает жестяную коробочку, в которой хранится зеленый чай с миндалем, тоже купленный в Грюиссане. Она хлопочет у кухонного стола, когда звучит вопрос Эмиля, довольно резко:

— Ты была замужем?

Она не сразу понимает, откуда взялся этот вопрос, потом ловит его удивленный взгляд, устремленный на обручальное кольцо.

— Ты была замужем дважды? — снова спрашивает он, прежде чем она успевает ответить.

— Прости?

— У тебя два кольца.

Действительно, она носит оба их кольца на безымянном пальце. Однажды январским утром в пристройке она нашла кольцо Эмиля на полу. Он, должно быть, снял его, недоумевая, что это стальное подобие обручального кольца делает на его пальце. Она подобрала его с пола и надела на палец поверх своего.

— А… нет… — отвечает она, невольно улыбаясь вопросу. — Нет… Я не была замужем дважды.

— Почему же у тебя два кольца?

— Потому что…

Наливая воду в чайничек, она ищет подходящий ответ.

— Потому что мой муж все время его теряет… Вот и приходится мне носить и его кольцо тоже.

Краем глаза она видит, что Эмиль кивает.

— Почему он его теряет? — спрашивает он.

— Ох, он такой рассеянный.

— А.

Она накрывает чайничек фарфоровой крышечкой и ставит его на поднос. Уже собирается попросить его взять чашки и выйти за ней на улицу, но тут снова звучит голос Эмиля:

— У него тоже провалы в памяти?

Она ставит поднос на кухонный стол и улыбается ему.

— Да. У него тоже.

— Он хотя бы не забыл, что вы женаты?

У него растерянные, полные ужаса глаза.

— Будем надеяться, что нет, — отвечает она, беспечно пожав плечами. — Ладно… Чай-то пить будем?

Над деревней Аст-Беон нависает вершина Беон. На этом утесе обитает колония грифов, объявленных охраняемым видом. Они гнездятся в скальных пустотах и трещинах. Туда-то Эмиль с Жоанной и отправляются сегодня днем с рюкзаками и двумя флягами. Жоанне то и дело приходится одергивать переходящего на бег Эмиля:

— Так ты устанешь. Не беги, у нас есть время.

Она боится, что он упадет по дороге, боится нового резкого скачка давления. Мягкая теплая погода. Они поднимаются, останавливаясь время от времени, чтобы посмотреть на долины внизу, на пасущиеся стада овец и коров, на каменистые дороги, змеящиеся в зелени. Добравшись до верха, они ждут около часа, прежде чем видят первого взлетевшего грифа. Эмиль сидит в траве, поджав ноги, и нетерпеливо рвет травинки. Жоанна учит его плести браслет из маргариток, но видит, что ему скучно. А потом наконец они слышат сухие хлопки в воздухе — это хлопают, раскрываясь, гигантские крылья. Они смотрят в изумлении на величественный взлет огромной хищной птицы всего в нескольких метрах. Несколько минут они не могут оторвать взгляд от неба, где от птицы осталась только крошечная черная точка. Жоанна заговорила первой:

— Вернемся сюда завтра? Я возьму мои холсты.

Эмиль кивает и спрашивает возбужденно:

— Это египетский стервятник?

После обеда они снова поднялись на вершину Беон. Они там уже около двух часов. Жоанна нарисовала небо, долины внизу. Она делает перерыв, прежде чем взяться за самое трудное: нарисовать грифа. Она откладывает кисть и поднимает голову от полотна. Эмиль сидит рядом, у него на коленях толстая книга с красивыми глянцевыми страницами. Сегодня утром они пошли, как она обещала, в маленький музей «Утес грифов». Эмиль, которому после Рождества стало трудно сосредотачиваться, здесь оставался совершенно спокойным два с половиной часа, не сводя глаз с огромных выставленных фотографий. В сувенирной лавке он купил красивый том с фотографиями основных видов грифов на глянцевых страницах. С тех пор он не расстается с книгой. Жоанна невольно думает, что Эмиль, погруженный в фотографии хищных птиц, как сейчас, напоминает ей маленького Тома. Он напоминает ее маленького Тома, когда тот рисовал свою синеву.

В этот вечер Жоанна решила достать старую «Монополию» Миртиль. Эмиль удивился, увидев обтрепанную коробку и цену во франках.

— Откуда это у тебя?

— Подруга мне подарила.

— Наверно, старая подруга…

Она кивает. Эмиль смотрит, как она достает игровую доску и раскладывает ее на столе перед банкеткой.

— Маржо терпеть не могла эту игру. Она никогда не стала бы играть в это с тобой.

Жоанна пожимает плечами и продолжает раскладывать билетики, сортируя их по цветам.

— Но ты же любишь играть.

Он хмурится.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Ты пророчица?

— Может быть.

Он наконец садится на банкетку рядом с ней, когда она ставит две фишки, желтую и зеленую, на исходную клетку.

— Маржо любит играть только в домино, — сообщает он, беря кубик.

— Вот как?

— Ты знаешь, ты же ее подруга. Нет?

Он сверлит ее взглядом. Она кивает.

— Да, конечно.

— Вы учитесь в одной школе?

— Прости?

— Маржо во втором классе. А ты?

Она показывает ему клеточку, чтобы он передвинул фишку. Он выбросил три.

— А… Да, я тоже во втором классе.

Несколько дней назад он собрался на встречу с Рено в университетском кафетерии. Сегодня вечером он уже в начальной школе.

— Эмиль… — тихо говорит она через несколько секунд.

— Да?

— Завтра нам надо уехать… На ту ферму, о которой говорил Ипполит.

Она ожидала именно такого разочарования на его лице, поэтому предпочла предупредить его заранее, вечером.

— А там будут грифы?

— Не думаю…

— Я туда не хочу.

— Тогда мы можем заключить договор.

— Какой договор?

— Завтра еще раз поднимемся на утес с грифами, а потом уедем.

Он кивает и бросает кубик.

— Хорошо. А потом поедем в Роанн.

Она предпочитает не отвечать.