Вся синева неба

30

— Ты можешь присмотреть за Поком и его подружкой? Я оставила тебе мешок сухого корма и миску для воды у кемпинг-кара. Обычно он приходит есть рано утром. Тебе достаточно наполнять миску перед тем, как идти спать.

Изадора кивает. Она стоит, опираясь на большие грабли, посреди огорода.

— Усвоила.

— Кошка может скоро окотиться. Точно не знаю когда. Если вдруг появятся котята…

— Ты ведь уходишь ненадолго, правда? — улыбается Изадора.

— Не думаю, но…

— Не переживай. Я позабочусь о них.

— Хорошо.

Изадора смотрит на Жоанну, нагруженную как мул своим битком набитым рюкзаком, в походных ботинках. На заднем плане Эмиль, присевший рядом с Поком, терпеливо ждет старта.

— Вот ключи от кемпинг-кара. Оставляю их тебе.

Она вкладывает маленькие ключики в руки Изадоры, шершавые и перепачканные землей.

— У тебя есть мобильный телефон? — спрашивает Изадора. — На всякий случай…

Она имеет в виду состояние здоровья Эмиля: все-таки рискованно отправляться с ним в горы.

— Да. У меня есть телефон. Батарея заряжена. Я буду держать его выключенным, чтобы не расходовать ее.

Изадора снова кивает. Она старается прогнать с лица тревогу. Спрашивает себя, увидит ли Эмиля живым. Но она не дает этой мысли укорениться в своей голове. Она широко улыбается им.

— Берегите себя. Хорошего похода!

Они машут друг другу. Изадора смотрит, как они удаляются в еще мягкой жаре июньского утра. Пок идет за ними несколько метров, потом садится и тоже смотрит им вслед.

Сегодня Эмиль с мамой уходят вдвоем на каникулы в горы. Эмиль не совсем понял, почему все устроилось так быстро. Он только знает, что папа остается на ферме, Маржори дома нет, а они с мамой отправляются в поход. Он плохо помнит, но, кажется, был разговор, в котором Маржори объяснила ему как взрослая:

— Я иду играть к моей подружке Марии. Ее мама сказала, что я могу остаться ночевать. Я приду завтра, ладно?

Он кивнул. Она добавила:

— Веди себя хорошо этой ночью, Мими, хоть меня и не будет с тобой. Ты же не боишься спать один, правда? Ты уже большой мальчик.

Конечно, он не боится. Он думает, что Маржори сегодня у своей подружки Марии, а они с мамой идут в горы. Они будут спать в палатке. Она даже обещала, что там будут орлы.

Тропинка начинается маленьким мостиком через ручей, потом они входят в лес, где приятно пахнет прохладой и мхом. Он смотрит на красный рюкзак, болтающийся перед ним в ритме маминых шагов. Наверно, ей тяжело. Он не несет ничего. Она не дала. Она сильная, его мама. Он вспоминает, как папа сломал ногу и ходил на костылях. Им с Маржо разрешалось рисовать на гипсе. Маржо нарисовала розовое солнышко, а он машину. Маме пришлось переоборудовать весь первый этаж, потому что папа не мог подниматься по лестнице. Они с Маржо забрались на перила и смотрели, как мама одна спускает вниз матрас, кровать, телевизор. Папа говорил:

— Дорогая, перестань, это безумие, ты надорвешься. Я позову коллегу или двух. Они сделают это за пару минут.

А мама отвечала:

— Я почти закончила.

Потом она передвинула всю мебель в гостиной, чтобы устроить там их спальню, пока муж будет в гипсе. Маржори и Эмиль хотели помочь ей двигать диваны, папа тоже, но она их прогнала:

— Идите играть на улицу, брысь!

Они делают привал на лугу. Перед ними возвышаются остроконечные белые горы, коровы отдыхают в тени. Мама достает из красного рюкзака два сандвича. Она говорит:

— По одному каждому, больше нет. Если проголодаешься, будем есть снеки.

— Снеки?

— Сухофрукты и все в таком роде.

Вчера он смотрел, как она делает тарталетки с клубникой. Они были в кухне, окно открыто. Папа стриг газон в саду. Маржори помогала маме. Она мыла клубнику в раковине. Мама раскатывала тесто скалкой.

— Можно мне? — спросил Эмиль.

Она что-то очень быстро взбивала в кастрюльке на огне. Он изумленно смотрел на ее руки, которые двигались с такой скоростью, что их не было видно. Она задумалась, не переставая взбивать.

— Ты можешь обрывать листики с ягод, — сказала она.

Маржори поставила перед ним маленькую салатницу с вымытой клубникой. Она показала ему листики.

— Вот эти зеленые кончики, Мими.

Она придвинула его стул, он был слишком далеко от стола.

— Тебе надо поспать, Эмиль.

Он оборачивается, обида написана на его лице.

— Что… нет…

Его мама на поляне, у нее нет больше ни кастрюльки, ни венчика в руках. Она сидит на большом валуне.

— Мы шли почти час. Тебе надо немного отдохнуть. Я тоже отдохну.

Он ищет глазами стол, салатницу с клубникой, стул, Маржо. Выговаривает, заикаясь:

— Но… А клубника?

Она кладет свою черную шляпу на землю и вытягивается на траве.

— Мы ею займемся после сна.

Он повинуется, немного волнуясь. Он уже толком не понимает, где они. Они же делали тарталетки с клубникой на кухне.

— Где Маржо?

Он видит, что она притворяется, будто спит, чтобы не отвечать. Озирается и смеется, видя, как корова делает пипи в нескольких шагах от него. Смеется сам с собой.

Жоанна наблюдает за ним сквозь полузакрытые веки. С облегчением констатирует, что коровы отвлекли его на время.

Солнце медленно садится над пастбищем и белыми валунами. Известняковые скалы играют золотистыми отсветами. Эмиль проспал до вечера. Они прошли с утра едва ли пару километров, но не важно. У них достаточно времени для последнего похода. Каждая минута драгоценна, даже та, когда они ничего не делают. Эмиль все еще спит, и Жоанна отправляется на разведку в лес, поискать земляники и ежевики. Она собрала не много, но все равно пригодится к ужину. Жоанна не взяла с собой газовую горелку. Рюкзак и так был битком набит. Поэтому выбрала из пакетиков, оставшихся с прошлого лета, те, которые растворяются в холодной воде.

Звяканье железной кастрюльки в руках Жоанны будит Эмиля. Он удивлен, оказавшись на горном пастбище. Она видит по его глазам, что он готовится задать кучу вопросов, но обрывает его:

— Ты когда-нибудь готовил что-нибудь такое?

Он озадачен, но любопытство толкает его бросить взгляд в кастрюльку, где плавает в воде какая-то кашица.

— Что это?

— Наш ужин.

Его лицо просияло.

— Мы разожжем костер?

Она боится разочаровать его, но, к счастью, у нее есть другой козырь в рукаве.

— Нет, но есть кое-что получше… Палатка, чтобы переночевать. Ты хочешь начать ее ставить?

Он вскакивает.

— Можно?

— Конечно. Позовешь меня, если тебе понадобится помощь?

Он уже роется в красном рюкзаке.

Ей требуется час, чтобы разобрать бесформенную кучу из колышков и полотна, сооруженную Эмилем. Он смеется над ее криками, когда колышек падает на землю и полотно накрывает ее с головой.

— Подожди, мама, я помогу тебе.

Она замирает, накрытая полотном палатки, и не может шевельнуться, чтобы выбраться.

Они наконец ужинают, когда небо темнеет и загораются первые звезды. Рагу из риса с карри довольно вкусное, что удивляет Жоанну. А когда они едят немного лесных ягод, не совсем спелых, Эмиль заявляет:

— Маржори рассказала мне страшную сказку.

— Вот как?

— Ее надо рассказывать только в темноте.

— Что ж, я думаю, самое время?

— Нет, подожди… В палатке.

— Надо быть в палатке?

— Да. Тогда не так страшно.

Позже, закутавшись в спальный мешок, она слушает, как он излагает, блестя глазами от возбуждения, легенду про волка-оборотня, который бродил по лесам и ел маленьких детей. Она заканчивается словами:

— И волк-оборотень оборачивается последним ребенком, которого съел… Как знать, не прячется ли он сейчас среди нас?

Она делает вид, будто дрожит, когда он, довольный, поворачивается к ней.

Она удивлена, что он знает эту сказку наизусть. Что эта часть его памяти уцелела, несмотря на ужасную болезнь.

На следующий день тепло, но не жарко. Свежий ветерок колышет листья в лесу. Поев орехов и изюма, они отправляются в путь под робким солнцем. Дождь застает их полчаса спустя, неожиданный сильный ливень при синем небе. Они укрываются под деревьями, и Эмиль находит ежика, провалившегося в яму между толстыми корнями. Она смотрит, как он подбирает две палки, чтобы извлечь бедняжку из ямы. Он говорит:

— Вчера я спас Маржори от пчелы.

— Да ну?

— Да. Она хотела съесть ее полдник.

Медленными и точными движениями он осторожно кладет ежика в траву.

— На ежиков кто-нибудь может напасть? — спрашивает он, повернувшись к Жоанне.

— Да. Хищники.

— Кто?

— Лесная сова, кабан…

Он размышляет о чем-то, задрав голову.

— Мы можем построить ему убежище?

Дождь все равно задержал их, у них есть время, чтобы построить убежище ежику. Эмиль собирает веточки вокруг. Жоанна складывает их, добавляя большие ветки, чтобы соорудить шалаш.

Проходят туристы и останавливаются посмотреть на их маленькую стройку. Ежика аккуратно положили в их металлическую кастрюльку, пока строится убежище для него.

Дождь уже давно перестал, когда они снова отправляются в путь, довольные, что оставили ежика в его новом доме.

В начальной школе есть робкий мальчик, который всегда сидит в своем углу. Он толстый и плачет, когда приходится бежать за мячом. Другие мальчики и Эмиль не понимают, почему он на всех переменах сидит на скамейке и не играет в «колдунчиков». Даже девочки играют. А потом однажды Эмиль видит мальчика на корточках на земле, по обыкновению одного. Он старательно собирает веточки и листья. Эмиль забывает о «колдунчиках» и тихонько подходит к нему. Толстый мальчик выложил из веточек дорожку. Эмиль не понимает зачем. В углу он сложил листья платана чашей, как будто маленькую поилку для невесть какого животного. В листьях блестят несколько капель воды и зеленеет трилистник клевера.

— Что ты делаешь? — спрашивает Эмиль.

Толстый мальчик поднимает голову и смотрит на него с недоверием.

— Ты их раздавишь! — сердито отвечает он. — Уходи!

Эмиль не понимает, о чем он говорит. Он ничего не видит. Он не двигается с места.

— Ты слышал, что я сказал? — настаивает тот.

Эмиль садится на корточки, чтобы поближе увидеть эту дорожку на земле.

— Это деревня для животных?

Его полный любопытства вопрос смягчает черты толстого мальчика.

— Это муравьи. Ты не видишь их? Ты их раздавишь!

Тут Эмиль видит, что сотни крошечных черных точек ползут, неся веточки, крошки, по земле. Его глаза лезут на лоб от возбуждения.

— Ты сделал им деревню?

Толстый мальчик качает головой.

— Я построил сооружения, чтобы помочь им работать. Мой папа говорит, что муравьи — самые работящие из живых существ. Они только и работают весь день. Даже всю жизнь.

— Им, наверно, тяжело носить эти штуки, — говорит Эмиль, глядя на веточки, которые в десять раз больше муравьев.

— Да. Вот поэтому… Я им помогаю, прокладываю дороги.

Он показывает на листья платана с водой и клевером.

— Здесь они могут сделать привал, попить и поесть.

Эмиль опускается на землю и садится по-турецки.

— А где они спят?

Мальчик, похоже, не ожидал такого. Нескольких секунд ему хватает, чтобы найти ответ:

— Не думаю, что они спят.

— Нет?

— Нет.

Эмиль, в свою очередь, напряженно размышляет. Его глаза шарят по земле вокруг, торчащим из нее камешкам, старой выцветшей резинке, бумажке от жвачки, брошенной кем-то из детей, ракушке улитки.

— Тогда можно сделать им площадку для игр! — с энтузиазмом заявляет он.

Маленький толстячок колеблется. Ему хочется ответить, что у муравьев нет времени играть, у них слишком много работы, но впервые кто-то включился в его игру, и он не хочет упустить этот случай.

— Ммм, — мычит он. — Давай.

Они принимаются старательно разгребать землю, радостные и сосредоточенные. Через некоторое время Эмиль поднимает голову и спрашивает:

— Кстати, как тебя зовут?

Они в разных классах. В первом слишком много народу. Часть из них — в том числе Эмиль — уже перешли во второй. Толстячок остался в другой половине.

— Рено. А тебя?

— Эмиль.

— Эмиль! Эмиль?

Она ищет его. Наступает ночь. Он сидит за палаткой и всматривается в землю.

— Я думала, ты заблудился. В следующий раз отвечай, когда я тебя зову!

Он кивает. Она присаживается рядом с ним.

— Что ты делаешь?

Он поднимает на нее детский взгляд и гордо заявляет:

— Мы с Рено строим дорогу для муравьев.

Назавтра восхождение происходит по большей части в лесу. Тропа полого уходит вверх, и они могут насладиться прохладой. Несколько раз им встречаются ручейки, и около полудня они останавливаются, чтобы умыться. Жоанна мало-помалу теряет представление о времени. Ей кажется, что они ушли уже две недели назад. Туристов они встречают мало.

Дневной сон на свежем зеленом лесном мху затягивается. Эмиль дышит со свистом, и Жоанна предпочитает не отходить от него. Она сидит рядом, всматриваясь в движения среди деревьев. На миг видит голубую сойку, и ей очень трудно устоять перед искушением разбудить Эмиля и показать птицу ему.

После растворимого ужина, странного ризотто с томатами и базиликом, оставляющего почему-то во рту вкус грибов, Жоанна вынуждена признать, что в этом густом лесу им не хватит места, чтобы поставить палатку. Она предлагает Эмилю переночевать под открытым небом и с облегчением видит, что он в восторге. Они ложатся в тесной ложбинке, откуда им виден кусочек неба.

— Ты знаешь звезды? — спрашивает Эмиль Жоанну.

— Да. Некоторые.

— Дай я угадаю, ладно?

— Ладно.

Он находит только Венеру и заявляет, что ковш больше похож на сковородку, отчего оба смеются. Они засыпают, убаюканные шелестом ветра в листве. Ночь теплая. Венера светит особенно ярко.

— Это мой последний холст, ясно?

Эмиль кивает. Мама разложила в траве, на большом плоском валуне, белое полотно, палитру с четырьмя цветами — белым, синим, зеленым и красным — и тонкую кисточку.

— Давай напишем картину вдвоем. Согласен?

Он опять кивает. Они на красивой полянке. Она сказала, что они скоро придут к хижинам Ансабера. Они будут там через два-три дня.

— Но надо будет постараться.

— Я всегда стараюсь.

Она улыбается ему.

— Вот и отлично. Что ты хочешь изобразить на этом полотне?

Он пожимает плечами. Она показывает ему поляну, белые горы, небо красивой синевы.

— Посмотри вокруг. Есть ведь что-нибудь, что ты хочешь написать, правда?

Он вытягивает палец к ней, тычет ей в грудь.

— Меня? — удивляется она.

Он кивает с веселой улыбкой.

— Тогда ты напишешь меня, а я потом добавлю пейзаж?

— Хорошо.

Он показывает ей на большой валун. Туда она должна сесть. Она смотрит, как он берет кисточку и задумывается. Наконец он окунает кисточку в первую краску. Со своего места она не видит какую. Зато слышит прерывистое трудное дыхание. Он дышит все хуже с каждым днем.

— Все хорошо?

Уже, наверно, час, как он склонился над картиной, и Жоанна чувствует, как горят ее плечи. Она, наверно, обгорит.

— Почти, — говорит он.

Он делает последний мазок кисточкой там, еще один сям и манит ее. Она незаметно улыбается, увидев грубые и неровные мазки картины, но очень быстро ее улыбка сменяется чем-то другим. Удивлением. Потому что женщина на картине, сидящая на валуне, хоть и немного несуразная, выглядит другой. У нее темные волосы, гораздо темнее ее, и подстриженные коротко, до плеч. Но это еще не все. На ней белое летнее платье в красный горошек и белая шляпа.

Эмиль ждет ее реакции, улыбаясь. Жоанна хмурит брови.

— Это я? — спрашивает она как может естественно.

— Ну да!

Он, кажется, не видит проблемы. Она замечает:

— У меня красивое платье…

Но он только встает и говорит ей:

— Твоя очередь. Ты должна добавить пейзаж.

В траве сидит по-турецки, прислонясь к дереву, десятилетний Эмиль. Он на свадьбе своей тети. Этим летом он в Экс-ан-Провансе. Звонят церковные колокола. Стучат каблучки невесты по булыжнику переулка. Гости идут за новобрачными к машине. Маржори держится позади. Ей исполнилось четырнадцать лет. Они теперь почти не разговаривают. Она его достала. И потом, она стала странной. У нее прыщики на лице и пластинка на зубах. Она развешивает смешные постеры в своей комнате, а ее подружки квохчут как куры, вместо того чтобы нормально смеяться. Сегодня она заявила, что не пойдет на свадьбу, потому что платье ее полнит. Родители настаивали, и она в конце концов пошла, ворча. Она держится позади, скрестив на груди руки. Эмиль подходит к ней, когда новобрачные под аплодисменты садятся в машину. Они оба не говорят ни слова. Смотрят на толпу, которая рассеивается и болтает группками. Он вдруг слышит, как Маржори шмыгает носом, и поворачивается к ней.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Скажи мне…

— Ничего, говорю тебе!

Он пожимает плечами, прикидываясь равнодушным. Большего и не надо было, чтобы Маржори выдала наконец, что ее мучит.

— Я никогда не буду такой красивой, — мрачно заявляет она.

Эмиль изумлен.

— Не такая уж она красивая для невесты. Ей уже сорок лет, и у нее нос крючком.

Маржори смеется сквозь слезы.

— Нет, я не про нее.

— Ты не про тетю Элен?

Маржори качает головой.

— Нет… Я про маму.

Эмиль смотрит в ту же сторону, что и она. А она смотрит на маму, оживленно беседующую с другими гостями в нескольких метрах от них. Он никогда не обращал внимания. Разве его мама красивая? Конечно, все мамы красивые, когда ты маленький. Он никогда об этом не задумывался. Но сегодня, среди группы, беседующей на церковной паперти, она действительно сияет красотой. Только ее и видно среди всех гостей. Может быть, из-за широкополой белой шляпы… Но не только. Она так мягко и спокойно держится. И потом, на ней красивое летнее платье. Эмиль только сейчас это заметил. Белое платье в красный горошек. Она в нем похожа на девочку или на принцессу из мультика. Такая изысканная и кокетливая.

Он долго смотрит на нее, стоящую среди гостей, в белом платье в красный горошек. Он хочет запечатлеть этот мамин образ в своей памяти.

Рядом с ним Маржори бормочет, всхлипывая: «Скажи, я по сравнению с ней уродина!», но он ее не слышит.

Жоанна ждет, когда высохнет краска, чтобы положить холст в рюкзак. Ждет до завтрашнего утра. Прежде чем положить в рюкзак, она тщательно заворачивает его в одежду. Не хочет, чтобы полотно испортилось… За женщиной в белой шляпе и белом платье в красный горошек она нарисовала поляну, на которой они находятся. Зеленую траву. Скалы. Каменистую дорогу вдали. Лиственницы. Зубья Ансабера, вырисовывающиеся на фоне синего неба с круглыми белыми облачками. Картина получилась странная, немного несуразная. Непонятно, что делает эта дама в наряде балерины посреди диких гор.

Еще три дня они идут до хижин Ансабера. Эмиль устал, дышит все труднее, и им приходится остановиться на целый день. Она дает ему поспать в палатке, а сама тем временем стирает их одежду в ручье и сушит ее на солнце.

Когда они наконец добираются, Эмиль ослеплен видом. Он с трудом переводит дыхание, стараясь окинуть взглядом все одновременно. Они находятся на зеленеющем плато, которое окружают и охраняют самые красивые вершины Пиренеев: гордые зубья Ансабера, пик де Петражем, пик Ансабер. Посреди этой мирной долины стоят три настоящие пастушьи хижины из старых камней, их жестяные крыши, видно, много раз латали за долгий век. Слои наложены один на другой на остове. Каждая хижина защищена большими каменными глыбами. Здесь царит полный покой. Даже грифы парят в небе неслышно, словно уважая тишину этого места. Жоанна делает несколько шагов и кладет рюкзак у подножия большого валуна.

— В самой маленькой хижине еще живет пастух. Две другие предназначены для туристов, но за ними никто не смотрит. Я читала, что условия там спартанские. Только стены, пол и крыша.

Эмиль ее почти не слушает. Он кружит на одном месте, чтобы охватить взглядом открывающуюся панораму. Пустынная долина, зеленая и гладкая, среди гор, ларчик спокойствия под охраной известняковых гигантов.

— Как красиво… — восторгается Эмиль, опускаясь рядом с ней.

Она протягивает ему флягу, но он отказывается. Снова повторяет:

— Очень красиво. Как будто рай на земле.

Жоанна улыбается.

— Если бы здесь был рай, меня бы это устроило. А тебя?

Он кивает. Жоанна роется в рюкзаке и достает пожелтевшую книгу.

— Что ты делаешь? — спрашивает Эмиль.

— Хочу найти цитату.

— Цитату?

— Да. О красоте. О том, что ты мне сказал… про этот пейзаж.

Он смотрит, толком не понимая, как она листает страницы своей пожелтевшей книги, останавливается время от времени, чтобы прочесть строчку, и продолжает поиски. Наконец, положив книгу на землю, она говорит:

— Нашла.

Теперь она смотрит прямо перед собой, на пейзаж, и декламирует:

— Красота не в том, на что мы смотрим, но в наших глазах[11].

Несколько секунд Эмиль молчит, потом спрашивает:

— Что это значит?

— А ты как думаешь?

Она задала ему вопрос на засыпку. Он размышляет, подняв глаза к небу, покусывая губу.

— Не знаю, — наконец признается он, — сдаюсь.

— Знаешь, точного ответа не существует. Каждый понимает на свой лад. Поэтому цитата кому-то что-то говорит, а кому-то нет.

— А…

— Я думаю, это значит, что не всем дано видеть красоту вокруг себя. Нужно… Нужно иметь достаточно красивую душу, чтобы ее воспринимать.

Эмиль слушает ее, приоткрыв рот. Она предложит ему переписать цитату в свой блокнот сегодня вечером… Если он захочет.

Открывается дверь самой маленькой хижины, и оба вздрагивают. Человек, который из нее вышел, молод, и это их удивляет. Они привыкли, что пастухи куда старше. Ипполит. Пьер-Ален. Но мужчине перед ними лет сорок, у него растрепанные темные волосы. На нем бежевые брюки и белая рубашка, посеревшая от времени и спартанских условий жизни.

— Вы последние не ушли, — говорит он, шагнув им навстречу.

Жоанна встает, Эмиль тоже.

— Простите? — переспрашивает она.

— Остальные туристы все ушли утром. Я не знал, что вы еще здесь.

Жоанна понимает ошибку.

— О нет, мы… Мы только что пришли.

Пастух смотрит на нее с недоверием.

— Вы хотите переночевать здесь?

Она кивает, не понимая, чему он удивляется. Он указывает на синее небо, по которому белые ватные облака как будто бегут наперегонки.

— Самая сильная в сезоне гроза объявлена на сегодняшний вечер. Вы разве не слушаете новости?

Он понимает по озадаченному лицу Жоанны и растерянному — Эмиля, что нет.

— Большинство туристов слушают. Поэтому они все спустились утром. Вы теперь уже не успеете…

— Мы же все-таки можем заночевать здесь? — спрашивает Жоанна.

Пастух, задумавшись, поворачивается к хижинам.

— У этой крыша вся дырявая. За час промокнете насквозь.

Он переводит взгляд на другую хижину, чуть подальше.

— Можете разместиться в этой. Она хоть защитит от дождя. Но наверняка будет гром. А при слишком сильном ветре я гроша ломаного не дам за входную дверь. Крючок держится плохо.

Жоанна пожимает плечами. Выбора у них все равно нет.

— Пол земляной… Надеюсь, что у вас хотя бы есть удобные коврики…

По их растерянным лицам он понимает, что нет, и в отчаянии закатывает глаза.

— Я могу дать вам свечи и немного спичек. Ручаюсь, что фонарика у вас тоже нет.

Им даже не надо отвечать, молодой пастух уже развернулся, направившись за всем этим в свою хижину.

Обстановка в хижине спартанская. Земляной пол грязный, неровный. Окна черны от грязи. Зато они с удивлением обнаруживают деревянный стол, длинную лавку и камин, правда, заколоченный. Жоанна кладет рюкзак, свечи и спички и выходит за Эмилем наружу. Даже теперь, зная, что будет гроза, им трудно поверить предсказаниям пастуха. Облака быстро несутся по небу, но оно остается ярко-синим и безмятежным. Они ложатся в низине, чтобы насладиться последними лучами солнца перед грозой.

Гроза собирается. Небо темнеет. Набегающие облака все чернее. Поднялся холодный ветер. Жоанна приперла шаткую дверь столом. Они едят, сидя на лавке, с металлическим котелком на коленях. Вернее, ест Жоанна. Эмиль — нет. Он не притронулся к подобию спагетти болоньезе из пакетика.

— Мне не хочется есть.

— Постарайся. Мы шли весь день.

— Меня тошнит. Я устал.

Она тревожно вскидывается:

— Тебя тошнит?

— Да… И в глазах мутится.

Она осекается, не донеся вилку до рта.

— У тебя мутится в глазах?

— Я просто хочу спать, мама.

Она отставляет котелок, откладывает вилку и встает.

— Хорошо. Я постелю твой спальник в этом углу… Здесь земля мягче.

Он встает и пошатывается. У нее странное предчувствие. Гроза собирается. Первый раскат грома расколол небо, и порыв ветра врывается в щель в одном из окон. Свеча гаснет, и хижина погружается в полумрак.

— Свеча, — бормочет Эмиль.

Она помогает ему пройти последние метры до спальника.

— Ничего страшного. Сейчас я ее зажгу.

Он ложится. Она приносит ему пластиковую упаковку от их ужина, ничего лучшего под рукой нет.

— Вот, если тебя стошнит…

Она садится рядом и ждет, когда он закроет глаза. Дыхание у него сегодня опять прерывистое. Она пытается не обращать внимания на второй удар грома, разорвавший тишину долины. Пытается заглушить страх, который поднимается в ней при мысли о надвигающейся грозе.

Крак. Загорается спичка. Она ставит большую свечу на подоконник и зажигает на этот раз другие, на случай, если эта снова погаснет. Расставляет их по всей хижине. Потом садится на лавку и заставляет себя доесть ужин. Небо тяжело громыхает. Сейчас снова ударит гром. Она смотрит на свечу на окне. Сосредотачивает на ней все свое внимание, лишь бы не дрожать.

Она чувствует, как он вздрагивает в спальнике в темном углу хижины. Несколько минут пытается читать при свете свечи. Гроза утихла. Только на время, предсказывает она.

— Как ты? — спрашивает она, повернувшись к нему.

Ей отвечает слабый приглушенный голос:

— Голова болит.

Она встает и со свечой подходит к нему. Садится на земляной пол.

— Тебя еще тошнит?

Он качает головой.

— А глаза? Как ты видишь, Эмиль?

— Иногда все черно.

— Как это?

Голос у него сдавленный.

— Иногда я ничего не вижу. Все черно.

— А потом? Потом зрение возвращается?

— Да. Иногда.

Она взывает к самым глубинам своего существа, стараясь сохранить безмятежный вид.

— Это ничего, сокровище. Когда ты немного поспишь, будет лучше.

В ней поднимает голову материнский инстинкт. В бурю это все, что она нашла в себе, чтобы остаться на плаву. Она кладет руку ему на лоб, словно проверяет температуру. Но ее нет. Разумеется. Он не подцепил никакого вируса. Это мозговой ствол. Все разрушается изнутри.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку, чтобы ты скорее уснул?

Он кивает.

— Хорошо. Расскажу… Ты знаешь сказку про Тома-Мизинчика?

— Нет.

— Я тебе расскажу. Но закрой глаза. Засыпай.

Он повинуется.

Он уснул. Снаружи снова бушует гроза. Воет ветер. Входная дверь содрогается на петлях. Стекла в окнах дрожат. Время от времени особо сильный порыв ветра врывается в хижину, задувая половину свечей. Молнии расчерчивают небо, озаряя хижину тревожным светом. С оглушительным грохотом на горы обрушивается гром. Но Эмиль спит. Жоанна регулярно подходит проверить, все сильнее дрожа. Дождь стучит по жестяной крыше. Ей холодно. В конце концов она заворачивается в спальник рядом с Эмилем.

Но уснуть не может.

— Мама.

Сквозь дождь, ветер и гром она не сразу слышит голос Эмиля, хоть он и рядом.

— Мама…

— Да. Что случилось?

— Я… Мне… Я не могу дышать.

Он говорит отрывисто. Сквозь весь этот грохот снаружи она не расслышала, каким затрудненным стало его дыхание. Она снова ищет в себе силы, чтобы оставаться спокойной.

— Тебе надо расслабиться, Эмиль. Станет лучше, когда ты успокоишься.

— Я не могу… дышать…

Рука Эмиля вцепляется в ее руку, стискивает ее. Он запаниковал. Она повышает голос, пытаясь приглушить его страх:

— Эмиль, послушай меня. Тебе надо успокоиться. Сосредоточься на…

Она ищет что-нибудь в темноте хижины, и тут молния раскалывает небо.

— Посмотри на эти молнии в небе. Посмотри на грозу в горах. Это великолепное зрелище.

Гремит гром где-то среди известняковых утесов. Новая вспышка.

— Смотри, Эмиль, это зрелище пугает, но оно так красиво.

Молния озаряет хижину. Она видит его лицо, искаженное паникой, и карие глаза, пытающиеся уцепиться за окно, за небо, за молнии.

— Все хорошо, сокровище. Продолжай смотреть на это зрелище.

Рука Эмиля стискивает ее руку. Его рот лихорадочно открывается, ловя воздух. Из него вырывается хрип. Воздух не проходит. Или с трудом. Предчувствие не обмануло. Собиралась гроза. Снаружи и внутри. Это случится сегодня ночью.

По щекам Жоанны текут слезы. Но она говорит все тем же спокойным и успокаивающим тоном. Говорит с ним снова и снова:

— Ты можешь посчитать секунды между молнией и громом и узнаешь, за сколько километров ударила молния. Я так играла, когда была маленькой. Когда боялась грома.

Рот открывается и закрывается резкими движениями. Затылок напряжен, он вздрагивает, приподнимаясь, пытается облегчить прохождение воздуха в трахею.

— Мой отец говорил… Мой отец говорил, что секунда равна километру. Хочешь посчитать со мной?

На сей раз это конец. Глаза Эмиля закатились. Она молится, чтобы мучения закончились, чтобы ему не пришлось больше терпеть этот ужас. Это медленное удушье.

Это его последние вздохи. Тратя жалкие крохи оставшегося у него воздуха, Эмиль зовет маму. Он вцепился в ее руку. Она нужна ему как никогда. Но здесь Жоанна. Не мама.

Воспоминание вдруг всплыло в памяти, накатило волной.

Лес, жаркое лето. Дикое озеро тревожного сине-черного цвета. Озеро, окруженное колючими зарослями и высокой травой. Неподвижная водная гладь. Ветви, островки тины, редкие листья плавают на поверхности. И маленькое тело. Светловолосая головка. Белая футболка. Буря у нее внутри, нечто сметающее все на своем пути, разрушающее ее мир. Люди в воде, какие-то люди берут на руки ее малыша. И ее руки царапаются, бьют по воздуху, чтобы взять своего малыша, в последний раз прижать его к себе, унести домой. Люди в черном держат ее, уносят Тома куда-то далеко.

Она совершила ужасную ошибку. Она не должна была. Она не только спутница в последнем путешествии. Она не только жена Эмиля.

Она мать. В этот вечер она как никогда мать и понимает, что заблуждалась. Она не дала матери сжать в объятиях своего малыша. В последний раз.