Вся синева неба

16

— Эмиль? — зовет Миртиль от телевизора.

Он рядом, поливает растения на ступеньках, ведущих во внутренний дворик.

— Я здесь.

— Сядь.

Он удивлен, но повинуется. Подтаскивает стул, заваленный рекламными проспектами, ладонью смахивает их на пол и садится.

— Только что ушла Анни…

— Я знаю.

— Она сказала, Жан нашел в Эусе велосипед, тот, что она отдала тебе. Он-де стоял в переулке… несколько дней.

Эмиль раздосадован. Он не знает, почему так озабочена Миртиль — из-за потери велосипеда или его молчания по этому поводу. Он начинает что-то бормотать, мол, ему очень жаль, он постарается снова починить велосипед, если нужно, но старушка перебивает его:

— Что случилось? Ты потерял сознание?

Он качает головой.

— Нет! Нет, это не…

— Ты заблудился?

Она гладит Каналью механически, не думая о ней. Все ее внимание сосредоточено на Эмиле.

— Да. Я заблудился. Это было в тот злополучный день, когда вы предложили сделать нам свадебные фотографии и я ушел, хлопнув дверью.

Миртиль кивает. Ее глубокий взгляд точно рентгеном просвечивает.

— Ты исчез на целый день, да?

— Да. Я… Я понятия не имею, что мог делать… Когда я пришел в себя, велосипеда не было, и я… я еле нашел дорогу к дому. Мне правда очень жаль, это непростительная рассеянность. Я, честное слово, не хотел терять этот велосипед…

— Плевать я хотела на велосипед, мой мальчик! Поэтому ты больше не выходишь из дома?

— Я…

Ему стыдно признаваться, но так и есть. После этого происшествия он выдумывает кучу оправданий, чтобы не выходить одному в деревню. Поначалу он просто ждал, когда Жоанна выйдет прогуляться, и шел пройтись с ней. Но теперь, когда она помогает подруге Анни в кафе-мороженом и занята целыми днями, он больше не высовывает носа на улицу.

— Да… Я стараюсь не выходить… Я больше не теряюсь, потому что больше не выхожу.

— А остальное?

— Провалы в памяти?

— Да, провалы в памяти…

Он сам не знает. Он не оказывался больше в таком жутком положении, как в тот день, на улочках Эуса, с банкой в руке, но тревожные эпизоды были. Однажды утром оказалось, что он убрал зубную щетку в холодильник. В другой раз обнаружил, что в душе течет вода, он забыл закрыть ее час назад. А сегодня утром он назвал Жоанну Маржори. Но это можно списать на рассеянность… Во всяком случае, в этом он сейчас убеждает себя. Он знает, что это нормальное течение болезни, но, пока это ограничивается забывчивостью и чудачествами, он говорит себе, мол, ничего страшного. Больше всего он боится провалов.

— Ничего серьезного, но да… я кое-что забывал.

Его вдруг охватывает тревога.

— А что? Жоанна вам что-то говорила?

Миртиль качает головой.

— Нет… Она мне вообще ничего не говорила.

— Ей, кажется, нравится работать в кафе-мороженом, да? — спрашивает он, вопросительно глядя на Миртиль.

Та кивает.

— Да, ей, видно, на пользу выйти отсюда, развеяться.

Она цокает языком.

— И тебе бы делать то же самое.

Его глаза забегали. Он делает вид, будто смотрит в телевизор, но Миртиль не проведешь.

— Сидя здесь взаперти, ты не замедлишь развитие этой чертовой болезни. Наоборот. Тебе надо проветривать мозги.

— Тогда, — ворчит он в ответ, — вы не увидите меня трое суток. Я могу заблудиться в любом переулке.

— Так попроси Жоанну выходить с тобой.

— Она работает.

— Она не работает, только помогает. Она может освободить утро, чтобы погулять с тобой.

— Не знаю, хочется ли ей.

Тут Миртиль принимается отчитывать его, как маленького мальчика.

— Нет, ты сам себя слышишь, Эмиль? Зачем ты лукавишь? Посмотри, какая стоит погода! Солнышко. Легкий свежий ветерок. Ты можешь пойти навестить Жоанну в кафе-мороженом. Я уверена, что она будет рада. И не говори мне, что ты заблудишься! Это в четырех минутах отсюда, не больше! Я обещаю послать за тобой вертолет, если ты не вернешься через час.

Она поднимает с колен Каналью и ставит ее на пол.

— Ну-ка брысь!

Она обращается к ним обоим и помахивает рукой: мол, уходите.

— Прекрасная погода! Идите подышите воздухом за меня!

Две недели назад Жоанна вернулась после первого дня в кафе-мороженом «Коко» в восторге и с тех пор бежит туда с раннего утра и возвращается только вечером. Эмиль удивился:

— Там так много работы?

Жоанна пожала плечами.

— Нет, но мне очень нравится стоять за прилавком и наблюдать за жизнью деревни. Это успокаивает.

Он чувствует себя помолодевшим на десять лет за одну секунду, когда оказывается под мягким сентябрьским солнцем на булыжной мостовой. Миртиль была права. Он правильно сделал, что послушал ее. Так хорошо снова подвигаться, ощутить кожей солнечные лучи. Ему кажется, что этого не было годы. Кажется, что он вновь обрел живость своих двадцати лет. Улочки Эуса кажутся ему пустыми сегодня, в середине сентября, после августовских толп. Навстречу попадаются несколько туристов, школьная группа, но все относительно спокойно. Он вдруг чувствует такую легкость, что даже позволяет себе сделать крюк до Галереи искусств, прежде чем направиться в указанную Миртиль лавку с конфетно-розовой витриной и белой вывеской, на которой написано «Коко, оригинальное мороженое ручной работы». Двери магазинчика распахнуты. В переулок выставлены пластиковые столики и стулья, и пара туристов нежится на солнышке. В холодильнике-прилавке два десятка емкостей с мороженым всех цветов, а за прилавком в своей черной широкополой шляпе стоит Жоанна. Она приятно удивлена, увидев его.

— Эмиль!

Он стоит перед прилавком, чувствуя себя неловко.

— Ну да, я вышел.

— Ты прав. Погода сегодня такая мягкая.

Кажется, что она одна в лавке, но шорох в глубине говорит о том, что Коринна, хозяйка, должно быть, прибирается в кладовой или в холодной комнате.

— Как ты, справляешься?

Она кивает.

— Да. Я теперь знаю все сорта наизусть и даже помню завсегдатаев, которые приходят каждый день.

За спиной Жоанны хлопает дверь, и входит белокурая женщина лет пятидесяти с голубой повязкой в волосах и пластиковым баком в руках. У нее приветливый вид. Она широко улыбается и тепло здоровается с Эмилем:

— Добрый день. Жоанна вами занимается?

Он хочет ответить, но Жоанна его опережает:

— Нет, Коринна, это Эмиль…

Женщина, кажется, не поняла, и Жоанна добавляет:

— Мой муж.

Эмиль невольно вздрагивает, слыша из ее уст мой муж. Он надеется, что та, кого Жоанна назвала Коринной, этого не заметила. Судя по всему, нет. Ее улыбка становится еще шире.

— О! Рада с вами познакомиться, Эмиль! Что ж, заказывайте, не стесняйтесь! Подарок от заведения.

— О, очень мило, но…

— Скажете, как вам. У меня новый сорт, мне нужны мнения.

Она улыбается приветливо и дружелюбно. Он понимает, почему Жоанне так нравится проводить часы за прилавком. Она здесь в приятной компании.

— А?

— Мороженое с цветами бузины.

— О… Это… оригинально.

— Жоанна не оценила, но мне хотелось бы получить второе мнение.

Он улыбается и пожимает плечами.

— Ладно, что ж… Если надо.

Коринна поворачивается к Жоанне.

— Обслужишь своего мужа? Мне еще мыть баки.

— Конечно.

Она скрывается так же быстро, как появилась, а Жоанна так и стоит, опустив руки, за прилавком. Он окидывает взглядом емкости, пытаясь прочитать сорта.

— У тебя нет чего-нибудь покрепче? Мне надо взбодриться, это ведь стресс — услышать мой муж дважды в одном разговоре.

Жоанна краснеет, и Эмилю смешно.

— Я не знала, как… не представляла, как…

Она в явном замешательстве, и он смеется еще пуще.

— Ничего. Я он и есть. Просто придется привыкнуть.

Она поспешно склоняется над емкостью с цветами бузины, чтобы скрыть свое смятение. Потом берет рожок и вкладывает в него шарик.

— Ну и… что… что еще?

— Ты так и не сказала мне, нет ли у тебя чего-нибудь покрепче.

Она снова краснеет, но невозмутима в своей роли продавщицы мороженого. Склонив голову к емкостям, серьезно перечисляет:

— Лимончелло. Ром-баба. Амаретто. Айриш-кофе.

— Амаретто.

— Амаретто, хорошо.

Она старательно зачерпывает красивый шарик и добавляет в его рожок. Протягивает ему мороженое, снова избегая его взгляда.

— Сколько я вам должен, мадам?

Ему забавно видеть ее такой серьезной и такой смущенной.

— Ничего. Ты же слышал Коринну.

— Что ж… Ладно, спасибо.

Он берет протянутое мороженое и стоит как пень перед прилавком, не зная, что теперь делать, уйти или съесть его при ней. Вид у него довольно глупый. Она показывает ему на пластиковые столы и стулья.

— Сядь здесь. Народу сегодня немного. Можешь посидеть на террасе.

Сидевшая там пара туристов как раз уходит. Эмиль садится за ближайший к прилавку столик и начинает не спеша есть, вытянув ноги на солнце.

— Тебе не скучно здесь целый день? — спрашивает он.

Она качает головой.

— Нет. Раньше я была в кладовой. Мыла баки и переклеивала этикетки. Я рада, что теперь стою за прилавком.

— Ты медитируешь, поджидая клиентов?

Жоанна закатывает глаза.

— Ты смеешься надо мной?

— Ничего подобного.

Он с аппетитом принимается за рожок.

— Это же ты мне сказала, что любишь медитировать… Помнишь, в твоем первом письме?

Они смотрят на женщину, идущую по переулку с собакой на поводке.

— Я думал, что медитировать надо, сидя по-турецки и закрыв глаза… — добавляет он.

Она отвечает совершенно серьезно:

— Не обязательно.

— А.

— Я практикую медитацию осознания…

Теперь закатывает глаза он: ему кажется, что она говорит по-китайски.

— Извини, я не владею всеми тонкостями медитации.

Она пожимает плечами. Тут к прилавку снова выходит Коринна, утирая ладонью лоб.

— Ну как? — спрашивает она Эмиля.

— Изумительно.

Она расплывается в улыбке. Подняв большой палец, говорит:

— Приходи завтра, попробуешь другие сорта.

— Тебе бы снова брать мелкие подработки там и сям…

— Не знаю… Посмотрим…

Мелкие подработки уже не актуальны. Эмиль не решается прямо сказать это Миртиль, но ему трудно представить, что он будет кому-то полезен со своей рассеянностью старого маразматика. Сегодня утром он опять нашел зубную щетку в неположенном месте: у себя под подушкой. Он посмеялся, потому что рядом была Жоанна и смотрела на него, хмуря брови, но ему вовсе не смешно. Чем же все это кончится? Верен ли прогноз врачей? Сейчас ему кажется, что все пошло быстрее. Или при оседлом образе жизни больше проявляются его трудности в быту? Один из первых признаков его деменции.

У него завелись новые привычки. О подработках нет больше речи. Утром он никуда не спешит, слоняется по студии, спускается побеседовать с Миртиль. Потом занимается маленьким Поком, играет с ним в переулке или во внутреннем дворике. После обеда отдыхает, потом пьет очень крепкий чай, прежде чем высунуть нос наружу. Он прогуливается по Эусу, стараясь не уходить далеко от дома. Боится снова потеряться… Потом он останавливается у «Коко» и ест мороженое, глядя на прохожих. Жоанна опирается локтями о прилавок, кладет подбородок на руки, и они беседуют обо всем и ни о чем, о надвигающейся грозе, об успехах Пока, о любимых сортах мороженого. Эмиль уже попробовал добрый десяток, но его предпочтения меняются. Цветы бузины вытеснили ананас-базилик и сами были вытеснены мороженым с арахисом. Жоанна более постоянна. И на диво проста. Ее любимый вкус — зеленое яблоко. Эмиль всегда посмеивается над ней:

— Стоит ли работать здесь, со всеми этими вкусами, чтобы зациклиться на яблочном мороженом!

Жоанна закатывает глаза и ничего не отвечает.

Вечером они встречаются в студии и ужинают, слушая радио. Они похожи на старых супругов, и это их устраивает.

— Я набрал вес, да?

Эмиль стоит перед зеркалом. Жоанна чистит зубы рядом с ним, склонившись над раковиной.

— А? — переспрашивает она с полным пены ртом.

— Я набрал вес.

Она пожимает плечами, но этот жест не предвещает ничего хорошего.

— Надо завязывать с мороженым… Или заняться спортом.

Он не видит, что она силится сдержать улыбку. Он смотрит, задумавшись, на свой округлившийся подбородок, увеличившиеся в объеме щеки, складки на животе.

— Да. Это, пожалуй, хорошая идея — заняться спортом… Я мог бы здесь отжиматься и качать пресс.

— Будет лучше, когда мы отправимся в путь, — говорит она.

Оба никогда не упоминают о продолжении пути. Это остается далеким и расплывчатым. Наверно, потому, что им не хочется уезжать сейчас. Во всяком случае, Жоанне. Она веселее, чем когда-либо, с тех пор как продает мороженое.

— Я займусь спортом… Но ты могла бы мне сказать, что я толстею…

На этот раз Жоанна улыбается по-настоящему. Больше не может сдерживаться.

— В чем дело? — спрашивает Эмиль.

Она выскальзывает из ванной. Он кричит ей вслед:

— Ты думаешь, мы похожи на парочку пенсионеров, да?

Он идет за ней в комнату, где она ищет свою черную шляпу.

— Верно! Всегда ведь набирают вес, когда женятся, правда?

— Вероятно.

— Тогда у нас вполне удачный брак.

Она нашла свою шляпу. Надевает ее на голову, закидывает через плечо ремешок сумки.

— Выгуляй Пока. Он давно мяукает на подоконнике, — напоминает она.

— Да, дорогая.

Она морщится, отчего он улыбается еще шире.

— До скорого… до полдника, — говорит он, провожая ее до лестницы.

— Я думала, ты завяжешь с мороженым.

— Я сказал, что займусь спортом.

— А… Значит, мороженое будешь продолжать…

— Да. Хорошенького понемножку.

Она закатывает глаза.

Дни идут чередой, похожие друг на друга, принося время от времени пару-тройку штрихов новизны. Прогулка с Жоанной на гарригу[3] в воскресенье. Ужин у Анни и ее мужа с Миртиль. Сентябрь уже перевалил за середину. Дни становятся короче. Улочки пустеют. Жара спадает. Белесый свет сменился красивыми оранжевыми бликами. Деревья начинают потихоньку сбрасывать листья. Пок становится все более самостоятельным. Они с Канальей уже дерутся.

— Привет! Спишь?

Эмиль разлегся на диване в полудреме. Он резко садится, пристыженный, и отвечает:

— Нет, я… Я только закрыл глаза.

Жоанна вернулась с работы. Она кладет сумку на низкий столик и встряхивает мокрыми от дождя волосами. Да, кажется, дождь еще идет…

— Как прошел день? — спрашивает она.

— Хорошо. А твой?

— Коринна сказала, чтобы я больше не приходила.

— Что?

Он не уверен, что не ослышался, но Жоанна кивком подтверждает.

— Народу в Эусе осталось немного. Мало клиентов. Она справится одна.

— А…

Он слышит разочарование в ее голосе.

— Тебе будет этого не хватать…

— Все равно ведь пора уезжать, верно?

Она говорит самым нейтральным тоном и всматривается в него. Он не хочет ее принуждать. Сам он умирает от желания отправиться в путь, но не собирается ничего ей навязывать. Он не один в своих странствиях, за все надо платить. Он уходит от вопроса:

— Я не знаю… Ты-то хочешь уехать?

— Здесь хорошо… Но скоро зима… Тогда будет слишком холодно, чтобы пускаться в путь. Ведь да?

— Правда.

— И потом, мне кажется, что ты здесь заскучал…

Эмиль удивлен, что она это заметила. Он как мог старался скрыть свою скуку и уныние. Не хотел портить ей настроение.

— Нет… Я просто… Скажем…

— Ты можешь это сказать. Мне тоже хочется отправиться в путь.

Он с облегчением улыбается ей. Они на одной волне. Он успокоился. Некоторое время они молчат, уйдя каждый в свои мысли.

— Надо будет сказать Миртиль…

В Эус вернулось солнце. Эмиль и Жоанна освобождают студию от своих вещей. Миртиль во что бы то ни стало хочет помочь им собраться, но они упорно отказываются.

— Мы почти закончили, Миртиль.

Они помогли ей спуститься по ступенькам во внутренний дворик, и она сидит под платаном, кутаясь в шаль. Еще тепло, но ветер уже осенний. Листья на деревьях порыжели.

Миртиль и Анни настояли на том, чтобы устроить им прощальный праздник. Он состоится сегодня вечером, здесь. Анни и ее муж позвали нескольких друзей из деревни. Коринну, например, и тех, у кого Эмиль подрабатывал летом. Они попросили всех принести по какому-нибудь блюду и по бутылке.

— Еще одна ходка к кемпинг-кару — и конец! — сообщает Эмиль, просунув голову в застекленную дверь квартиры Миртиль.

Они уже сделали пять ходок. В кемпинг-каре пахнет затхлостью, но Эмиль счастлив вернуться к своему рулю, коробке скоростей и спальному месту под крышей. Это значит, что приключение продолжается, их ждет что-то новое.

— Возьмите с собой скрабл… И «Монополию» тоже, — добавляет Миртиль. — Я в них никогда не играю. Будет вам память.

Он улыбается и показывает на Пока, потягивающегося под платаном.

— У нас будет и другая памятка от вас.

Гости толпятся во внутреннем дворике Миртиль. Анни повесила фонарики на ветки платана. Осень вступила в свои права. На улице прохладно, и все кутаются в теплые куртки. Жоанна окончательно рассталась со своей шляпой, но заколола волосы старым гребнем Миртиль, наверно, хотела доставить ей удовольствие в этот прощальный вечер. Эмиля оккупировал один из друзей Анни, пожилой мужчина, у которого он два-три раза работал летом. Спрашивает, куда они направятся, и Эмиль не может ответить.

— Там будет видно… Поедем наобум…

Они всегда планировали маршрут перед отъездом, пока не поселились в Эусе. Но не в этот раз. Эмилю трудно было вновь погрузиться в путеводитель по Пиренеям, как будто его мозг закоснел. Жоанна решила, что они могут ехать наобум и остановиться там, где им понравится, и ему это показалось хорошей идеей.

Мужчина хорошо знает местность и советует ему маленькие деревни, полные очарования. Эмиль запоминает одну, под названием Кастей.

Все включились в игру и приготовили настоящие праздничные блюда. Ему неловко от такого внимания. Он думает, что два месяца назад не знал никого из этих людей. Сегодня вечером все они выказывают ему настоящую приязнь. Пребывание здесь было для Жоанны и Эмиля лишь короткой остановкой, но оказалось отрадным.

— Ты не видел Жоанну?

Миртиль окликнула Эмиля, когда он собирался наполнить свой бокал у стола под платаном.

— Жоанну?

— Да, Жоанну… Твою жену, — отвечает старушка, бросив на него подозрительный взгляд.

Эти слова в чужих устах всегда действуют на него ужасно.

— Вы пьяны, молодой человек, — добавляет она, щуря глаза.

— Ничего подобного.

— Посмотрите, какие красные щеки!

Эмиль не может удержаться от улыбки. Он не знает, пьян ли он, но ему вдруг стало очень жарко. Муж Анни добрый час занимал его разговором об информатике, и они пили, сами того не замечая и толком не закусывая.

— Я что-то давно не видела Жоанну. Ты можешь посмотреть наверху, вдруг она там?

Он кивает и ставит свой бокал на стол.

— Да, конечно.

Миртиль, наверно, права. Он пьян. На лестнице его шатает.

— Жоанна! Эй, Жоанна!

В студии ее нет. Только Пок крепко спит в темноте на белом диване.

— Эгей, Жоанна!

Он заглядывает в приоткрытую дверь комнаты Миртиль, в ванную. Никого. Он уже хочет вернуться во внутренний дворик, как вдруг ему приходит в голову, что она может быть в переулке перед домиком. Возможно, ей захотелось тишины. Он спотыкается, открывая входную дверь, и видит маленькую черную фигурку. Жоанна сидит на крыльце. Рядом с ней — картонная тарелка с фруктами и куском сливочного торта.

— Что ты здесь делаешь?

Закрыв за собой дверь, он садится рядом с ней на крыльцо.

— Медитация осознания?

Он хотел поддразнить ее, но она отвечает серьезно:

— Да.

— Ох. Я… Я просто пошутил.

Ему трудно различить ее лицо в темноте. Только гребень поблескивает под тонким серпиком луны. Остальное скрывает тень.

— Мне захотелось немного побыть одной, чтобы сполна насладиться праздником… Это ведь последний вечер.

Он делает над собой усилие, чтобы не посмеяться и не показать, что не верит ее словам.

— Насладиться…

— Да.

— Совсем одна… Здесь? Почему же не там?

Она качает головой.

— Что тебя удивляет? Или мы обязаны быть среди шума и суеты, чтобы насладиться им сполна?

Он чувствует себя полным идиотом и бормочет невнятный ответ:

— Ну… Не знаю… Я думаю…

Она раздраженно морщится.

— Прислушайся.

Он повинуется. До них доносятся голоса гостей. Отчетливо слышен смех, мужской бас, звон бокалов. Среди других он узнает голос Миртиль:

— Оставьте эту ветку в покое, Доминик! Вы ее сломаете!

Кто-то протестует, потом:

— Плевать я хотела на фонарики! Мне дорог мой платан!

Эмиль и Жоанна улыбаются в темноте.

— Вот видишь. Их слышно еще лучше, чем если бы мы были там, — шепчет Жоанна.

Он бросает взгляд на картонную тарелку рядом с ней и снова невольно улыбается.

— А с этим тоже так? Шум мешает тебе оценить торт?

Она нимало не смущается, сохраняя спокойный и уверенный тон:

— Да. Ты удивишься, узнав, до какой степени все кажется лучше, если постараться все осознать.

Он воздерживается от комментариев, потому что боится снова показаться идиотом, бедным духовно. Быть может, так оно и есть… Но он не ожидал, что Жоанна продолжит голосом, близким к восторженному:

— Видишь, здесь я могу смотреть на торт. Мы никогда толком не смотрим на то, что едим. Я могу несколько минут смотреть на него, пытаться угадать, как он пахнет, каким будет на языке, будет ли карамельный слой внизу хрустеть или таять во рту. Потом я могу… могу закрыть глаза и сосредоточиться на запахе. Знаешь выражение слюнки текут… Это не шутка. Это действительно происходит, когда ты внимательно смотришь и нюхаешь, когда даешь желанию угнездиться в тебе. Я даю моему телу захотеть этот торт, достаточно долго пускать слюнки, пока оно не будет готово вкусить его, потому что тогда я буду знать, что все мои чувства обострены.

Теперь он слушает ее внимательно, но не может удержаться от шпильки. Идиот, что с него взять.

— И ты его съешь в определенный момент?

Она совершенно игнорирует его сарказм и продолжает, как будто он ничего не говорил:

— Потом я подношу его ко рту и сосредотачиваюсь на ощущении текстуры на языке, на том, как обволакивает его моя слюна… Чувствую, как он медленно тает на нёбе, вдыхаю первые выделяющиеся ароматы, ощущаю пробуждающиеся вкусовые рецепторы. Словно маленькие пузырьки счастья лопаются на языке. И испытываю блаженство, которое разливается по всему телу. Знаешь, мозг высвобождает гормоны счастья, распознав сахар. Воспоминания детства могут всплыть, когда вдыхаешь запах апельсинового цветка или шоколада…

На секунду повисает молчание, как будто она пробует торт, и у нее вырывается тихий вздох.

— И потом наконец я его кусаю. И это как Большой взрыв… Экстаз. Финальный букет.

Ему забавно это от нее слышать. Звучит очень чувственно. Он с трудом удерживает какую-то детскую улыбку, но губы раздвигаются сами собой.

— И все это происходит, когда ты ешь?

Жоанна кивает. Он угадывает в темноте, что она тоже улыбается.

— Да. Все это происходит, когда ты ешь. Но и когда дышишь, когда ходишь, когда занимаешься любовью… Надо только быть внимательным.

Эмиль кивает и, когда пытается сглотнуть, понимает, что огромный ком закупорил горло. Он вдруг чувствует себя тяжелым и неуклюжим. До него доходит, что он просто недотепа. Самый обыкновенный парень, который никогда ни в чем ничего не понимал. Парень, который никогда не вел дневник и не мог понять своими куриными мозгами глубину цитаты или осознанно отведать кусок торта. Вот она — она-то научилась жить. Отец ее научил. Поэтому все поэтично в ее голове, все прекрасно и так просто.

Он смотрит на девушку, спокойно сидящую на маленькой ступеньке крыльца, устремив глаза в небо. Видит себя рядом с ней несколько секунд назад, со своей дурацкой улыбкой незрелого юнца, когда она заговорила об экстазе. Он спрашивает себя, что она делает в этот вечер с таким парнем, как он. Почему никуда не спешит и делит такой момент с ним. Она могла бы просто сказать ему, что ей нужно побыть одной. Он ушел бы, слегка пьяный, во внутренний дворик и продолжал бы пустопорожние разговоры с кем-нибудь из гостей. Зачем она теряет время с ним? Леон, наверно, был другим. Он читал книги, выписывал цитаты, знал наизусть множество цветов, умел делать отвары из крапивы. Может быть, рисовал. Он, наверно, закрывал глаза, слушая джазовые мелодии, и барабанил пальцами по воздуху. Возможно, он даже играл на пианино. И наверняка был на высоте.

Свежий ветер задувает в переулке, и они молчат, уйдя каждый в свои мысли. А он — был ли он на высоте для девушек, которых встречал? Для Лоры? Вероятно, да. Это тоже были самые обыкновенные девушки, эти девушки притворялись, будто лучатся уверенностью в себе, и преувеличенно громко смеялись, показывая всему миру, что счастливы. Эти девушки ходили на танцы, не ощущая вибрации басов в своих телах. Они лишь раскачивались, ловя вожделеющие или завистливые взгляды на танцполе. Они никогда не были здесь, чтобы быть здесь, в настоящем моменте. Они были здесь, чтобы нравиться, чтобы врачевать свое эго, чтобы забыть плохой день, чтобы искать утешения в чьих-то глазах, чтобы доказать себе, что они еще молоды. Они были так же неуклюжи, как он, но их красоты и харизмы хватало, чтобы об этом забыть.

Эмиль слегка привстает. Он сам не знает, почему сейчас чувствует себя таким глупым и почему ему так грустно. Наверное, от выпитого алкоголя. Да еще от слов Жоанны… Он собирается было встать и спросить ее: «Хочешь, чтобы я оставил тебя одну?», но она его опережает, заговорив первой:

— Посмотри на небо. Из дворика его не было видно. Оно скрыто платаном. А здесь можно его видеть. Редко бывает такая луна.

Ее палец поднят к небесному своду, освещенному тысячами звездочек. Луна — лишь тонкий фосфоресцирующий серп на фоне этой глубокой синевы. Эмиль кивает и откашливается.

— Красивая синева.

Он знает, что Жоанна поняла, о чем он, но все же добавляет:

— Думаешь, он смотрит на нее сейчас?

Она кивает.

— Я уверена, что да. Он никогда не пропустил бы такого зрелища.

Он кладет локти на колени и опирается подбородком на руки.

— Что ему больше всего нравилось во всем этом, как ты думаешь? Глубина синевы? Она кажется такой темной, что вполне могла бы быть черной. И все же остается синей. И правда, уникальная синева. Думаешь, это так интриговало его?

Она ненадолго задумывается.

— Да… И это тоже. Действительно, такой синевы не найти больше нигде. Но дело было не только в этом. Он рисовал и движения в синеве. Потеки, пробелы, морщины, переливы…

Проходит несколько секунд, прежде чем Эмиль решается снова заговорить.

— Ты говорила, что никто не знал, рисует он небо или море?

— Да, это правда. Я думаю, он рисовал то и другое сразу. Небо, море — для него не было большой разницы. Для него были важны синева и движения, угадывающиеся в этой синеве.

Еще несколько долгих секунд они молчат, сидя рядышком на крыльце домика, в пустынном переулке. Они смотрят на небо.

— Может быть…

Жоанна вздрагивает от голоса Эмиля. Он потирает шею.

— Может быть, его интриговала не синева…

Она смотрит на него, не понимая.

— Как это?

— Может быть, не этот особый цвет был его наваждением и даже не сами движения… Может быть, это просто его безбрежность и глубина.

Жоанна смотрит на него недоверчиво несколько долгих секунд. Он уже думает, что сказал что-то, чего говорить не следовало. Наконец она произносит со всхлипом:

— Ты думаешь, он пытался воспроизвести безбрежность на листках для рисования?

Она совершенно ошеломлена, как будто никогда прежде об этом не думала. Эмиль пожимает плечами.

— Это ведь общее у неба и моря, верно?

Она с трудом сглатывает.

— Господи… А я-то думала все эти годы, что он одержим синим цветом…

Она качает головой. Эмиль чувствует, что слезы близко подступают к ее глазам.

— Он пытался постичь тайну бесконечности. Пытался воспроизвести ее, воссоздать.

Жоанна явно на грани срыва. Странно видеть ее такой. Она всегда владеет своими эмоциями и своим лицом.

— Он был гораздо умнее, чем я думала.

Эмилю не нравится ее опрокинутое лицо. Он добавляет нерешительно:

— Знаешь, я ведь просто так сказал… Может быть, он рисовал и не это…

Но она отчаянно мотает головой.

— Нет. Это был… Это был самый умный из маленьких мальчиков, которых я знала.

Он не решается ничего ответить. Почему этот ребенок так волнует Жоанну? Не потому ли, что она узнала в нем себя — в его молчании, в его особенности, в этом уединенном и поэтичном маленьком мире, который он себе создал? Больше он не смеет ничего сказать.

— Ты научишь меня пробовать торт?

Она снова вздрагивает от его голоса. Прошли минуты. Она, должно быть, забыла про его присутствие, погрузившись в созерцание неба.

— Что?

— Я бы хотел, чтобы ты мне показала, как осознанно пробовать этот торт.

— Вот как?

Она удивлена его просьбой. Давешнее волнение прошло. Она вновь спокойна и безмятежна. Эмиль кивает.

— Да.

— Правда?

— Да! В твоем мире все кажется таким красивым.

Она пожимает плечами и слегка хмурит брови.

— Не все красиво в моем мире… — отвечает она.

— Все. Во всяком случае, красивее, чем в моем.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я догадываюсь. По тому, как ты говоришь.

Она снова пожимает плечами, не вполне убежденная.

— Ты чувствуешь то, чего не чувствую я. И видишь то, чего я не вижу. Я хочу, чтобы ты научила меня. В моем мире все грубее, нет такого богатства красок, нет нюансов, — говорит он и добавляет серьезно: — В моей синеве нет движений. Это просто синева. Синий цвет. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Ему удается вырвать у нее слабую улыбку.

— Думаю, да.

— Покажи мне. Как пробовать торт.

Она кивает. Голоса гостей все еще звучат. Кто-то произносит имя Жоанны. Наверно, ее ищут. Миртиль, должно быть, сказала им, что Эмиль вышел ей навстречу. В переулке никакого движения. Жоанна поднимает картонную тарелку и медленно ставит ее на колени, потом кончиками пальцев берет кусок торта.

— Закроешь глаза?

Он повинуется.

— Да.

Что-то касается его носа, и в следующую секунду он чувствует, как запахи щекочут ноздри. Ему трудно различить их все. Чудятся одновременно сладость и кислота. Он не совсем уверен. Он снова вдыхает их. Господи, ну почему он такой тупой? Неспособен даже распознать запахи. Он жил все эти годы, не замечая, какое у него слабое обоняние.

— Открой рот, — велит Жоанна.

Он вздрагивает, когда палец Жоанны касается его губ. Потом ощущает кремовую текстуру торта, положенного ему на язык. Чувствует во рту слюну, как описывала Жоанна. Слюна обволакивает торт, и он потихоньку тает.

— Можешь закрыть рот… Не спеши.

Он чувствует, как торт размягчается во рту, на нёбе. На ум приходят слова. Сливочный. Нежный. Тающий во рту. Сладкий. Ему хочется проглотить его очень быстро, но он слушает указания Жоанны. Дает нёбу и языку наполниться ароматами. Угадывает ваниль. Это первый аромат, самый явный. Но не единственный. К ванили неприметно примешивается апельсин. Или лимон? Нет, именно апельсин. Это напоминает ему Рождество, огонь в камине, запах елки в гостиной, ощущение подбитых мехом тапочек на ногах, звук хлопушек. Он все еще не жует и теперь чувствует слабый вкус корицы. Бабушка Алиса! Бабушка Алиса и ее коврижки. Она пекла их на 1 января. Они с Маржо прозвали ее Бабушка Коврижка. Он вспоминает запах в старом доме с земляным полом. Его уносит еще дальше, за бабушкин дом, потому что теперь он ощущает тающее масло. Оно растекается во рту. И вот он больше не может. Он глотает торт. Глотает его целиком и довольно вздыхает, сам того не замечая. Торта во рту больше нет, но все ароматы остались на языке. Он медленно смакует их. И чувствует то, о чем говорила Жоанна. Это блаженство. Этот покой. Это почти наслаждение. Боже мой, она была права. Это ни с чем не сравнимо. Ему трудно открыть глаза. Он сосет пустоту, чтобы уловить каждый аромат, каждую каплю. Он никогда не обращал внимания, что послевкусие остается во рту даже после того как лакомство съедено. И удовольствие продолжается.

— Ну как?

Он открывает глаза. Жоанна смотрит на него с интересом.

— Это… Это лучший торт, который я когда-либо ел, — объявляет он.

Она расцветает радостной улыбкой.

— Это… Это был оргазм!

Она смеется, и он вторит ей с приятной легкостью. Радость от вкуса торта распространилась по всему его телу. Несколько секунд они продолжают смеяться как дети. Когда Эмиль вновь серьезнеет, у него есть только одно желание.

— Можно? — спрашивает он, указывая на кусок торта в тарелке Жоанны.

— Я была уверена, — отвечает она, закатив глаза. — Бери. Он твой.

Он берет картонную тарелку с жадностью. Ему удалось шагнуть в ее мир. Сделать самый первый шаг. И это было прекрасно. Это было сладко, сахаристо и таяло во рту с легкой кислинкой. Но не только. Это было полно ощущений, воспоминаний, звуков, запахов.