Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Поход на родину Фирдоуси и битва за Нишапур

Стихи Фирдоуси звучали мелодией в моих ушах и я не мог успокоиться. Семь лет я лишь ел и спал, отложив в сторону саблю и доспехи, однако теперь настала пора, надев кольчугу и шлем, выступить в направлении земель, где за триста пятьдесят лет до меня Фирдоуси сложил эти строки. Пришла пора предпринять действенные шаги для осуществления своих желаний и начать завоевывать Вселенную, и завоевания эти следовало начинать с Хорасана.

Я слышал, что земля Хорасана благоухает ароматом, а каждый хорасанец — либо великий поэт, либо знаменитый ученый. Я полагал, подобно тому, как земля Самарканда знаменита самыми лучшими и самыми сладкими дынями по всему свету, и сомнительно, чтобы где-то еще могли выращиваться дыни лучше, чем самаркандские, так и хорасанская земля славится своей развитой наукой и литературой. Знаменитые поэты и ученые Хорасана входят в число наиболее выдающихся в мире. Я горел нетерпением скорее отправиться в путь, чтобы сойтись с хорасанскими мужами в схватке и узнать, чье искусство сабельного боя превосходнее — мое или их? Я превратил свой лагерь в поле битвы и ежедневно, с раннего утра до позднего вечера я, мои приближенные и воины неустанно упражнялись в искусстве ведения боя для того, чтобы удалить немощь подальше от наших тел и быть готовыми к будущим схваткам. И пока с утра до вечера я рубился саблей, скакал на лошади, махал палицей, стрелял из лука, метал копье и боролся, я вдруг заметил, что проходит уже сороковой год моей жизни. А ведь сорок лет — это пик физического и умственного расцвета мужчины, ведь именно в сорокалетием возрасте Муса (т. е. Моисей) на горе Тур (т. е. Синай) был облечен миссией пророка и именно в сорокалетием возрасте наш пророк Мухаммад (Да благословит Аллах его и род его!) в пещере Хоро у Мекки был наделён полномочиями посланника Божьего.

Не в том ли причина, что достигнув именно того возраста, я достаточно созрел для того, чтобы осудить в себе лень и слабость и обязаться держаться подальше от вина и плотских утех? Не достигни я сорокалетнего возраста, сумел бы ли я достаточно созреть, чтобы усвоить тот урок? Именно достигнутый мною сорокалетний возраст заставил меня придти к раскаянию. Во всяком случае в 777 году хиджры моим основным времяпровождением были воинские упражнения, каждый день я сходился в борцовских схватках с сильнейшими мужами своего войска, ибо в битве случается и такое, когда сражающимся приходится действовать голыми руками, хватая друг друга за ворот, и в такие моменты победа достаётся тому, кто обладает большей физической мощью, более ловок в применении борцовских приёмов, именно такой из двух сражающихся и сумеет повергнуть наземь противника и уничтожить его.

Я видел, что мои соратники-военачальники и простые воины, как и я сам, стали сильнее физически, им была неведома слабость, и что они готовы к войне. Весной 778 года хиджры, в пору когда у кобылиц разбухало и наливалось молоком вымя, и жители Самарканда ежедневно выбирались за город и отправлялись в степь, чтобы посидеть и отдохнуть на зеленых лужайках вокруг города, и пить кумыс, я повелел поднять войско в поход.

(Пояснение: Кумыс — это перебродившее молоко кобылицы, который много пили в Мавераннахре, особенно весной, и сегодня так же городские жители того края, следуя традиции, пьют кумыс весною. — Переводчик.)

Еще до того, как я повелел выступать в поход, послал я вперед два больших табуна лошадей, сказав, чтобы они остановились и ждали основное войско у границ Хорасана. (Табун — это стадо лошадей, пребывающих большей частью в степи и ожидающих момента, когда их начнут объезжать. — Переводчик.)

Я был намерен совершить переход до границ Хорасана в обычном темпе, и уже оттуда следовать далее в режиме боевого похода, и по этой причине моим всадникам требовались запасные лошади, чтобы обеспечить непрерывное следование в течении дня и ночи.

Отправляя вперед табуны, я велел кормить лошадей одним лишь сухим кормом, давая им только сено и люцерну, так как лошадь, пасущаяся на выгоне и поедающая свежую траву, не будет в состоянии длительно и безостановочно передвигаться, она быстро выдохнется. Моей первой целью в Хорасане был Нишапур, так как я слышал, что этот город является оплотом Хорасана, и что он богатейший из всех городов того края, и что ежедневно в среднем около двухсот караванов следуют из Нишапура, на восток — в сторону Китая и на запад — в сторону Рума. (Необходимо обратить внимание читателя на то, что Тимурленг под Румом имеет ввиду страну османов, которая сегодня называется Турцией, в те же времена ту землю называли Румом. — Марсель Брион.)

Я знал, что в Нишапуре купцы во время взаиморасчетов при купле и продаже считают лишь золотые монеты, серебряным монетам же не вели счета, их просто вываливали на весы и взвешивали, так как сделки были настолько крупными, а денег было настолько много, что торговцам было некогда и не хватало терпения подсчитывать количество серебряных монет. Мне говорили, что в торговых складах Нишапура имеется столько шелковых тканей, что ими можно выстлать весь путь от Нишапура до Самарканда, ибо Нишапур является одним из крупнейших мировых центров торговли шелком.

Кроме Нишапура, в Хорасане имелись и другие крупные города, к примеру Сабзевар и Башаруйе, первый располагался на севере Хорасана, а второй — на юге. Мне говорили, что в Сабзеваре в ковроткацких мастерских трудятся триста тысяч работников-ткачей, и что именно там находится крупнейший мировой центр ковроткачества. Я не мог поверить тому, что в Сабзеваре имеется триста тысяч ковроткачей, но знал, что нет в мире такого места, где ткали бы столько много ковров как в Сабзеваре. Башаруйе особо не привлек моего внимания, разве что рассказами о том, что все население этого города, расположенного на юге Хорасана, сплошь состоит из ученых, что в том городе нет человека, не знающего наук, и несмотря на то, что все жители состоят из ученых, тем не менее все они трудятся, чтобы обеспечить себе пропитание.

Слышал я, что собиратели хвороста — жители Башаруйе, те, которые собирают его в степи и приносят в город, чтобы продать, так же сведущи в общераспространенных науках, как и сам муфтий города, а погонщики ослов являются учеными, умеющими читать и толковать книги на арабском языке. И потому, я желал увидеть этот удивительный народ и убедиться, правда ли все то, что говорят о нём, действительно ли такое могло быть на самом деле, или все это преувеличение, гипербола.

Но для того, чтобы стремительно завоевать Хорасан, мне необходимо было застать врасплох его население, которое не должно было догадаться о моих замыслах по завоеванию Хорасана. Поэтому я не стал ни с кем делиться о том, с какой целью я собираю и снаряжаю войско, ограничившись разъяснением о том, что я имею целью только лишь взять город Аршак-абад. В результате, все мои приближенные полагали, что именно так и обстоит дело — мое намерение заключается лишь в захвате Аршак Абада. (Аршак-абад — город, который сегодня называется Ашхабадом, который расположен вблизи границы с Ираном. — Переводчик.)

Однако я не стал вступать в Аршак-абад, так как я знал, что если войду в него, то дальше — на Нишапур мне придется идти по пути, пролегающему в горах. А я хотел достичь Нишапура по дороге, ведущей через равнинную местность с тем, чтобы мои всадники могли стремительно покрыть разделяющее до него расстояние. Достигнув Мерва, я нанял в качестве проводников четверых наиболее сведущих погонщиков вьючных животных, которые должны были довести нас до Нишапура по равнинным дорогам. Ибо никто не ведает о степных и равнинных дорогах так хорошо, как погонщики вьючных животных, которые все свою жизнь проводят в передвижениях из города в город, а погонщики, которых я нанял, были людьми, постоянно ездившими из Аршак-абада в Нишапур и обратно. Они согласились провести меня к Нишапуру по равнинной дороге, но сказали, что вблизи от Нишапура мы достигнем горы, для преодоления которой надо будет пройти через перевал. Я расспросил погонщиков о подробностях, касавшихся того перевала, и они пояснили, что перевал тот представляет собой узкую дорогу, вдоль одной стороны которой высится сплошная отвесная скала, а вдоль другой расположена лощина, и перевал тот извилист на всем своем протяжении вдоль этой лощины. Я спросил, имеются какие-либо поселения в районе того перевала? Проводники ответили, что да, в том ущелье имеется несколько поселений. Я спросил, каково расположение этих поселений. Они не поняли почему я задал тот вопрос. Я же хотел знать, расположены ли поселения, возникающие напротив нас во время нашего движения по ущелью, выше или ниже относительно других таких же поселений.

Поскольку, если ближние поселения окажутся расположены ниже последующих, когда мои войска войдут в них, они будут замечены жителями тех поселений, что расположены выше. Они догадаются о грядущей им опасности и быстро пошлют соответствующую весть в Нишапур и столица Хорасана успеет подготовиться к обороне. Между тем, я хотел достичь Нишапура достаточно стремительно, чтобы ни тамошний правитель, ни жители не успели подготовиться к защите. Поэтому, нельзя было допустить, чтобы жители поселений, расположенных в горах заметили мое идущее войско.

Протяженность того перевала была таковой, что я не мог провести там свое войско в течение одной ночи. Не говоря о том, что переход конного войска через горный перевал в ночное время чреват серьезной опасностью, всадники могут потерять дорогу и сорваться в пропасть.

После изучения и обсуждения обстановки с проводниками, я решил обогнуть ту гору. Из табунов, до того высланных вперед, я выделил по одной запасной лошади для каждого воина, чтобы имелась возможность менять коня нс останавливаясь. С того часа, как я выделил каждому по запасной лошади, воины поняли, что отдыхать им не придется, что они будут день и ночь в движении пока не достигнут цели. Я не давал им времени даже для того, чтобы поесть, им пришлось делать это на ходу, не слезая с коней. Каждый военачальник был обязан через какое-то расстояние давать распоряжение о кратковременной остановке, чтобы воины могли пересесть с уже уставшей на свежую лошадь с тем, чтобы первая могла передохнуть, прежде чем на нее снова пересядут. В те мгновения пока всадники отдыхали, лошадям давали кусок крупяного теста и воды, ибо кормом для лошадей в боевом походе являются именно такие кусочки теста, так как нет времени кормить их сеном, клевером или зерном.

Я полагал, что весна в Мавераннахре — самая красивая во всем мире, но в тот год, увидав какова весна в Хорасане, я понял, что есть вёсны покрасивее, чем в Мавераннахре. Все склоны гор были покрыты густозеленой травой и алыми маками, а в ущельях бежали стремительные потоки прозрачных рек и речушек. Наслаждаясь зрелищем весенних цветов и зелени, тем не менее, я не позволял себе никаких остановок, разве что для совершения намаза. И хотя я знал, что никто не мог в те дни продвигаться в сторону Нишапура быстрее нас, тем не менее повелел не позволять кому бы то ни было обгонять нас, даже если это окажется гонец, — убивать, но не допускать, чтобы кто-то обогнал и оказался впереди нас. Потому, что во время военного похода гибель одного или нескольких человек, допущенная ради безопасности войска, не имеет большого значения. В пятницу достигли мы селения, под названием Дех-э Бала. В нем имелась мечеть, и я с ужасом обнаружил, что она пуста и я спросил имеется ли здесь какой-либо священнослужитель. Привели ко мне седобородого мужчину с чалмой на голове, и я спросил его, какую религию проповедуют жители этой деревни? Пожилой мужчина ответил, что все они — мусульмане. Тогда я спросил: «Если так, то почему в этой мечети царит затишье именно в такой день, как пятница?» Священнослужитель ответил: «Потому что люди отправляют намаз каждый у себя дома и не ходят в мечеть». Я спросил: «Даже в пятницу они молятся дома?»

Священнослужитель ответил: «Да». Я сказал: «В этом случае, и ты и все жители этой деревни — кафиры (т. е. неверные)».. Тот мужчина с удивлением спросил: «Почему это?» Я ответил: «Потому что, согласно религии ислам, пятничная молитва должна в обязательном порядке совершаться сообща всеми жителями». Тот мужчина пришел в смятение от моих слов. Я спросил его: «Ты читаешь Коран?» Он ответил: «Да». Я сказал: «Ты лжешь! Ты не читаешь Корана, а если и читаешь, то не обращаешь внимания на его смысл и содержание. Если бы ты уделял им внимание, тогда понимал бы, что единственный намаз, обязательность которого Господь подчеркивал превыше обязательности всех других молитв — это пятничный намаз. Господь в суре «Джумъа» в трех аятах подчеркнул обязательный характер пятничного намаза», и тогда я прочитал эти три аята, являвшихся последними в той суре, и спросил я его: «Ты знаешь смысл этих трех аятов?». Он ответил: «Нет».

И тогда я пришёл в неописуемое изумление от такого ответа, ибо до того я не видел какого либо священнослужителя, который не понимал бы, хотя бы поверхностно, смысла аятов Корана. Я спросил его: «Разве ты не знаешь арабского языка?» Он ответил: «Нет». Я спросил: «В таком случае, чем ты занимаетесь и каким образом добываешь свое пропитание?»

Он ответил: «Мой отец, который раньше был пиш-намазом (т. е. лицом, предстоящим во время совершения молитвы) этой деревни, также не знал арабского языка».. Я сказал: «О, невежа, Господь в последних аятах суры «Джумъа» (пятница) говорит «О мусульмане, услышав азан, призывающий вас к пятничной молитве, оставьте все свои дела и отправляйтесь совершать намаз. Коран особо подчеркивает такую обязательность для пятничной молитвы, что не предусмотрено в отношении других молитв». Затем я сказал муэззину, чтобы пропел азан для того, чтобы мои воины собрались на молитву, а сам я занялся омовением, а тому пожилому мужчине я сказал: «Поскольку ты искренне признался в своем невежестве, я воздержусь от того, чтобы казнить тебя, и потому, веди молитву для меня и читай намаз»..

Я воздержался от убийства того человека, поскольку увидел, что он настолько простодушен и невежественней, что мало чем отличается от сумасшедшего, и поэтому, с точки зрения шариата, не может нести за то ответственности, и если бы не такие обстоятельства, я бы повелел казнить его за то, что он намеренно обманывал, выдавая себя за ученого человека. После совершения пятничного намаза, состоявшего из двух ракъатов, я отправился в путь.

Поскольку я был вынужден огибать гору, расположенную вблизи Нишапура, то путь мой стал длиннее, и поэтому, лишь к полудню я вступил в долину, к востоку от которой был расположен Нишапур. На этой местности я уже не мог передвигать свое войско скрытно, поскольку по всей долине были расположены селения и поля, двигались караваны. Некоторые люди, следовавшие с этими караванами верхом на лошадях, увидев моё войско, устремились в сторону Нишапура с явной целью предупредить его жителей о надвигавшейся опасности. Мои воины устремившись в погоню за ними, осыпали их стрелами, им удалось убить нескольких, однако остальные сумели добраться до города.

Несмотря на всю спешку, с которой я стремился добраться до Нишапура, и не допустить закрытия его городских ворот, из-за движения караванов и сельских жителей, дороги настолько были забиты, что моим всадникам не удалось передвигаться достаточно быстро, а двигаться вне дороги мы не могли, ибо по обе её стороны, насколько мог охватить взор, располагались поля, сады и поселения, и не было видать ни одного заръа нераспаханной земли.

Для освоения степных земель Мавераннахра, особенно в Самарканде и Бухаре, я прилагал много стараний, однако, вступив в степи под Нишапуром, я заметил, что они освоены значительно лучше степей в Мавераннахре, при всем при этом изумляло то, что в Нишапуре не виднелось каких было рек.

Самарканд и Бухара, оба расположены рядом с рекой Джейхун и мы берем из той реки столько воды, сколько нам захочется и с помощью больших и малых отводящих каналов доводим воду до отдаленных мест. До того дня я установил сотни дулабов (водоподъемных колес, оснащенных черпаками), которые переливали ее в отводящие каналы. Однако в долине Нишапура, как я ни оглядывался, так и не заметил какой-либо реки и лишь окружив город, понял, что водоснабжение долины Нишапура осуществляется с помощью так называемых «канатов» (т. е., подземных оросительных каналов). В долине Нишапура было четыре тысячи двести поселений, каждое из которых имело собственный «канат» и таким образом по всей той обширной долине было протянуто четыре тысячи двести «канатов» (написанное Тимурленгом выглядит преувеличением, однако авторы антологий об Иране в своих трудах упоминают о наличии двенадцати тысяч «канатов» — Марсель Брион).

Такие «канаты» невозможно протянуть в Самарканде, Бухаре, других городах Мавераннахра, так как наличие гор делает необходимым их устройство, подземный канал как правило начинают рыть со склона горы, тогда как у нас по соседству с городами Мавераннахра гор почти нет.

К заходу солнца я достиг Нишапура и увидел, что ворота города заперты. Я приказал части своих солдат попробовать насколько легко можно было разбить те ворота. Выяснилось, что за ними устроены каменные насыпи и потому их невозможно сломать. И хотя ворота оказались запертыми, я знал, что всё же застал город врасплох, что в нем недостаточно продовольствия, и население города вскоре свалится от голода. Поскольку в долине Нишапура находилось четыре тысячи двести сел и была вероятность, что их население может придти на помощь осажденным, я дал указание занять в течение ночи часть сел, расположенных рядом с Нишапуром для того, чтобы все дороги, по которым в Нишапур могла поступать помощь, оказались перерезанными.

Осада города не является приятным занятием для войска, осадившего его, так как вынужденное безделье делает воинов ленивыми и постепенно ослабляет их боевой дух. Поэтому, после двухдневного отдыха, предоставленного воинам для восстановления сил после стремительного похода, я повелел ежедневно заниматься отработкой приёмов ведения боя, чтобы люди не заболели от безделья, не снизились их боевые качества, и я так же самолично участвовал в отработке всех этих упражнений и на занятиях.

Городские стены Нишапура подвергались разрушению еще при моем предке — Чингиз-хане, сам же Чингиз-хан не вступал в Нишапур, однако послал туда одного из своих сыновей с двумя полководцами, которые после победы, одержанной над городом, разрушили его крепостные стены. Во времена Чингиз-хана стены Нишапура были глинобитными, однако после тех событий жители извлекли необходимый урок из происшедшего и построили новую городскую стену, на этот раз из камня. Я расспросил тамошних сельских жителей о фундаменте, на котором была возведена городская стена, и они пояснили, что тот фундамент каменный и имеет глубину в десять заръов, однако я не счёл подобные утверждения правдоподобными, ибо было бы тяжело копать основание стены на такую глубину.

Вокруг города имелись холмы, которые явно образовались от того, что когда-то здесь рыли углубления для устройства основания стены и откопанный грунт сбрасывания в определенных местах. В результате, вокруг города образовались высокие холмы, которые были настолько высоки и обширны, что можно было допустить всё же, что под основание для городской стены было отрыто не менее 10 заръов и что оно, это основание, сложено из камня.

Нишапур не имел оборонительного рва и это обстоятельство облегчало задачу по штурму стен города.

В первый же день, окружив город, я понял, что его городские стены не разрушить с помощью обычных средств. Если утверждения жителей окраин о глубине основания городской стены соответстовало истине, то разрушить ее я не смог бы даже с помощью пороха. Так как на глубине 10–12 метров порох не сможет разрушить стену, основание которой на десять заръов сложено из камня. Город можно было одолеть двумя путями. Один — перелезть через стены и напасть на защитников, второй — взять измором жителей города, чтобы они сдались, не выдержав голода.

Поскольку я знал, что у некоторых крепостей имеются подземные ходы и коридоры, ведущие за город, я изучил окрестности, чтобы предупредить возможность использования осаждёнными подземных коридоров для связи с внешним миром. На второй и третий дни осады я разрушил все канаты, подходящие к городу, чтобы заставить горожан страдать от нехватки воды. На четвертый день я снарядил большую группу жителей окрестностей и повелел рубить все чинары и тополя вокруг, чтобы их хватило на изготовление передвижных башен. И пока они валили деревья, я повелел собрать всех плотников, каких можно было отыскать в окрестных селах и поселениях, и даже в самом Тусе, чтобы они занялись изготовлением башен. Крестьяне, которых я снарядил и плотники, которых я собрал, быстро поняли с кем они имеют дело, уразумели, что будут казнены, если будут работать спустя рукава. Пропитание для войска и животных, плотников и других привлеченных людей добывалось путем грабежей, и мои летучие отряды по заготовке продовольствия и корма нападали на амбары с запасами пшеницы и стада овец в окрестных деревнях и поселениях, добывая большое количество продовольствия, при этом они убивали всякого, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление.

Спустя неделю после того, как начали рубить деревья, было изготовлено несколько башен для атак на стены города, после чего ускоренно стали изготавливать другие такие же башни.

Среди моих воинов были уроженцы края, называвшегося Четин, расположенного в Восточных Холодных степях (т. е. в Сибири). Подобно тому, как мы в Мавераннахре выращиваем овец и кобылиц и питаемся их мясом, так жители земли Четин выращивают собак и питаются их мясом, кроме того они постоянно употребляют в пищу сырое мясо. Я отучил своих воинов — жителей Четина от привычки есть собачатину, однако мне не удалось отучить их от употребления обычного мяса в сыром виде.

Они не могли есть баранину и баранье сало вызывало у них сильную тошноту, однако сырую конину они ели с удовольствием, и все лошади в моем войске, которым случалось пасть, передавались им, чтобы они могли насытиться, и в походе они клали кусочек сырой конины под попону, чтобы не испортилась, они утверждали, что телесное тепло, исходящее от лошади, предотвращает порчу сырой конины, хранящейся под попоной. Я сделал их мусульманами, однако не смог заставить их читать намаз на арабском языке, так как их язык не в состоянии был произносить арабские слова. Поэтому, являясь муфтием, я издал фетву, разрешающую им читать намаз на родном языке, так как в тех случаях, когда явно видно, что мусульманин не в состоянии собственноязычно произносить арабские слова, ему разрешено читать намаз на родном языке.

(Пояснение: То, что мы здесь читаем о дозволенности читать намаз на местном языке, является лишь личным убеждением Тимурленга, и переводчик, в силу возложенной на него обязанности, повествует о существовании такой точки зрения, сам же он не будучи компетентным в вопросах шариата, полагает, что только уважаемые улемы исламской религии могут высказываться по данной тематике. — Переводчик)

Воины-четины не страшились ничего, кроме голода, однако я не позволял им оставаться голодными. Их отвага и смелость были равны моей, однако сознание их было неразвитым, они были простодушны, как дети, и пока не получали четких указаний, не были в состоянии довести до конца то или иное дело. Я отправил вышеупомянутых воинов на передвижные башни повелев им стараться перебираться с них на городские стены чтобы поражая защитников, спуститься вниз и открыть ворота для нас. В то время как воины-четины должны были атаковать городскую стену с помощью передвижных башен, я повелел остальным отрядам обрушать на головы осажденных потоки стрел и особенно камней (из пращи). Известно, что камень, пущенный достаточно мощной рукой из пращи более эффективно воздействует нежели стрела из лука, надежно выводя из строя самого крепкого мужа. Сам же я верхом объезжал город вокруг, влазил в передвижные башни, и именно в той битве мне впервые пришло в голову использовать пороховой заряд в качестве средства поражения защитников хорошо укрепленной крепости. Затея заключалась в том, чтобы наполнять кувшины порохом, воткнув в них фитиля, зажигать их и бросать их в сторону защитников, для того чтобы они разрывались в их толпе. В ходе битвы за Нишапур я не сумел осуществить ту мысль, после нее же я позабыл на некоторое время об идее применения кувшинов, набитых порохом и воспользовался ею лишь впоследствии — в ходе битвы за Ангору (т. е. Анкару, являющуюся сегодня столицей Турции) против войск османского правителя Йилдирима (т. е. Молниеносного) Баязида, и его воины были неописуемо устрашены разрывающимися среди них сосудами с порохом, многие из них были таким образом убиты и ранены.

(Пояснение: Получается, что порох для метания мин и снарядов был впервые применен в Ангорской битве и было это изобретением со стороны Тимурленга. Как он утверждает, его воины метали кувшины, начиненные порохом и снабженные фитилями в ряды противника, и эти их кувшины явились предшественниками современных гранат и мин, и если до Тимурленга кто и пользовался порохом для метания снарядов, то об этом переводчику ничего не известно. Тем не менее мне известно, что до Тимурленга, потомки Чингиз-хана, вступившие на престол после его смерти, применяли порох для разрушения стен осаждаемых или крепостей. — Переводчик.).

Жители таких городов, как Туе, Сабзевар, Эсфарэйн невзирая на то, что Нишапур был окружен и находился в осаде, не предприняли и одного шага, чтобы помочь осажденным. Между тем, если бы они снарядили крепкое войско и двинулись в направлении Нишапура, им конечно не удалось бы разбить меня, однако они вынудили бы меня прекратить его осаду и обойти его стороной. Тем не менее, они не поспешили помочь Нишапуру, не проявили готовности отказаться от спокойной жизни ради помощи жителям Нишапура.

С началом битвы за Нишапур, я обратил внимание на то, что правитель этого города — слишком тупой и бездарный человек, чтобы быть умелым командующим осажденной крепости. Этот неспособный муж не изготовил хотя бы одной катапульты (т. е. машины для метания камней), чтобы атаковать моих воинов. Если бы он изготовил катапульту и начал метать камни на моих воинов, то только одним этим он сумел бы доставить нам значительные хлопоты. В осажденной крепости одним из оборонительных средств является горизонтально установленное тяжелое бревно с длинными ручками посередине, приводимое в движение несколькими крепкими мужчинами. В тот момент, когда вражеский воин делает шаг из движущейся башни на осаждаемую стену, если двинуть то бревно ему навстречу, то таким образом нападающий воин сбрасывается вниз и погибает.

Однако в Нишапуре мы не имели дела с подобными бревнами и осажденные лишь с помощью сабель и копий пытались преградить путь моим воинам, рвущимся на стены. Если бы в Нишапуре было достаточное количество катапульт и метались бы большие глыбы в сторону наших передвижных башен, и тем самым выводили их из строя, нам не удалось бы влезть на стены города. Еще одним средством для защитников города было бы набрать побольше различного тряпья, смоченного в масле, зажигая его, забрасывать им наши деревянные передвижные башни. Когда таких тряпок много и их бросают непрерывно, те, кто сидят внутри башни не могут заняться тушением огня, занимающегося снаружи, и башня вскоре охватывается пламенем и воинам не остается ничего другого, как покинуть её или же сгореть в ней. Однако правитель Нишапура, пребывая в растерянности, и не задумывался о таи, чтобы попытаться поджечь деревянные передвижные башни.

Я предвидел, что воины-четины, ступив на городскую стену и спускаясь с нее, встретят ожесточенное сопротивление защитников и потому велел всем надеть кольчуги и шлемы и защитить ноги поножами. Я разъяснил им, что их задача заключается в том, чтобы, войдя в город, сразу же достичь его ворот и распахнуть их для нас. Поскольку я подозревал, что за воротами города для их укрепления могут быть возведены строительные сооружения, то снабдил воинов-четинов кирками, чтобы рушили они все, что там могло быть построено позади ворот и раскрыть их. Так же сказал я им, что пока часть из них будет занята разрушением таких сооружений, возведенных с целью укрепления ворот, другие должны сражаться с жителями города и не допускать, чтобы создавались какие-либо помехи для их товарищей, орудующих кирками.

О, читающий мое жизнеописание, если ты военачальник или собираешься в один прекрасный день стать таковым, знай же, когда посылаешь своих воинов на овладение стенами хорошо укрепленного осажденного города, или же на захват подземного хода в тех же условиях, то необходимо выбрать среди них наиболее бесстрашных, поскольку вторжение в осажденную крепость — дело тяжелое и опасное, ибо воины твои ступают ногою в места, в которых до того они не были и о которых не располагают достаточными сведениями. Воин вступает в пределы, полные врагов, и сотни тысяч из них с копьями, саблями, луками и стрелами, встают перед ним не только с целью убить его, но, возможно, и то, что другая их часть, включая даже женщин, расположившихся на крышах, станут обрушать тяжелые камни на его голову, чтобы опять же убить его. О, читающий эти строки, как бы ни был ты отважен, никогда не вступай на стены или в подземный ход осажденного города в составе передового отряда воинов, так как легко можешь погибнуть, а твое войско, оставшись без командующего не сумеет захватить крепость. Следует так же учитывать и то, что чем отважнее и выдающийся командующий, тем в большей степени его гибель обескуражит его воинов.

По этой причине, поставив перед воинами-четинами задачу — взять приступом городские стены, проникнуть в город и распахнуть городские ворота, сам я не стал идти туда вместе с ними, однако отправил с ними своего юного сына Джахангира брать приступом стену. Делая так, я преследовал две цели — чтобы Джахангир вступил в город вместе с воинами-четинами и ощутил, что такое вероятность смерти и преодолел страх перед опасностями, подстерегающими воина, идущего на приступ осажденной крепости. Джахангир до того дня не участвовал во взятии крепости и не знал, что ощущает и переживает в душе воин, вторгающийся в чужую крепость, полную врагов. Вторая моя цель заключалась в том, чтобы все мои приближенные, военачальники и воины, видели, что в битве я готов пожертвовать даже собственным сыном. Джахангир к тому моменту, как и все остальные воины-четины, облачился в доспехи, и я сказал ему: «Вступив на вражескую стену, ни на кого, кроме как на себя не надейся, и среди моря ненависти себя защищать ты должен один, но тебя и других я не оставлю одних и непрерывно буду отправлять вам помощь. Ибо, если военачальник посылает своих воинов брать крепость и не шлет им подмогу, это равносильно тому, как если бы он вручил их ангелу смерти Азраилу, так как защитники крепости могут быстро перебить тех воинов и не позволить им овладеть воротами города».

После полуденного намаза начался наш мощный натиск с целью проникнуть внутрь крепости. С вершин передвижных башен мои воины осыпали защитников градом стрел и камней из пращ, чтобы парализовать их способность к обороне.

В это время воины-четины вместе с моим сыном Джахангиром ступили на городскую стену. Наверху этой стены завязалась яростная схватка между моими воинами и защитниками города, однако мои люди стали теснить защитников, вынуждая их отступить, и были готовы к спуску со стены внутрь города. В то время как они пытались спуститься вниз, обороняющиеся старались их сбить со стен, несколько воинов-четинов сорвались со стены и погибли, но остальным всё же удалось благополучно спуститься вниз. Я отправил им на помощь еще один отряд воинов, а затем еще и третий. Мои воины, с помощью двадцати передвижных башен, ступили на стены по обе стороны от восточных ворот Нишапура и хлынули вниз внутрь города. Тем временем на всей протяженности стены, опоясывающий город, мои воины шли на приступ и создали обстановку, при которой было ясно, что в любой момент они могут оказаться на городской стене.

Я вел боевые действия по всей протяженности городской стены с той целью, чтобы не допустить сосредоточения сил осажденных в районе восточных ворот, которые тем самым могли воспрепятствовать тому, чтобы эти ворота были открыты. Жители города, особенно женщины, вопили так громко, что можно было подумать, что наступил конец света, день, когда каждый должен отчитываться и держать ответ за совершенные им деяния. Однако истинный воин не страшится всяких там криков и воплей, зная, что от них нет никакого толку. К вечеру я вступил на стену, чтобы увидеть какова обстановка в городе и обратил внимание на то, что немалое число моих воинов убито. Их трупы валялись повсюду, а воины-четины, вооружившись кирками, стремительно рушили строения, возведенные для укрепления ворот. Другая часть воинов вела бой с жителями города, тесня их назад с тем, чтобы их товарищи могли распахнуть ворота. Убедившись, что мои воины оказались позади городских ворот, я отдал приказ крушить ворота снаружи с тем, чтобы скорее был открыт путь для вступления в город.

Через какой-то час восточные ворота Нишапура были распахнуты, мои войска двинулись и вступили внутрь города. Я повелел им: «Пока жители города не запросят пощады, убивайте всех, кого увидите, так как жители Нишапура, оказав мне сопротивление, тем самым заслуживают смерти».. Части моих воинов было поручено, быстро двигаясь в западном направлении, достичь западных ворот города и распахнуть их. Когда в городе, подобном Нишапуру, вскрываются лишь только одни ворота, сокращается возможность сопротивления, однако если захвачены и открыты все ворота города, то уже никакое сопротивление не в состоянии остановить осаждающих. Предвидя, что на пути к западным воротам отряд моих воинов столкнется с ожесточенным сопротивлением, я через западную часть городской стены отправил им подмогу.

Пока не были захвачены и распахнуты восточные ворота, население Нишапура продолжало отважно сражаться. Но после того, как ворота удалось открыть и мое войско двинулось вглубь города, защитников охватили страх и отчаяние, часть из них решила бежать через восточные ворота, однако они были убиты, другая часть либо погибла внутри города, либо запросила пощады. Прежде чем наступила темнота, были захвачены и распахнуты так же и западные ворота. После этого я приказал зажечь факелы и продолжать бой до тех пор, пока той же ночью исход битвы не будет окончательно предрешен с тем, чтобы не дать осажденным возможности до утра вновь собраться с силами и продолжать сопротивление.

Битва за Нишапур длилась до утра, а ночью я узнал, что сын мой Джахангир жив, но ранен, и поскольку его рана не была столь уж серьезной, чтобы препятствовать дальнейшему участию в бою, я сказал, чтобы он продолжал оставаться в строю, ибо только закалившись в жестоком сражении можно обрести качества доблестного мужчины.

Я считаю самым выдающимся качеством мужа — его способность драться, вести бой, и хотя я питаю должное уважение к науке, ремеслам и литературе, однако убежден, что Господь создал мужчину для битвы и мужчина, который не умеет биться и страшится смерти, не является угодным Богу рабом, так как он пренебрег пожалованным ему даром Божьим и не укрепил заложенные в нем, как и в каждом мужчине, природные качества. По этой причине, сыновей я своих растил подобными мне самому, и как только их руки были в состоянии удерживать эфес клинка, я их отдавал наставникам, которые обучали их искусству ведения боя.

Когда забрезжил рассвет, закончилась битва за Нипипур. К тому временя ко мне привели плененного и связанного правителя Нишапура по имени Амир Хусейн, который сказал: «О, эмир Тимур, ты победил и теперь Нишапур — твой, однако пожалей рабов Божьих и откажись от намерения истребить их». Я ответил: «Рабы Божьи, допустившие совершения проступка, подлежат наказанию, а вина жителей этого города заключается в том, что когда я пришел сюда, они закрыли передо мной ворота и вынудили меня осадить его. Чтобы взять город, мне пришлось понастроить множество передвижных башен, жители Нишапура вынудили меня лезть через стены, чтобы попасть в город». Правитель Нишапура сказал: «О, эмир, о завоеватель Вселенной, население этого города не виновато, если бы я не велел закрыть ворота, они не оказали бы тебе сопротивления, и ты мог бы без отлагательств и хлопот попасть в Нишапур. Поэтому, виноват я один, казни меня, но прости жителей и не уводи в плен их женщин и детей». Я спросил его, сколько ему лет. Он ответил, что ему исполнилось шестьдесят лет. Я спросил его, есть ли у него сын. Он ответил: «У меня было двое сыновей, одного звали Шир-Бахрам, другого — Ширзод, оба они были убиты твоими воинами».

Я сказал: «На твоем месте я бы не давал имени Шир[1] Бахрам, так как Бахрам[2] — не лев, и никто не уподоблял Бахрама льву, ты мог бы назвать своего сына Сурх[3] Бахрамом, так как Бахрам** — красного цвета. (Бахрам — то есть планета Марс, которую арийцы считали символом войны, а европейцы, в подражание арийцам, считали его Богом войны. — Переводчик.)

Эмир Хусейн ответил: «Звали ли бы моего сына Шир-Бахрамом или Сурх-Бахрамом, теперь это не имеет значения, он умер». Я сказал: «Амир Хусейн, не воображай, что упоминанием о смерти двух своих сыновей, ты можешь смягчить мое сердце и возбудить во мне жалость и сострадание».

Эмир Хусейн ответил: «О, завоеватель Вселенной, я не прошу жалости и снисхождения к себе лично, прошу лишь простить души жителей этого города, достаточно того количества из них, что были убиты, пусть же остальные останутся в живых». Я сказал: «Эмир Хусейн, если бы ты был победителем, а не я, проявил бы ты снисхождение и великодушие к моим воинам, невзирая на все, что они здесь совершили?».

Эмир Хусейн сказал: «Наши отцы говорили, что на войне следует проявлять ненависть и беспощадность, а после победы — быть великодушным и благородным, а поскольку ты оказался победителем, то прояви же великодушие!»

Я ответил: «Я не могу отходить от принципов войны, а согласно тех принципов, население города, оказавшее сопротивление должно подвергнуться массовой казни. Если я изменю этому правилу, больше не смогу воевать. Люди мира должны знать — всякий, кто противится мне, будет непременно убит, и после массовой казни жителей Нишапура остальные города Хорасана будут знать как им лучше поступить, и не станут закрывать своих ворот, когда мои войска подойдут к их стенам». После этого я вызвал палача, велел ему отрубить голову Эмира Хусейна, и правитель Нишапура был убит. Массовая казнь жителей Нишапура длилась до полудня, и после этого воины, на основании мною данного им позволения, подвергли город грабежу.

В торговых складах Нишапура было так много товаров, что, для отправки их в Мавераннахр мы были вынуждены привлечь всех вьючных животных из окрестных сел. Как обычно, и в случае с Нишапуром, я воздержался от того, чтобы казнить ученых, поэтов, искусных ремесленников и мастеровых, однако я поделил молодых женщин между своими воинами, ибо Аллах сказал, что женщины из побежденных городов (после битвы) являются дозволенной, законной добычей воина.

(Пояснение: Как, должно быть, почувствовал читатель, Амир Тимур толкует веление ислама по своему усмотрению. Между тем Коран гласит, что во время священной войны, которая ведётся против воинствующих кафиров, мусульмане могут брать женщин кафиров в качестве невольниц, наложниц. При этом, следует заметить, что Аялах имеет ввиду язычников, а не последователей единобожия, подобных иудеям и христианам, и в Коране ничего кроме этого не говорится, тогда как Тимурленг при всей своей учености и осведомленности, причисляет жителей Нишапура, которые были мусульманами, верящими в единого Бога, к числу язычников, воинствующих кафиров. — Переводчик.)

Отправка захваченных товаров из Нишапура в Мавераннахр и другие дела, относящиеся к Нишапуру, в том числе необходимость развалить и срыть его городскую стену, вынудили меня задержаться, и я еще целый месяц провел в Нишапуре, после чего возложив на своего сына Джахангира задачу продолжить и завершить срытие стен Нишапура, я отправился в Туе. В Тусе никто не оказал мне никакого сопротивления, и я вступил в город, и никто не был обижен мною. Жители Туса, как и жители Нишапура носили чалму, не пользуясь никаким другим видом головного убора, и я слышал, что чалма распространилась среди других мусульманских стран, включая Мавераннахр, именно из Хорасана, а жители Храсана, в свою очередь, переняли чалму, как головной убор от жителей древней Армении. Мой сын, Шейх Умар, прибывший в Туе вместе со мной, по вступлении в город, обратив внимание на то, что жители говорят на арабском языке и все носят чалмы, сказал: «Разве мы находимся в Хиджазе (т. е. Аравии), ибо все здесь ходят в чалмах и говорят по-арабски?»

Я сказал ему: «Знай же, что в Хиджазе не носят чалм, а если, кто и носит чалму, значит подражает хорасанцам, потому что чалма — это головной убор жителей Хорасана. Что же касается арабского языка, который ты слышишь на улицах этого города — это наследие прошлого, когда арабы владели Хорасаном. В Тусе простой народ (аввам-ан-нас) говорит на арабском языке, а что касается знати и ученых — эти говорят на персидском языке». Часть ученых и знати города Туса пришли ко мне и были изумлены, увидев, что я говорю свободно как по-арабски, так и на персидском языке.

Среди посетивших меня представителей знати был человек, имеющий звание Имам-и Аъзам (т. е. великий имам) и я, затеяв с ним дискуссию и спросил, что наверняка он регулярно совершает намаз. Он ответил утвердительно. Тогда я сказал: «Наверное ты знаешь, что во время намаза следует читать суру Аль-Хамд». Он ответил, что это само собой разумеется. Я сказал далее: «В суре Аль-Хамд в качестве одного из эпитетов Господа упоминается «Малек-и явм-и ад-дини». Знаешь ли ты, что означают эти слова?»

Он ответил: «Они означают — «Властитель дня веры».. Я сказал: «А теперь вообрази, что я — простолюдин и растолкуй мне, что значит «Властитель дня веры?»

Имам-и Аъзам ответил: «Смысл этого аята ясен из содержания самой суры Аль-Хамд и поэтому не нуждается в разъяснении и толковании». Я ответил: «А вот я не понимаю его смысла, и потому разъясни мне, пожалуйста, в чем заключается смысл этих слов». Имам-и Аъзам замолк. В тот момент я сказал ему, что в этом аяте слово «вера» употреблено в смысле «воздаяние, суд», то есть Господь является властителем Судного Дня, то есть Дня, когда каждому будут возданы награда или наказание в соответствии с совершенными им деяниями. И тот день, день воздаяния (т. е. Страшного Суда) бесконечен по своей протяжённости, возможно он никогда не окончится, и так как в этом аяте слово «явм» (т. е. день) по смыслу своему означает «время», а не один лишь день от восхода солнца и до его заката, и поскольку Судный День — есть неограниченное время, то по этой причине в течение всего того времени солнце не восходит и не заходит, а может солнца и вовсе не будет, и никто не может предвидеть когда наступит «День веры» или «День Страшного Суда», и потому, все что утвеждают по этому поводу, помимо того, что изложено в самом Коране, является выдумкой.

Имам-и Аъзам с изумлением внимал моим словам, затем он спросил: «О, Амир Тимур, откуда же ты обрел все эти знания, и кто были твои учителя, что наполнили твой разум столь обширными знаниями?» Я ответил, что у меня было несколько наставников в Мавераннахре, однако самым великим из моих наставников является Коран. Я читал и запоминал наизусть содержание Корана, однако делал это не так, как читают и запоминают другие. Во время чтения и усвоения содержания Корана я старался не оставлять ни один аят непонятым, тем самым стремился постичь подлинную суть и смысл каждого из всех аятов Священной Книги.

Имам-и Аъзам сказал: «О, великий эмир, возможно ли, чтобы ты принял меня в свои ученики и обучил меня.?» Я ответил: «У меня нет времени для обучения, и жизнь моя вплоть до ее завершения — это жизнь воина и все мое время пройдет в битвах». Имам-и Аъзам сказал: «Очень жаль, что ты не имеешь времени, чтобы обучать меня, и если бы не то обстоятельство, я бы с великой радостью принял звание твоего ученика»..

Вступая в Хорасан, я преследовал три цели: первое — это взятие Нишапура, затем — взятие Сабзевара, третье — увидеть город Башаруйе, о жителях которого я много слышал. О них рассказывали, что хотя все они являются учеными, тем не менее все они трудятся как простые люди, пашут землю, выращивают скот, шьют обувь из шкур животных, отправляются в степь чтобы собирать там хворост и вязанками тащат его в город, чтобы использовать для выпечки хлеба и приготовления горячей пищи.

После двух недель пребывания в Тусе, хотел было я покинуть его, чтобы заняться взятием Сабзевара, как вдруг вспомнил, что именно в Тусе похоронен Фирдоуси, стихами которого я зачитывался еще в юные годы, и потому захотелось мне посетить могилу того поэта. Я слышал, что могила Фирдоуси не находится на мусульманском кладбище, так как он был широко известен как еретик, поэтому люди не позволили хоронить его на мусульманском кладбище. (Еретик — здесь означает шиит, однако по некоторым преданиям, Фирдоуси обвиняли в безбожии, однако следует указать на то, что утверждения о причинах непогребения Фирдоуси на общем мусульманском кладбище основаны на преданиях и, возможно, ни одно из них не является достоверным, и, что вероятно, сам Фирдоуси мог завещать, чтобы его похоронили в собственном саду или доме, так как в старину некоторые предпочитали, чтобы после смерти их хоронили именно таким образом. — Переводчик.)

Как я слышал, поскольку люди не были согласны, чтобы Фирдоуси был погребен на мусульманском кладбище, то его похоронили в его же собственном саду. Прежде чем отправиться в Сабзевар, я решил в посетить сад Фирдоуси, однако не увидел там ничего, что напоминало бы сад, увидел я лишь развалины, поросшие травой, среди тех развалин виднелся небольшой холмик, и мне сказали, что это — могила Фирдоуси. Я стоял у могилы этого человека, погруженный в океан размышлений и удивился, как же так получилось, что такой великий поэт, как Фирдоуси (вопреки тому, что он был еретиком), до такой степени был предан забвению и безвестности, что жители Туса даже надгробного камня не установили на его могилу, чтобы не затерялась она, не стерлась с лица земли. Прежде чем удалиться от могилы поэта, я распорядился, чтобы в тот же день установили надгробный камень на его могилу, чтоб не затерялась она. Не успел я удалиться от тех развалин, как подскакал запыленный гонец, спешился, достал из-за воротника послание и приблизился ко мне.

Я лично знал этого гонца, знал его как надежного и неутомимого курьера, доставлявшего сообщения, обладавшие государственной важностью. Я спросил его, откуда он следует? Он ответил, что из Самарканда. Я спросил, был ли он непрерывно в пути? Гонец ответил, что с того дня, как он выехал из Самарканда и по сей миг он постоянно был в движении и не слезал с лошади. Я спросил, от кого он привез послание. Он сказал, что от Шир Бахадура. Шир Бахадур был назначен мною править Мавераннахром в моё отсутствие, и ставка его находилась в Самарканде. Я вскрыл послание, он писал мне о следующем: «От Шир Бахадура Великому Амиру Тимуру. — Тохтамыш, правитель земель по ту сторону Абескунского (т. е. Каспийского) моря, выступил с большим войском и намерен завоевать Мавераннахр, и хотя я готовлюсь оказать ему здесь сопротивление, тем не менее твое присутствие окажет ещё большее воздействие. Выступи же немедленно в путь и достигни Мавераннахра как можно скорее».

Я до того времени не слышал имени Тохтамыша и не знал, кто он и где находится его страна. Между тем, по ту сторону Абескунского (т. е. Каспийского) моря располагалось такое множество различных стран, что трудно был о. пред ставить где и какая из них расположена, разве что самому следовало пройти туда чтобы разобраться в том. Я спросил у гонца, кто такой Тохтамыш, он ответил, что не знает кто он такой, однако знает, что Тохтамыш выступил с войском, чтобы завоевать мою державу. Я спросил, видел ли он войско Тохтамыша, и как выглядят его воины. Гонец ответил: «Нет, когда я выезжал из Самарканда, воины Тохтамыша еще не дошли до тех мест».

Из-за послания, полученного от Шир Бахадура, я отказался от намерения отправиться в Башаруйе и решил в тот же день возвращаться в Мавераннахр. Я не мог достаточно быстро перебросить всех своих воинов из Хорасана в Мавераннахр, поэтому отобрал три тысячи наиболее закаленных в боях воинов, дал каждому из них по запасной лошади и мы отправились в путь, решив, что оставшаяся часть войска выступит вслед за нами. Я знал, что достигнув Мавераннахра, я смогу из числа воинов, находящихся в своих домах, сформировать армию, чтобы вести боевые действия до тех пор, пока ко мне не присоединятся войска, находящиеся в Хорасане.

Мы двигались днем и ночью. Каждый раз, чувствуя, что лошади устали, я повелевал останавливаться, чтобы воины могли сменить лошадь, пересесть с усталой лошади на свежую чтобы затем продолжить путь. Во время длительных переходов очень важное значение имеет то, как кормить и поить лошадей, и я вместе со своими военачальниками были сведущи в таких вопросах и знали, что никогда не следует давать лошадям столько воды, чтобы они досыта напивались, поскольку после такого у них начнутся боли в сердце и они быстро выйдут из строя. Мы знали, что ежесуточно достаточно давать каждой лошади два раза по небольшой порции корма, чтобы животное не обессилело, а так же, что во время длительных походов следует раз в два или три дня, отпускать на волю лошадь, для того, чтобы она могла покататься по земле или траве на ближайшем пастбище, так как такое катание снимает усталость у лошади. Через неделю после того как я выступил из Туса, достиг я Мерва и там я услышал, что Тохтамыш повернул назад.

Там же я узнал, что Тохтамыш был правителем народа, проживавшего в Крыму, что на юге России, и что с ограниченным количеством своих всадников пришел он для набега в Мавераннахр. Однако увидев, что Шир-Бахадур собирает войско для того, чтобы отразить тот набег, он испугался и повернул назад. Я хотел последовать за ним и, преследуя вступить в его страну, чтобы увидеть что это за человек, осмелившийся напасть на мою державу, однако время года не благоприятствовало походу на Крым, и поскольку я знал, что Росссия — страна резких холодов, и что зима наступит прежде, чем я достигну Крыма и начну войну, это обстоятельство помешало бы мне быстро возвратиться назад. По этой причине я отложил наказание Тохтамыша на более поздний срок.