Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Поход на южный Хорасан

Итак самый могущественный из моих врагов в Хорасане, Али Сайфиддин Муьнд, эмир Сабзевара, был устранён, и после него в в том краю уже не оставалось никого, равного ему по силе. Тем не менее, на юге Хорасана было несколько эмиров, каждый из которых располагал собственным войском и я желал подчинить себе и их. Я знал, что весть о поголовном истреблении жителей Сабзевара и разрушении города разнеслась по всему Хорасану, из чего эмиры сделали соответствующие для себя выводы. Тем не менее, мне следовало прежде узнать, каково же положение в южном Хорасане. Я отложил свое выступление на юг Хорасана до того когда ко мне присоединится мой сын Шейх Умар со своим войском (как уже упоминалось, я отправил ему навстречу Джахангира). Когда Шейх Умар прибыл вместе с Джахангиром, выяснилось, что половина его войска уничтожена в стычках с туркменскими племенами.

Шейх Умар объяснил, что со дня, когда он вступил в Туркменскую степь и до того дня, когда он покинул ее, туркмены на своих быстроходных конях, совершали ночные набеги и внезапные атаки на его войско. В результате погибло немалое число его воинов. Шейх Умар сказал, что если я хочу завоевать власть, то должен вначале усмирить туркменские племена, на что я ответил, что обязательно сделаю это.

Шейх Умар сказал, что туркмены отличаются от жителей Нишапура, Сабзевара и других городов Хорасана. Они не живут в городах, чтобы можно было легко уничтожить их, и что они, почуяв опасность, сразу же перекочевывают в другие места, и что у всех у них имеются выносливые лошади, на которых они в течении ночи могут покрыть расстояние в двадцать фарсангов. Я ответил ему: «Сын мой, в умении совершать длительные переходы мы превосходим туркмен, потому что они передвигаются вместе со своими семьями, женами и детьми, мы же не берем в поход своих жен и детей, и поэтому не испытываем связанных с этим неудобств».

Шейху Умару хотелось увлечь меня в просторы Туркменской степи, но я сказал, что лишь после похода на юг Хорасана, я возможно двинусь на туркменские племена.

Я оставил Шейха Умара на севере Хорасана, а сам с тридцатитысячным войском двинулся на юг. От Сабзевара на юг Хорасана есть прямая дорога, ведущая к городу Каъин, однако она идет через пустыню, где мало воды, а целый район там представляет собой местность, где водятся змеи из породы эф, возможно нигде в мире их нет в таком множестве как там. А сбоку от той пустыни расположена горная местность, где в изобилии водятся кобры, и говорят, что время от времени между полчищами кобр и эф происходят яростные схватки, способные взволновать душу наблюдателя.

Даже если бы не существовало опасности в виде эф и кобр, все равно та дорога была бы не из легких, так как на ее протяжении не было возможности запасаться провиантом и водой. Поэтому я выбрал дорогу ведущую от Туса к Гунабаду и оттуда к Каъину, поскольку этот путь пролегал через местность, где можно было добыть воду и продовольствие.

Я отправил вперед Джахангира с тысячей всадников, поручив ему заготавливать провиант. Я знал, что одной тысячи человек недостаточно для заготовки провианта, так как моему сыну предстояло временами разбивать эту тысячу на пять, а то и двадцать различных отрядов, рассылая их в окрестные селения, чтобы добыть достаточно провианта для войска, после чего организовать его хранение в специальных амбарах вдоль дороги, по которой будет двигаться войско. Если не предпринять такие меры, войско в походе останется голодным, лошади падут от голода и жажды. Когда я выступил из Туса на юг, погода еще стояла прохладная, наступал последний месяц лета, и достигли мы местности под названием «Велайетэ-Мах». (Пояснение: я думаю, «Велайет-э Мах» — это тот же самый Мах-велайет или Махвелат, который ныне является крупным уездом, расположенным к югу от Торбет-э Хейдарийэ и славится своими бахчёвыми культурами — Переводчик)

Там в бескрайней степи, выращивали дыни, и всюду, куда ни кинь взор, виднелись бахчи, на которых выращивались те плоды. Когда мне принесли дыню, я обратил внимание, что ее мякоть красная, почти как у созревшего арбуза, и очень сочная, но по вкусу и аромату она всё же уступала самаркандским.

Все жители Велаят-э Маха отличались румяным цветом лица и полнотой. Причиной тому было то, что с того дня как они узнали, что такое дыня, ничего другого в пищу не употребляли, днем и ночью, пока не наступали холода она была и оставалась их единственным продуктом питания.

Пройдя ту местность, мы достигли города под названием Буджестан. Правитель города вместе со своими сыновьями и братьями вышел встречать меня с почестями, пригласил войти в его дом и отведать его пищи. Эмир Буджестана сказал: «О, Тимур, я слышал о твоих подвигах и очень желал встретиться с тобою, однако мой преклонный возраст был помехой моим стараниям увидеть тебя, и теперь я счастлив лицезреть тебя до того как наступило время умирать». Перед трапезой в комнату внесли несколько подносов с гранатами, и эмир Буджестана сказал: «О Амир Тимур, в этих местах, где в изобилии растут гранаты, принято до еды для возбуждения аппетита пить гранатовый сок». Сказав это он собственноручно принялся выжимать сок из нескольких гранатов в подставленный кубок, наполнив тот кубок, он поставил его предо мной. Отпив глоток, я ощутил, что в жизни не пробовал граната более приятного на вкус, и эмир Буджестана пояснил, что нигде в мире не растет таких гранатов, как в Буджестане. Разрезав один из гранатов и подав его мне, он сказал: «О, Амир Тимур, обрати внимание, зерна здешних гранатов не имеют косточек».. И я, пожевав несколько зерен, убедился, что они действительно были без косточек.

После трапезы, чувствуя, что эмир Буджестана — человек небогатый и стеснен в средствах, я пожаловал ему две тысячи динаров, а он, когда я покидал Буджестан, вместе со своими сыновьями и братьями пешком провожал меня на протяжении целых полфарсанга.

Через несколько дней достиг я города Башаруйе, о котором говорили, что все его жители являются учеными. Подойдя к его окрестностям, я увидел, что ко мне пешком приближаются какие-то люди, выяснилось, что они из числа жителей этого города. Я догадался, что это представители городской знати и что они вышли, чтобы с почётом встретить меня.

Однако, когда они подошли достаточно близко, увидал я, что все они выглядят как крестьяне, халаты их сшиты из грубого холста голубого цвета, и поскольку бьшо несколько прохладно, поверх халатов были надеты шерстяные кафтаны. У всех халаты были голубого, а кафтаны — серого цвета, и казалось, что в их городе не было других тканей кроме голубого холста и серой шерсти. У всех на головах были чалмы, являвшиеся общепринятым головным убором хорасанцев. Те люди встали напротив моего коня, и один из них, седобородый, по виду старший среди них, пропел стихи, смысл которых сводился к следующему:

Когда он закончил тот стих, я спросил у него, кто является правителем того города. Старик отвтетил, что у города нет правителя. Я с удивлением вопросил: «Как это так, что у города нет правителя и как же, в этом случае обеспечиваются порядок и безопасность в нём, и кто же, в таком случае, следит за соблюдением законов шариата и светских обычаев?» Старик ответил: «О, великий повелитель, нет у нас в этом городе правителя, а соблюдение законов шариата и светских обычаев обеспечиваем мы сами».. Я сказал: «Слышал я о вашем городе, однако не представлял, что в нем может не оказаться правителя».. Старик ответил: «О, великий повелитель, чтобы увидеть как наш город существует без правителя, изволь вступить в его пределы и посмотри каково положение в нем»..

Вступая в Башаруйе, я удивился необычайной ширине его ворот, ибо даже в Самарканде не было столь широкого входа в город. Стоявшие вдоль моего пути жители держали в руках какие-то торбы из которых они что-то вынимали и клали — одну часть в один карман, другую часть — в другой. Я спросил старца, выглядевшего самым старшим в том городе и сопровождавшего меня, для чего эти люди повесили на плечи торбы и что это такое из них вынимают и раскладывают — часть в один и часть в другой карманы. Старейшина ответил: «О эмир, то что находится в торбах — это козлиная шерсть, а люди, которых ты видишь, вынув её, отделяют козью шерсть от козьего пуха, их кладут по-отдельности в соответствующие карманы, чтобы ткать из пуха ткань, а из шерсти — ковры и подстилки.

Я сказал: «А почему вы не используете овечью шерсть?». Старейшина ответил: «Потому что здесь не разводят овец, ибо нет пастбищ. А козы же могут довольствоваться сухой травой или колючкой и обеспечивают нас молоком и шерстью». Я спросил того старейшину, как его зовут. Он ответил, что зовут его Хасан бен Исхак. Я спросил, чем он занимается в этом городе? Он ответил, что является имамом того города, и во время совершения намаза люди следуют его движениям, творя таким образом молитву Господу, кроме того, иногда ему приходится заниматься разбором споров, возникающих между жителями.

К тому времени мы приблизились к какой-то ткацкой мастерской, и я заметил четырех человек, находящихся в ней и занятых выработкой ткани. Хусейн бен Исхак сказал: «О эмир, пух, который собирается жителями города, употребляется для производства пуховой ткани, называемой «Барак». И он велел принести кипу такой ткани, чтобы мы могли ее рассмотреть. Эта ткань «Барак» оказалась мягче и тоньше ткани из китайского шелка, которой так много в Самарканде, до того дня я не встречал более мягкой и тонкой ткани.

Я спросил у Хусейна бен Исхака, сколько стоит одна кипа такой ткани. Он ответил, что пол-динара. Цена ткани была очень дешевой, и покидая мастерскую, я вынул несколько золотых монет, чтобы пожаловать каждому из работников, однако они не приняли предложенного им дара, сказав: «О великий эмир, для нас достаточно того, что мы удостоились чести лицезреть твой прекрасный облик и мы довольны тем, что зарабатываем в результате своего труда, и нам не требуется ничего более того».

Покинув мастерскую и пройдя какой то десяток шагов, мы поравнялись с дуканом (т. е. бакалейной лавкой), где я заметил женщину, которая что-то там покупала, а хозяин лавки, прежде чем коснуться весов, промолвил следующие слова: «Виль аль-мустафина аль-лазина эзза китолу ала ан-наси йастуфуна».. Услышав эти слова, являющиеся аятом суры «Аль-Мустафин» Корана, я удивился, так как не ожидал, что простой лавочник окажется знатоком Корана, произносящим вышеуказанный аят перед тем, как коснуться весов. Подождав, когда лавочник вручит той женщине ее покупку, и она удалится, я приблизившись к нему, сказал: «О человек, знаешь ли ты смысл и содержание произнесенного тобою аята?». Лавочник ответил: «Да, повелитель всех повелителей». Я спросил: «В таком случае, скажи, что значат слова «Виль-аль-мустафина»? Владелец бакалейной лавки ответил: «Их смысл означает «Плохо тем, кому удается мало продать». Я спросил: «А что означают слова: «Аль-лазина эзза кеталу ала ан-наси йастуфуна»?. Владелец лавки ответил: «Они дополняют смысл, сказанного в первом аяте, где приведены слова Господа: «Плохо тем, кому удается мало продать, особенно тем, кому приходится при покупке мерить товар с помощью мерной кружки или чаши весов по полной мерке», однако…».

Я спросил: «Что ты имеешь ввиду под «однако»?». Лавочник ответил: «После этого аята есть в Коране еще другой, дополняющий содержание начального, того, о котором мы с вами говорим». Я сказал: «Произнеси и его». Лавочник изрек следующее: «Ва эзза калухум ав ва зунухум йяхсаруна».. Я спросил: «О чем гласит этот аят?». Бакалейщик отвтетил, что тот аят, дополняющий смысл первоначального, гласит: «Те, кто при покупке товара измеряют его на весах или мерной кружкой в полной мере, а продавая другим норовят продать меньше, то есть не доложить товара на весы или в мерную чашу, иными словами, продают отмеряя не по полной мерке и тем самым вредят покупателю». И эти три аята, содержащиеся в суре «Мустафия» должны читаться последовательно друг за другом для того, чтобы читающий Коран мог правильно постичь их смысл».

Я сказал: «О добрый человек, те кто учили меня Корану в детстве не могли бы растолковать смысл его аятов так хорошо как это сделал ты. Но скажи же, а почему ты читал эти аяты именно в эти мгновения?» Бакалейщик ответил: «О эмир, стоящий над эмирами, я читаю этот аят именно в тот момент, когда собираюсь коснуться весов, чтобы помнить, что Господь видит мои деяния и я не должен обвешивать покупателя (т. е. продавать по неполной мерке)»..

Покинув тот дукан, мы подошли к дому, что был отведен для моего пребывания в этом городе. В этот миг ушей моих достиг азан, призывающий к вечерней молитве. Хусейн бен Исхак, будучи шейхом, сказал: «О эмир, прошу твоего дозволения отправиться в мечеть для совершения намаза, после намаза я вернусь, чтобы и дальше быть к твоим услугам». Я ответил: «Я тоже совершаю намаз и было бы неплохо совершить молитву в мечети этого города». Шейх Хусейн бен Исхак отвтеил: «Тогда поспешим же, чтобы не опоздать». Вместе с шейхом мы вышли из дома, я заметил, что владельцы лавок поменяли свои халаты, и каждый кто переоделся в лучшие одежды, спешил в сторону мечети без того, чтобы запереть на замок двери своей лавки, ибо в городе Башаруйе не было воров, и людям нечего было опасаться за сохранность своего имущества и товаров, находившихся в их лавках.

Я спросил у одного из лавочников, который переодевшись вышел из своей лавки и собирался идти в мечеть, для чего он сменил халат, в ответ на это он незамедлительно прочитал мне следующий аят из суры «Арабы»: «Йа бании адам хаду аз йантакум анда кулли масджид ва куллу ва ашрабу ва ла тасрафу иннаху ла йахба аль-масрафина». Я сказал шейху Хусейну бен Исхаку: «До нынешнего дня я гордился званием Хафиза уль Корана (т. е. знающего Коран наизусть), а сейчас я вижу, что все и каждый житель этого города — Хафизы уль Корана»». Затем я спросил того мужчину, знает ли он смысл того аята. Он ответил: «Господь сказал: «О люди, вознамерившись совершить поклонение, пользуйтесь же при этом наилучшими убранствами и украшениями, вкушайте яства и пейте напитки даруемые вам Создателем, но при этом не допускайте чрезмерных трат и излишеств, ибо Бог не любит тех, кто расточительствует и расходует сверх необходимой меры».. И мы, следуя повелениям Господа, прежде чем идти в мечеть, чтобы совершить там молитву, пользуемся лучшими из своих убранств и украшений, надеваем новые халаты, чтобы предстать перед Богом облаченными в новые одежды»..

Я сказал: «О, человек, ты преподал мне полезный урок. Несмотря на то, что я считаюсь Хафизом уль-Кораном и факихом (т. е. законоведом, знатоком шариата), я не обращал внимания на этот момент, то есть необходимость для человека, собирающегося совершить поклонение Господу (т. е. молитву), одевать лучшие свои убранства, а ты напомнил о том повелении Создателя». Затем я сказал, обратившись к шейху: «Поскольку я должен сменить одежду, вернусь-ка я в дом, и совершу свою молитву там, а ты отправляйся в мечеть, чтобы совершить там свое богослужение».

После чего, вернувшись в дом я переоделся в новую одежду и так как моя переносная мечеть еще не была доставлена в Башаруйе, я совершил намаз, находясь внутри дома. После этого я снова вышел на улицу, так как хотел ещё раз поглядеть на жителей города и поговорить с ними. Проходя мимо лавки аттара (т. е. продавца пряностей и благовоний), я услышал как он произносит: «Ва ав фава аль-кила эзза култум ва зану би-уль кистас аль-мустакима». Я не смог сдержать свое удивление и спросил: «Эй человек, знаешь ли ты, что означает слово «кистас?» Аттар ответил, что смысл аята означает следующее: «Когда продаете товар, мерилом которого является сосуд (т. е. по объему, а не на вес), обращайте внимание на то, чтобы сосуд был полным. Когда же продаете товар на вес, пользуйтесь весами, обе чаши которых справедливо и строго уравновешены».

(Пояснение: удивительно, что спустя даже семь веков, все еще слово «адль» (справедливость) в хорасанских источниках широко употребляется в смысле равновесие», а весы справедливости и правосудия означают такие весы, обе чаши которых строго уравновешаны. — Переводчик»..

Всякий раз проходя мимо лавок, я замечал, что их владельцы отпуская товар на вес или по объему, читали один из аятов Корана, гласящий о необходимости строгого соблюдения оговоренного веса или объема, для того, чтобы Господь видел, что они совершают то действие должным образом. И еще одна вещь, привлекшая мое внимание в том маленьком городе, заключалась в том, что все его жители, как мужчины, так и женщины, в течении всех часов ночи и дня, кроме времени, отведенного для сна, были заняты работой, а те кто не имел работы, бесперерывно отделяли козий пух от шерсти, вынимая их из сумы, висящей на плече или же пряли эту шерсть с помощью веретена, чтобы затем передать эту пряжу в ткацкую мастерскую для выработки ткани «Барак». Хусейн бен Исхак поведал мне, что того дня как жители Башаруйе помнят себя, в городе не имело места ни одного случая воровства и никто там никого не убивал. Никто не помнит, чтобы во время разговора или совершения сделки кто-то на кого-то повысил голос и никогда не случалось в том городе такого, чтобы мужчина давал развод своей жене. Насколько помнят престарелые жители, не было случаев раздора между наследниками по поводу раздела наследуемого имущества, чтобы один из наследников посягал на имущество другого. В том городе никогда не было ночной стражи, тюрьмы, суда, и люди для разрешения споров, могущих возникнуть между ними, обращались к Хусейн бену Исхаку и безоговорочно исполняли принимаемое им решение по возникшему вопросу.

Профессией Хус йна бена Исхака было также земледелие и по утрам с лопатой на плече он покидал город, чтобы возделывать своё поле и к обеду он возвращался в город чтобы совершить намаз в городской мечети. После этого, он снова отправлялся обратно за город. Все жители города с детства обучались чтению и письму на основе Корана, здешние женщины так же как и мужчины, знают Коран, умеют читать и писать. В том городе видел я два вещества, которые получали из корней степных растений, одно из них называлась «кутейра», а другое — «нагузэ». Обоим этим составам придавалась особая значимость. И еще, что я видел там, из того что было новым для меня, так это было некое масло, черного цвета, с острым и диковинным запахом, его приносили из местности, расположенной в двадцати фарсангах к западу от Башаруйе, наливали в светильники, заправляли в них фитили, которые горели, ярко освещая комнату в ночную пору. Мне говорили, что упомянутое масло бьет наружу из недр земли и подобно ручьям растекается по степи и днем, под палящим солнцем его запах ощущается далеко вокруг.

Необходимость готовить войско к дальнейшему походу и наступление холодов, предвещавших скорое наступление зимы помешали мне далее оставаться в Башаруйе и наслаждаться беседами с его жителями, которые и в самом деле оказались мудрецами и учёными. В этом городе я понял, что для обретения знаний и мудрости человеку не обязательно быть мударрисом (т. е. преподавателем) медресе или, подобно мне, повелителем, скорее наоборот — всякий земледелец или пастух вполне в состоянии стать ученым мужем или мудрецом, знать и понимать Коран, читать и сочинять стихи.

В день, когда я намеревался выступить из Башаруйе на юг, я издал фирман, гласящий о том, что до тех пор пока будут править я и мои потомки, город Башаруйе должен быть освобожден от налогов и податей.

Я знал, что некоторые города носят титулы «Дар-уль-улум» (т. е. прибежище знаний — академия), а другие — «Дар-уль-аман» (прибежище спокойствия и безопасности) и поэтому в своем фирмане я пожаловал городу титул «Дар-уль-улум ва уль-аман» и подчеркнул, чтобы мои потомки ни в коем случае не нападали на город Башаруйе. Покидая город, я подарил шейху Хусейн-бену-Исхаку коня, однако он не проявил готовности принять даже такой дар, сказав: «О эМир, все мы здесь ездим верхом на длинноухих, поэтому для нас достаточно и осла»..

Покинув Башаруйе, я направился в Каъин, так как там правил эмир, от которого можно было ожидать враждебных действий, а мне хотелось убедиться в том, что он всё же проявит покорность мне. На третий день после нашего выступления из Башаруйе начался сильный ветер, я решил, что это предвестие начала осени, однако он скоро перешел в песчаную бурю и стало настолько темно, что я уже не мог различить даже холки своей лошади и мне поневоле пришлось сделать остановку.