Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Что я свершил и что видел в Азербайджане

Когда мы добрались в долину Хой, уже чувствовалось дыхание осени, а поскольку зима в Азербайджане наступает рано, я спешил еще больше, чтобы скорее попасть в Тебриз. Город Хой расположен на северо-востоке Сапмаса, на берегу реки, текущей из долины Хой на север и впадающей в знаменитую реку Араке. До вступления в Хой я слышал, что те места называют «иранским» Туркестаном. Причиной было давнее утверждение о том, что жители тех мест так же красивы как и жители Туркестана и что во всем Хое не встретишь некрасивых мужчин и женщин. Вступая в Хой, сдавшийся мне без боя, я всё ещё полагал, что молва о красоте его обитателей сильно преувеличена и им было далеко до красоты жителей Туркестана. На деле же, в Хое я не обнаружил ни одного некрасивого мужчины и ни одной некрасивой женщины, можно было подумать, что Господь, сотворяя тамошних жителей, замесил в их плоть саму Красоту. Я спросил представителей местной знати, откуда они ведут свой род и отчего так красивы их соплеменники. Они ответили, что происходят от китайцев, когда-то переселившихся из Китая в эти места, одной из причин своей внешней красоты жители Хоя считают то, что у них не приняты браки между близкими родственниками, потому что, как показывает опыт, такие браки приводят к рождению безобразных и кривых (т. е. одноглазых) детей.

Мужчины и женщины Хоя белолицы, причем белизна эта приятна на вид, кроме того, будучи в их городе, я обратил внимание на то, что нрав и характер их также заслуживает всяческой похвалы — во время разговора с их лиц не сходит улыбка. Ни в одной из областей Ирана, кроме Гиляна, я не встречал людей, обладавших столь же красивой внешностью, что и жители Хоя. Разница между Гиляном и Хоем заключается в том, что в Гиляне красивы не столь мужчины, сколь женщины, тогда как в Хое красивы без исключения представители обоих полов.

Когда я вступил в Хой, наступал сезон сбора винограда и груш, я слышал, что в этой местности произрастает особый сорт, называемый «грушами пророка», нигде в мире я не встречал груш, подобных хойским по размерам и сочности. Голодному человеку достаточно съесть одну такую грушу, чтобы почувствовать сытость. В Хое я видел сорт винограда, который вызвал мое удивление, ибо до того я не встречал такие крупных и таких красных плодов, каждая из тех алых виноградин была величиной с голубиное яйцо, превосходя рубин своей красотой и блеском. Чтобы не быть вынужденными прожевывать те крупные грозди, местные жители предпочитали просто выдавливать из них сок и пить его.

На моих глазах взяли кисть того винограда и выдавили из него сок, в результате его набралось на целый кубок, в который бросили кусочек льда. Я отпил и почувствовал, как прекрасен на вкус тот напиток.

Точно так же как когда-то красота гилянских женщин заставила меня бежать из того края, так и на этот раз, в силу той же причины, я не стал останавливаться в Хое больше, чем на один день, чтобы мои воины не испытывали волнения от зрелища красоты тамошних женщин, чтобы не ослабла войсковая дисциплина. Из Хоя я направился в Маранд, при приближении к нему, дозор передал то, что на юге, в степи, виднеется многочисленная толпа каких-то людей, и что возможно это войско. Затем последовало второе сообщение о том, что то не войско, а женщины и дети, пребывающие в степи, видимо, с целью подбора опавших колосьев.

Третье сообщение разведочного дозора гласило, что в степи нет каких-либо посевов, чтобы те люди могли собирать опавшие колосья. Уточненные данные гласили, что женщины и дети заняты сбором каких-то червей. Прибыв на то место, я поинтересовался, для чего тамошние женщины и дети занимаются сбором червей. Выяснилось, что женщины и дети в Маранде все лето занимаются сбором червей специального вида — «кирмизи», что вся алая краска для тканей, вырабатываемых в Азербайджане, добывается из тех червей «кирмизи», таким образом, тот червь обладал коммерческой ценностью.

В тот же день, когда я вошел в Маранд, доставили послание от Сулеймана, сына Йилдирима Баязида, который с моего согласия правил в Руме, наследовав власть после смерти своего отца. В том послании Сулейман сообщал, что в знак своей верности он собирается за свой счет направить ко мне на подмогу в Азербайджан отряд из двадцати тысяч воинов. Сулейман сдержал слово и отправил тех воинов, и я использовал их в войне против правителя Азербайджана, который, как я говорил, захватил территорию, вплоть до Рея. Правитель Азербайджана по имени Султан Ахмад, происходил из племени Йалканийан и в обычное время жил в Тебризе. В день, когда я вступил в Маранд, жители того города вывели своих детей ко мне навстречу с собираясь принести их в жертву, говоря, что они намерены сделать это в ознаменование того, что я пришел и освободил их от гнета Султана Ахмада. Я ответил, что не желаю, чтобы кто-либо приносил своих детей в жертву ради меня. Когда я вступил в город, ко мне пришли представители марандской знати, они рассказали много всякого о притеснениях, которые пришлось им терпеть со стороны Султана Ахмада. Так, они рассказали, что в случаях, когда вследствие засухи или по какой-либо другой причине, подданным не удавалось своевременно уплатить налог в казну, Султан Ахмад давал указание своим сборщикам налогов хватать сыновей и дочерей таких поданных, доставлять их на невольничий рынок и продавать их в рабство, а вырученные деньги отдавать в казну. А если у поданного не было сыновей или дочерей, его лишали одного глаза, если же ему не удавалось выплатить налог на второй год, его лишали второго. По этой причине все слепые нищие в Азербайджане — это поданные, что не сумели в свое время уплатить налоги в казну, за что и были лишены зрения.

Я сильно удивился тем рассказам и сказал, что в подвластных мне владениях часто случается, что поданные оказываются не в состоянии платить налоги, когда по той или иной причине, то ли вследствие засухи или нашествия саранчи гибнет их урожай. В такие годы я не взимаю с них налогов, ибо одна из заповедей ислама гласит — с разорившегося не следует ничего брать и во всех исламских странах говорят: «Аль-муфлис фи амануллах», — «разорившийся переходит под защиту Аллаха».

Представители знати ответили, что султан Ахмад Илькани — мусульманин лишь на словах, на деле же он не только продает в рабство детей своих поданных за неуплату ими налогов, но от его похотливых притязаний не защищены ни один прекрасный юноша, ни одна красивая женщина, он забирал у мужей их жен, имевших несчастье понравиться ему, после чего те не могли вернуться в свои семьи, у них не оставалось иного пути, кроме как стать продажными женщинами. Я спросил, отчего же они мирились со столь злодейскими притеснениями. Они ответили, что они боялись, боятся и теперь, ибо султан Ахмад жесток и безжалостен, если случалось кому-то проявить строптивость, то в отместку султан вырезал все племя, из которого происходил взбунтовавшийся, забирал в неволю женщин, девушек и юношей, не гнушаясь самыми страшными и мерзкими преступлениями.

Я сказал, что правитель должен быть справедливым и обладать высокой нравственностью с тем, чтобы подчиненные ему были вынуждены соблюдать нормы справедливости и высокой морали. Когда же сам правитель становится притеснителем, лишен добродетели и нравственности, то и его приближенные неизбежно впадают в безнравственность и всячески угнетают простой народ. Представители знати Маранда высказали свое желание, чтобы я избавил их от гнета Султана Ахмеда, взамен они же обязывались, пока живы, хранить мне верность.

Жители Маранда отличались крепким сложением, там я встречал самых сильных во всем Азербайджане людей. Мне рассказывали, что марандские абрикосы не имеют равных себе во всем мире, но поскольку мы попали в Маранд осенью, то не увидели тех плодов, зато яблок в том городе было великое множество.

К тому времени, когда я вошел в Азербайджан, султан Ахмад уже возвратился из Рея в свою столицу Тебриз и находился там. Поэтому я выступил из Маранда в Тебриз, о котором я упоминал, был большим городом и столь древним, что никто не помнил, когда он возник, как и не знали точной даты строительства опоясывающей его крепостной стены.

Я спешил, чтобы оказаться там прежде, чем султан Ахмад успеет спрятаться за той стеной. Я понимал, что если султан Ахмад окажется в силах сопротивляться, запершись в Тебризе, мне придется отказаться от мысли об осаде города, ибо суровая азербайджанская зима не позволит успешно вести ее. В этом случае придется выводить войско за пределы Азербайджана и кроме зимних холодов была угроза того, что султан Ахмад постарается поднять против меня дружественные ему племена.

Мои предчувствия оправдались, султан Ахмад потребовал от всех вождей азербайджанских племен, чтобы те выступили против меня. Однако, в глазах тех же племен, которые как и весь остальной народ, натерпелись его злодеяний, он выглядел ненавистным и жестоким угнетателем, и поэтому они не поддержали его. Нашлись лишь двое из вождей племен согласившихся помочь султану Ахмаду и выступить против меня. Я сумел легко подавить те выступления, к тому же двадцатитысячное войско, обещанное сыном Йилдирима Баязида, уже находилось в пути и спешило мне на помощь.

Как ни старался я попасть в Тебриз как можно быстрее, попав на место, я обнаружил, что ворота в город заперты и он готов держать осаду. Я незамедлительно окружил город и в тот момент ко мне стали приходить местные жители, родные которых находились в осажденном городе, они говорили, что желают скорейшего взятия мною Тебриза и поэтому готовы оказывать всяческую помощь. Взамен они просили, чтобы я не убивал тебризцев и оставил их имущество в целости.

Они хорошо знали, что всякий город, не захотевший сразу же покориться мне добровольно, ждет суровое наказание — после его взятия все жители мужского пола будут истреблены, молодые женщины угнаны в рабство, а имущество жителей станет добычей войска. Те, кто ходатайствовали предо мной за жителей Тебриза, говорили, что тебризцы не виноваты, лишь из страха перед султаном Ахмадом, они не смеют открыть городские ворота, чтобы вошло мое войско.

На второй день осады на верху крепостной стены появился человек, который прокричал на тюркском языке: «Кто есть Амир Тимур? Скажите ему, чтобы показался мне!» Его спросили, кто он такой. Он ответил, что он — султан Ахмад Илькани, и что он хочет говорить с Амиром Тимуром. Его спросили, что он хочет сообщить Амиру Тимуру? Тот прокричал в ответ на том же тюркском языке: «То, что я хочу сказать, я сообщу самому Амиру Тимуру». Я вышел из шатра и направился к крепостной стене и прежде, чем я успел что-либо сказать, султан Ахмад прокричал: «Эй, Тимурленг, я узнал тебя, ибо ты хромаешь на левую ногу — это твоя отличительная примета». Я спросил по-тюркски: «Это ты султан Ахмад?» Он ответил утвердительно. Я продолжал: «Ты невежа и дурно воспитан, ибо только невеже свойственна столь явно проявлять свою невоспитанность».

Он спросил, из чего я заключил, будто он невоспитан. Я ответил: «Потому что ты произносишь непотребные слова». Султан Ахмад ответил, что он не произносил непотребных слов, а только лишь отметил мою хромоту. Я сказал: «Теперь я понял, что ты еще более невежественней, чем я предполагал, ибо у тебя не хватает ума понять, что ты сказал неподобающие слова, ибо говорить людям увечным об их увечье в лицо и есть высшая степень бестактности. Воспитанный человек никогда не позволит себе сказать увечному о его телесном недостатке». Султан Ахмад сказал: «Знаешь ли почему позвал тебя и что я хотел бы сказать тебе?» Я сказал: «Говори, чего ты хочешь?» Он ответил: «Я хотел, чтобы ты знал, кто я. Мои предки из правящего рода Илканийан, хочу, чтобы ты знал кем они были и что они совершали». Я сказал: «Какими бы великими не были твои предки, им все равно далеко до моего великого деда Чингиз-хана. Тем не менее я знаю, что и Чингиз-хан не встанет из своей могилы, чтобы придти ко мне на помощь, и потому каждый раз я должен своими силами доказывать на что я способен».

Султан Ахмад сказал: «Я хочу дать совет человеку, называющему себя внуком Чингиз-хана». Я спросил, что это за совет. Он продолжил: «Чингиз-хан не стал идти сам походом на Азербайджан, вместо того он прислал сюда своего сына, ибо знал — если придет в этот край сам, то найдет здесь свою могилу. Ты, как внук его, должен последовать его примеру и посему, сегодня же сверни свой лагерь и покинь эти места, чтобы дожить свою жизнь в добром здравии»..

Я ответил: «Меня не страшит смерть. Если бы я ее боялся, я бы не ступил ногой на эти земли». Султан Ахмад ответил: «И я не боюсь смерти». Я ответил: «Твои поступки расходятся с твоими словами, ибо если бы ты не боялся умереть, не прятался бы за стенами Тебриза. Тот, кто отсиживается за стенами крепости, тем самым показывает свой страх перед смертью». Султан Ахмад сказал: «Я выбрал оборону в крепости не потому, что боюсь, а лишь потому, что желаю сберечь жизни своих воинов, кроме того, если не станет меня, некому будет возглавить мое войско». Я сказал: «Есть у тебя еще что сказать мне?» Султан Ахмад сказал: «Конечно есть, и вот что — если не уйдешь отсюда подобру, я позабочусь о том, чтобы ты стал хромым и на вторую ногу!»

Я повернулся и направился к своему шатру. Султан Ахмад заорал: «Куда это ты направился?» Я ничего не ответил, ибо был убежден, не стоит тратить время на разговоры с трусом, укрывшимся за крепостной стеной, из страха за свою жизнь.

На пятый день осады прибыл отряд из двадцати тысяч воинов, обещанный Сулейманом, сыном Йилдирима Баязида. Командир отряда сообщил, что они шли и днем и ночью, чтобы скорее соединиться с нами. Тот командир имел звание «туман-баши», звали его Нусрат Алтун, его войско называли войском чаушей. Он сказал, что правитель Рума дал ему наказ добросовестно исполнять все, что я повелю, и если необходимо — отдать ради этого свою жизнь и жизни своих воинов.

В Тебризе я не стал прибегать к устройству подкопов и взрывов для разрушения крепостной стены, ибо сумел одержать победу над султаном Ахмадом прибегнув к обычным средствам. Битва за Тебриз длилась не более десяти дней, город пал, вследствие восстания, поднятого жителями городского квартала Шам. Эти люди, как и мой предок Чингиз-хан, происходили из монгольского племени и обладали доблестью, свойственной их предкам. Они так же были настолько доведены до крайности притеснениями со стороны султана Ахмада, что и смерть их не страшила и потому они восстали против своего правителя. Услышав о восстании внутри города, я направил несколько тысяч воинов на приступ стен с помощью лестниц, чтобы тем самым помочь восставшим.

Восстание в квартале Шам длилось два дня. И пока внутри города шло сражение, мы шли на приступ снаружи, высокую отвагу при этом проявили двадцать тысяч воинов, присланных в мое распоряжение Сулейманом, правителем Шама и в конце-концов ворота города раскрылись, чтобы встретить моих воинов.

Султан Ахмад Илькани пытался бежать, однако был схвачен и прежде, чем его успели доставить ко мне, он был убит разбушевавшейся толпой, жаждущей воздать ему за все совершённые им злодеяния.

В последние дни битвы за Тебриз меня посетил шейх Масъуд из Шабестара, внук знаменитого Мухаммада Шабестари, автора книги «Гульшани Раз» (Цветник тайн), о которой я упоминал ещё в начале своего повествования. Шейх Масъуд, как и другие, ходатайствовал за жителей Тебриза. Он просил не подвергать жителей Тебриза массовой казни и не лишать их имущества. И поскольку часть горожан, то есть жители квартала Шам, подняв восстание, облегчили для меня задачу по взятию города, я воздержался от массовой казни и изъятия имущества, забрав однако все имущество и достояние султана Ахмада, со смертью которого прекратила существовать династия правителей Илькани.

Квартал Шам в Тебризе был создан Газан-ханом, падишахом Азербайджана. Газан — хан был потомком Чингиз-хана, умершим в Тебризе в 703 году хиджры по лунному календарю. Он был похоронен в квартале Шам и я, после взятия Тебриза, посетил его могилу. Заодно я посетил медресе и ханаку (приют для паломников), построенную им в том же квартале Шам.

В ханаке я встретил несколько дервишей, они рассказали, что двенадцать их товарищей погибли во время восстания в Тебризе, поднятого против султана Ахмада.

Дервиши в ханаке Газан-хана все вместе прочли молитву и старший из них, с седыми волосами и бородой, достигавшими до пояса, прочел в мою честь хвалебную оду и я пожаловал тем дервишам целую горсть золотых монет.

В Тербизе я посетил также мечеть Али-шаха Гиляни. Тот был когда-то визирем Газан-хана, построившим в счет собственных средств ту мечеть, создавшим целую сеть подземных канатов (система водоснабжения), проведя воду под той мечетью. Когда я вошел в ту мечеть, было такое впечатление, будто я попал в рай. Пол в той мечети был выложен полированными плитами из мрамора, стены украшены изразцами, посреди мечети протекал канал с чистой прозрачной водой и люди совершали омовения на его берегах.

Через три дня, после моего вступления в Тербиз вновь открылись его базары и я решил посетить их. Все базары Тербиза стоят того, чтобы увидеть их, однако два из них не имеют себе равных в мире, один из которых — это рынок драгоценностей и ювелирных изделий, а второй — это рынок, где продают благовония (амбру).

Придя на рынок драгоценностей, я был поражен изобилием и разнообразием драгоценных камней и ювелирных изделий, выставленных в лавках-дуканах. Перед каждой из них стоял миловидный юноша, приглашающий покупателей посетить дукан и купить товар. Одежда на тех юношах была красивой, разноцветной, шелковой, на их головах были изящно накручены чалмы, украшенные пером. Выяснилось, что среди покупателей драгоценностей большинство составляли женщины, по этой причине продавцы нанимали миловидных юношей, облачив их в красивые одеяния, выставляли их в качестве зазывал возле своих дуканов. Другой рынок, где продавали благовония был расположен с рынком драгоценностей и когда я вступил в него, меня опьянили невиданные ароматы. Ибо на том рынке, помимо амбры, продают все виды благовоний, которые дистиллируют и перегоняют в специальных мастерских Тебриза и в мире ничто не сравнится с тебризскими духами сортов «Гол-э сорх-э Мухаммадди» и «Гол-э зард-э Мухаммади» (переводятся как «Алая роза Мухаммеда» и «Желтая роза Мухаммеда»).

Как и наш пророк Мухаммед (Да будет благословенно имя его), я неравнодушен к благовониям, ибо обоняя их нежный аромат, я испытываю приятные ощущения, запах благовоний относится к тем наслаждениям, которые, не в пример другим, не ведут к деградации и ослаблению мужчины.

В Тебризе, как мне рассказали, в сезон, когда распускаются розы, из одного харвара (мера веса равная 300 кг) алых или желтых роз Мухаммади, получают один мискаль (мера веса равная 4,64 г) благовоний в виде масла и стоит оно целых три мискаля золота, ибо дистилляция и перегонка эфира связаны со значительными затратами. Тебризские благовония развозятся по всему миру, во всех странах они пользуются заслуженной славой. В тот день, на базаре благовоний, я купил несколько различных видов, их них — масла алых и желтых роз, жасмина, несколько пузырьков с мускусом.

Через Тебриз текут две реки — Мехранруд и Сард-руд, обе они берут начало у горы Саханд, что к югу от города, вода в них такая холодная, что жители Тебриза и летом не испытывают нужды во льде, лишь богатые люди из прихоти пользуются льдом. Те две реки сливаются с рекой Сараб, которая впадает в море Джиджест (сегодняшнее озеро Резайе).

Однажды я посетил базар, где продавались тебризские ткани. Там я увидел различные сорта парчи, атласа, шерстяных тканей. Я узнал, что все те ткани вырабатываются в самом Тебризе, а тамошние парчу и атлас охотно покупают в странах ференгов (т. е. в Европе). Поскольку я отказался от намерения устроить массовую казнь тебризцев, то не стал разрушать и городскую стену, разрешив восстановить те ее части, что пострадали в результате боевых действий.

Еще до вступления в Азербайджан, я желал, когда попаду туда, посетить город Шабестар и прочитать фатиху над могилой шейха Махмуда Шабестари и помолиться за упокой его души. Ибо именно тому доброму человеку, я обязан многим, ибо многое я постиг прочитав его книгу «Гульшани Роз» (Цветник тайн), шейх Махмуд той книгой посвятил меня в сокровенные тайны бытия и вечности, прошлого и будущего.

Книга его хоть и маленькая, однако подобна драгоценному камню, который, несмотря на свою малую величину, обладает огромной ценностью. Шейх Махмуд Шабестари написал в своей книге не более одной тысячи бейтов (двустиший), однако те стихи учат человека всему. Джалалиддин Руми составил свою книгу «Маснавий-э Маънави» из двадцати семи тысяч бейтов и двухсот различных сказаний, однако всякий, кто причитает ту книгу, может стать кафиром (т. е., неверным), ибо автор в своей книге ставит в один ряд все религии, утверждая их равенство между собою, говорит, что ни одна религия не обладает преимуществом перед другой, что противоречит ясному и недвусмысленному положению Корана, который более чем в двухстах аятах утверждает превосходство ислама над всеми остальными верованиями, а в одном из них прямо говорится, что наш пророк является последним посланником Бога и после него уже не будет других пророков. В тот день, когда я отправился в Шабестар, было пасмурно, началась осень, наступавшая в Азербайджане раньше, чем в других районах, и я думал, что оттуда мне следует направиться в Рей, затем в Хорасан, чтобы в конце-концов попасть в Кеш.

Я знал, что если поспешу, то попаду в Кеш до наступления зимы и не предполагал, что прежде, чем попаду в Мавераннахр, мне доведется ввязаться еще в одну войну.

Жители Шабестара, взрослые и дети, в знак приветствия вышли на дорогу, по которой я ехал, дети показывали на меня друг другу.

По прибытии в Шабестар шейх Масъуд пригласил меня откушать и привел ко мне своих детей.

После трапезы я отправился посетить могилу шейха Шабестари. Я нашел ее в жалком состоянии и поэтому приказал, чтобы незамедлительно соорудили на ней надгробие, подобающее славе и памяти этого правоверного и ученого человека, которое заслуженно отражало бы его выдающееся место в религии и науке. Прочитав фатиху над его могилой, я решил возвращаться и спросил шейха Масъуда, сколько жителей насчитывается в Шабестаре? Шейх Масъуд ответил, что около шести тысяч. Я сказал, что в это число наверное входят и дети. Он ответил утвердительно. Я сказал: «Господь говорил, что когда в каком-то из племён рождается добродетельный человек, который вершит добрые и благостные дела, то благодать Божья от его деяний непременно распространяется на всех его соплеменников. Твой предок был именно таким благодетельным человеком, велика его заслуга перед исламской религией, по этой причине предопределенное Богом благо распространяется так же и на всех остальных его сограждан». Шейх Масъуд спросил: «Что имеет ввиду под этим великий эмир?» Я сказал: «Тебе, внуку шейха Махмуда, я жалую тысячу золотых динаров, а каждому из здешних жителей, независимо от того, мужчина или женщина, достигшим совершеннолетия, я жалую по пять золотых динаров, это и есть то благо от деяний твоего славного предка, что снизошло на его соплеменников».

Поручив своему казначею организовать должным образом раздачу золота среди жителей Шебестара, я покинул сей город и стал готовиться в путь через Ардебиль, расположенный у высокой горы Саблон, в старину его название было Базан-Фируз. У самого Ардебиля мне навстречу вышел сам шейх тамошней ханаки в сопровождении свиты, состоявшей из лиц духовного звания. Когда я вошел в город, он оказался большим, обнесенным в виде квадрата крепостной стеной, каждая сторона которого имела протяженность в четыре тысячи заъров. В Ардебиле для моего пребывания отвели большой сад и шейх-глава ханаки, просил оказать ему честь и быть его гостем. Однако я возразил, сказав, что не хочу, чтобы он утруждал себя и нес какие-либо расходы, связанные с моим приемом.

Я знал, что шейх — глава ардебильской ханаки, как и его приближенные являются шиитами, и если бы они не продемонстрировали свою покорность и смирение, я бы их всех истребил. Но их подчеркнутое смирение и почет, с которыми они препроводили меня в город, не давали повода обижать их, однако я не желал быть их гостем и давать им возможность считать себя моими гостеприимцами и угощать меня.

Вечером того же дня я велел, чтобы ко мне явились шейх-глава ардебильской ханаки и двое из наиболее выдающихся тамошних шейхов. Я желал беседовать с ними, хотел знать, что они скажут, каково их мнение по тем или иным религиозным вопросам. Когда они пришли, я пригласил их сесть, обратился с вопросом к старшему шейху: «Какой вере ты следуешь?» Тот ответил, что он мусульманин. Я спросил в чем заключаются основополагающие принципы исламской веры? Он ответил: «Основы исламской веры составляют следующие понятия: Тавхид (то есть монотеизм — единобожие), Адл (справедливость, умеренность, верность, правильность), Нубувват (посланничество, пророческая миссия), Имамат (исполнение обязанностей имама-духовного главы, руководство, водительство) и Маъад (место возвращения, загробный мир, страшный суд)».

Я сказал: «На мой взгляд основу исламской веры составляют три понятия, а именно Тавхид, Нубувват и Маъад, отчего это ты утверждаешь, что их пять?» Шейх ответил: «Два дополнительных принципа лишь подтверждают истинность трех основных принципов, еще более укрепляют их. Если бы эти два принципа противоречили трём остальным, ты был бы вправе порицать, но поскольку они наоборот, подкрепляют те три принципа, не стоит относиться к ним с предубеждением, ставить их под сомнение. Я сказал: «То, что вы изрекаете есть ересь, она недопустима в исламе». Шейх-глава ханаки, которого называли мюршидом, сказал: «О эмир, ересью является то, что противоречит истинному смыслу аятов Корана, кроме того, разве в Коране написано, что существует лишь три религиозных принципа?»

Я ответил: «В Коране о принципах религии изложено не в такой форме, однако из содержания аятов Корана вытекает доказательство того, что существует три принципа истинной веры: первый из которых — Тавхид, вторым является Нубувват и третьим — Маъад и всякий, считающий себя мусульманином должен быть глубоко убежден в истинности этих трех принципов».

Мюршид ханаки сказал: «Мы же основываясь на содержании Корана, приходим к тому заключению, что существует пять принципов истинной веры: первый из которых — это Тавхид, второй — Адл, третий — Нубувват, четвертый — Имамат и пятый — Маъад, и если эмир позволит, я прочту аяты Корана, содержащие понятие Адля Господа (то есть справедливости Божьей)».

Я сказал: «О человек, я знаю наизусть весь Коран и знаю, в каких из его аятов говорится о познании Бога. В Коране есть множество аятов, где говорится о познании Бога, помимо того, есть в Коране аяты, в которых говорится о милосердии Божьем, и первый же из аятов Корана — «Бисмиллах-ур-Рахман ар-Рахим» (Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного) описывает два качества Бога: Рахман (Милостивый) Рахим (Милосердный), я могу привести тебе и другие аяты, где упоминаются другие многочисленные качества Бога, в частности — Каххар (Всемогущий, Всесильный). Должны ли мы делать из этого вывод о том, что существует шесть принципов истинной веры: первый из которых — это Тавхид, второй Ильм (Познание), третий — Рахм (Милосердие), четвертый — Кахр (Всемогущество, Всесилие), пятый — Нубувват и шестой — Маъад»?

Мюршид ханаки сказал: «О эмир, для нас доказательством существования пяти принципов является наш великий вождь его преподобие Али, носящий титул Амир-уль-Муъминин (Повелитель Правоверных), да будет мир с ним, но если ты не приемлешь те пять принципов, я не собираюсь с тобою спорить, ибо сказано: «Лакум динукум валий-йа дини» (Вам — ваша вера, а нам — наша», иными словами: «Вы следуйте своей вере, а мы будем следовать — своей» — (аят из суры 109 «Аль-Кафирун» — Неверные).

Я сказал: «Эй человек, оставим эту тему и перейдем к другой. Слышал я, что ты мюршид ханаки и духовный наставник здешних жителей, поэтому скажи, чему ты наставляешь людей и что в результате люди получают от тебя?»

Мюршид ханаки ответил: «О эмир, душа человека никогда не испытывает удовлетворения, не довольствуется тем, что имеет. Сколь обильно не предавался бы он еде, питию, вожделению, его страсти увеличиваются и натура требует все большего и большего, из этого проистекают все беды и несчастья человека, его чувственность никогда не насытится, поистине безграничны его алчность и похоть. Я учу людей обузданию страстей, чтобы для начала они проявляли умеренность в потреблении пищи. Когда человек меньше ест, он меньше спит, когда он мало ест, меньше испытывает нужду в бренных, мирских вещах и соответственно в меньшей степени он становится жертвой страсти и вожделения. Я говорю людям, что первым шагом в борьбе с собственными страстями является выработка привычки к умеренной еде».

Я сказал: «Хвала тебе, о добрый человек. Я на собственном опыте познал ту истину. Всякий раз желая меньше спать и больше работать, я испытываю меньше желания есть».

Мюршид ханаки продолжал: «Следующим наставлением для людей является необходимость воздерживаться от совершения греха, чтобы их существо не погрязло в нечисти. Ибо каким образом человек себя воспитает, таким же образом он растет и развивается. Чем дальше он держится от греха, тем меньше вероятность того, что он впадет в него. Предавшись же грехам, человек не в состоянии будет жить безгрешно. Я убежден в том, что после умеренности в еде, ключом к спасению является стремление к воздержанию от греха».

Я сказал: «О добрый человек, и это твое высказывание я подтверждаю как истинное. Я сам испытал — всякий кто желает обрести спасение, должен воздерживаться от греховных деяний и мыслей». Затем я спросил, как его зовут. Мюршид ханаки ответил, что имя его Садриддин. Затем я спросил, каким образом он и другие, пребывающие в ханаке, добывают средства к существованию. Он ответил: «Некоторые люди проявляют к нам свою милость и жертвуют ханаке часть своих денег и имущества на богоугодные дела. Благодаря этому мы и другие дервиши в ханаке получаем возможность существовать, наши потребности скромны, мы привыкли жить, довольствуясь малым, не испытывая особой нужды в чем-либо».

Я спросил, чем заняты дервиши в ханаке. Садриддин ответил, что они проводят время в молитвах и поклонении Всевышнему, погружаясь в свой внутренний мир для того, чтобы лучше познать Творца.

Хоть и были Садриддин и другие обитатели ханаки шиитами, я получил удовольствие, ощущая то, как чисты их души и их помыслы. Покидая Ардебиль, я передал четыре деревни из бывших владений султана Ахмада теперь уже после его смерти, принадлежавших мне, в вакуфное владение ханаке, и поскольку те деревни давали приличный доход, я был уверен, что начиная с того дня жизнь обитателей ардебильской ханаки станет намного лучше.

После того как Садриддин и его спутники ушли, я обошел сад, где мы находились, чтобы посмотреть на растущие в нем плоды. К удивлению, я не обнаружил в том саду ни одного плодового дерева. Я спросил, почему в том саду не было посажено ни одного плодового дерева. Мне ответили, что во всем Ардебиле, не только в том саду, нет плодовых деревьев. Будучи в Ардебиле я увидел также две достопримечательности, одной из них был, так называемый камень дождя, находившийся за городом. Жители Ардебиля объяснили мне, что если в сезон дождей, то есть начиная с осени и до весны, тот камень перенести и установить на центральной площади города, то сразу же после этого начинает идти дождь. Всякий раз, когда тот камень уносят за пределы города — дождь прекращается. Во время моего пребывания в Ардебиле (как я упоминал, стояла осень) тот камень несколько раз приносили из-за городской черты и устанавливали на центральной площади и всякий раз сразу же после этого начинал идти дождь, а когда уносили на старое место, дождь прекращался. Я так и не сумел понять причину того явления и горожане не сумели толком объяснить, в чем же заключается удивительное свойство того камня, вызывающего дождь когда его вносили в город и прекращающее дождь всякий раз, когда его уносили за пределы города.

Еще одной достопримечательностью Ардебиля, вызвавшем мое удивление было следующее — в полночь туман-баши Нусрат Алтун, командующий отряда, присланного для содействия султаном Сулейманом, правителем Рума, сообщил, что лагерь его войска подвергся нашествию огромных мышей, вид которых вызывал ужас, он прислал несколько из тех грызунов, чтобы я воочию убедился каковы они на вид. Туман-баши был прав, утверждая насколько ужасно те выглядят — каждая из тех тварей была величиной с доброго котенка.

Я подивился тому отчего те ужасные мыши избрали объектом своего нашествия именно лагерь румского, а не нашего войска, который был гораздо больше. До следующего дня этот вопрос оставался неясным, пока не наступил день и ардебильцы объяснили мне почему нашествие тех мышей пришлось на лагерь именно румского (то есть османского — Переводник) войска. Пищу воинов Рума в походе составляет вареная пшеница, которая предварительно вываривается в дуге (дуг — прохладительный напиток из сбитого кислого молока, смешанного с водой или молочной сывороткой) в который для аромата добавляют немного горной травы «Авишан» (т. е. тимьян — Thymus). В результате получается вязкая масса, из слипшихся между собой зерен пшеницы, которую скатывают в виде комков-шариков (кюфтэ), в среднем величиной с кулак и сушат.

Затем их складывают в мешки и везут в войсковом обозе и когда войско делает привал, ту вареную пищу помещают в котлы и кипятят, в результате очень быстро получается горячая и приятная на вкус еда для солдат Рума. Однако они не знали, что запах горной травы «Авишан» привлекает полчища ардебильских мышей и по этой причине жители того города никогда не употребляют ту траву, ее не найдешь даже в дуканах-лавках аттаров (торговцев пряностями и благовониями) и торговцев лекарствами, ибо все знают, стоит той траве появиться в лавке или доме, они незамедлительно подвергнутся нашествию полчищ тех мышей.

В ту ночь до самого рассвета воины Рума истребляли тех огромных мышей, но ничто не могло остановить лавину грызунов, которые лишь с наступлением дня покинули лагерь ибо известно, что мыши избегают дневного света. При этом были истреблены почти все съестные припасы румского войска, пришлось туман-баши Нусрату Алтуну закупать недостающее продовольствие в Ардебиле.

Надвигалась зима и я не мог в холода возвращаться в Рум, чтобы брать Византию.

Я знал, что зимой в Азербайджане и Руме стоят суровые морозы, которые парализуют любые передвижения войска и боевые действия, рассудок диктовал необходимость быстрей возвращаться на родину чтобы проведя зиму в Мавераннахре лишь весной возобновить поход на Византию.

Перенести войну с Византией на будущую весну таило в себе еще одну огромную выгоду — а именно, к тому времени должны были подоспеть корабли, которые я запросил у короля ференгов и завершиться строительство судов в портах Рума. В результате, к тому времени я получал в свое распоряжение достаточно плавучих средств, чтобы наступать на Византию.

Я написал султану Сулейману, чтобы строительство судов, начатое еще при его отце, Йилдириме Баязиде, не прекращалась, и он должен был проследить за тем, чтобы к весне вся та работа была завершена.

После того я отпустил Нусрата Алтуна и его отряд с тем, чтобы они смогли попасть в Рум ещё до наступления зимы, они уже не были нужны мне, каждому из румских воинов я уплатил по три динара, а самому Нусрату Алтуну я пожаловал целых триста динаров. Я выступил из Ардебиля по направлению Казвина и Рея. Когда мы пришли в Рей, осенняя погода там была настолько мягкой, что несмотря на желание скорей попасть на родину, я остановился там на целых два дня.

В день когда я выступил из Рея, направляясь в Хорасан, отряд, шедший впереди войска и отвечавший за заготовку продовольствия и корма, уже миновал развалины Нишапура и двигался в сторону Туса.

Идя мимо Сабзевара, я видел остатки башен, в свое время сложенных мною из отсеченных голов. Я знал, что до тех пор пока белеют те черепа, никто в Сабзеваре не осмелится поднять мятеж против моего владычества.

Подойдя к Тусу, я увидел его жителей, разбирающих развалины домов и вытаскивающих из под них тела погибших людей. Я узнал, что минувшей ночью в Тусе произошло сильное землетрясение, разрушившее весь город и поскольку в это время все жители спали, то многие погибли под обрушившимися на них крышами и стенами домов.

Я поручил одному из своих военачальников и двум представителям городской управы Туса возглавить работы по восстановлению разрушенных домов и распорядился, чтобы из окрестных деревень собрали строителей и рабочих, и за счет казны оплачивали их труд по восстановлению разрушенного жилья горожан.

В тот момент я подумал, что одной из выгод моей привычки к степной жизни является то, что мне не грозят опасные последствия землетрясения, ибо в этих случаях я всегда нахожусь в открытой местности под сенью полотняного шатра и потому в это время мне не грозит гибель вследствие подземных толчков.

Строительные работы в моем родном городе Кеш были полностью завершены, и как я уже упоминал, я намеревался пригласить всех правителей мира посетить его и быть принятыми в том городе в качестве моих почетных гостей, чтобы они получили возможность полюбоваться тем красивым городом. Я разослал письма с приглашениями сорока двум правителям, которые все, кроме китайского императора, являлись моими данниками и были подвластны мне. Я приглашал их прибыть в Кеш через два года в весеннюю пору.

Я потому разослал приглашения на два года раньше, чтобы те правители в течении оставшегося времени успели устроить все свои неотложные дела. А весну я выбрал потому, что это самое красивое время года в Кеше.

Все правители с благодарностью приняли мое приглашение и прислали свои ответы, заверяя в том, что в указанное время они непременно прибудут в Кеш.

И хотя в Кеше было уже построено много зданий, я велел построить еще сорок два дворца с садами в качестве резиденций для тех гостей, они должны были быть возведены в одном месте, которое будет носить название Белад-уль-Мулюк, то есть — город падишахов.

Китайский же император в ответ на мое приглашение прислал письмо следующего содержания, написанное на уйгурском языке:

«Пусть знает Тимур-бек, выставляющий себя более великим, чем это соответствует действительности, что я есть император Китая, простершегося от Джа-Белкаь до Джа-Белсаъ, под властью которого подданных больше, чем песчинок в пустыне и рыб в море, и когда идет мое войско, земля содрогается от его тяжелой поступи и горы, будь у них ноги, в страхе бежали бы от него.

Как ты смеешь приглашать к себе такого великого падишаха, чтобы показать ему жалкую кучку камней и кирпичей, возложенных тобою друг на друга!

Я настолько велик, что правители мира, желающие удостоиться чести лицезреть мою особу, десять раз целуют землю, прежде чем я дозволяю им приблизиться к подножию своего престола.

Возложив друг на друга несколько камней и кирпичей, ты возгордился и вообразил, что воздвиг великое строение. Между тем, если ты попадешь в Китай и увидишь Великую стену, которую воздвигли мои предки, то увидишь, что ее протяженность составляет тысячи и тысячи фарсангов, и тогда от удивления ты приложишь палец к своим губам.

Эй, Тимур-бек, любой из моих наместников, поставленных управлять провинциями в моей стране, является намного более могущественным и выдающимся, чем ты, и если когда-то тебе удастся сравниться с кем-либо из моих наместников по богатству и могуществу, лишь тогда ты вправе получить мое дозволение приглашать меня в свой дом. А пока ты не достиг тех высот, будет лучше если будешь знать свое место и считать себя одним из моих покорных слуг, а так же не будешь и помышлять о том, чтобы превысить границы и рамки занимаемого тобой положения».

Как только я получил то послание, учитывая, что впереди у меня целых два года до прибытия владык мира на празднества в Кеш, я решил выступить походом на Китай, чтобы доказать его императору мое превосходство над ним. И обо всех последующих событиях я напишу по завершении того похода.

Конец повествования о жизни Тимурпанга,

написанного им самим.