Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ После падения Шираза

Вечером того же дня я пригласил к себе летописца Низамуддина и сказал: «Я обещал тебе, что после взятия Шираза, ты получишь десять молоденьких девушек из того города. Ты же ответил, что уже немолод и десятерых для тебя будет многовато, в таком случае скажи, скольких же ты хотел бы получить?» Низаммуддин ответил: «О, эмир, одной мне было бы достаточно. Но ведь ты помиловал жителей Шираза, как же ты сумеешь подарить мне уроженку этого города?» Я ответил: «Я куплю для тебя девушку,» и велел градоправителю огласить для ширазцев, что я желаю купить молодую, красивую, черноглазую девушку-ширазку для одного из своих приближенных, и всякий, кто желает продать такую девушку, может получить две тысячи золотых динаров. Для этого те, кто желал бы продать такую молодую девушку должны привести ее в резиденцию градоначальника (Дарь-уль-Хукме). Выбор одной из них состоится в закрытом порядке и будет зависеть от вкусов человека, для которого девушка предназначена.

Утром следующего дня в Дар-уль Хукмэ собралось несколько горожан предлагавших девушек для продажи. Я сказал Низамуддину: «Ступай туда и выбери ту, что тебе нравиться». Он сходил, выбрал понравившуюся ему, затем я велел оплатить ее стоимость. После того случая, всякий раз, когда возникал повод для бесед на интимные темы, Низаммудин говорил: «О эмир, если желаешь получить от своей жизни истинное наслаждение, ты должен находиться в постели с ширазкой, потому что в мире не найдешь более ласковых прелестниц, чем они».

Тем не менее искушения, о которых говорил Низамеддин, меня не прельщали, я так и не испытал прелести от близости с ширазкой. Я твердо решил искоренить весь род Музаффаридов и не допустить, чтобы где-нибудь мог править хоть один ее представитель. Двоим из принцев-музаффаридов удалось бежать, одним из них был султан Яхья Музаффари, второй — султан Мухтасам бен Зейн-уль-Абедин. Вскоре я узнал, что султан Яхья находиться в городе Кемшэ. Правителем города был один из местных военачальников, к которому я направил гонца с посланием. В своем послании я написал, что если он хочет сохранить свою голову на плечах, то должен прислать мне султана Яья Музаффари, взамен чего получит вознаграждение.

Однажды мне передали, что пришел некий, запыленный после долгого пути человек, назвавший себя градоначальником Кемшэ эмиром Абд-уль-Баки, который просит принять его. Я приказал ввести того человека, когда он вошел, я увидел, что весь он настолько покрыт пылью, что трудно различить черты его лица, Через плечо у него был перекинут хурджин, из него он вынул человеческую голову и положив ее предо мной, сказал: «О великий эмир! Вот голова, которую ты требовал. Выехав из Кемшэ, я загнал насмерть семь лошадей, чтобы как можно скорее доставить тебе эту голову, прежде, чем она разложиться и будет неузнаваема».

Я пригласил градоправителя Шираза вместе с представителями местной знати и спросил у них, чья это голова. Некоторые из них сказали, что узнают голову султана Яхья Музаффари. Отпустив их, я спросил эмира Абд-уль-Баки: «Как тебе удалось убить его?» Он ответил: «О великий эмир! Получив твое письмо, я понял, что для сохранения собственной жизни у меня нет иного выбора, кроме убийства султана Яхья Музаффара. Я пригласил его на трапезу, и когда он принимал пищу сидя за дастарханом, мои люди внезапно напали на него и убили, нанеся несколько ударов саблями и кинжалами в спину и грудь. В тот же миг, не теряя времени, я отсек его голову, положил ее в этот хурджин, пустился в путь и пройдя без промедления сорок четыре фарсанга, что отделяют Кемшэ от Шираза, представил ту голову пред твои очи».

Я спросил: «Ты убил султана Яхья Музаффари именно в тот момент, когда он сидел за суфрэ(т. е. дастарханом) и ел?» Эмир Абд-уль-Баки ответил: «Да, о великий эмир, ибо не было у меня другой возможности и, если бы мы не напали на него и не убили его именно в тот момент, мы бы не сумели справиться с ним при других обстоятельствах». Я сказал: «Я не убиваю своих врагов, когда они сидят за моим дастарханом и едят мой хлеб». Эмир Абд-уль-Баки ответил: «О великий эмир, неужто ты считаешь меня виновным? Меня, покорно исполнившего твое повеление и поспешившего донести тебе об этом?» Я сказал: «Нет, ты не виноват предо мною, но мне не понравилось то, как ты убил этого человека». Затем я велел уплатить ему пять тысяч золотых динаров. Обрадованный Абд-уль-Баки уложил мешочки с золотом в свой хурджин, с натугой поднял его и хотел удалиться. Я остановил его, сказав: «Так же унеси с собой эту голову». Правитель Кемшэ, изумленный переспросил: «О великий эмир, ты сказал, чтобы я унес эту голову?» Я ответил: «На что может быть пригодной отрезанная голова врага, чтобы я держал ее у себя?» Эмир Абд-уль — Баки уложил в хурджин так-же и голову и согнувшись от тяжести золота и отрубленной головы султана Яхья Музаффари, вышел.

После убийства султана Яхья Музаффари, я думал о султане Муътасам бен Зейн-уль-Абедине, о том, где же он мог находиться. Мне донесли, что Яхья Музаффари пребывает в стране Шам (сегодняшняя Сирия, — Преводчик), где намерен собрать достаточно войска, с которым он мог бы выступить в Фарс, завоевать его и стать его прравителем. Когда мне докладывали о местопребывании султана Муътасама бен султан Зейн-уль-Абедина, я сам находился уже не в Фарсе, а в Мавераннахре.

Я отправил послание падишаху Шама, в котором рекомендовал воздержаться от оказания какого-либо содействия султану Муътасаму бен султан Зейн-уль-Абедину, вместо этого, схватить его и отправить в Мавераннахр в сопровождении охраны. Падишах Шама прислал ответ, в котором говорилось: «Видно ты чрезмерно задрал нос от гордости, ибо если бы это было не так, то бы знал свои границы и не давал указаний падишаху, подобному мне. Султан Муьтасам нашел свое прибежище у меня, и я не откажу ему в любой помощи, которую он может попросить». Получив такой ответ, я в тот же миг вознамерился было вести войско в Шам, но еще до получения того послания, я планировал идти походом на Индию, желая своими глазами увидеть страну, где, как мне говорили, драгоценности валяются под ногами, подобно простым камням. В конце-концов султан Муьтасам бен султан Зейн-уль-Абедин погиб в бою с одним из моих полководцев. Отрезав его голову, её отправили мне и, со смертью султана Муътасама династия Музаффаридов окончательно прекратила свое существование. И до сегодняшнего дня, когда я перелистываю эти страницы, она так и не возродилась вновь, ибо я уничтожил не только всех принцев-музаффаридов, но и завладел всеми их богатствами для того, чтобы в будущем никто из того семейства не сумел собрать войско и притязать на престол.

Устроив все дела в Ширазе должным образом, я постарался встретиться с учеными мужами того города и сказал, чтобы они собрались в мечети Умара бен Лайса Саффари, как я уже упоминал, он построил ту мечеть в 285 году хиджры. До беседы мои слуги угостили ученых мужей шербетом, после чего я спросил Шейха Бахауддина Ардестани, считавшегося самым выдающимся среди тамошних ученых мужей: «Во время ритуального омовения следует совершать «масх» (т. е. смачивание руками лба и ног) или же омыть ноги?» Шейх Бахауддин Ардестани ответил: «Ноги следует омывать». (Пояснение — писатель излагает слова Тимурленга, переводчик же так же передает их в том виде, в каком они изложены, и то, что вы читаете, не является отбражением точки зрения писателя или переводчика. Сам переводчик являясь шиитом-приверженцем двенадцати имамов, следует предписаниям шиитского учения-Переводчик). Я спросил: «Для чего следует омывать ноги?» Ответом было: «Потому, что так предписал Господь». Я спросил: «Почему Господь дал такое предписание?» Шейх Бахауддин ответил: «Чтобы была соблюдена чистота». Я спросил: «В каком из аятов Корана изложено это предписание?» Шейх Бахауддин не сумел ответить на тот вопрос.

Один из присутствовавших ученых мужей сказал: «О эмир, дозволь мне ответить на твой вопрос». Я сказал: «Я не тебе задал этот вопрос». Шейх Бахауддин сказал: «Я знаю, что в аятах Корана изложены предписания, касающиеся ритуального омовения, но не помню точно в каких». Я сказал: «Ты — ученый муж, считающийся духовным главой мусульман Шираза, как же это ты не помнишь, какие аяты содержат предписания о ритуальном омовении? Не помнить, в каких аятах содержатся слова о ритуальном омовении для тебя, являющегося ученым мужем и духовным главой, было бы равносильно тому, что доблестный воин в день битвы, отправившись на поле сражения, забывает прихватить с собою свой меч». Тогда я прочитал шейху Бахауддину аяты о ритуальном омовении, содержавшиеся в сурах «Маъэдэ» («Трапеза» сура 5) и «Несаъ» («Жёны» сура 4) и спросил его, понимает ли он смысл тех аятов, или мне необходимо перевести их смысл для него.

Он ответил, что смысл тех аятов ему понятен. Затем я обратился к другому ученому мужу по имени Хадж Муса Чах Кутахи: «Утренний намаз, согласно веры исламской, обладает особым преимуществом. Скажи мне, на каком основании утренний намаз обладает тем особым преимуществом?» Хадж Муса Чах Кутахи ответил: «Основанием того особого преимущества считается то, что утренний намаз предваряет начало дня». Я спросил: «Каким образом канонизировано это?» Хадж Муса Чах Кутахи не смог ответить на тот вопрос. Я спросил: «Есть среди вас тот, кто мог бы сказать, каким образом канонизировано особое преимущество (фазилат-э хасс) утреннего намаза?» Некий безбородый человек сказал: «О эмир, я могу ответить». Я сказал ему: «Говори».

Он сказал: «О эмир, утренний намаз потому наделен особым преимуществом, что Аллах в суре «Бани-йе Исраиль» («Сыны Израилевы» сура 17) упоминает о нем как «Коран-уль-Фаджр» (утренний Коран). Именно под таким определением «Коран-уль Фаджр» (утренний Коран) подразумевается утренний намаз. Все исламские богословы единодушно считают, что Коран в этом аяте подразумевается как намаз, на этом основании Господь назвал намаз Кораном, чтобы довести до сознания мусульман его особое место в исламской религии, чтобы они поняли, что утренний намаз обладает тем же значением, что весь Коран в целом. Поэтому мы, мусульмане, считаем намаз основой религии, но Господь среди всех намазов назвал Кораном именно утренний намаз, назвав его «Коран-уль-Фаджр», именно поэтому, утренний намаз для нас, мусульман, обладает преимущественным значением перед всеми остальными намазами, хотя конечно, все другие намазы так же обязательны и обладают присущими им достоинствами».

Я сказал: «Хвала тебе, о ученый муж. Встань, оставь то место где сидел, подойди и сядь рядом со мною. Ибо место мужа подобного тебе — во главе собрания, рядом со мной». Тот человек встал, приблизился ко мне, и я усадил его рядом с собой. В тот миг я заметил, что облачен он в довольно скромную, поношенную одежду, я спросил: «Как зовут тебя?» Он ответил: «Шейх Хасан-бен-Курбат». Я спросил: «Каковы твои средства к существованию?» Он ответил: «О эмир, я стеснен в таких средствах». Я велел пожаловать ему тысячу золотых динаров, чтобы он впредь меньше беспокоился о средствах к существованию.

Шейх-Хасан-бен-Курбат поблагодарил меня. Затем, приблизив лицо к моему уху, сказал тихо: «О эмир, не вводи далее в смущение присутствующих здесь. Большинство из них имеют различные привилегии от веры лишь в виде одежд и внешнего облика, они не ведают ее сути, некоторые из них и вовсе не знают даже арабского языка, между тем, как священнослужитель должен знать его, чтобы понимать содержание аятов Корана».

Я сказал: «Созывая это собрание, я не имел ввиду посрамить ученых мужей Шираза, наоборот, мне хотелось воспользоваться их знаниями и услышать от них то, чего доныне не слышал от других».

Шейх Хасан бен Курбат тихо молвил: «О эмир, в Ширазе есть настоящие ученые, но они живут в уединении и придерживаются мистического учения, тогда как ученые мужи Шираза считают их нечестивыми, потому что те говорят в своих стихах о вине, кабаке, возлюбленной, бубне и чанге, а ученые мужи Шираза не ведают о глубинах «ирфан» (т. е., мистики, тайных знаний) и считают тех пьяницами и развратниками. Между тем, в мистическом учении понятия: вино, кабак, бубен и чанг и т. д. наделены особым смыслом, доступным только «арефам» (т. е. арефы — приверженцам мистицизма), тогда как не вступившие на путь «эрфана»» (т. е. мистицизма), не в состоянии постичь смысла тех понятий. И если ты, о эмир желаешь узнать что-то новое, чего не слышал от других, пригласи к себе приверженцев «эрфана»» (т. е. мистицизма), живущих в Ширазе и побеседуй с ними». Я ответил: «Принимаю твой совет и обязательно воспользуюсь встречей с арефами».

Я принял совет шейха Хасана бен Курбата и собрал в своей резиденции некоторых из арефов Шираза, ибо шейх посоветовал, что лучше будет собрать их в доме, нежели мечети. Нет необходимости в перечислении всех имен тех, кто собрался в моей резиденции, наиболее знаменитыми среди них считались: Закария Фарси, известный под псевдонимом «Вамег», Сабахуддин Сумбули, известный как «Ареф» и Шамсуддин Мухаммад Ширази, знаменитый как «Хафиз». (Переводчик знаком с двумя легендами о встрече Тимурленга с Хафизом, согласно одной из которых, такая встреча дейсвительно имела место, другая же это отрицает, поясняя, что ко времени взятия Тимурленгом Шираза, Хафиз уже покинул этот бренный мир. Однако, исходя из приведенного здесь автором факта о том, что сам Тимурленг упоминает имя Хафиза среди собравшихся на его меджлисе, следует, видимо, принять то, что такая встреча дейсвительно имела место — Переводчик).

Из участников того меджлиса я читал стихи лишь одного из присутсвовавших, а именно — Шамсуддина Мухаммада Ширази, известного как Хафиз, об остальных же я не знал даже понаслышке. Шамсуддин Мухаммад Ширази, «Хафиз», к тому времени был стар, стан его был согнутым, а глаза-потускневшими. Я тоже состарился к настоящему времени, однако сил своих еще не утратил, ибо объявил покой запретным для себя. Человек, желающий быть сильным, не должен ведать покоя, который разрушает и физическую плоть и душу. После того, как все отведали яств, я спросил Закарию Фарси, известного под псевдонимом «Вамег»: «Ты — мусульманин?» Он ответил: «Да, я мусульманин».

Я спросил: «Поскольку ты мусульманин, в таком случае ты должен быть согласным с тем, что как принципы так и частные постановления ислама должны быть глубоко почитаемы и неизменно исполнимы, не так ли?» Закария Фарси ответил: «Да, я убежден в том, что это так». Затем я спросил: «В таком случае, почему вы, арефы (т. е. последователи мистицизма), среди которых можно видеть и таких мусульман, как ты, считаете, что намаз, совершаемые в сторону Каъабы и поклонение в сторону капища идолов — это суть одно и то же, что между тем и другим нет никакой разницы?» Закария Фарси ответил: «О эмир, не говоря о том, что Каъаба вначале была местом, где поклонялись идолам, и только впоследствии превратилась в Каъабу и Кыблу мусульман, мы, же, арефы, всякий раз говоря «храм идолопоклонников», имеем ввиду место, где обитает сам Бог. «Идол» в нашем понятии — это Бог, и «капище идолов» для нас означает «обитель Бога». Поскольку Бог не находится в одном определенном месте, а пребывает повсюду, то куда бы ты не обратил свое лицо, можешь считать, что твой лик обращен к Богу, и потому, всякое место может считаться обителью идолов».

Я сказал: «Хвала тебе, о Вамег, ибо ты хорошо сказал, что Бог находится повсюду и нет у него какого-то постоянного места. Однако Бог повелел, чтобы мусульмане, совершая намаз, обращали свой лик в сторону Каъабы, и согласно этого предписания запрещается молиться, обращаясь в сторону капища идолов». Закария Фарси сказал: «О эмир, разреши мне разъяснить». Я сказал: «Разъясняй». Закария Фарси сказал следующее: «Если человек совершает деяния, дозволяемые и одобряемые шариатом, он не совершит ничего дурного и запретного, при условии, что при этом не пренебрегает и неукоснительно исполняет то, что является обязательным, «ваджеб» (т. е. неукоснительным предписанием). Ареф же восстает против неукоснительного предписания, требующего, чтобы намаз совершали обязательно обратившись лицом к Каъабе. Совершая ежесуточно пятикратный намаз обратившись лицом к Каъабе, ареф помимо этого ещё и славит имя Господа, обращая свой лик к востоку и западу, северу и югу, и такое действие не противоречит исламу. О эмир, пятикратный намаз — это наименьшее из всего того, что обязательно должен совершать добропорядочный мусульманин и, если не станешь придираться, то я бы сравнил его с пищей, что необходима для грудного младенца. Грудной младенец не в состоянии усвоить какую-либо другую пищу, кроме молока. Исходя из того, должен ли ставший вполне взрослым человек продолжать довольствоваться употреблением одного лишь молока? Конечно нет. При зарождении ислама, мусульмане были невежественны, они не знали науки и задачи, что возникали перед ними были относительно несложными. Они еще не были в состоянии постичь мудрость Божию в полной ее глубине и постичь Бога, как это должно и необходимо. И Аллах, понимавший это, установил для них очень простые предписания, соответствующие уровню их тогдашнего понимания. Сегодня проходит восьмой век со дня хиджры (т. е., начала мусульманского летоисчисления, 16 июля 622 г., дата переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину) и в мире исламской науки за это время созданы тысячи различных книг, даже одной из подобных книг не существовало во времена хиджры. Тем не менее и сегодня обязанности простого мусульманина остались такими же, что были и в годы, когда ислам только зарождался, и Бог не требует от него чего-либо более того. Однако тот, кто обладает знанием и читает книги, должен идти дальше, постигая Бога более глубоко, чем это делает рядовой мусульманин. Именно такими людьми и являются арефы».

Я обратил лицо к Сабахуддину Юсуфу Сумбули, известному под псевдонимом «Ареф» и спросил: «Согласен ли ты со всем тем, что сказал здесь Вамег?» Он ответил: «Да, о эмир». Я сказал: «Тогда, отчего же вы, арефы, не изложите эту тему более просто и понятно, и не дадите необходимых в таких случаях толкований и разъяснений? Люди, обладающие знаниями должны в большей мере, чем простые мусульмане стремиться к постижению Бога, тогда почему вы употребляете такие слова, как «капище идолов» и т. д.?» Сабахуддин Юсуф Сумбули ответил: «О эмир, существуют две причины, не позволяющие арефам излагать эти темы на простом и понятном для всех языке и вместо этого, вынуждающие их прибегать к иносказательности и специальным терминам при изложении своих целей. Первая — заключена в том, что массы не в состоянии понять вглядов арефан. Вторая причина в том, что улемы (т. е. официальные богословы), боясь утратить свой вес и авторитет среди масс, настроены к арефам враждебно, они понимают, что если простые люди станут достаточно зрячими, чтобы узнать Бога в подлинном его смысле, они перестанут покорно следовать за улемами, подобно мотылькам, слепо кружащимся вокруг свечи. В этом случае, базар улемов придет в упадок и расстройство, их товар не будет более пользоваться спросом, а самим им придется закрыть свою лавку. И Мансур Халладж и Эйн-уль-Кузат Хамадани были убиты именно потому, что пытались простым языком, не обращаясь к специальным иносказательным терминам арефов, открыть глаза простым людям. Так, например, Мансур Халладж говорил: «Инна-аль-Хакк!» (т. е. я — есть истина) и пояснял, что: «поскольку Бог пребывает повсюду и нет места, где бы он не пребывал, поэтому он пребывает так же и во мне». Его обвинили в том, что он притязает на то, чтобы считаться Богом, тогда как ни он, ни Эйн-уль-Кузат Хамедани, не имели таких притязаний. Они лишь говорили, что Господь, пребывающий повсюду, присутствует также и в них. И сегодня, если кто-то провозгласит «Инна-аль-Хакк», или, что Господь пребывает в нем, будет обвинен в ереси и казнен. И пока «эрфан» (в словаре: 1 — мистика, познание Бога, 2 — знание, познание) не овладеет всем миром, положение останется прежним и арефы, не имея возможность излагать свои идеалы открыто, простым и понятным языком, вынуждены прибегать к иносказательности и особой терминологии».

Я чувствовал, что, как и утверждал Шейх Хасан-бен-Курбат, арефы на самом деле обладают большими знаниями чем улемы и излагают вещи, которые приемлет разум. Кроме того, в ходе той встречи с арефами Шираза, содержание которой я излагаю здесь вкратце и воздерживаюсь от каких-либо собственных замечаний, я понял, что эти люди, в отличие от улемов Шираза, хорошо знают Коран и при каждом подходящем случае делают ссылки на его аяты.

Во время беседы с арефан, я спросил Шамсуддина Мухаммада Ширази, «Не твои ли стихи это?»

«Сокенон-э харам-э сатру аффоф-э малкут ба ман-э рахнэшин бадэ-йе мастонэ заданд»

(Обитатели закрытого храма царства чистоты и целомудрия Вместе со мною, сидящим у дороги нищим, пили пьянящее вино).

Хафиз ответил: «О эмир, глаза мои ослабли и я не вижу тебя так уж ясно, однако голос твой слышу хорошо. Да, это мои стихи».

Я сказал: «Ты в этих стихах богохульствуешь, ибо представляешь Господа таким образом, будто у него есть некая обитель, храм. Кроме того, ты кощунствуешь, утверждая, что божьи девы, покинув его обитель-храм и присоединившись к тебе, стоящему у края пути, стали пить с тобою вино и впали в состояние опьянения». Хафиз ответил: «О эмир, я не богохульствовал и не кощунствовал перед Богом. В первой строке этого бейта я говорил об обитателях закрытого и чистого храма и эти два слова «закрытый» и «чистый» доказывают, что понятие Божьего храма нельзя толковать в понимании обычного храма, храм Божий — это понятие скрытое, тайное, загадочное, его тайна не постижима для людей, и что там царят чистота и целомудрие. Я не утверждал, что в храме — обители Бога есть женщины, в моем стихе не упоминается название «женщина» или «дева». «Обитатели храма», но не «женщины храма». Так же не следует толковать храм в его обычном понимании, «храм» здесь — это место настолько святое, что туда нет входа для чужого. Я сложил эти стихи ранним весенним утром, стояла прекрасная погода, в воздухе носился аромат ширазских роз, сердце мое наполнила радость, я слышал пение соловьев и был настолько сильно охвачен волнением и радостью, что мне казалось — я участник во всем сущем бескрайней Вселенной, что в моем существе обитают ангелы, а я растворен в существе тех ангелов, от преисполненности той радостью и появились эти строки».

Я спросил: «Почему во второй строке ты пишешь, что «обитатели закрытого и чистого храма», т. е. ангелы, распивали с тобою вино и впадали в состояние опьянения, разве ты не знаешь, что вино нечисто и запретно». Хафиз ответил: «О эмир, винопитие — это иносказательный термин в «эрфане» (в словаре: 1- мистика, познание Бога, 2-знание, познание), его не следует толковать в прямом смысле, как употребление хмельного напитка, а в смысле обретения сокровенного знания от людей, обладающих совершенством. Подобно тому, как обычное вино, считающееся запретным, пьянит обычного человека, перенимающий истинное знание от обладателя совершенства, впадает в хмельное состояние. И кабак, согласно терминологии «эрфана» — это место, где можно испить такого вина, то есть, обрести истинное знание. В то весеннее утро я был охвачен такой великой радостью, что казалось, ангелы снизошли и ведут беседу со мной, раскрывая мне различные тайны, потому я и употребил слова «они пили со мною вино».

Я сказал: «Какие же тайны поведали тебе, расскажи мне о них». Хафиз ответил: «О эмир, в то утро грезилось мне, что ангелы раскрыли предо мной все тайны творения, то, что я ощущал было мечтой, фантазией и я не мог выразить это на обычном языке, разве что, вложив ее в сердцевину стихотворной формы. Каждый ареф, погружаясь в раздумье, испытывает при этом различные ощущения, которые невозможно передать словами, их невозможно вложить в словесную форму: ни в стихотворную, ни в прозаическую. Мы не можем описать те ощущения, как могли бы описать ощущения холода или тепла, мягкости или твердости так, чтобы каждый слушатель мог понять, о чем мы говорим. Слушатель не поймет, что мы имеем в виду. Я думаю, что всякий, независимо от того, ареф он или обычный человек, ранним весенним утром, вдыхая чистый воздух, полный аромата цветов, слыша пение соловья, утренний азан (т. е., призыв к молитве), ощущает некое состояние, которое никто не в силах описать. Поэтому я не в силах рассказать, о чем рассказывали (в моем воображении) ангелы, в чем состояла суть тайн творения, о которых они поведали мне, иначе я бы поместил в самое сердце стиха все то, о чем они мне рассказали».

Я сказал: «О, сладкоречивый муж, ты сказал много прекрасных слов, которые убедили меня. Правда ли то, что ты знаешь наизусть всё содержание Корана?» Он ответил: «Да, о эмир». Я сказал: «Начни читать аяты суры «Арафат» с самого конца ее, аят за аятом». Хафиз сказал: «О эмир, ты хочешь, чтобы я начал читать суру с ее конца и излагать ее в обратном порядке?» Я сказал: «Если ты Хафиз (т. е. человек, знающий наизусть содержание Корана), то тебе должно быть под силу изложить аяты в обратном порядке, иными словами, начав читать их с конца». Хафиз сказал, что это ему не под силу, и я сказал: «А теперь ты испытывай меня, назови любую суру из Корана, чтобы я прочел все ее аяты с конца, в обратном порядке». Хафиз ответил: «О эмир, я не смею подвергнуть испытанию такого человека, как ты». Я сказал: «Я сам разрешаю тебе подвергнуть меня тому испытанию». Хафиз назвал суру «Бакара» и я начал читать аяты той суры в обратном порядке, от конца и до начала. После седьмого по счету аята, Хафиз и остальные арефы выразили свое восхищение. Хафиз сказал: «О эмир, я признаю, что по сравнению с таким ученым человеком, как ты, я не могу считаться Хафизом (т. е. знающим наизусть содержание) Корана!»