Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ И ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Битва в стране кипчаков

Вступив в ту деревню, я велел перекрыть все ведущие из нее дороги, чтобы никто не мог передать Тохтамышу весть о нашем появлении. Хотя зима еще не прошла, было относительно тепло, всё же, опасаясь перемены погоды, я велел соорудить временные стойла для лошадей, чтобы животные не мерзли. И хотя решено было двигаться не останавливаясь, тем не менее в ту ночь я решил дать отдых воинам до полуночи, велев им выспаться и быть готовыми выступить ровно в полночь. Сам я тоже лег спать и увидел такой сон:

Стою я в долине, покрытой снегом на краю рощи черного цвета, а небо, закрытое тучами, настолько черно, что и падающий снег кажется того же цвета, что и небо. В той низине внезапно появляется Тохтамышево войско, я готовлюсь к атаке, и с удивлением вижу, что все воины Тохтамыша обликом подобны диким буйволам, и ревут точно так же как они. Я скомандовал перейти в наступление и мы, не колеблясь, бросаемся на вражеское войско. Вдруг я заметил, что у меня отсутствует правая рука и это обстоятельство привело меня в смятение. Снова и снова я обращаю свой взор к правому плечу и все так же убеждаюсь в том, что моя правая рука исчезла. Меня тот сон взволновал настолько, что проснувшись, я вновь и вновь восстанавливал в памяти его подробности.

Я говорил себе, что покрытая снегом долина выглядела черной от того, что подобное мне довелось увидеть раньше, ещё до нашего прихода в Кельну. Видение буйволов так же имело своё объяснение, — я их видел, как рассказывал, незадолго до того. Различные виды и явления, обозреваемые человеком в состоянии бодрствования, могут затем являться ему во сне, в той же форме или в какой-то иной. Однако исчезновение правой руки привело меня в ужас и я предвидел, что со мной должно произойти некое неприятное событие. Тем не менее, когда послышалось пение ночных птиц и я встал, чтобы дать команду выступить, то уже не испытывал волнения. Другой бы на моем месте после такого сна отказался бы от первоначального намерения или, по крайней мере, испытывал колебания. Однако я не позволил себе ничего подобного, ибо знал — муж, спешащий на битву, спешит навстречу смерти, чтобы глядеть в лицо Азраилу, ангелу смерти, и если он сумеет одолеть Азраила, то останется в живых, в противном случае его непременно убьют. Подобно путнику, запасающемуся съестными припасами перед дальней дорогой, везущему с собой продукты для себя и корм для своей лошади, воин перед битвой должен готовить себя, чтобы быть достаточно сильным и иметь в своем распоряжении все возможные средства для того, чтобы встретившись лицом к лицу со смертью не чувствовать себя немощным и безоружным.

С младых лет и до сих пор, когда мне уже за семьдесят, никогда я не испытывал страха от предстоящего участия в бою и битвы с самой смертью. Если я и не принимал личного участия в некоторых боях, то только лишь затем, чтобы не оставлять войско без командующего. Я не утверждаю, что ничего не боюсь, есть вещи, которые страшат меня, однако меня не страшит возможная смерть в бою и тот, кто сотворил меня знает, что в сердце моем нет страха перед смертью.

С полуночи до самого утра мы шли без каких-либо особых происшествий и погода, хотя была холодной, не доставляла беспокойства, и когда забрезжил рассвет, мы дошли до некой плоской возвышенности, которая была вся покрыта снегом. Но, поскольку светило солнце и небо было безоблачным, мороз для нас не был столь уж мучительным. Через каждые несколько часов я велел менять лошадь подо мной, пересаживаясь с уставшей на свежую, вместе с тем мы придерживались такого темпа, который не позволял лошадям выдохнуться. Мои воины знали, что уже отдыхать не придется, разве что после того, как дойдут до поля битвы, начнут и завершат схватку с врагом.

К полудню головной дозор сообщил о появлении вдали еще одного стада диких буйволов. На этот раз дозорные уже знали, что имеют дело со стадом животных, а не с надвигающейся темной массой вражеского войска. Выяснилось, что животные движутся в нашу сторону, причина была в том, что из-за состояния дорог мы изменили направление и двигались с севера на юг и не меняли его вплоть до того, пока не дошли до Шенгари. Как я упоминал, с началом тёплого сезона, стада диких буйволов устремляются на север в холодные широты. К вечеру мы встретились с тем стадом, буйволы завидев нас, шарахались и уносились прочь. Вплоть до темноты, мы видели то стадо. Некоторые животные, вначале убегали от нас, затем останавливались и возвращались, разглядывали нас и снова с испугом убегали. До самого утра мы продолжали идти, и после того как настал рассвет, снова увидели вдали диких буйволов. Мы догадались, что, возможно, это часть того же стада, что мы видели вчера. В дальнейшем я узнал, что Тохтамыш догадался о том, что к Шенгари приближается какое-то войско судя по поведению стада испуганных чем-то диких буйволов, которые возвращались обратно. Тохтамыш и его воины были уроженцами страны кипчаков и хорошо знали повадки диких буйволов, знали, что как только задышит Бык (т. е. начнётся теплое время года — Марсель Брион), дикие буйволы устремляются на север, поэтому движение на юг одного из стад этих животных выглядело странным, из чего Тохтамыш сделал вывод, что в направлении к Шенгари движется либо войско, либо какая то большая масса людей. В результате, он выслал свой разведывательный дозор, который обнаружил наших дозорных, и потому, мне не удалось застать врасплох Тохтамыша.

Упоминаю обо всём этом для того, чтобы ты, читающий мое жизнеописание знал, что полководец, какой бы он ни был дальновидный, не в состоянии предвидеть всего, особенно находясь на чужой земле, впервые вступив в пределы вражеского государства, не располагая многими сведениями о местных условиях и тамошней обстановке. Вечером двадцатого дня месяца Дальв мои передовые дозорные сообщили, что видят группу всадников, которые остановились заметив наш дозор, некоторые из них повернули назад и быстро ускакали прочь, остальные же отходят постепенно. Я приказал своим дозорным захватить живым хотя бы одного из тех всадников, чтобы можно было получить от него необходимые сведения. Однако моим дозорным не удалось этого сделать, вскоре стемнело. В ту ночь я был особенно бдителен и если бы попалось подходящее место, остановил бы войско для отдыха до наступления следующего утра. Однако, такого места не попадалось, поэтому мы продолжали идти. Во второй трети ночи раздалось крякание летящих в небе уток, которое затихало по мере того, как птицы удалялись, летя в северном направлении. Я понял, что в той стране утки, как и дикие буйволы перемещаются с юга на север с наступлением летнего сезона.

В ту ночь до самого утра мы шли маршем, а когда наступил рассвет, что на арабском языке зовется «фалака», я по привычке прочитал суру «Фалака» («Рассвет»), начинающуюся словами: «Кулл-аузу би-рабби уль-фалаки…» (т. е. «Скажи, ищу я прибежища у Бога рассвета, у Бога, который сотворяет рассвет…»).

В тот же миг взор мой упал на некий сосновый бор и я велел, остановить войско на привал чтобы все немного отдохнули. Я знал, что неприятель находится близко и очень даже вероятно, что именно в тот день воинов ожидало кровавое побоище. Я велел своим военачальникам передать рядовым воинам, что в тот день их ожидает трудный бой и они должны хорошо выспаться перед ним, чтобы снять усталость. Вокруг лагеря я расставил караулы и надеялся, что воинам и их старшим удастся поспать. Сам же я не в состоянии был уснуть, ибо не знал, чего же следует ожидать в ближайшие часы.

Передовой дозор донес, что вдали постоянно появляются отряды всадников, на голове у них меховые шапки, к ним присоединяются с тыла другие, а некоторые из них стремительно скачут назад. У меня не было сомнений, что те всадники составляют передовой дозор Тохтамышева войска, те, кто подтягиваются к ним с тыла — везут новые указания для них, а те, кто стремительно скачут назад — везут донесения о складывающейся обстановке.

Я надеялся суметь застать Тохтамыша врасплох, однако мне это не удалось, разве, что удалось добиться, чтобы у него не осталось достаточно времени на подготовку войска и его снаряжение. Я понимал, что если Тохтамыш не сделал того заблаговременно, то в течении такого короткого времени ему это тем более не удастся сделать. Так, что его войску предстояло встретиться с моим, не имея полной оснастки и вооружения. Когда солнце поднялось на высоту одного копья, я велел будить войско и трубить в боевые горны. Прежде чем выступить, я определил порядок формирования флангов, центра и резерва войска с тем, чтобы, если в ближайшие мгновения столкнемся с противником, суметь незамедлительно развернуть боевое построение. Затем мы двинулись в путь, в тот день было тепло и солнечно, и я заметил, что после короткого отдыха воины и лошади выглядят заметно отдохнувшими и свежими.

Мои дозоры доносили, что впереди появилось войско и поскольку силы были неравными, они начали отходить назад. Задача передового дозора в том и состоит, чтобы до тех пор пока не появится вражеское войско, следовать впереди своего войска и вести разведку местности. Как только покажется вражеское войско, дозорным ничего другого не остается, как отступить, ибо их боевая мощь незначительна и они не в силах противостоять основному войску противника. Мы двигались с севера на юг по местности, которая называлась Шенгари. Запад находился справа, а восток — слева от меня, и поскольку мы двигались по обширной степи, я сумел в течении получаса развернуть свои фланги, заняв свое место в центре войска.

Через старших я передал всем рядовым воинам следующее: «Сегодня день битвы и у нас нет иного выхода кроме как победить, в противном случае нас всех до одного ждет смерть, так как пленив нас, Тохтамыш вряд ли оставит кого-то в живых и кости наши будут белеть, устлав собою всю степь Шенгари. Так будьте же бдительны, потому что нет у нас пути назад, ибо если мы отступим, Тохтамыш обрушит на наши головы все племена страны кипчакской и ни одному из нас не удастся добраться до побережья Абескунского моря. Поэтому старайтесь победить, окажитесь победителями и я отдам в ваше распоряжение все города на земле кипчаков, забирайте в наложницы всех красивых девушек и женщин этой страны, ибо Тохтамыш — это кафир, против которого следует вести священную войну и потому дозволено захватывать в качестве добычи женщин этой страны. Если вы победите в этой стране, то настолько обогатитесь, что до конца дней своих сумеете жить в благополучии и детям вашим после вас так же хватит того состояния. Поднапрягитесь и проявите отвагу в течении всего лишь одного дня, а затем живите всю оставшуюся жизнь в богатстве и довольстве!»

К переданному мною, не было необходимости добавлять что-либо еще. Я хотел, чтобы воины хорошо уяснили, что после победы я отдам в их распоряжение все города кипчаков и все женщины той страны станут их добычей.

Через короткий миг показалось войско Тохтамыша, развернутое в боевой порядок и я увидел, что на две трети оно состоит из пеших и общая его численность составляет примерно сто тысяч человек.

По моей команде, всё моё войско одновременно пришло в движение. Я обратил внимание на то, что повелитель кипчаков расположил пехоту по флангам а конников — в центре своего войска. Таким образом, слабыми участками Тохтамышева войска являлись его фланги, где кроме пехоты не было других воинов. Поэтому я приказал своим флангам жестко атаковать фланги Тохтамыша, уничтожить или обратить в бегство его пехоту. Сам же я со своими всадниками в центре демонстративно стал готовиться к атаке, делая вид, что хочу поразить центр Тохтамышева войска. На деле же я не намеревался этого делать, имея целью лишь вынудить его конников придти в движение и стронуться со своих мест.

Командующие обоих флангов моего войска были прекрасно осведомлены об основной сути моего замысла, детали же связанные с его осуществлением я оставил на их усмотрение. Они знали, что суть моего замысла заключается в том, чтобы уничтожить или обратить в бегство пешие фланги Тохтамыша и вынудить его конников стронуться со своих мест, и увлечь их за собой. После чего мои фланги, смяв фланги врага, соединившись в тылу конного войска повелителя кипчаков, обрушатся на них с тыла. В тот же миг я обрушусь на них спереди и таким образом, конники Тохтамыша окажутся между двумя огнями, подвергаясь атаке с обоих сторон, пока не будут уничтожены.

Долина, в которой происходила битва, была ровной и я знал, что один ее край оканчивается побережьем моря (Тимурпенг имеет ввиду Черное море — Марсель Брион). В той долине мои воины, будучи верхом на конях, могли свободно передвигаться в любом направлении и перед ними не возникало каких-либо природных препятствий. Часть войска была оставлена в тылу чтобы охранять запасных лошадей и средства передвижения. Благодаря этому, я мог, по мере надобности, отправлять по частям своих участвующих в сражении воинов с поля битвы в тыл, для того чтобы они заступали на место охранявших запасных лошадей, а те в качестве свежей силы незаметно для противника вливались в поле битвы.

Пешие фланги Тохтамышева войска не имели копий, вместо этого у них имелись луки и стрелы, которыми кипчакские воины управлялись лучше, чем копьем, они могли остановить атаку противника осыпая его дождем своих стрел.

О, полководец, читающий о моих свершениях, если боишься гибели своих воинов, тебе лучше не ступать ногой на поле битвы, снять с себя боевые доспехи, пройти в медресе и заняться там чтением книг и молитвами.

Потому что полководец, вступающий на поле боя, должен знать, что его самого и его воинов может ожидать смерть. В тот день, увидев лучников, расположившихся по флангам Тохтамышева войска, я сказал себе, что в том бою, возможно, пока удастся уничтожить оба фланга Тохтамышева войска, погибнет половина моих воинов, Мои конники вначале пустились вскачь рысью («юртма») и когда они достигли флангов Тохтамышева войска, они перешли с рыси на галоп («чахар-наъл») не столько ради успешного истребления вражеских воинов, сколько для того, чтобы сузить возможность прицельной стрельбы для вражеских лучников.

Когда воин медленно сближается с противником, вражеский лучник имеет достаточно времени, чтобы пустить в его сторону более тридцати стрел. Если он будет двигаться проворнее, шансы лучника сокращаются наполовину и даже до одной трети. О, военачальник, помни, когда несешься со своими воинами навстречу врагу, достигнув его рядов, следует сбавить темп, ибо если скачешь галопом, то быстро пронесешься сквозь ряды пешего противника, оставив за спиной немало живых и невредимых вражеских воинов, способных перестроиться и забросать тучей стрел твоих всадников. Поэтому, сойдясь вплотную с противником, следует замедлить темп скачки, чтобы твои конники имели возможность истребить всю пехоту противника или же так ее рассеять, чтобы она не была уже в состоянии собраться с силами и вновь стать боеспособной.

Когда мои конники сближались с двумя флангами противника, они неслись, распластавшись на спинах своих лошадей, чтобы представлять собой мишень как можно меньших размеров перед вражескими стрелами. Я понимал, что во время атаки конников, противник будет стараться вывести из строя наших лошадей и спешить моих воинов. Я велел передать, что каждый конник, потерявший лошадь, должен быстро отправляться в наш тыл, получить одну из запасных лошадей и, если необходимо, по приказу своего командира, вернуться на ней в сражение. Пока мои конники неслись на оба фланга Тохтамышева войска, я также шел на сближение со всадниками его центра, не ведая, где мог расположиться повелитель кипчаков, в цетре своего войска или где-то еще. Мне не было даже известно, присутствует ли Тохтамыш на поле боя, или же находится где-то вдали от него.

Ровный характер местности позволял мне даже в движении видеть, что лошади моих конников, несущихся на оба фланга противника, падают ка» листья деревьев в осеннюю пору. Вражеские лучники стреляли быстро, было видно, что это опытные стрелки. Некоторые воины, слетев с лошадей поднимались и направлялись в тыл, и я видел, что сами они невредимы поражены лишь их лошади. Однако некоторые из них, упав с лошади, уже не шевелились, и я понимал, что сами они либо убиты, либо ранены.

Рана от стрелы, если она не поразила какой-либо важный орган и ее наконечник не из закаленной стали, особой опасности не представляет, и сам я не раз бывал поражённым ими и оставался живым, но если наконечник стрелы закален, то рана от нее не заживает или же заживает очень долго. Среди моих воинов были такие, что в ходе боя случалось были пронзены добрым десятком стрел, однако вытащив их из раны, они продолжали биться, потому что стрелы те не поражали их жизненно важных органов, однако впоследствии, так как наконечники тех стрел были из закаленной стали, они умирали от ран, которые не поддавались излечению.

До сближения с рядами пешего противника, моих конников поражали вражеские стрелы, но как только они дошли до них, я несколько успокоился. Я знал, что с того момента, мои конники неуязвимы и могут наконец пустить в ход свои сабли, булавы и стрелы. Я же с центром войска двигался в направлении противника, однако не собирался атаковать его. Я велел своим всадникам, чтобы они, как только всадники Тохтамыша тронутся с места, разворачивали своих лошадей и потихоньку, рысью («юртма») отступали назад, поражая врага в стиле «кейкач» (т. е. повернувшись на скачущей лошади назад, лицом к преследующему его противнику, осыпать его стрелами — Марсель Брион).

Я предвидел, что прорыв моих всадников к пешим флангам противника повлечет за собой тяжелые потери и не хотел нести таких же потерь в центре своего войска. Жертвы живой силой на поле боя неизбежны, однако такое приемлемо лишь тогда, когда имеют место достаточные основания, а не прихоть. Я медлил с началом атаки центра войск Тохтамыша для того, чтобы дать возможность своим конникам на флангах прорваться в тыл противника, что ускорило бы уничтожение всадников повелителя кипчаков, поэтому спешка в данном случае не была необходима. Однако предвидение мое частично оправдалось, а частично нет — мне удалось заставить сорваться с места всадников кипчакского царя, однако мне не удалось избежать схватки с ними — уж очень быстро им удалось догнать нас.

Если бы я скомандовал, чтобы мои конники ускорили свой ход, перейдя на галоп чтобы оторваться от кипчаков, я мог оказаться слишком далеко от поля боя и потерять связь со своими флангами и резервным войском и, вследствие чего мог быть уничтожен. Мне поневоле пришлось оставаться посреди поля битвы, чтобы не терять связи с флангами и резервным войском. Поэтому я вынужден был, вопреки своим прежним планам ввязаться в схватку со всадниками Тохтамыша. Мой знаменосец передал конникам сигнал начать сражение, и все поняли, что настал час, решающей битвы.

В тот день я был доволен порядком и дисциплиной среди моих воинов, и возблагодарил Бога за то, что сам я обладал привычкой к твердой дисциплине и порядку. Потому что, если командующий войском сам недисциплинирован, его воины и и их начальники будут такими же. Если бы я был ленивым и изнеженным гулякой и проводил много времени, подобно некоторым другим правителям, за чашей вина, не добился бы твердого порядка и дисциплины в своем войске. Будь я праздным по натуре и проводи я время в лагере занятый лишь едой и сном, не сумел бы завоевать уважение среди своих воинов и их начальников. Но они знали, что как дома, так и в походе, я постоянно слежу за состоянием войска, как на привалах, так и военных лагерях каждодневно наравне с ними упражняюсь в сабельной рубке, стрельбе из лука и метании копья, машу палицей, чтобы сохранить силу и подвижность рук, не оставляя их без дела. Воины и их начальники знали, что поскольку я сам неустанно тружусь, то ни в ком не потерплю лености. Они знали так же, что сам будучи бесстрашным перед лицом смерти, я не потерплю, чтобы кто-либо из моих людей проявил малодушие и колебания из-за страха умереть на поле боя, а тем более пытаться покинуть его.

Когда мой знаменосец, размахивая вымпелом, передал старшим и рядовым воинам приказ о начале сражения, через несколько мгновений сабли были обнажены, а палицы и стрелы взяты наизготовку. После чего мы развернули своих коней и ринулись на врага.

Схватившись с вражескими конниками, я убедился в их отваге и стойкости. Наша яростная атака не смутила их и они начали орудовать своими шашками и копьями. Я велел знаменосцу просигналить всем о том, что враг оказался сильным и стойким, и потому следует действовать серьезней и проявлять большую осмотрительность.

Мое повеление было принято военачальниками, которые в свою очередь передали его рядовым воинам и те, без какого-либо страха перед смертью, ринулись в схватку, чтобы уничтожить кавалерию Тохтамыша. Я сражался наравне с ними, в правой руке я держал саблю, а в левой секиру, иногда я защищался правой рукой, нападая левой и наоборот. С каждым взмахом секиры я валил с коня очередного вражеского воина, и с каждым выпадом клинка по меньшей мере наносил ранение, исключая случаи, когда моя сабля натыкалась на кольчугу или панцирь: многие из воинов Тохтамыша были облачены в доспехи и шлемы.

Если бы мне не приходилось удерживать уздечку своего коня, тогда я мог бы беспрерывно орудовать обоими руками, вооруженными саблей и секирой. Однако необходимость править лошадью вынуждала меня время от времени вешать секиру на луку седла и брать в руки узду, чтобы вести животное в нужном направлении. Мои воины дрались спокойно, ибо не несли ответственности за ведение боя и его исход. А мне в пылу сражения приходилось одновременно следить за ходом всего сражения, следить и владеть обстановкой, в которой находились мои воины, определять, не нуждаются ли они в подмоге со стороны резервных сил и так далее.

Рядовой воин на поле боя может быть спокойным, ибо не несёт иной ответственности кроме как убивать врага и оберегать собственную жизнь. Тогда как военачальник ответственен за многое другое и потому он постоянно должен следить за состоянием войска. С одной стороны, я страстно желал лично участвовать в схватке, видеть как фонтаном брызжет кровь из разрубленных мною артерий, слышать стоны и вопли тех, кого поразил удар моей сабли и секиры, чтобы мой скакун попирал копытами трупы поверженных врагов. С другой стороны, я желал, чтобы мои воины и их старшие видели и знали, что я не из тех, кто страшится смерти и что наравне с ними выхожу навстречу опасности.

В тот день, стараясь держать в поле зрения все обстоятельства сражения, я на миг забыл о положении в непосредственной близости от меня. И эта оплошность привела к тому, что одному из кипчакских всадников удалось нанести сильный удар секирой по моей правой руке, удерживавшей саблю. Сабля выпала из моих рук и мне показалось, что моя рука вовсе отсечена от тела. Молниеносно я нанес удар секирой, которую держал в левой руке по лицу напавшего и свалил его.

Правая рука не действовала, но я не покинул поля боя, продолжая орудовать левой рукой, вооруженной секирой, приговаривая: «Да будет благословенным твой дух о, Самар Тархан, мой учитель фехтования, еще вначале обучения привязывавший мою правую руку к пояснице и говоривший, чтобы я представлял себе, что у нет меня правой руки и фехтовал только левой». Я множество раз убеждался в том какими ценными оказались уроки, которые он давал мне и понимал, что воин свободно фехтующий обоими руками, стоит двух. Но именно в тот день больше чем когда-либо я по-настоящему оценил мудрость того мастера клинка, добившегося, чтобы моя левая рука стала такой же развитой и ловкой, как и правая. Если бы я не мог свободно орудовать левой, в тот день поневоле передо мной встала бы необходимость на глазах у всех моих воинов и их старших оставить поле боя, и поскольку я не из тех, кто мог бы стерпеть подобное унижение, я бы остался и неизбежно был бы убит. Свободное владение левой рукой и её ловкость спасли меня в тот день от неминуемой смерти. Моя правая рука истекала кровью, но я не замечал этого, так как я в первый раз увидел Тохтамыша, находящегося вдали, под своими знаменами.

Две вещи указывали на то, что это он, первое — это его знамя и второе — дорогие доспехи, надетые на нем. (Доспехи состояли из ряда предметов военного снаряжения, таких как металлические латы и шлем, носимые воинами в старину — Переводчик).

В тот же день я заметил, что Тохтамыш бреет усы и бороду, и позже я слышал, что той привычкой он обзавелся в подражание румийцам.

(Под румийцами здесь Тимурленг имеет в виду жителей Византии с их столицей Константинополем, которая сегодня называется Стамбулом и ее не следует путать с Великим Римом или Западным Римом, сегодняшней Италией. — Марсель Брион)

Расстояние между мною и Тохтамышем позволяло мне поразить его стрелой, однако из-за бездействия правой руки, я не в состоянии был натянуть тетиву лука, поэтому указав на него, я велел нескольким из своих воинов осыпать его стрелами. Тохтамыш так же заметил меня, я сказал своим воинам: «Этот человек должен быть убит, не должен уйти, уничтожьте его».

До того времени увлеченный схваткой, я не ведал об обстановке на флангах и не знал, что правое и левое крыло моего войска стремительно продвигаются вперед. Часть пехоты Тохтамыша, расставленная на флангах, была уничтожена, а часть беспорядочно отступала, теснимая моими воинами. Тохтамыш лучше меня был осведомлен об обстановке, и в тот момент когда я решил, либо уничтожить, либо взять его живым в плен, он начал отступать. Он понял, что если не отступит, мои воины, наступавшие по флангам, ещё немного, и возьмут его в окружение.

Видя что он отступает, я понял, что мы одержали победу на флангах и сигналами с помощью вымпелов передал командующим флангами постараться быстрей замкнуть кольцо вокруг центра Тохтамышева войска. Чтобы были лучше понятны причина и смысл такого приказа, я отправил к командующим флангами двух воинов из моего окружения, через них разъяснив, что Тохтамыш, повелитель кипчаков расположился в середине своего войска, и если мы окружим её центральную часть, то сумеем либо пленить, либо убить его, нельзя было допустить, чтобы этот человек бежал и впредь повторно доставлял нам беспокойство. Конники, сражавшиеся возле меня, усилили напор и, поощряемые моими приказами, успешно продвигались вперед, однако насколько бы далеко ни удавалось нам прорваться вперед, тотчас же Тохтамыш отступал на такое же расстояние. Затем я заметил, что его отступление перешло в бегство, вместе с Тохтамышем ряд всадников вокруг него повернули своих лошадей и поскакали прочь галопом.

Я бросил в наступление всех своих конников, до того момента находившихся в тылу войска, надеясь тем самым воспрепятствовать бегству Тохтамыша, однако нам не удалось сделать этого, он и его окружение сумели благополучно исчезнуть. В центре Тохтмышева войска мы натолкнулись на стойкое сопротивление, именно оно помешало осуществиться нашему намерению настичь повелителя кипчаков и не дать ему скрыться. Я обратил внимание на то, что конные воины в центре Тохтамышева войска в тот день продолжали оказывать стойкое сопротивление, хоть они и заметили его бегство с поля боя, тем не менее не пали духом. Хотя чаще случается так, что когда командующий войском бежит с поля боя, его воины и и их начальники утрачивают свой боевой дух и не в состоянии далее успешно вести бой.

Несмотря на то, что расстроив боевые порядки противника мы одержали убедительную победу на обоих флангах, тем не менее моим военачальникам, сражавшимся там, все еще не удавалось зайти в тыл вражеского войска и замкнуть кольцо вокруг него. Причина заключалась в том, что пехота врага, казалось бы беспорядочно отступавшая, время от времени останавливалась, оказывая яростное сопротивление и тем самым задерживала успешное наступление моих конников. А на некоторых участках моим всадникам и вовсе не удавалось двигаться вперед до тех пор пока оставался в живых хоть один вражеский воин.

Если бы Тохтамыш не был труслив и имел достаточно времени для вооружения и подготовки войска, мы не сумели бы одолеть его войско, так как его воины отличались отвагой и стойкостью. Однако один трусливый полководец способен свести на нет боевое значение ста тысяч отважнейших воинов. Именно таким образом в тот день бегство и малодушие Тохтамыша свело на нет ценность и значение боевых качеств его воинов.

Мы продолжали сражаться до захода солнца и к тому моменту оба фланга моего войска соединились, замкнув кольцо вокруг армии Тохтамыша, таким образом, взяли ее в полное окружение.

Моя правая рука перестала кровоточить, она по прежнему не действовала, пропитавшийся кровью и прилипший к ране рукав остановил дальнейшее кровотечение. Несмотря на наступление ночи и кольцо вокруг него, остатки вражеского войска продолжало своё упорное сопротивление, тогда как мы, не сломив того сопротивления, не могли считать битву завершённой. Я приказал зажечь факелы, чтобы мои воины в пылу схватки не поражали своих, принимая их в темноте за врагов. Пока я дрался, не чувствовал боли в правой руке, однако после окружения сил врага, когда отпала надобность в моём дальнейшем непосредственном участии в бою, я почувствовал сильную боль в правой руке и подумал о том, что наверное серьезно повреждена кость.

Я не мог велеть разбить для меня шатер, чтобы пройти в него и там передохнуть, я был слишком обеспокоен обстановкой на поле боя. Вражеские воины, несмотря на окружение и бегство их правителя, продолжали стойко сопротивляться.

Тохтамыш не находился, подобно мне, почти в тысяче фарсангов вдали от своей родины, и у него оставалось множество других возможностей для успешного противодействия. Находясь в своей собственной стране, он имел возможность собрать дополнительные силы и еще раз напасть на нас чтобы выручить свое войско, попавшее в наше окружение, а нас самих уничтожить. Я сказал своим военачальникам; «Пока окруженные имеют возможность сопротивляться, мы не можем быть спокойны и потому, не дайте их сопротивлению продлиться до утра. Вполне возможно, что Тохтамыш соберет ещё одно войско и возвратится назад и поэтому, если видите, что вражеские воины не сдаются, уничтожайте их, даже если для этого придется нести потери среди своих».

Мы зажгли как можно больше факелов, чтобы осветить поле битвы. Та ночь была ночью двадцать второго дня месяца Дальв (Водолей), я считаю ее одной из незабываемых ночей в своей жизни. Войсковой лекарь хотел напоить меня опием, чтобы я не чувствовал боли и заснул, но обеспокоенный ходом битвы, я не мог позволить себе лечь и уснуть. Я был уверен в своих военачальниках, знал их как доблестных и способных солдат, однако никого из них не считал себе равным по уму и способности принимать быстрые решения. Поэтому я боялся, что если позволю себе лечь и уснуть, может случиться, что окруженный враг продолжая свое сопротивление, дождется возвращения Тохтамыша с подмогой и навалившись все вместе они разгромят мое войско.

Прошла часть ночи, меня охватил сильный жар, и хотя меня накрыли плащом, меня била жестокая дрожь. Чтобы унять её, войсковой лекарь регулярно поил меня отваром зеленого чая, от этого внутри меня возникало и растекалось по телу тепло, от которого унималась и затихала бившая меня дрожь.

(За много веков до того, как европейцы переняли привычку употреблять чай, в Мавераннахре и других странах Востока пили и до сих пор пьют заваренный зеленый чай. Однако, тогда зеленый чай пили не в качестве напитка, утолявшего жажду, а лекарства, излечивающего от болезней — Марсель Брион).

С поля битвы доносились крики воинов Тохтамыша, подобные реву диких зверей, тем временем мои военачальники кричали своим воинам: «Бей…убивай…не оставлять никого в живых!» Время от времени военачальники, покинув поле битвы, спешили ко мне с сообщением об обстановке, и я при свете факелов видел, что их лошади забрызганы кровью сражения, так же как и они сами. До самой полуночи длилась ужасная битва между нами и упорно сопротивлявшимися вражескими воинами, после чего шум битвы стал постепенно затихать, и я понял, что бой завершен и мы одержали в нем неоспоримую победу. Остатки Тохтамышева войска, видя бесполезность сопротивления, сдались в плен и я передал своим, чтобы те довели до сведения вражеского войска то, что всякий, кто добровольно сложит оружие, будет пощажен. Когда окончилась битва, я велел быстро разбить лагерь, чтобы воины могли отдохнуть, а раненные — получить необходимое лечение, а уход за лошадьми я возложил на резервное войско, так и не использованное в том бою вместе с воинами, что присматривали за запасными лошадьми в тылу войска. Ведь моим воинам пришлось, как я упоминал об этом, вступить в бой у Шенгари сразу же после длительного перехода, без какой-либо передышки и отдыха, проскакав долгий путь, они были вовлечены в яростную схватку. Поэтому в ту ночь необходимо было организовать для них хороший отдых, чтобы назавтра они были готовы со свежими силами встретить любую возможную опасность.

Поле битвы было покрыто трупами погибших, и я предвидел, что с наступлением темноты останки наших павших воинов и их начальников могут стать добычей гиен и шакалов, однако в ту ночь мы не могли вынести тела своих из поля битвы и отгонять гиен и шакалов. Однако на другой день я с радостью узнал, что ни один труп не стал добычей хищников, ведь до того мне не приходило в голову, что в той местности и тем более в такое время года, когда еще не закончился месяц Дальв (Водолей) не могло водиться ни гиен, ни шакалов.

Ночью двадцать второго дня месяца Дальв, когда окончилась битва, после того как был разбит лагерь чтобы воины могли отдохнуть, раненные помещены в палатки чтобы получить надлежащее лечение, и расставлены караулы чтобы предупредить возможность ночного нападения со стороны Тохтамыша, лишь после всего этого я согласился принять приготовленный войсковым лекарем опий для того, чтобы иметь возможность уснуть.

Проснувшись на другой день, я обнаружил, что моя правая рука сильно распухла и выглядела словно мех, разбухший от наполнявшей его воды и каким-то образом прикрепленный к правой стороне моего тела. Однако той острой боли, что была вчерашней ночью я уже не испытывал. Лекарь нанес мазь на рану и перевязал ее. Я хотел встать однако из-за сильного жара у меня кружилась голова.

В тот день я повелел, чтобы мертвых предали земле и наши воины похоронили тела своих павших соратников. Погибло так много, что не было возможности рыть могилу для каждого в отдельности. Поэтому отрыли широкий и глубокий ров, уложили в него трупы и засыпали землей. В том бою длившемся с полудня до полуночи было убито и ранено свыше двадцати семи тысяч моих воинов. Однако взамен, я уничтожил стотысячное войско Тохтамыша. Днем, пока наши воины и пленные кипчаки хоронили останки павших, я велел доставить к себе нескольких из плененных кипчакских военачальников, чтобы расспросить: куда бежал Тохтамыш, возможно ли его возвращение с новым войском. Они же, указав на север сказали, что если Тохтамыш ушел в том направлении, он не сможет скоро возвратиться во главе нового войска, так как в тех местах живут враждебные ему племена. А если он ушел на юг и сумел пройти железную стену, в этом случае ему возможно удасться собрать новое войско из кавказских племен и возвратиться назад.

Я спросил, где находится железная стена? Они объяснили, что между Абескунским и Черным морями возведена стена из железа с несколькими воротами для прохода. Затем я вспомнил легенду о вале, который построили Яъджудж и Маъджудж (т. е. Гог и Могог) и которую слышал задолго до этого, в ней видимо речь шла именно о той самой железной стене. Я спросил, на самом ли деле она железная? Кипчакские военачальники ответили: «Нет, однако между камнями залит раствор из свинца, поэтому ту стену называли железной». Я спросил, тогда почему ту стену не назвали свинцовой, почему именно железной? Кипчаки ответили, что слышали от своих отцов о том, что часть той древней стены была все же железной.

Несмотря на жар и распухшую руку, как человек, постоянно заботившийся о росте своих знаний, я вновь спросил: «Знаете ли вы в каком веке и кем построена та стена?» Они ответили, что железную стену возвел один из царей Ирана, однако им неведомо когда то произошло. Я спросил: «С какой целью возвели ту стену?» Кипчаки ответили, что стена возведена была с целью не дать им продвинуться на юг и напасть на иранское царство, расположенное южнее горных цепей.

Я решил, что как только выздоровею, отправлюсь туда, чтобы увидеть ту стену. На погребение павших ушло три дня, и в течении того времени о Тохтамыше не было никаких новостей.

Поскольку воины мои принесли мне победу, я как обещал, предоставил им свободу брать себе все, что имелось в стране кипчаков, любое легкое и тяжелое имущество, в любом количестве, которое они в состоянии унести, при условии, что все это они повезут с собою в Мавераннахр, а не израсходуют или растратят в Кипчакии или другой стране.

Старые, умудренные опытом воины, овладев трофеями в виде имущества врага, знают и ценят его, не растрачивая его на вражеской или какой-либо другой земле, а доставляют к себе на родину, чтобы оно служило им капиталом, позволяющим жить безбедно, в случае утраты ими способности трудиться. В отличие от них, молодые воины, лишенные той дальновидности, что присуща тем, кто опытен и повидал мир, в погоне за удовольствиями бездумно тратят свою добычу во всех чужих странах, что попадаются на их пути, а к моменту возвращения на родину, за душой у них уже ничего не остается. Этот вопрос не имеет особого значения для меня, как человека, и мне должно быть все равно, останется что-либо за душой у моих воинов к моменту их возвращения на родину или нет. Однако, с точки зрения боевого духа, воюющих солдат, этот вопрос очень важен. Потому что воин, привыкший транжирить свое имущество, взамен получаемых удовольствий приучает себя к плотским утехам, и его ценность как солдата падает.

Наслаждения убивают дух доблестного воина и те, кто стремится к ним — становятся рабами страсти, теряют свою силу. Именно таким образом случилось мне, в возрасте до сорока лет растрачивать свои силы и об этом я уже рассказывал. Воинам я предоставил полную свободу грабить, разрешил убивать всякого, кто вздумает препятствовать им в этом, брать столько наложниц из числа женщин врага, насколько позволяет их материальное состояние. Потому что, воин делающий своей наложницей женщину врага, должен быть в состоянии кормить ее и одевать, а не имея такой возможности, он обязан выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке.

Мой предок Чингиз-хан позволял воинам брать в качестве добычи неограниченное число женщин и мужчин в завоеванных им государствах, и часто те не были в состоянии обеспечить их нужной едой и одеждой, чтобы можно было выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке, и в конце концов порядком истомившись от таких забот, они разом убивали всех принадлежащих им молодых женщин и мужчин. Я же подчеркиваю для своих солдат, что они могут брать в плен стольких молодых женщин и детей, пригодных для продажи в рабство, скольких они в состоянии обеспечить едой, чтобы можно было их продать затем на рынке.

Я запретил своим воинам единственное — братоубийство во время грабежа. Я сказал, что всякий, пытающийся отнять законную добычу своего соратника, будет убит. Всякий воин, которому удалось первым наложить руку на имущество, молодую женщину или юношу врага, становится их законным хозяином, те же, в свою очередь, становятся его имуществом, и другой воин не вправе препятствовать ему в этом или пытаться присвоить себе то имущество, женщину или мужчину.

Целых четыре недели мои воины были заняты грабежом в городах и селах кипчаков. Они уничтожили часть местного населения. Были убиты и некоторые из моих воинов — отдельные лица из местных сопротивлялись грабежу, вооружившись, собирались в небольшие отряды, вступали в схватку с моими воинами и нередко убивали их.

Я знал, что было опасно везти имущество, ставшее нашей военной добычей, по той же дороге, по которой мы пришли к кипчакам, потому что жители тех краев могли пытаться мешать вывозу отнятого у них добра. Поэтому я решил отправить все это в Мавераннахр морем, чтобы добыча достигла места назначения быстро и в сохранности. Мы занимались грабежом так долго, что наступило весеннее равноденствие и начало весны и тогда мы могли отправить в дорогу стада овец и коров, ставших частью нашей военной добычи. Поскольку зазеленела трава и пастбища набрали силу, мы могли пасти на них овец и коров пока вели их к морскому побережью. Последующая часть пути была более трудной, так как пока овцы и коровы перевозились по морю и до самого Мавераннахра, приходилось заготавливать и доставлять для них корм и воду, а это в свою очередь требовало наличия больших судов. Однако, после доставки наших овец и коров к берегу моря, часть из них закупили гуртовщики, намеревавшиеся сбыть скот на рынках южнее Кавказа, в Иране, и таким образом они частично облегчили наши хлопоты, связанные с доставкой большого количества скота в Мавераннахр.

Спустя четыре недели после того, как начали грабить города и села кипчаков и было унесено все, что можно было унести, я велел прекратить дальнейший грабеж. Как говорилось ранее, моя правая рука была тяжело ранена и меня лихорадило от жара, возникшего вследствие того ранения. Жар держался в течении десяти дней, и даже говорили что придётся отнять руку, чтобы спасти мою жизнь. Однажды мою рану осмотрел некий пожилой человек из местных, о котором говорили что он хорошо разбирается в медицине. Он сказал, что если наложить на рану пластыри из «казиехи-ути», руку удастся излечить. «Казиехи-ути» переводится как «казияхская трава» и до того дня я не слышал о траве с таким названием. Я велел найти для меня эту траву. Хотя и потеплело, однако было еще достаточно прохладно, и та трава еще не выросла. Тем не менее мои приближенные постарались достать эту траву в засушенном виде, изготовили из нее припарки (пластырь) и наложили ее на мою руку. Тот же самый человек, что порекомендовал ту траву для излечения моей раны, посоветовал так же менять припарки по мере их высыхания. Через три дня были налицо признаки улучшения состояния моей руки, а через неделю появилась уверенность, что рука моя будет излечена. Я пожаловал тому человеку, который был простым крестьянином, тысячу золотых монет, кроме того я взял под свое покровительство село, где он жил и сказал своим воинам, что это село является для них неприкосновенным.

С того дня и по сей день, когда я пишу эти строки, я не могу писать правой рукой, однако ею я могу фехтовать, ею я достаточно крепко удерживаю рукоятку сабли, но не могу держать калам. Тем не менее, я свободно пишу левой и частичная немощь правой руки вовсе не мешает моей способности писать.

После излечения руки, я надумал отправиться в путь и взглянуть на железную стену, увидеть, что представляет собою защитный вал Яъджуджа и Маъджуджа (т. е. Гога и Магога). Железная стена, как говорил мне один из плененных кипчаков была возведена кем-то из шахов Ирана на всем протяжении от берегов Абескункого до берегов Черного моря. С того дня как возвели ту стену, никто не мог попасть из степей, что севернее гор Каф в степи, расположенные к югу от них, иначе, как через железные ворота, встроенные в ту стену на некоторых перевалах гор Каф. Эти ворота, сделанные из железа с течением времени постепенно разрушились. (Разъяснение: ворота вала Яъджуджа и Маъджуджа не были железными, а были сделаны из бронзы и по этой причине они гораздо быстрее разрушились вследствие коррозии — Марсель Брион).

Железо не может подобно камню быть стойким перед воздействием снега, ветра и солнца, и быстро разрушается. Однако сама стена осталась долговечной, и я видел ее.

Вал Яъджуджа и Маъджуджа, который я видел — это стена высотой в десять заръов и шириной три заръа, построенная из больших глыб камня, скрепленных между собой раствором из расплавленного свинца. Сегодня на некоторых участках упомянутая стена разрушена, но там где она стоит, никто не может одолеть ее, разве что взорвав ее с помощью порохового заряда. Стена была построена таким образом, что в начале, когда были железные ворота, препятствующие проходу, нельзя было пересечь ту местность даже если пытаться пройти через вершины гор (там где они могут быть проходимы) поскольку стена протянулась даже через такие вершины.

Зодчие, замыслившие построить вал Яъджуджа и Маъджуджа, знали, что он протянется через горную местность, большая часть которой изобилует селевыми (лавинными) потоками, особенно в весеннее время, что грозит стене быть в скором времени разрушенной. Поэтому стена была возведена таким образом, что ни на одном из участков она не являлась уязвимой перед горными лавинами и там, где их опасность была особенно велика, ее делали особенно высокой и устраивали различные уклоны для отвода лавинных потоков.

Когда я осматривал ту стену, отмечая ее высоту и крутизну, то обратил внимание на то, что строительство этой стены было задачей, которую не решишь в течении всего одного года или двух лет. Местные старцы говорили, что строительство той стены длилось столько, что начавший ее иранский шах так и не увидел ее завершения, продолжил дело его сын, и лишь через пятьдесят лет труда с участием пятисот тысяч строителей, каменотесов и подсобных рабочих, строительство той стены было наконец завершено. С завершением возведения той стены была полностью перекрыта возможность нашествий враждебных кипчакских племен на земли Ирана.

Когда я осматривал стену, то поразился тому, что шах и его сын потратили целых пятьдесят лет и все же сумели построить ее, несмотря на несомненные для данного случая чрезвычайно огромные расходы. Не лучше ли было вместо строительства той стены захватить страну кипчаков и истребить все тамошние враждебные племена, чтобы Ирану больше никогда не угрожала опасность от их вторжений?

После того как наступила весна и началось таяние снегов, и перевалы гор Каф вновь стали проходимыми, сын мой Шейх Умар, до того находившийся в Баб-уль-Абвабе, выступил оттуда и соединился со мной. До битвы с Тохтамышем, я в душе упрекал своего сына за то, что он засел в Баб-уль-Абвабе, однако дав сражение войску повелителя кипчаков, я понял, что его воины и полководцы обладают большой стойкостью и схватка с ними — нелегкое дело, и что Шейх Умар, обнаружив, что перед ним очень сильный враг, был попросту вынужден оставаться в Баб-уль-Абваб и не покидать его до моего прихода.

Наступила весна и мы продолжали находиться на земле врага, а Тохтамыш всё еще находился в районе, откуда мог двинуть против нас враждебные нам племена. Я знал, что этот человек способен в короткое время собрать новое войско и вновь сразиться с нами, и поэтому было разумным отделить войско Шейха Умара от моего и уйти из страны кипчаков таким образом, чтобы Тохтамыш не сумел нанести нам вреда.

Прежде чем выступить, я решил вопрос с плененными кипчакскими полководцами. Я сказал им, что истек последний срок уплаты ими «джезийе» (налог, взимаемый с иноверцев в мусульманской стране) и тот, кто не в состоянии уплатить его должен либо войти в мое войско, либо быть казнен. Часть из кипчакских полководцев уплатила джезийе раньше и получила свободу. Однако остальным это не удалось сделать. Каждый из них, кто вступил в мое войско, остался в живых. Однако часть из них не захотела вступать в мое войско, и я передал их своим приближенным для казни. Если бы они уплатили джезийе, я мог бы воздержаться от их казни. Но я не мог не получив джезийе, отпустить их на свободу. В этом случае они получили бы возможность присоединиться к Тохтамышу и уже в составе нового войска двинуться на меня с войной.

Наш пророк Мухаммед, да благословит его Аллах, во время одной из войн, взял джезийе с одного из своих дядей, выступавших против мусульман и попавших в плен. Если бы пророк не получил джезийе, он бы не отпустил того пленника, даже являвшегося его родным дядей, на свободу. Учитывая такое обстоятельство, чего ради я должен был отпускать на волю кипчакских военачальников, не получив с них джезийе?

Пока мои палачи казнили пленников, не уплативших джезийе, я советовался с Шейхом Умаром и своими военачальниками, какой же дорогой нам будет лучше идти назад. К тому времени мы уже переправили морем в Мавераннахр часть имущества и скота, захваченных в качестве военной добычи, однако переправить войско в Мавераннахр таким же способом не представлялось возможным из-за нехватки судов. Используя имеющиеся суда, мы могли переправить морем лишь часть войска. Чтобы переправить оставшуюся часть, пришлось бы ждать возвращения судов из Мавераннахра, точнее от берегов Туркестана. А поскольку суда в состоянии брать на борт лишь ограниченное число воинов и лошадей, переброска моих воинов с запада Абескунского моря на восток продлилась бы до самой осени. К тому времени Тохтамыш напал бы на нас и уничтожил наше ослабевшее войско.

Кроме морского, были еще два пути для возвращения в Мавераннахр один — через север Абескунского моря и реку Тархан (т. е. Волгу), второй — через Южную часть Абескунского моря, и далее через Мазендаран Астрабад и Хорасан. Конечно, можно было пройдя через перевалы гор Каф, достичь районов, лежавших южнее, но там находился Тохтамыш. Он бы перекрыл горные дороги и, будучи местным, пока мы только-только изучили бы те места, успел бы быстро до последнего уничтожить нас или взять в плен. А пройдя горы Каф, нам предстояло идти по Азербайджану, что было нелегким делом, поэтому мы сочли самым лучшим идти домой в Мавераннахр огибая северную часть Абескунского моря.