Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Убийство Шейха Умара в Фарсе

За два дня до моего выступления в Бадахшан, откуда я намеревался попасть в Кабулистан и затем в Хиндустан, я получил ужасную весть. Имея во всех странах посты голубиной почты, я располагаю возможностью раньше всех узнавать о происходящих в мире событиях и можно сказать, что я всегда ведаю обо всём, что каждодневно происходит в подвластных мне странах. Итак, почтовые голуби принесли мне весть о том, что в Фарсе убили моего сына — Шейха Умара. Я не был опечален, получив весть о смерти сына, для такого человека как я смерть настолько обыденна, что даже весть о смерти сына меня не сможет опечалить, меня лишь возмутило одно — как смели убить человека, являющегося моим сыном! Как явствовало из краткого послания, переданного с помощью почтового голубя, в Фарсе, поблизости от Шираза, есть Долина нарциссов, называемая так из-за большого количества этих цветов, растущих там.

Шейх Умар отправился на охоту в ту долину, где на него и его спутников напала отряд неких людей, и он был убит. Убийцы были из племен Фарса, но в письме не указывалось, какого именно, представители которого осмелились убить моего сына. Автор письма, калантар (наместник) Шираза, уроженец Ташкента, далее сообщал, что после убийства Шейха Умара повсюду происходят волнения и нет сомнений в том, что племена Фарса могут предпринять попытку напасть и взять Шираз. Калантар писал, что будет тому противодействовать насколько хватит его сил и возможностей, но для недопущения еще большего ухудшения обстановки, он советовал прислать в Фарс дополнительное войско. В очередной раз, в результате интриги, которой я не ожидал, пришлось менять решение, ибо было понятно, что мне сейчас важнее попасть в Фарс чем в Хиндустан. Если бы я хотел идти в Фарс через Рей и Исфаган, путь был бы более далеким. Необходимо было идти через Хорасан и Йезд, то есть, дорогой, которая из-за маловодья была тяжкой для войска. В Мавераннахре вместо себя я оставил Миран Шаха, в свое время назначенного мной правителем Фарса и которого до последнего времени заменял там Шейх Умар. Сам я, во главе семидесятитысячного войска выступил в поход.

Пройдя Мавереннахар и Хорасан, я еще раз попал в Башаруйе, город ученых и мудрецов, однако на этот раз я не располагал временем для встреч и бесед с его жителями, которые поголовно, начиная от простого собирателя колючки и до имама городской мечети, являются людьми учеными и сведущими в науках. Я спешил скорее попасть в Фарс, чтобы отомстить за пролитую кровь Шейха Умара и погасить пламя мятежа. Пройдя Башаруйе, я свернул в местность, называемую Рабат-э Хан, который был на нашем пути последним поселением, где ещё можно было достать воду в большом количестве. Рабат-э Хан был небольшим поселком, где имелся большой караван-сарай. Караван-сарай был построен как военная крепость, потому что Рабат-э Хан располагался в местности, где орудовали разбойники, которые часто заглядывали в Рабат-э Хан для пополнения своих запасов воды и редко отказывались от возможности пограбить тамошнее население.

По этой причине население Рабат-э Хана вечно жило в готовности к сражению и если разбойников оказывалось много, жители перемещались в караван-сарай, запирались в нем и оказывали сопротивление, словно находясь в военной крепости. Вступив в Рабат-э Хан, я пригласил нескольких местных старейшин, чтобы посоветоваться о моем дальнейшем пути. Кетхуда (т. е., староста) селения, мужчина с седой боровой, сказал: «О эмир, впереди тебя ждет пустыня, протяженностью в пятьдесят фарсангов. В той пустыне нет воды, не растет трава, там не найти и сухого кустика, чтобы пожевать. Бог не создавал второй такой пустыни и ты не сможешь, имея такое большое войско пересечь ее, на второй же день оно погибнет, мучаясь от жажды. Пустыню можно только пересечь, едучи на верблюде, всадник же верхом на лошади не пройдет через пустыню, протянувшуюся на целых шестьдесят фарсангов. Даже следующий верхом на верблюде должен захватить с собой воду, чтобы животное хоть идин раз попило воды, следуя через ту пустыню. По этой же причине путник не может идти через нее в одиночку, нужно чтобы это был целый караван, состоящий из верблюдов, чтобы на некоторых из них ехали люди, а часть верблюдов была нагружена запасом воды». После этих слов кетхуда назвал имена нескольких известных людей, которые в одиночку или небольшими группами пытались пересечь ту пустыню, но погибли в ней от жажды и их тела стали добычей для хищников, а кости их до сих пор белеют под солнцем. Я сказал: «Однажды я уже ходил из Хорасана в Забулестан и из Фарса в Хорасан, и в ходе тех поездок мне приходилось пересекать безводную пустыню». Кетхуда ответил: «В тех пустынях, что ты проходил, имелась вода, особенно в весеннюю пору воду можно встретить в них в изобилии, тогда как именно в этой пустыне, которую ты намерен сейчас пересечь, совсем нет воды, если бы твое войско шествовало на верблюдах, ты мог бы часть из них нагрузить мехами с водой и пересечь ее. Твое конное войско не сможет пересечь ту пустыню». Я сказал: «Выходит, что пройдя такой путь, я должен повернуть назад, только потому что впереди — безводная пустыня, которую не пройти?» Старик-кетхуда показал на восток и сказал: «Если отсюда ты пойдешь направо, то через два дня увидишь гору, простершуюся с севера на юг, ведя свое войско вдоль ее подножия, ты не испытаешь недостатка в воде, потому что на склонах той горы текут множество ручейков. Пройдя подножие той горы ты придешь к месту, где оканчивается шестидесятифарсанговая протяженность той пустыни.

В этом случае можно следовать дальше, оставив склоны той горы и воды в той местности будет достаточно». Я спросил: «О пребывающий в преклонных годах человек, знаешь ли ты достаточно хорошо эти места?» Он ответил: «Да, о эмир!» Я сказал: «Согласен ли ты стать моим проводником?» Он ответил: «О эмир, я и мой сын будем твоими проводниками и доведем тебя до подножия той горы, после которой поведем тебя дальше, в сторону пустыни». Я сказал: «Если ты сумеешь провести мое войско через пустыню, получишь от меня хорошую награду». Старик-кетхуда ответил: «Долг мой и моего сына заключается в служении, и все, что на наших силах, мы исполним с полным старанием».

Я велел дать старику и его сыну коней, чтобы они могли следовать впереди войска и он стал рассказывать мне о той пустыне, которую я намеревался перейти: «Это и есть та знаменитая пустыня, о которой рассказывают в легендах, что в ней погибли войска Салма и Тура и если бы ты последовал через неё, тогда и твое войско погибло бы в ней, подобно войскам Салма и Тура».

Старик повел нас прямо на восток, когда достигли склона той горы, я спросил: «Сами вы так же пользуетесь этой дорогой, следуя в Фарс?» Старец ответил: «О эмир, мы не смеем проходить через эти места в одиночку, потому что здесь свирепствуют разбойники. Ты же следуешь через них с многочисленным войском и никто не осмелится напасть на тебя. Но если человек едет один, или в сопровождении небольшого каравана, он обязательно подвергнется нападению. Разбойники заберут твое имущество, а самого тебя убьют». Я спросил: «А что, в этих местах нет правителя, который принял бы соответствующие меры против разбойников?» Старец ответил: «Сколько я себя помню, никто не предпринимал ничего такого, чтобы обуздать разбойников. Нижний склон этой горы примыкает к Забулестану, а противоположный — к стране Гур и Кабулистан, а здешние места, располагаясь посередине, не имеют хозяина и всякий, путешествуя здесь в одиночку, рискует оказаться убитым и ограбленным».

Наш путь вдоль склона был связан с местами, изобиловавшими водой и мы двигались так, чтобы можно было устраивать привалы вблизи источников. И хотя старец говорил о том, что он не осмеливался ходить в одиночку в этих местах, тем не менее, он хорошо знал их. Я спросил: «Ты же не ходил в этих местах, откуда, в таком случае, ты их так хорошо знаешь?» Старец ответил: «О эмир, в детстве и юности я был чабаном и пас своих овец на склонах этой горы». Я спросил: «В те времена здесь было безопасно? Если нет, то как же ты пас своих овец?» Старец ответил: «О эмир, в те времена Бирдженд и Каъин имели своих правителей, да таких могущественных и смелых, что никто не смел сделать моих овец своей добычей и разбойники знали, что стада, которые я здесь пасу, принадлежат правителям Бирдженда и Каьина».

Однажды к полудню мы подошли к реке, текущей вниз по склону горы, и воины мои расположились на привал у ее берега. Я отошел, совершил намаз неподалёку от реки и затем проследовал в свой шатер собираясь немного отдохнуть, как вдруг там наткнулся на змею и, прежде чем я успел убить ту смертоносную тварь, её удалось таки ужалить меня. Змея ужалила меня в верхнюю часть щиколотки и прежде чем сумела скрыться, я ногой перебил ей хребет, а мои слуги добили ее. Укус змеи я ощутил как укол иголки или колючки и боль была незначительной в сравнении с ранами, которые я претерпевал на поле боя. Тем не менее я вызвал старца-проводника и показав мертвую змею спросил: «Эта тварь ужалила меня, скажи, не опасна ли она?» Старец пришел в ужас увидев ту змею и сказал: «О эмир, эта змея из породы «кябчэ» (т. е. вид кобры, очковая змея) и ужаленный ею, если быстро не разрезать рану и не отсосать кровь, вскоре может умереть».

Я сказал: «Значит пришла моя смерть и здесь я должен распрощаться с жизнью». Старец вскричал: «Скорее несите сюда кусок веревки!» Принесли кусок веревки и старец туго перевязав середину моей голени, сказал: «Для того я туго перетянул твою ногу, чтобы яд не дошел до сердца». Затем взяв мой кинжал, он расширил рану от укуса змеи и приложив к ней губы, стал усиленно отсасывать кровь. Время от времени он сплевывал накопившуюся во рту сгустки отсосанной крови и я спросил, зачем он это делает. Он ответил: «Чтобы удалить яд из твоего тела». С полудня, когда я был ужален змеей и до самой вечерней молитвы старец продолжал отсасывать кровь из моей раны и сплевывать ее изо рта. К тому времени я почувствовав жар, спросил: «Испытывает ли жар укушенный змеей?» Старик ответа: «Да, о эмир, и человек умирает, продолжая испытывать такой жар». Я сказал: «Я не боюсь смерти и глядел ей в лицо много раз». Старец сказал: «Поскольку я туго перевязал твою ногу и яд не должен достичь сердца, к тому же расширив рану отсасывал кровь, ты не должен умереть, оставайся здесь и не двигайся, пока тебе не станет лучше». Затем старец добавил: «Сегодня, войдя в твой шатер и увидев тело змеи «кябчэ», я пришел в ужас, и удивление потому, что в такую жаркую погоду эта тварь не выползает из своей норы. На этой горе водится множество змей «кябчэ», однако они не покидают своих нор в жаркую погоду. Эта змея настолько нежна, что гибнет под летним солнцем в степи, и я не знаю, как объяснить то, каким образом ужалившая тебя змея могла попасть в твой шатер».

Три дня я оставался в том месте, где меня ужалила змея, на третий жар спал, но левая нога распухла, словно мех с водой, однако вскоре и та опухоль рассосалась настолько, что я смог взобраться на коня и следовать дальше.

Старец говорил, что змея «кябчэ» откладывает яйца, из которых вылупливается от пяти до тридцати змеенышей и поэтому на той горе змей этой породы больше, чем муравьев. После того случая, всякий раз, входя в шатер, я внимательно оглядывал все углы, чтобы не оказаться ещё раз ужаленным змеей, старец же продолжал выполнять обязанности проводника.

Горы, вдоль подножия которых мы шли, были разного цвета, одни были зелеными, другие — желтыми, третьи — оранжевыми. Ни на одной из них я не видел деревьев, тогда как в горах Астрабада, Мазандарана и Гиляна деревья произрастают во множестве. Хотя на этих горах и не росло деревьев, воды было много, многочисленные ручейки сбегали вниз, широко разливаясь и затем терялись, высыхая в пустыне. Однажды вечером, расположившись на привал у берега одной из таких речек, я заметил на дне ее какие-то желтые камушки и подумал, не золото ли это? Старец — проводник развеял мое заблуждение, сказав, что камушки те позолочены, но это не золото, однако в тех горах, вдоль склона которых мы шли, существует золото.

Миновав склоны тех гор мы, ведомые старцем-проводником и его сыном, достигли южной оконечности невозделанной, бесплодной и непроходимой пустыни. Там старец-проводник сказал мне: «Теперь ты, о эмир, находишься в месте, откуда через пустыню можешь двигаться в Фарс без риска потерять своих лошадей». Я спросил, намерен ли он возвращаться той же дорогой, что привел нас. Он ответил: «О эмир, я не осмелюсь возвращаться тем же путем, ибо разбойники непременно убьют меня с сыном и если бы помог мне, я бы возвратился в Рабат-э Хан перейдя ту бесплодную пустыню».

Я спросил, удастся ли ему пересечь ту пустыню, чтобы попасть к себе домой. Он ответил: «Да, о эмир, ибо мы будем следовать верхом на верблюде, верблюду достаточно будет один раз напиться воды в пути через пустыню, а я захвачу с собой воду». Я дал тому верному старцу и его сыну несколько верблюдов, вручил им денежное вознаграждение и продолжил свой путь в Фарс.

С того дня и далее мне не пришлось столкнуться с нехваткой воды, поскольку через каждые несколько фарсангов нас ожидали источники и мы могли досыта поить своих коней. Продовольствие и корм мы также находили в достаточном количестве и так обстояли дела до самого Фарса.

Там ко мне пришел калантар и изложил подробности о гибели моего сына Шейха Умара. Он сказал: «Убийцами твоего сына являются люди племени Буюр, которые после совершения того гнусного злодеяния возвратились в свой край. Их край покрыт густыми лесами, каждый воин племени Буюр — настоящий богатырь и никто не в силах противостоять им и победить. Движимый обеспокоенностью о твоём благополучии скажу, что если отправишься в их края, то погубишь свое войско, никто не справиться с племенами Буюр, воюя на их земле». Я сказал, что обдумаю все, что он сообщил и сообщу о своём мнении.

Я отправился в Шираз, чтобы там разобраться, соответствует ли действительности то, что мне поведал калантар. Могло иметь место и такое, что человек, замыслив уничтожить своих врагов, обвиняет их в убийстве, и я считал нужным основательно проверить все, что поведал мне калантар Шираза прежде чем предпринять какие-либо шаги в отношении племени Буюр. Проверка подтвердила правдивость изложенного калантаром: Шейха Умара действительно убили люди из племени Буюр, оставив его тело в Долине нарциссов, чтобы я сам мог решить где его похоронить.

Хотя прошло совсем немного времени после моего последнего посещения Шираза, несколько его арефов-мудрецов в течении этого периода ушли в мир иной. В их числе ушел так же из жизни Мухаммад Ширази Шамсуддин, известный как Хафиз, который в отличие от меня, как я уже рассказывал, не сумел прочитать наизусть аяты Корана в обратном порядке, начиная с их конца.

Не было и среди живых и Сабах-эд-дина Юсуфа Сумбули. Но были живы шейх Хасан бен Курбат, Закария Фарси, известный как Вамэг, они посетили меня и я одарил их золотом, однако не выразил желания как в прошлый раз провести собрание арефов, чтобы побеседовать и поспорить с ними.

В Ширазе я стал готовиться к походу на земли племени Буюр. Мне рассказали, что земли, где обитает то племя, состоят из горных цепей большой протяженности и ширины, где растут такие густые леса, что местами солнечные лучи не могут пробиться под кроны деревьев. Мне сказали, что в тех местах течет множество ручьев и рек, и если бы племя Буюр занялось земледелием, оно бы стало могучим и процветающим. Но племя это не желает заниматься земледелием, предпочитая совершать набеги на окрестные земли, тем самым добывая себе средства для существования. Мой сын, Шейх Умар стал жертвой одного из таких разбойных нападений: люди племени Буюр вознамерились сделать своей добычей и отнять все, что тот имел с собой, но поскольку мой сын был не из тех, кто сдается и вступил с ними в бой, они убили его.

И еще мне сказали, что в край племени Бюр ведут две дороги и туда можно попасть только по одной из них. Упомянутый край опоясан горами и те две дороги очень узки. Если небольшой отряд того племени поставит заслон на этих двух дорогах, чужому войску вряд ли удастся пробиться на их земли и победить их.

Каждый из сведущих людей, рассказывавших мне о стране племени Буюр, отговаривал меня от того, чтобы идти туда, уверяя, что тем самым я лишь погублю свое войско, да и это будет зависеть от того, сумею ли я ещё попасть в те края. По этой причине я решил придумать какой-либо способ, чтобы перехитрить людей племени Буюр. Через своих воинов и жителей Шираза я распространил слух о том, что намереваются отправить в Афганистан свои деньги и драгоценности, а сам останусь в Фарсе. Слух распространили столь искусно, что ему поверили даже мои воины, не говоря уже о самих ширазцах.

Затем я отправил в дорогу караван из пятисот коней и верблюдов и путь его был определен таким образом, что проходил поблизости от края племени Буюр, с тем, чтобы его люди могли легко напасть на него. Караван я снарядил таким образом, что при нем не было множества воинов, я назначил всего нескольких из них для сопровождения только лишь для того, чтобы люди племени Буюр не удивлялись, отчего это караван с золотом и драгоценностями идет без какой-либо охраны вообще.

После того как все было готово к отправке каравана, я поставил задачу перед лучшими из своих отрядов быстро окружить людей племени Буюр как только те нападут на караван и попытаются его ограбить. При этом я запретил проливать кровь, желал захватить буюров живыми, чтобы использовать их в предстоящем походе на их земли. План мой был введен в действие, как и предвиделось, около тысячи пеших буюров напали на караван и вознамерились увести лошадей и мулов с грузом, когда их неожиданно взяли в кольцо и захватили в плен мои всадники. А караван, который якобы должен был следовать в Исфаган, вернулся обратно в Шираз.

Я велел хорошенько допросить пленных и выяснить существуют ли какие-либо другие пути, помимо известных нам двух, которые ведут в земли племени Буюр. После тех допросов выяснилось, что такие дороги действительно есть, но по существу — это козьи тропки, по которым человеку не пройти без риска свалиться в пропасть и погибнуть, поэтому разумнее воспользоваться одной из тех двух единственных дорог, о которых уже говорилось ранее.

И еще стоит упомянуть, что я велел наладить производство «снадобья» в Фарсе (В старину порох зачастую называли «дару» — т. е. лекарством, снадобьем. — Марсель Брион). Я знал, для того чтобы попасть на землю Буюров необходимо будет применить два средства — пленников и «снадобье». Я был уверен, что воины-буюры не отважнее воинов падишаха страны Гур, которые несмотря на всю свою отвагу потерпели поражение когда против них был применен порох. В Фарсе имелось все необходимое для приготовления «снадобья» и после того, как его изготовили, я велел наполнить им небольшие кожаные мешочки, к каждому из которых прикрепили фитиль, представляющий собой тонкую веревку, пропитанную пороховым составом, чтобы обеспечить легкое возгорание и последующий взрыв, когда пламя, пробежав по фитилю, коснется самого содержимого мешка.

Часть своих конников я расположил за пределами земли племени Буюр, другой части велел спешиться, передать коней своим товарищам. Мои военачальники, учитывая, что на территорию буюров ведут два пути, предлагали использовать оба чтобы тем самым вынудить обороняющихся раздробить свои силы и ослабить их сопротивление. Но я не хотел, чтобы мои воины зря гибли, поэтому сказал, что для наступления я воспользуюсь лишь одним из двух существовавших путей, это будет пробой, если результаты такой попытки окажутся отрицательными, будет лучше продолжить использование того из двух существовавших путей, который позволит сократить вероятность потерь среди моих воинов. В то же время если наступление по одной из дорог окажется успешным, с этой же целью можно будет задействовать и вторую.

После завершения подготовительных мер к наступлению, я приказал выставить впереди войска пленных буюров, чтобы заслонить моих воинов от стрел их соплеменников, за ними следовали мои конники, держа наготове мешки с порохом, готовые по команде поджигать фитили и швырять заряды в сторону противника, чтобы убрать его с пути, по которому нам предстояло ворваться в тот край. Сам я, чтобы лучше владеть обстановкой, шел вместе с первым из отрядов которому предстояло вступить на землю буюров.

Конечно, можно было следить за обстановкой на поле сражения опираясь на донесения военачальников, но я из собственного опыта знал, что лучше видеть самому, чем домысливать на основе сообщений от других, ибо когда смотришь своими глазами, можно увидеть и уразуметь вещи, на которые не обратили внимание твои подчиненные, или же заметили, но не поняли их значения. Воины передового отряда, шедшего в атаку, имели на себе шлемы и доспехи, благодаря которым их наступление не должно было быть остановлено стрелами буюров. Мы двинулись пешком по относительно ровной, ведущей наверх дороге и как только мы дошли до устья, ведущего на территорию буюров, на нас обрушился дождь стрел. Если бы не шлемы, латы и кольчуги мы бы погибли, воины-буюры без всякой жалости к своим соотечественникам, шедшим впереди нас, посылали тучи стрел, в результате многие из пленных были убиты и ранены, падали, будучи не в силах больше встать.

Однако, невзирая на тучи стрел, мы упорно шли вперед, перед нами я никого не видел, ни одного лучника, я заметил, что стрелки обстреливают нас, взобравшись на деревья и спрятавшись среди густой листвы. Укрывшись в кронах деревьев, чувствуя себя в полной безопасности, буюры спокойно обстреливали нас из своих луков, при таких обстоятельствах имевшиеся у нас мешки с порохом оказались временно бесполезными, потому что не видя противника, не знаешь куда метнуть пороховой заряд.

Как я говорил, донесения военачальников не обладают той ценностью, которую имеет личное видение поля сражения. Какими точными бы не были те донесения, их не сравнить с глубокими выводами и озарениями, на которые способен твой собственный ум. Если бы в то время меня самого не было на поле боя и сам я не наблюдал складывающуюся обстановку, я бы не сумел выдумать достаточно действенного средства, чтобы обезвредить вражеских лучников. Когда я увидел их, укрывшихся среди густых ветвей деревьев и мечущих в нас свои смертоносные стрелы, я спросил себя: «В чем разница между вражеским лучником, укрывшимся в густой кроне дерева и тем, кто спрятался за гребнем крепостной стены? Если мы обрушим крепостную стену, мы сбросим вниз вражеского воина, в любом случае, мы выведем из строя его руки, до того наносившие нам ущерб. Если же нам удасться повалить деревья, мы посшибаем на землю стрелков-буюров, и дорога для войска будет расчищена». Я подумал, что же является более прочным и стойким — крепостная стена или же деревья, что росли в том лесу. Глядя на деревья, я видел, что это дикорастущий лес, не выращенный руками человека, и мне не было ясно, удастся или нет нам повалить те деревья с помощью взрыва пороховых зарядов.

Я велел метателям пороховых зарядов зажечь фитили и бросать мешки с порохом в сторону деревьев, надеясь, что деревья будут от этого валиться и мы таким образом избавимся от помех, чинимых вражескими стрелками. Воины зажгли фитили и побросали мешки с порохом, один за другим, в сторону деревьев, раздались громкие взрывы, густым дымом заволокло все вокруг, стало трудно дышать. Я закашлял, однако подувший ветерок развеял дым и я с удивлением увидел, что деревья охвачены языками пламени.

Кроме некоторых тонкоствольных, все деревья остались стоять на месте, однако все они горели и было видно, что они были из породы маслянистых, содержали в себе жиры и потому так легко горели в результате взрыва пороха. Мы были настолько поражены тем неожиданным событием, что застыв изумленно взирали как горит лес.

Пожар мешал стрелять буюрам, некоторые из них, спрыгнув с деревьев бежали. Пожар постепенно ширился, жар от него усилился настолько, что мы вынуждены были отступить.

Вдруг я заметил, что и справа и слева, насколько мог охватить взор, все деревья воспламенились, высота огня в средней его части достигла тридцати заръов. От того ужасающего пожара валил такой густой дым, что он заслонил солнце, вокруг стало темно и я в тот день своими глазами узрел адское пламя. Ни одна птица не могла пролететь сквозь тот огонь, не говоря о людях, не было средства потушить тот адский огонь. Пожар вынудил прекратить сражение и я, несмотря на все свое удивление от того пожара, все же заметил, что на каждом из участков леса, где росли маслянистые деревья, можно с помощью огня проложить путь, и пусть при этом хоть сто тысяч вражеских воинов укроются среди тех деревьев, с началом пожара у них не будет иного выбора, кроме как отступить, в противном случае они сгорят заживо.

Десять дней длилась война на земле буюров и все это время этот край, расположенный выше, чем все остальные районы Фарса, полыхал в огне. Через десять дней, когда сгорели и были уничтожены все маслянистые деревья, огонь потух, но еще десять дней земля исторгала жар, и мое войско не могло идти по ней. Затем, в силу той причины, что земля буюров расположена выше остальных областей Фарса и поэтому здесь чаще выпадают осадки, полил дождь, охладивший пепел, оставшийся от пожара и мы смогли наступать на землю буюров, шагая по огромному пепелищу.

Никто не преграждал нам путь, потому что больше не существовало укрытий, за которыми могли бы спрятаться лучники-буюры, чтобы разить стрелами наших воинов. До войны с племенем Буюр я слышал, что их край — это рай земной, и вступив в него мы поняли: все, что говорили о его красоте и прелести, являлось истиной.

Пройдя через горы пепла, мы вступили в местность сплошь покрытую клевером и поняли, что перед нами одно из пастбищ, созданных самой природой.

У нас на берегах Джейхуна также встречаются естественные пастбища, луга и выгоны, на которых постоянно пасутся табуны лошадей, стада овец, а иногда и коров. Пастбище, встретившееся нам на земле буюров, имело протяженность в целый фарсанг и я не видел в нем ни единой овцы, лошади или коровы. Стало ясно, что племя Буюр либо не знает животноводства или же проведав о нашем наступлении, увело всех своих животных с того пастбища. Дойдя до того пастбища, я поручил Кара-хану, одному из моих отважных военачальников, отправиться вниз и привести лошадей, которых мы оставили в долине у подножия гор. Мы вначале оставили их там из за того, что предстояло подниматься наверх через препятствия, теперь же, когда полностью сгорел лес, путь стал сравнительно более легким и поэтому оставлять коней в той низине дальше было неразумным с военной точки зрения, ибо впереди теперь расстилалась ровная местность, по которой выгоднее всего было следовать верхом и вести боевые действия силами конного войска.

Кара-хану я также поручил доставить снизу корм для лошадей, хотя и обнаружили мы пастбище на земле Буюров, я не хотел, чтобы наши кони насыщались их свежей травой. Потому что в военном походе и боевой обстановке лошадям надо давать сухой корм, в противном случае им раздует животы и они выйдут из строя.

После того как наших коней доставили наверх, мы имея возможность двигаться быстрее, постепенно вышли на плоскую равнину, сплошь покрытую зеленым клевером. Я чувствовал, что воины племени буюр не станут нападать на нас на этой плоской равнине, ибо ведают, что сделав это, они погибнут. Я предвидел, что они изберут для боя лесистую, либо гористую местность. Через два дня похода по земле буюров мы достигли берега полноводной реки. Поскольку дело было не весной, разлива на той реке не наблюдалось, мы спокойно перешли ее вброд, вода достигала брюха лошадей и я заметил, что в весеннюю пору, в период волнения, ее не пересечь вброд, понадобится лодка.

Мне сказали, что в том крае есть еще две реки, такие же полноводные как и эта. Хотя воды ее свободно достигали дальних берегов, я не видел вблизи ничего похожего на поля или фруктовые сады и было сказано, что жители земли Буюр не знают земледелия и никогда не пользовались ни плугом, ни лопатой и никому из правителей Фарса не удавалось заставить их заняться сельским хозяйством. Мне тоже не было интереса заставлять племена буюр заняться земледелием, ведь я пришел лишь для того, чтобы достойно наказать их за содеянное ими зло.

В тот день, когда показалась полноводная река, которую мы пересекли, передовой дозор передал, что они добрались до гористой местности, о которой им пока не известно — проходима она или нет. Еще через час дозор сообщил, что гору нельзя перейти напрямую и он надеется обойти ее. Еще одно донесение уведомляло, что к востоку от той горы обнаружена тропа, но на ней стоит заслон из воинов-буюров, этот заслон нельзя пройти, поскольку буюры расположились на возвышенностях и возможно начнут сбрасывать камни сверху и в результате, могут уничтожить всех воинов дозора.

Я велел передать дозорным, чтобы оставались вблизи той тропы и направил туда Кара-хана с двумя тысячами воинов, чтобы изучил обстановку вокруг той тропы и выяснил, проходима она или нет. Когда вражеские воины занимают господствующие высоты вокруг горной дороги и готовы сбрасывать с них камни на головы наступающих, прежде всего их следует выбить с тех высот.

Для чего окружается весь район и засевший наверху враг должен погибнуть от голода и жажды. Сопровождавшие меня уроженцы Фарса сказали, что в горах бесполезно устраивать окружение. Потому что в тех местах достаточно воды и дичи, а кроме того растут дубы, плоды которых буюры растерев с помощью двух камней, превращают в муку, из которой пекут хлеб. Одна из основных причин того, почему буюры не занимаются земледелием, заключается так же и в том, что они не испытывают тяги к пшеничному хлебу, чтобы заняться земледелием и на их вкус хлеб, выпеченный из муки дубовых плодов не уступает пшеничному.

Кара-хан сказал: «О эмир, если прикажешь, я прорвусь по той дороге со своими воинами». Я ответил: «Я не сомневаюсь в твоей отваге, знаю что ты смел, как и все твои воины, но я не желаю их терять понапрасну, ибо в этом случае допущу не только их гибель, но и то, чтобы был перекрыт путь для движения вперед. Потому как камни, сброшенные сверху вместе с трупами людей и животных образуют такую преграду на нашем пути. И потому необходимо что-то придумать».

Глядя вверх, мы не видели ни одного буюра. Они прятались за камнями и готовились обрушить их на наши головы. Они настолько хорошо укрылись, что Кара-хан засомневался в их присутствии. Я напомнил, что до этого дозорные передавали сообщения об их присутствии. Кара-хан сказал: «О эмир, дозволь мне пройти по этой тропе с двадцатью добровольцами. Если на нас начнут сбрасывать камни, станет ясно, что они засели на вершине, если нет, то ты будешь знать, что можешь спокойно пройти здесь со своим войском».

Я сказал: «Карахан, эти люди прожили в этой стране сотни лет и знают особенности здешних мест лучше чем ты и я. Возможно, что уже пятьдесят раз перед этой тропой появлялось чужое войско и всякий раз буюрам удавалось перехитрить их командующих». Карахан спросил: «О эмир, а каким образом им могло это удасться?» Я ответил: «Когда по тропе шло небольшое количество вражеских воинов, камней на их головы не обрушивали, тем самым создавая у вражеского полководца ложную надежду о том, что на вершине никого нет, после чего всё войско смело ступала на ту тропу. В этот момент на головы обрушиваются заранее приготовленные камни, и все войско гибнет. Я не говорю, что так было всякий раз, но нет сомнений в том, что буюры пускали в ход эту хитрость не один раз и не одно чужеземное войско на этом самом месте становилось жертвой той хитроумной уловки».

Кара-хан сказал: «О эмир, Господь наделил тебя проницательностью и способностями, которых лишены обычные люди. Потому тебе и удается предвидеть всякую вероятность. Но я считаю, что ни одному из чужеземных войск до сей поры не удавалось добираться до этой горы, чтобы быть осыпанным камнями со стороны буюров. Всякий раз буюрам удавалось останавливить врага в том лесу, что сгорел». Я ответил: «Такое предположение вполне вероятно однако, поскольку буюры не сумели остановить нас в том лесу, а пожар уничтожил его, они непременно попытаются сделать это здесь». Кара-хан сказал: «О эмир, дозволь мне все же пройти по этой тропе с двадцатью добровольцами — произойдет одно из двух — либо на нас обрушатся камни и мы погибнем, либо мы пройдем по этой тропе благополучно. Даже если буюры попытаются перехитрить нас, воздержавшись от того, чтобы обрушить на нас камни, то и в этом случае, по крайней мере двадцати твоим воинам удастся добраться до противоположного конца тропы».

После этого Кара-хан, показав на тропу пальцем, сказал: «О эмир, если бы в прошлом по этой дороге шли войска и на головы пришельцев обрушивались камни, то бросились бы в глаза кости погибших, тогда как мы не видим здесь ни одной». Я сказал: «Несомненно, их нетрудно убрать отсюда». Затем я дал согласие, чтобы Кара-хан во главе двадцати добровольцев прошел по той тропе, чтобы выяснить, обрушатся на их головы камни или нет.

Кара-хан был способным военачальником и мне не хотелось подвергать его опасности ради той цели, не содержащей в себе особой военной ценности, но я знал, что если он сам не встанет во главе той группы и не поведет ее лично, сами воины, в страхе перед могущими обрушиться камнями, побоятся ступить на ту тропу. Кара-хан прокричал: «Мне нужны двадцать добровольцев, готовых рискнуть жизнью, чтобы пройти по тропе вместе со мною». И он стал считать каждого, кто отделялся, выступая из рядов конного войска, когда число достигло двадцати, он остановился.

Затем он велел крепче взнуздать коней и быть готовыми стремительно проскочить по той тропе. Затем Кара-хан пустил своего коня вскачь, за ним ринулись двадцать остальных всадников. Я не смотрел на них, а оглядывал вершины, чтобы узреть действия врага в ответ на прорыв моих конников. Кара-хан, мчавшийся впереди, а за ним и шестнадцать конников, проскочили тропу благополучно. Отряд скакал группами по четыре всадника в каждой, и когда оставалось проскочить последней, раздался грохот падающих камней. Склоны не были отвесными, а имели крутой уклон, по которому, набирая скорость катились камни и если бы у меня была возможность докричаться до оставшихся четырех всадников, я бы их предупредил, чтобы они резко натянули поводья и остановились, однако ужасающий грохот падающих камней был настолько громким, что заглушал все. Четыре воина со своими конями погибли под огромными валунами.

Стало ясно, что дозорные оказались правы, утверждая, что в скалах засели буюры. Также прояснилось, что враг не столь уж хитер, как я предполагал. Потому что на их месте, я бы не стал сбрасывать камни на тех двадцать всадников, вместо этого я позволил бы им пройти целыми и невредимыми, тем самым введя в заблуждение командующего вражеским войском, который велел бы двинуться вперед всему остальному войску. И только тогда я бы обрушил на него камни, чтобы уничтожить войско врага целиком.

Тропа, по которой проскочил Кара-хан вместе с шестнадцатью всадниками, была узкой и четверо погибших со своими конями почти полностью загромоздили ее, если бы мы захотели идти по той тропе, необходимо было бы вначале убрать их с дороги. Я отобрал еще десять конников, которым велел вступив на тропу, подобраться поближе к тем трупам, и не двигаться дальше, потому что я заметил, что расположение горной местности было таковым, что буюры могли обрушивать камни лишь в том определенном месте, не имея возможности поражать участки в начале и конце тропы.

Десять всадников рванули вперед по тропе, я видел, что они опасаясь камней задирали головы вверх, чтобы вовремя увидеть падают на них валуны или нет. Они подъехали к валявшимся трупам и не стали двигаться дальше и в тот момент раздался ужасный грохот падающих камней. Всадники отступили назад, насколько это было возможно, но я увидел, что камни и валуны поразили лишь то место, где находились трупы. Стало ясно, что защитники имеют возможность поразить камнями моих воинов только на том определенном участке. Этот вопрос казалось бы не выглядел столь уж важным, однако в бою чем лучше знаешь позиции, занятыми противником, тем большую пользу извлечёшь для себя. Я задумался над тем, как же расчистить тропу, открыть путь и уберечь свое войско от смертоносных камней, когда заметил, что вершины одной из гор, которая была относительно плоской, мне машет рукой какой-то человек, с удивлением я узнал в нем Кара-хана. Убедившись в том, что я все же заметил его, Кара-хан начал энергично махать рукой куда-то вправо от себя, одновременно приложив палец к губам. Я понял, он полагает, что враг находится справа от него и мне не следует подавать голос, как и ему, иначе это привлечет внимание буюров.

Стало ясно, что Кара-хан, проскочив тропу, оставил своего коня, нашел тропу, чтобы взобраться на вершину той горы и та тропа была расположена таким образом, что не просматривалась с того места, где засели буюры. Не видя Кара-хана, тем не менее, они видели нас, и если бы мы вздумали подавать знаки Кара-хану, это привлекло бы внимание врага и он понял бы, что отряд наших воинов оказался где-то рядом с ним. Я велел своим военачальникам передать всем воинам, чтобы те не делали никаких жестов, могущих привлечь внимание врага к Кара-хану, вообще не глядеть на ту скалу, чтобы противник не догадался о нахождении на ней отряда наших воинов. Рядом с Кара-ханом показалось еще несколько человек из тех, кому посчастливилось проскакать вместе с ним через ту тропу и уцелеть. Затем Кара-хан показал налево от себя, подсказывая, чтобы шли к нему именно с той стороны. Сознавая, что враг наблюдает за мной, я велел одному из своих военачальников сходить и выяснить, что же хочет сказать Кара-хан. Если это не удастся, тогда надо выпустить в его сторону стрелу из лука с привязанной к ней тонкой бечевкой, к которой в свою очередь привяжут толстую веревку и он поймет, что к нему хотят направить от нас человека.

Итак, с помощью веревки мы установили связь с людьми Кара-хана. Часть наших людей один за другим перебрались по той веревке на гору к нему. Я велел тем десяти добровольцам, остававшимся на восточной части тропы делать вид, что они намерены прорваться вперед на том месте для того, чтобы отвлечь на себя буюров, засевших наверху, чтобы те ни в коем случае не заметили Кара-хана. Пятьсот моих воинов перебрались на вершину горы и соединились с отрядом Кара-хана.

Я велел отправить к ним также некоторое количество стрел для луков и камней для пращ, — хотя гора та и была каменистой, мои люди могли столкнуться с трудностями, стараясь наковырять камней нужного размера, подходящих в качестве снаряда для пращи. (В качестве снарядов для пращи и баллисты подбирались камни определенных размеров. — Марсель Брион).

Командование людьми, переправленными на вершину горы, я возложил на Кара-хана, он должен был ударить по буюрам, засевшим наверху и обрушивающим камни на нас.

Когда Kapa-хан и воины, находившиеся наверху скалы, приступили к атаке, я не видел той схватки, расположение гор (рельеф местности) не позволял разглядеть ту схватку. Но с тех вершин до нас доносились шум, крики дерущихся, иногда доносился ужасающий вопль, означавший, что в очередной раз кто-то сорвался с горы и летит в пропасть, а некоторые из них, долетев до земли, уже не имели сил кричать. Среди сорвавшихся были как мои люди так и буюры.

Всякий раз, когда со скал срывался очередной буюр или мой воин и шлепался о землю с глухим хрустом переломанных костей, я прислушивался к своим внутренним ощущениям, насколько меня могло взволновать то зрелище? Смерть в бою для меня была обыденным явлением, гибель и ста тысяч человек на поле сражения не взволновала бы меня, однако такая разновидность гибели была для меня внове, до того дня мне не удавалось самому лицезреть воинов, дерущихся на вершинах и гибнущих, срываясь в пропасть. Когда летели вниз и гибли мои воины, мое сердце вздрагивало, как если бы они гибли на моих глазах от полученных ими сабельных ударов. Затем я понял, что такая смерть лучше, чем смерть от сабли или стрелы, ибо в последних случаях человек может несколько дней пребывать в мучениях, пока душа не покинет его тело. Тогда, как сорвавшийся с горы гибнет в тот же миг, когда его тело коснется земли, смерть его наступает так быстро, что он не успевает даже ощутить ее прихода.

Вдруг с вершины раздался крик Кара-хана: «О эмир, здесь больше никого не осталось, путь свободен». Я велел очистить тропу от трупов и камней, чтобы по ней могло пройти всё войско. Хотя Кара-хан и сказал, что вершина очищена от врага, верный своей привычке проявлять осторожность, я выслал вначале вперед дозорный отряд, который продвигаясь шаг за шагом, давал мне знать, что путь свободен. Мои конники прошли ту тропу и мы вышли к долине, через которую протекала река. Я, посмотрев на солнце, определил, что до конца дня еще было немало времени, но до отстоявших впереди холмов было не близко — к тому времени, когда мы достигли бы их, уже наступила бы ночь, а идти по темноте через холмистую местность врага было опасно.

Потому, в той долине, на берегу ручья, мы разбили лагерь, вокруг которого я расставил караульных в целых три ряда, потому, как была возможной ночная атака со стороны буюров.

Когда разожгли костры, чтобы готовить пищу, пришел Кара-хан и стал рассказывать о подробностях боя на вершине горы. Вначале с ним было там шестнадцать, затем присоединились еще пятьсот. Рельеф горной местности позволил подобраться к буюрам так скрытно, что до последнего момента те не заметили моих воинов и поэтому их внезапная атака застала буюров врасплох. Они состояли из двух отрядов, один был вооружен кирками, ломами и лопатами, его задачей было выковыривать из поверхности горы огромные камни и валуны. Второй отряд перетаскивал те камни и валуны к краю и сбрасывал их вниз. Кара-хан и его люди напали на них внезапно и сразу же вывели из строя часть из них с помощью стрел и камней из пращи. После этого на вершине закипела кровавая схватка между сторонами, в результате часть буюров и часть наших воинов нашли свою смерть, сорвавшись со скал в пропасть.

Кара-хан говорил: «О эмир, здешние люди упрямы и я видел как некоторые из них, невзирая на тяжкие ранения, не будучи в состоянии стоять на ногах, лежа на земле, старались перерезать сухожилия наших воинов своими кинжалами». Но все они, в конце концов, были, убиты или ранены, а часть захвачена в плен.

Оставшиеся, увидев, что оставаясь на месте они неминуемо погибнут, отступили по той тропе, через которую на ту вершину попал Кара-хан. В той битве погиб двести сорок один из моих воинов, некоторое их число получило ранения и Кара-хан переправил их вниз с помощью тех воинов, что не получив каких-либо ранений, остались целы и невредимы.

После того, как завершился рассказ Кара-хана, я спросил его: «В награду за всё, что ты совершил, что бы ты хотел получить от меня?» Кара-хан сказал: «О эмир, мой долг — верность тебе на всем твоем пути». Я сказал: «Кара-хан, я испытал тебя в ходе многочисленных войн, знаю, что ты отважный муж, но сегодня ты показал передо мною, что у тебя есть не только смелость, но и инициатива. Ты отважно, под смертоносным градом камней прошел по тропе, обогнув гору сзади, вернулся назад и показался передо мной на ее вершине и дал понять, что есть возможность переправить наверх отряд воинов. Затем ты принял на себя командование всеми людьми, переправленными на вершину, уничтожил вражеский заслон и очистил от опасности ту тропу, чтобы могло пройти всё войско. И если бы не проявленная тобой инициатива, мы бы застряли у этой горы в течении многих недель, а то и месяцев, а может и были бы вынуждены повернуть назад и уйти из этой страны, так и не нанеся поражения врагу».

Кара-хан вновь ответил: «О эмир, самоотверженность и готовность жертвовать собой — это мой долг». Я сказал: «О храбрец, я жалую тебе десять тысяч динаров наличными и когда возвратимся в Самарканд, выдам за тебя свою дочь Зубейду, которая уже подросла, чтобы выйти замуж». Кара-хан сказал: «О эмир, я всего лишь простой слуга и не достоин быть твоим зятем». Я ответил: «Сегодня ты доказал, что достоин быть моим зятем», и велел принести и положить перед Кара-ханом десять тысяч динаров. Когда вносили золото, я бросил взгляд на ту вершину и впервые в жизни внутренне содрогнулся. Меня заставил задрожать не ужас, а осознание того, что мною был допущен непростительный промах.

Человек, подобно мне, всю жизнь проведший в сражениях, не должен был допускать такого промаха: овладеть той тропой, а затем оставить ее, давая врагу возможность вновь захватить ее, и тем самым закрыть мне путь назад. И хотя на земле буюров имелся и второй входной путь, но кто знает, не расположена ли на том пути какая-нибудь гора с труднопроходимым ущельем? Командующий войском не должен допускать такой оплошности и оставлять без охраны путь, который он с таким трудом захватил — это основополагающее требование.

Я спросил Кара-хана: «Может ты устал и хочешь выспаться?» Он ответил: «О эмир, хоть я и устал, тем не менее готов отказаться от сна ради служения тебе».

Я сказал: «Мною сегодня допущена ошибка — когда я провел войско через тропу, я не оставил на ней прикрытия на случай отхода. Как ты считаешь, сколько воинов может понадобиться для этого?» Карахан ответил: «Пятисот будет достаточно». Я сказал: «Но сейчас, когда ты отправишься туда, возможно тебе придется принять там бой, поэтому возьми тысячу человек с достаточным количеством факелов». Он ответил: «О эмир, слушаюсь и повинуюсь, но прежде чем отправиться туда, как я уже сообщал, мы захватили в плен некоторое число буюров, может, прежде следует допросить?»

Я велел доставить пленных. Их привели и я, показав на видневшиеся вдали костры, спросил одного из них, чем могли быть заняты в это время их соплеменники, находившиеся там. Он ответил, что подбирают трупы убитых и ухаживают за раненными.

Его ответ был приемлемым, но не полным, поэтому я спросил другого: «Почему ваши соплеменники собирают тела павших ночью, неужто они не могут подождать до утру?» Он ответил: «О великий эмир, здесь имеется много хищников, они осквернят трупы, а раненные требуют оказания им скорейшей помощи». Такой ответ был правдоподобен, я понял, что он имеет в виду гиен, но и он не был исчерпывающим. Я задал вопрос третьему пленнику, выделявшемуся среди остальных своей наружностью старшего: «Попытаются ли твои соотечественники еще раз захватить ту тропу, по которой мы прошли?» Он ответил: «Для чего им захватывать ту тропу еще раз? Какую пользу это может дать?» Я ответил: «Выгода здесь в том, чтобы устроить помеху, когда мы будем идти назад». Буюр ответил: «Я не думаю, что тебя удастся вынудить к отступлению, я полагаю, ты уйдешь отсюда лишь тогда, когда сам того захочешь».

Я сказал Кара-хану: «Промедления не должно быть. Иди и займи ту тропу. Отоспишься там, захвати с собой пищи и воды». Кара-хан отправился туда с тысячей воинов, прихватив с собой дополнительное количество людей, которые должны были привести назад их лошадей.

Я не сводил глаз с той горы, пытаясь понять, не разгорится ли схватка между Кара-ханом и противником, который возможно окажется там. Если, как сказал пленный, буюры отправятся туда лишь для того, чтобы подобрать мертвых и оказать помощь раненным, в этом случае они там долго не задержатся и возвратятся к себе. На обратном пути они могут столкнуться с Кара-ханом, который не станет вступать в бой, если увидит, что они заняты лишь перенесением своих мертвых и раненных, но проверит, не оставили ли они свое сторожевое прикрытие на тропе.

Не было необходимости давать на это счет специальных указаний Кара-хану, как ему поступать в том или ином из тех случаев.

Вглядываясь в горы и костры, я услышал звуки, напоминающие визг и завывание. Я спросил у пленного, который выглядел старшим среди остальных, что это за звуки. Он ответил, что это могут быть женщины. Женщины находились у подножия горы и их рыдания означили, что трупы и раненных уже доставили туда.

Буюр похоже говорил правду, у подножия горы виднелись горящие факелы. Я велел увести пленных, женский плач продолжал еще какое-то время раздаваться вдали, постепенно он становился слабее, затем и вовсе стих.

Я не мог уснуть, мне не давала покоя мысль о том, как это я мог оставить без присмотра отбитую у противника горную тропу, никто кроме меня самого не был виновен в допущении той оплошности. Но подоспел гонец от Кара-хана, сообщивший, что тропа свободна, противника нет ни на вершине, ни на склоне горы, а сам Кара-хан занял прочные позиции на ней. Это меня успокоило и я решив было лечь спать, тем не менее, сначала обошел лагерь и осмотрел его, предупредил военачальников, чтобы были готовы к возможной ночной атаке со стороны противника и верный своему правилу, которого придерживался в боевой обстановке, лег спать одетым и встал задолго до того, как занялась утренняя заря, когда все остальные воины все еще спали. Я совершил омовение у ручья и совершил утренний намаз в походной мечети, сопровождавшей меня во время моих поездок, почувствовав голод, я приказал принести еды.

Я следую правилу не есть в боевой обстановке, особенно в ожидании ночной вылазки со стороны врага, потому что после еды обычно клонит к тяжелому сну, а сон командующего войсками должен быть чутким и легким. Я позволяю хорошо выспаться своим воинам, сам же воздерживаюсь от крепкого сна.

Прежде, чем дать войску приказ о выступлении, я позаботился о том, чтобы не повторилась оплошность, допущенная мною прошедшей ночью, для чего необходимо было обеспечить постоянную связь между основным войском и отрядом Кара-хана, которую не мог бы нарушить враг. Я вызвал Амира Хусейна, одного из сыновей правителя Бахзара, что в Хорасане, которому тогда было что-то около тридцати лет, и сказал ему: «Оставляю тебя здесь с тысячей всадников, сам я ухожу с основной частью войска. Твоя задача здесь заключается в том, чтобы не допустить нарушения связи между нами и Кара-ханом. После нашего ухода враг может вновь появиться здесь и занять эти места, в этом случае Кара-хан и его воины на вершине горы, окажутся в окружении, если такое произойдёт, в условиях вражеской территории я могу не подоспеть к нему на выручку.

Эмир Хусейн сказал: «О эмир, будь спокоен. Находясь здесь я обеспечу непрерывную связь как с тобою, так и с Кара-ханом, и не позволю противнику нарушить ее». Затем мы выступили, нам предстояло одолеть в пути ряд возвышенностей. Поскольку перед нами было множество узких дорог, я велел использовать пленных в качестве проводников.

До того времени я не встречал на земле буюров ни одного строения, напоминающего жилой дом, поэтому я спросил у одного из пленных: «Что, в вашей стране не принято строить жилые дома?» Пленный ответил: «Наши дома расположены там» — и показал пальцем на север. Прохождение войска, как конного, так и пешего через местность, где имеется много возвышенностей, требует предельной осторожности, так как конники или пешие воины зачастую не знают что их ожидает впереди, даже на расстоянии каких-то пятидесяти заръов. Мои разведочные дозоры осторожно продвигались вперед шествуя впереди, справа и слева от войска, тщательно осматривая каждый холм или возвышенность. Позади основной части войска шел арьергард, сформированный чтобы предупредить неожиданную атаку буюров с тыла. Следуя через возвышенности ежеминутно я ожидал их нападения, потому что условия местности, по которой мы шли были особенно благоприятными для таких действий со стороны врага. Однако буюры нигде не показывались, можно было подумать, что мы следуем по необитаемой стране.

Неожиданно дозор донес о том, что показался враг и мы, до того следовавшие боевым походным маршем, остановились ожидая дальнейших донесений старшего дозорной группы. В дневное время такие донесения передаются сигналами вымпелов, следуя по гористой местности дозор должен держать такого сигнальщика на вершине горы. После первого сигнального сообщения дозорных, других больше не поступило.

Я снарядил небольшой отряд и отправил их выяснить, почему от дозора не поступает больше сообщений. Отряд ушел и через некоторое время из-за холмов, за которыми они скрылись раздались громкие крики и затем все стихло. Я хотел было отправить для выяснения еще один отряд, но не успел: на нас внезапно, как весенний град, обрушилось множество стрел. Обстрел был настолько плотным, что я понял, если велю войску наступать, в этом случае мы потеряем всех своих коней и часть воинов, которая не облачена в доспехи, поэтому я приказал отходить. Две стрелы, одна за другой попали и в меня, и хотя доспехи не позволили им вонзиться в мое тело, тем не менее, сила их удара говорила о мощи руки, пославшей их. Отступив, мы оказались вне пределов досягаемости стрел противника. Я заподозрил пленных в коварном умысле, поскольку они выступали в роли проводников, и возможно предумышленно завели нас в засаду. Однако они клялись, что не знали о присутствии своих соплеменников на тех холмах. Я и сам понимал что самой удобной позицией для нападения на нас были бы именно те холмы. Но я подумал, что пленные всё же могли бы повести нас такой дорогой, где не было бы их соплеменников. Пленные пояснили, что эти холмы обширны настолько, что по какой из их сторон не пойти везде возможно наткнуться на засаду буюров. После отхода я догадался, что причиной молчания со стороны моих дозорных было то, что буюрам удалось захватить их врасплох и в одно мгновение вывести из строя.

Это был второй случай, когда я на себе испытал насколько интенсивно буюры могут осыпать противника градом стрел. В первый раз, как я рассказывал, мы испытали это едва вступив на землю буюров. Оба раза их обстрел был результативным, в первый раз он заставил нас остановиться, во второй — отступить назад. Поступило сообщение от Амира Хусейна о том, что обстановка у него и Карахана спокойная. Он запрашивал об обстановке у нас. Я передал что мы попали под обстрел буюров, засевших на холмах, и были вынуждены отойти. В боевой обстановке я сообщаю нижестоящим начальникам о положении, в котором нахожусь с предельной достоверностью, чтобы они не совершали ошибок, не расслаблялись, получив неверное сообщение и не утратили осторожности.

Как рассказали пленные, жители той страны с детства упражняются в стрельбе из лука. Вначале дети учатся стрельбе из маленьких луков, изготовленных для них взрослыми, став взрослыми они изготавливают свои собственные луки из того самого маслянистого дерева, которое обильно произрастает в том крае. Тетиву для лука также выделывает сам лучник, самая лучшую тетиву можно сделать из кишков горного козла, который также во множестве водится в тех краях. Изготовление лука и стрел, выделка тетивы связаны с целым рядом секретов, которые лучник постигает постепенно. Стрелы буюров не имеют железных наконечников, они у них каменные. В их краю есть сорт гранита, который обтесывают придавая форму наконечника, затем крепят к древку стрелы и такой наконечник пронизывает тело также как и железный. Пленные рассказали что на их родине отмечают три больших праздника — это Навруз (начало нового года по солнечному календарю, который приходиться на день весеннего равноденствия — 21 марта) затем праздник Огня и, праздник, посвященный состязаниям по стрельбе из лука. Навруз отмечают весной, а праздник Огня осенью. Буюры — мусульмане, но до принятия ислама они поклонялись огню, в результате они сохранили многие традиции своей древней религии и поэтому ежегодно осенью они проводят праздник Огня. Поскольку у огнепоклонников имеются храмы огня, я спросил пленных, имеются ли таковые в их стране.

Их ответ был отрицательным и впоследствии, находясь в Сирии, я слышал от Ибн Халдуна, что зороастрийские храмы возникли в те древние времена, когда люди не знали что такое кремень. Тогда огнепоклонникам приходилось для того, чтобы иметь возможность готовить себе пищу и обогреваться зимой, хранить горящий огонь в определенном месте и не давать ему гаснуть, ибо если огонь гас, они не знали как его разжечь вновь. Поэтому в каждом селе имелся храм огня, в городах же их было по нескольку, в этих храмах имелись управители (мутавали) и служки, которые должны были постоянно подкладывать дрова в горящий огонь не давая ему гаснуть. И жители города всякий раз, когда желали приготовить себе еду, брали соответствующую емкость(сосуд, горшок) шли в храм, накладывали в нее немного пылающего огня (т. е. горящих углей) и несли к себе домой, чтобы разжечь его в собственном очаге, а зимой, также принося в дом огонь из храма, люди пользовались теплом. Поэтому огнепоклонники считали огонь и воду, землю и воздух величайшими благами, дарованными им их божеством. До тех времен когда люди открыли, что такое кремень, самым дорогим калымом (выкупом) за невесту был горящий огонь.

Я спросил пленных: «Есть ли возможность обойти те холмы, чтобы не идти прямо, подвергая себя опасности исходящей от стрел буюров!» Они ответили утвердительно и, показав на север добавили, что дойдя до того места я найду тот самый обходной путь. Но туда путь не близок. Я ответил, что меня не могут утомить дальние переходы, в которых я и мои воины провели всю свою жизнь. Затем собрав своих военачальников я сообщил: «Нам предстоит идти на север для того чтобы отыскать путь, который позволит обойти те холмы, и что эти сведения получены от пленных, о которых следует помнить как о врагах, и потому достоверность их сообщений может вызывать сомнение. Впрочем, хорошо зная что в случае дачи ложных сведений их ждет смерть, возможно что они говорят правду. Учитывая присутствие на холмах лучников неприятеля, не нападут ли они на отряды Амир Хусейна или Кара-хана, как только поймут, что я покинул эти места? Поэтому я считаю необходимым построить здесь две смотровые башни чтобы вести непрерывное наблюдение за окрестностями. Такую же башню должен возвести у себя Амир Хусейн, построив те башни, мы двинемся дальше, оставив здесь небольшой гарнизон». У нас не было возможности строить те башни из хорошего материала и потому мы ограничились тем, что клали их из сырого кирпича, изготовленного воинами с помощью соответствующих форм. Амиру Хусейну я велел тоже построить наблюдательную башню, чтобы враг не сумел застать его врасплох. В результате, на двух холмах возвели две смотровые башни и, оставив там гарнизон в составе пятисот воинов я двинулся на север.

Наш путь пролегал через плоскую зеленую долину, не дававшую противнику возможность незаметно подобраться и напасть на нас. Мы продвигались быстро и через два дня оставили позади ту ровную и зеленую долину и вышли на ее северную оконечность. Поскольку ожидался бой с врагом, я велел, чтобы воинам дали возможность отдохнуть. Затем я выделил воинов, имевших на себе доспехи, от остальной массы войска, образовав из них облаченный в броню отряд. Этот облаченный в броню отряд был пешим, потому что у нас не было защитных доспехов для коней. Если бы воины в доспехах бились верхом, то буюры лучники в течении нескольких мгновений уничтожили бы всех наших коней, представляющих собою основную ценность конного войска.

На севере зеленой долины была широкая дорога, мы должны были следовать по ней, затем свернуть на восток. На той широкой дороге никто не смог-бы застать нас врасплох, однако пройдя ее, мы вновь оказались среди холмов, представлявших удобную позицию для нападения врага. Пройдя по той дороге и свернув на восток, я выслал вперед разведочный дозор состоящий из облаченных в доспехи воинов, за ними следовал отряд воинов также облаченных в броню, далее шли я и мои конники.

Облаченные в броню пехотинцы знали, что с началом атаки конников они должны продолжать битву с тем, чтобы буюры-стрелки оказались между двумя огнями. Мы шли через местность где имелись холмы, усеянные широкими и неглубокими ущельями и проходами, в любой части той местности моя конница, при условии что ее не осыпят стрелами, могла легко осуществлять наступательные действия. Я запланировал, что бой развернется следующим образом: облаченная в броню пехота вступит в непосредственную схватку с воинами-буюрами, потому что как я понимал, противника, делающего в бою основную ставку на стрельбу и луков, менее всего устраивает рукопашная схватка. Пока будет продолжаться бой между буюрами и нашей облаченной в доспехи пехотой, мои конники атакуют противника с тыла и опрокинут его. Не исключено, что буюры разделят своих стрелков на две части, задачей одной из которых будет обстреливать мое конное войско с удаленной дистанции. Но и в этом случае наши возможные потери будут меньше чем в случае, когда нас будут обстреливать все лучники-буюры.

К полудню дозор воинов в доспехах донес, что видит врага и я велел пехоте перейти к атаке. Буюры-лучники в своей обычной манере начали осыпать стрелами нашу пехоту, облаченную в доспехи. Оценив обстановку, связанную со стрельбой, донесения, шедшие от передовой части войска, прикинув на глаз ширину поля боя я, оставив часть войска в качестве резерва, всей его остальной массой обрушился на буюров с тыла. Я скакал в первых рядах сражающихся и готов был тем самым показать буюрам какой телесной мощью обладает человек, носящий имя Тимур Гураган. Мои военачальники знали, что когда я намерен лично участвовать в бою, меня не следует отговаривать, потому что такие вещи я расцениваю как угодничество, а не заботу о моей безопасности.

Я знал, когда верховный командующий всего войска вступает на поле сражения в его первых рядах, люди будут сражаться с удвоенной силой. Буюры-лучники поняли наконец, что мы зашли к ним в тыл, часть из них развернулась в нашу сторону и взяла было на изготовку свои луки, чтобы разить нас стрелами, но прежде чем нам успели причинить нам какой либо значительный ущерб, мои конники обрушились на них подобно лавине.

Наша атака была столь стремительна, что часть буюров не успевших даже один раз пустить в нас свои стрелы, была растоптана копытами наших коней. Я ринулся на буюров, орудуя своей секирой на длинной рукоятке, каждый взмах ею повергал наземь одного из врагов. В свою очередь, наши пешие воины, прекратив стрельбу из луков, взялись за мечи и вступили в ближний бой. Каждый из буюров, захотевший спастись бегством, натыкался на смертоносные клинки моих пеших воинов и падал замертво от их ударов. Таким образом, у буюров не было пути даже для отступления и бегства. Те немногие, кому удавалось прорваться, в конце концов натыкались на наше резервное войско. Сражение тянулось с полудня до времени вечернего намаза, к тому времени сопротивление буюров было сломлено окончательно, и те из них, что остались живыми, сдались в плен.

Я не знал численности населения в стране буюров и в Фарсе никто не мог мне сказать сколько там живет людей или семей. Одни говорили, что их там насчитывается сто тысяч, другие называли цифру четыреста тысяч. Поэтому я постоянно беспокоился за тыл своего войска, хотя Амир Хусейн и Кара-хан со своими отрядами были оставлены позади для прикрытия, тем не менее я опасался, что буюры все же могут внезапно напасть с тыла и застать нас врасплох. Однако никто не напал на нас с тыла и мы продолжали продвигаться вперед пока вдали не показались окрестности некоего города. Тот город был обширным и располагался на холмах таким образом, чтобы не пострадать от возможных наводнений. Над одним из холмов ввысь поднимался столб дыма и я спросил пленных, что мог означать тот дым. Они ответили, что это храм огня. До того времени мне не приходилось видеть зороастрийского храма и я не знал чем могут заниматься в нем огнепоклонники.

Я спросил пленных об устройстве такого храма. Они сказали, что при таком храме имеется один мутавали (управитель) и тридцать служащих, ежедневно в храме на службе присутствуют двое из них, их задача — следить за тем, чтобы не гас огонь. Каждая семья буюров обязана ежемесячно безвозмездно жертвовать храму вязанку хвороста. Поэтому храм не испытывает недостатка в топливе, ибо в нем всегда имеется двухгодичный запас топлива. Я спросил, располагают ли храмы огнпеклонников подобно мусульманским мечетям, вакуфным имуществом, являющимся источником пропитания для служителей культа.

Пленные дали отрицательный ответ, сказав, что ежегодно ими отмечается семь праздников, каждый из которых посвящен одному из ангелов, приближенных к богу, им посвящены дни недели, которых тоже семь, и в первый день месяца Хаммаль (Овен), когда празднуют Навруз, буюры семь дней посещают храмы и вручают управителям-мутавали свое пожертвование-закат, которое вплоть до следующего Навруза и составляет средством пропитания для служителей культа.

Верование буюров состояло из смеси идей ислама и зороастризма. Они, считая себя мусульманами, содержали храмы Огня, делали в них пожертвования, поступавшие в прямое распоряжение их управителей. Я спросил одного из пленных, совершают ли они сами намаз. Он ответил утвердительно. Я, натянув повод своего коня, остановился и сказал: «Соверши-ка намаз, чтобы я увидел как ты это делаешь». Тот человек, обратившись лицом к солнцу, потряс несколько раз руками и тихо проговорил что-то, затем сказал, что это и был его намаз. Я спросил: «Разве во время намаза вы не обращаетесь лицом к Кибле?» Буюр ответил: «А как же…», и, показав в сторону солнца, заявил, что это и есть Кибла. Я спросил: «Значит вы считаете солнце своей Киблой?» Буюр ответил утвердительно. Я спросил: «У вас есть духовный глава?» Он вновь дал утвердительный ответ, добавив, что им является управитель-мутавали храма.

Солнце зашло и настал вечер, а нам до города буюров все еще предстояло пройти некоторый путь. Я подумал, что ночью вплотную приблизившись к городу мы подвергнем себя опасности и поэтому приказал войску остановиться и разбить лагерь. Я сказал военачальникам: «Мы находимся в местах, где даже песчинки в степи настроены враждебно по отношению к нам, не говоря уже о людях, поэтому знайте, в любое мгновение на нас могут напасть». Наш лагерь расположился в местности, где было много холмов и неглубоких лощин, что создавало благоприятные условия для внезапной атаки врага. Еще до того, как шум в лагере стих и воины уснули, я расставил на холмах сторожевые посты, а также назначил передвижной караульный отряд, задачей которого было совершать регулярный обход сторожевых постов и проверять не спят ли караульные.

Воин после нескольких изнуряющих дней похода и сражения устает настолько, что, стоя на посту, может непроизвольно заснуть, поэтому и нужен передвижной караульный отряд, который регулярно наведывается к обычным часовым, и если те спят — будит их. Я беспощаден к дозорному, заснувшему на своем посту, если известно, что он не был до того уставшим. Не следует слишком уж ожидать, что воины, сражавшиеся от рассвета до заката и назначенные в ночной караул, будут бодрствовать. Если такой воин и заснет на посту, наказать его следует лишь тем, чтобы разбудить его и не позволить спать дальше. В ту ночь я не ел, чтобы не уснуть. Ночью я спал урывками, просыпаясь через каждые несколько минут, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. Иногда я выходил из шатра и оглядывал окрестности, однако ничего необычного я не заметил.

Забрезжил рассвет и совершив намаз, я позволил себе короткий отдых до той поры, пока не проснулось войско. Свернув лагерь и выстроившись в боевые порядки мы двинулись в направлении города буюров. Глядя на тот город издали я поразился его протяженности, он выглядел обширнее Самарканда. Но пленные развеяли мое заблуждение, разъяснив, что такое кажется из-за удаленности домов друг от друга — они не были построены рядом один с другим, а возводились каждый на отдельном холме, отстоя далеко друг от друга. И человек, глядя на те дома издали мог подумать, что перед ним огромный город, подойдя ближе он мог убедиться, что в том городе на наберется и тысячи домов.

Я все еще разглядывал с холма дома, видневшегося вдали города когда разведочный дозор сообщил о появлении противника. Командующим флангами я передал, чтобы были особенно внимательны — нападение могло последовать в любой момент. О том, же самом я предупредил еще раз и тыловое охранение — арьергард войска. Внезапно со всех сторон — спереди, справа, слева и сзади началась яростная атака буюров. Их появилось такое множество, как если бы эти воины и воительницы вырастали из земли подобно траве, я не случайно упомянул воительниц — вместе с мужчинами на нас шли вооруженные женщины.

Я приказал, чтобы задействовали кавалерию на флангах и центре войска, чтобы раздавить врага, не делая различий между мужчинами и женщинами. Все конники, исключая резервный отряд, и я вместе с ними, ринулись вперед. Женщина с каким то заплечным мешком кинулась навстречу, пытаясь достать саблей моего коня. Я опередил ее, разрубив ей голову надвое секирой. Женщина упала и вдруг раздался детский плач и к удивлению своему я увидел, что за печами той женщины была привязана не котомка, а ее грудное дитя.

(Если обратить внимание на то, как ведет рассказ Тимурпенг, можно понять, что в сердце того человека не было и капли жалости, — даже о грудном ребенке он отзывается так, словно у той женщины за плечами был привязан некий кусок камня Марсель Брион).

Ряды мужчин и женщин племени буюров довольно быстро редели под ударами нашей конницы — на этот раз противник сражался с нами в открытом месте, не имея возможности как раньше укрываться за деревьями. И хотя буюры атаковали нас с четырех сторон, им не удалось добиться перевеса и непрерывные атаки моих конников в конце концов сломили их сопротивление. Часть из них была растоптана копытами коней, часть погибла под ударами сабель и секир моих конников, а часть спаслась бегством в открытую степь. Я сказал, чтобы беглецов не преследовали, надо было скорей взять город. Я чувствовал что эта битва — последняя, после нее буюры уже не будут в состоянии сражаться с нами, а если и попытаются это сделать, то уже не с той ожесточённостью как раньше. Путь на город был очищен и мои конники, построившись в боевой порядок, двинулись в его направлении.

Еще до вступления в город я предупредил военачальников, чтобы не убивали служителей храмов Огня, которые составляли духовенство города, и убивали всякого, кто окажет сопротивление — независимо от того, мужчина это, женщина или ребенок. Когда мы добрались до города, я ожидал, что из домов нас встретит ливень из стрел и камней, однако ничего подобного не произошло, из города не доносилось ни звука, дома отстояли друг от друга на расстоянии, некоторые из них высились над нами и их обитатели при желании могли бы осыпать нас камнями. Однако ни один дом не подавал признаков готовности к сопротивлению. Когда я велел воинам войти в дома, они сделав это, доложили, что в домах никого нет.

Вскоре я узнал, что все жители покинули город, иными словами в нападении на нас участвовали все горожане, а те, кто остался жив и спасся бегством, уйдя в степи, были остатками того населения. Поскольку в городе никого не осталось, не было больше стычек и кровопролития, мы заняли город, не встретив больше никакого сопротивления. Я направился к храму Огня и увидел стоящих у его входа нескольких человек в голубых одеяниях. Я спросил, кто они. Один из тех людей с белой бородой, выделявшийся как старший среди них сказал, что они служители того храма.

Я спросил: «Все население покинуло город а вы почему остались?» Седобородый ответил: «Мы не можем уйти и оставить священный Огонь без присмотра, допустив тем самым опасность его угасания». Я спросил: «А если я погашу ваш огонь, что в таком случае вы будете делать?» Седобородый ответил: «О великий эмир, даже арабы не стали гасить нашего огня, и ты, в руках которого жизнь и имущество несметного числа рабов Божьих, нс делай этого». Я спросил: «Каких это арабов ты имеешь ввиду?» он ответил: «Восемьсот лет назад они напали на страну аджамов (т. е. персов, иранцев), укрепились повсюду и учредили исламскую веру, но не стали гасить Огонь в наших священных храмах, которые были покинуты их служителями».

Я понял, что разговариваю со сведущим человеком. Я сказал, что хочу увидеть их священный Огонь. Он сказал: «Видеть тот Огонь никому не запрещается, однако ты не должен подходить к нему близко, дабы его не коснулось твое дыхание, мы сами также не приближаемся к нему». Я вошел в храм, это было здание, находившееся в жалком состоянии, с помещением, на котором был установлен купол с отверстием, через которое должен был выходить дым. Под куполом, на полу, была установлена большая металлическая, наподобие мангала, чаша с многочисленными отверстиями, на ней горел огонь. Вблизи от огня стоял человек в голубом одеянии, который время от времени подбрасывал поленья в тот огонь, чтобы тот не погас. Я готовился к тому, чтобы увидеть некое пышное зрелище, однако огонь там был более слабым, чем в какой-либо самаркандской деревне.

Выйдя из храма я спросил того старца: «Ты и здешние служители мусульмане?» Он ответил утвердительно. Я сказал: «Если вы мусульмане, тогда почему вы возжигаете Огонь и поклоняетесь ему?» Он ответил: «Мы не можем не соблюдать обычаи наших предков». Я сказал: «Ваши предки были идолопоклонниками и поклонение Огню есть обычай тех, кто почитает идолов, поэтому мусульманин не должен поклоняться Огню». Старец сказал: «Наши предки поклонялись не идолу, а Йаздану, Богу, который есть и наш Бог». Я сказал: «Вчера один из ваших, показывая в сторону солнца, утверждал, что оно — это ваша Кибла». Старец ответил: «Да, о эмир мы считаем солнце Киблой потому как убеждены, что все сущее сотворено солнцем, а само солнце создал Бог». Я сказал: «Мною принят обет не обижать священнослужителей, ученых и искусных ремесленников. Если бы не это, я бы убил вас, ибо вы еретики, а еретики подлежат убиению».

Старец склонил предо мной голову и молвил: «О великий эмир, вот моя голова, а вот твой меч. Поступай как сочтёшь нужным». Я сказал: «Если бы я желал отнять жизнь твою и других служителей храма, не стал бы ждать когда ты соизволишь дать на то свое согласие». Затем я задал ему несколько вопросов, касавшихся ислама и зороастризма. Он не сумел на них ответить и я придя к заключению, что его знания поверхностны, сказал себе: «Не следует ожидать многого от степняка — буюра, не видавшего ничего, кроме здешних мест и здешнего мактаба». Я спросил, грамотен ли он. Он ответил отрицательно. Я спросил: «Если не обладаешь грамотой, как в этом случае ведешь счет времени и определяешь, что настал Навруз и посему велишь людям праздновать семь дней?» Старец, показав на солнце, ответил: «Два дня в году день и ночь бывают равными по своей протяженности. Один раз это происходит в начале весны, когда начинается теплый период, а второй раз — в начале осени, когда наступает период холодов. Когда начинает теплеть и солнце уходит прямо на запад, я понимаю, что день и ночь сравнились, тогда я объявляю людям, что настал Навруз. Я понял, согласно такого расчета между фактической датой первого дня месяца Хамаль и Наврузом по-буюрским представлениям может оказаться разница от десяти дней до целого месяца.

Мутавали и служителям храма я сказал: «Вы освобождены от возмездия, однако жители этого края должны быть наказаны». Мутавали храма спросил: «О великий эмир, за какое деяние должны быть наказаны жители этого края?» Я сказал: «За убийство моего сына Шейха Умара». Мутавали сказал: «Принимая во внимание убийство твоего сына, ты должен воздать должное убийце, а не губить все население буюров». Я сказал: «О старец, если бы ты был грамотен, был ученым, я бы тебе разъяснил по какой причине Господь подвергает наказанию всех потомков Адама, совершившего грех в раю и за это изгнанного оттуда. Если бы наш прародитель Адам не совершил греха, сегодня все мы жили бы в раю а не в этой клоаке, называемой бренный мир. Все мы потомки Адама из-за греха, совершенного нашим прародителем, изгнаны из рая, Господь обрек нас жить на земле и Хафиз, с которым я встречался в Ширазе, сказал:

Ман малик будам ва Фирдавс барин джаям буд Одам овард дар ин дайри харобам афканд (Был я царем и местом моим был райский сад Адам же вверг меня в эту убогую земную жизнь)

Хафиз имел ввиду что нам воздастся за грехи Адама, что Господь изгнал нас из рая. Основываясь на этом, поскольку несколько ваших буюров умертвили моего сына, весь этот народ в моих глазах является виновным и если бы суд по этому делу вершил Господь, то и он приговорил бы к наказанию весь народ буюров».

С того дня, весь период, пока войско пребывало в краю буюров, мы убивали каждого, кто попадался на глаза, женщин постигала та же кара что и мужчин. Оставшиеся в живых буюры, больше не смели стоять на нашем пути и оказывать сопротивление. Мне необходимо было возвращаться и я увел войско из земель буюров. Решив идти через Фарс, по дороге я увидел развалины Тахт-э Сулеймана, о которых говорили, что они двигаются от дуновения ветра. Осмотрев те развалины, я испытал сильнейшее удивление от того, что ветер мог двигать этот величественный престол, каждый камень которого весил множество харваров (мера веса, равная примерно 300 кг.), вознося его к небесам, перенося с востока на запад. Спустя несколько лет, будучи в стране Шам и встретившись с тамошними учеными, черпавшими сведения из исторических трудов греческих мыслителей, я узнал, что Тахт-э Сулейман, вопреки всему тому, что о нем говорят, на деле был вовсе не престолом Соломона, а столицей одного из древнейших властителей Фарса, которая позднее была разрушена и сожжена Искандером (т. е. Александром Македонским).