Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Война с монгольским правителем

Как упоминалось, я намеревался по окончании битвы за Исфаган двинуться на Фарс и жестоко наказать тамошнего правителя осмелившегося проявить неуважительное отношение ко мне, однако из Самарканда прискакал гонец с сообщением о том, что Тохтамыш снова напал на Мавераннахр.

И на этот раз воспользовался моим отсутствием Тохтамыш напав на подвластные мне земли, убил некоторое количество людей и угнал часть скота. Когда весть о набеге Тохтамыша дошла до меня, я подумал, что было бы неплохо из Исфагана двинуться на Азербайджан и оттуда — на земля Тохтамыша. Я знал, что Тохтамыш правил землями, называемыми Кипчак, расположенными по ту сторону гор, носивших название Каф и чтобы попасть в его владения идя через Азербайджан, мне пришлось бы пройти через них. (Необходимое пояснение — наши предки называли Кавказкие горы горами Каф, между тем слово «Кавказ» по смыслу своему означает «Каф-гора» и как известно Кавказские горы разделяют тот район на две части: одна — это равнинные территории и степи к югу от Кавказких гор, что вплоть до правления Фатх Али Шаха принадлежали Ирану, а другая — это территории, расположенные к северу от указанных гор, которые древними назывались Кипчакской степью или землей кипчаков и Тохтамыш был правителем той земли, простиравшейся до Крымского полуострова, расположенного на юге России — Переводчик)

Пока я шёл по центральным районам Ирана, мои воины не страдали от холода, однако миновав Рей и приближаясь к подножию горы Альборз, мы чувствовали как крепчал мороз, таким образом предстояло в условиях холодного периода пройдя Азербайджан, пытаться перевалить через Кавказкий хребет для того, чтобы попасть на земли кипчаков. Переход конного войска в зимний сезон через Азербайджан и Кавказкие горы — дело хлопотное и опасное и я предпочёл отказаться от него. Вместо того, чтобы идти на земли кипчаков через Азербайджан и Кавказ, я выбрал путь через Туркестан и север Абескунского (т. е. Каспийского) моря. Но осуществление этого шага следовало отложить до весны следующего года, так как в то время мне вначале надо было попасть из Исфагана в Мавераннахр. К моменту, когда я хотел выступить из Исфагана в Мавераннахр, я обратил внимание на то, что мои военные походы организуются не совсем правильно. Я привык выступать из Мавераннахра походом в страны Ирана в тёплое время года и к осени уже возвращаться назад. Период между весной и осенью длится всего несколько месяцев их было недостаточно, чтобы вполне осуществлять те планы что я задумал. Выступление из Мавераннахра и возвращение в него вызывало необходимость значительных затрат, а также составляло немалую часть общего времени необходимого для сбора войска и ведения боевых действий. Поэтому я решил, что впредь для своих военных дел буду разрабатывать планы, охватывающие период не менее двух-трех лет для того, чтобы не быть вынужденным зимой возвращаться в Мавераннахр и ждать там весны следующего года чтобы снова идти в поход.

Пока шли от Исфагана до Рея, стояла умеренная погода, миновав Рей, мы Почувствовали как стало холодней, не успели дойти до Сабзевара, как наступил такой сильный холод, что я вынужден был приказать остановиться. Земля покрылась снегом и возникла угроза гибели наших коней из за отсутствия корма. Я сказал, чтобы для животных спешно соорудили временные конюшни, следуя этому мои люди укрепили на земле деревянные столбы, натянули на них войлок, создав таким образом навесы. Мы разместили коней в тех временных конюшнях и после того, как мороз несколько ослаб, продолжили наш путь, и вскоре, через Туе и Кучан мы вступили в пределы Туркестана. С того дня стало теплеть и когда мы были уже вблизи Самарканда заканчивался последней месяц зимы. В Самарканде я не стал задерживаться больше, чем на пять дней, так как поклялся проводить свое время в основном в степи и не пребывать в городах подолгу, ибо городские условия развивают привычку к приятному времяпровождению, а я поклялся перед Аллахом, что никогда впредь не стану жертвой пагубных увлечений.

На шестой день после вступления в Самарканд, я покинул его, разбил стан в степи и начал там готовить войско к походу на землю кипчаков. Из того, что я слышал о Тохтамыше выходило, что он человек такого же высокого роста, что и я, воины его — выходцы из горных племен и что все они проживают в горах Каф. Оружие воинов Тохтамыша состояло из лука, стрел и тонкой кривой сабли, называемой "шашка" (несомненно то что сабли, называемые нами *шогикэ», которые еще тридцать лет назад можно было встретить в нашей стране, были именно теми самыми «шашками» — Переводчик). Шашка-это сабля, предназначенная для того чтобы рубить в схватке, очень легкая и ею легко управиться в бою, ибо рука от неё не устаёт и воины Тохтамыша мастерски владели тем клинком. Меры по подготовке войска к походу на землю кипчаков были завершены до начало весны, но когда я готов был выступить, пришла весть, что в нашу сторону движется некое монгольское племя с намерением напасть на Мавераннахр. Выступив в поход в тех условиях, я бы оставил Мавераннахр открытым нападению того монгольского племени. С другой стороны я не хотел отказаться от возможности наказать Тохтамыша. По этой причине я решил остаться в Мавераннахре и отправить на землю кипчаков своего сына Шейха Умара с войском.

Дав Шейху Умару восемьдесят тысяч воинов, я сказал ему: «Убей Тохтамыша и пришли мне его голову, если же ему удастся бежать, разори его страну и возвращайся». Я знал, что Тохтамышу возможно удастся бежать, поскольку я понял, что он человек трусливый, не будь он трусом, не стал бы нападать на Мавераннахр в мое отсутствие, а пошел бы войной на мою страну именно в то время, когда я нахожусь в ней.

Я человек, не забывающий о своем деле и не откладывающий назавтра то, что следует делать сегодня и всегда следую завету мудреца, сказавшего, что завтрашнее дело ты осуществишь в том случае, если уже сегодня примешься за него. Поэтому возвратившись из Исфагана, я сразу же последовал примеру его жителей и принялся создавать голубиную почту в Мавераннахре. Ожидая нападения монголов с востока, я отправил несколько голубей на различные по удаленности расстояния в восточном направлении, чтобы вести о возможных передвижениях монголов поступали ко мне скорейшим образом.

Первый же голубь возвратившийся в свою голубятню в Самарканде принёс весть о том, что военачальником монголов является человек по имени Биль-Ургун.

Похоже, что этот Биль-Ургун вознамерился занять место моего предка Чингиз-хана и завоевать весь мир. Поэтому я сказал сам себе: «Тимур ты должен доказать что ты являешься истинным потомком Чингиз-хана, а не этот Биль-Ургун!» (Тимурленг, как уже говорилось не был потомком Чингиз-хана, однако называл себя таковым, чтобы ещё больше возвеличить свою личность-Автор)

Второй почтовый голубь доставил весть о том, что войско монголов насчитывает десять — двенадцать тюменей, то есть от ста до ста двадцати тысяч человек. Обратив внимание на то, что войско монголов передвигается медленно, я догадался, что монгольские воины взяли с собою в поход своих жен и детей или же не располагают достаточными транспортными средствами. Моя голубиная почта еще не была совершенной настолько, чтобы можно было отправлять голубей из Самарканда во все места, пока приходилось довольствовались лишь возможностью посылать голубей со всех мест в Самарканд. По этой причине я не мог срочно передать указание чтобы разобрались и выяснили причину медленного продвижения монголов. Поэтому я решил, что сам выступлю навстречу вражескому войску.

С помощью почтовых голубей меня своевременно извещали о путях продвижения того войска и мне было известно по какому из них они идут на сближение со мной. С семидесятые тысячами воинов, каждый из которых помимо основной, имел с собой еще и двух запасных лошадей, я двинулся на восток с целью застать противника врасплох.

В пути я разделил своих конников на двадцать отрядов, каждый численностью в три половиной тысячи для того, чтобы рассредоточить их. Нельзя семидесятитысячному войску, имеющему к тому же и запасных лошадей двигаться в походе скученной массой. В пути мы не останавливаясь меняли коней, попросту на ходу пересаживаясь с одной на другую.

Почувствовав, что приближаюсь к противнику, я отправил вперед два передовых дозора, первый из которых находился на расстоянии пятнадцати фарсангов от меня. Первый дозор доложил, что войско противника велико по своей численности, однако не располагает запасными лошадьми. Биль-Ургун желавший подобно Чингиз-хану завоевать весь мир, явно не ведал, что одним из важнейших факторов побед, одерживаемых моим славным предком было применение запасных лошадей и что каждый из его воинов во время длительных походов имел по крайней мере одну запасную лошадь. Таким образом, мой славный предок мог со своим войском в течении короткого времени покрывать большие расстояния и заставать врасплох противника, не ожидавшего, что тот появится перед ним так скоро.

Упомяну так же, что в пути мы кормили своих лошадей «навале», сушенными комками теста из крупяной муки, так как не было времени пасти их на лугах или везти с собой корм. Как только первый дозорный отряд доложил, что видит противника, я перестроил свое войско из походного порядка в боевой. Пять тысяч моих конников получили указание стеречь во время боя и обеспечить сохранность ста сорока тысячи запасных лошадей. Остальные шестьдесят тысяч я разделил на четыре части, три из которых состояли из пятнадцати тысяч всадников каждая. Эти три отряда составили правый, левый фланги и центральную часть войска. Остальные 20 тысяч я оставил в резерве, который возможно было ввести в бой при необходимости.

Дозорные так же сообщили, что монгольское войско следует без женщин и детей, и я понял что причиной его медленно продвижения явилось недостаточное количество лошадей, что вынуждало останавливаться на отдых в конце каждого дня пути чтобы избежать падежа среди животных.

Из донесений первого дозора я понял, что противник вообще не подозревает о нашем приближении и, полагая что до Мавераннахра остаётся еще немало пути, не счел нужным высылать вперед свои разведочные дозоры. Боясь как бы противник не узнал преждевременно о моем приближении, я перекрыл все дороги ведущие к нему и отозвал назад оба своих дозора, оставив лишь небольшой отряд, которому приказал двигаться впереди основного войска и ежечасно извещать меня о действиях противника.

Положение мое было таким, что я мог бы уничтожить противника напав на него ночью, однако по двум причинам я предпочел атаковать его днем. Во-первых, его войско было многочисленным и насчитывало от ста до ста двадцати тысяч человек и я опасался, что в ночной атаке среди моих воинов может нарушиться порядок, и в ходе боя будет трудно отличить своих от чужих. Во-вторых, я намеревался взять Биль-Ургуна в плен живым, встретиться с ним лицом к лицу и спросить, как он посмел выступить походом против потомка самого Чингиз-хана?

В конце концов я достиг места, где меня от противника отделяло всего четыре фарсанга. Здесь я велел передать запасных лошадей воинам, которым надлежало охранять их оставаясь в тылу и сказав, чтобы все отдыхали, дав возможность передохнуть так же и лошадям. В полночь я снова двинулся вперед, располагая достаточным временем, мы продвигались в пешем порядке. Как только забрезжил рассвет, я дал указание двум флангам своего войска развернуться по обе стороны от центра, которым командовал я сам.

Если ты мечтаешь о том, чтобы однажды стать выдающимся полководцем, то должен знать, что правильное развертывание боевых порядков войска на поле боя — это достаточно сложная задача, требующая помимо природных способностей самого воина, еще его выучки и тренированности. Отдав необученным воинам приказ расположиться на левом или правом фланге от тебя, ты можешь и через день не добиться того, чтобы они заняли свои позиции как положено. А вот воин, который прошел необходимую выучку, четко знает где его месторасположение. Уже через час после моего указания о развертывании боевых порядков во фланги, приказ был исполнен, боевое построение войска завершилось. Поскольку я предвидел, что биться придется с конным противником, я оснастил своих воинов длинными копьями с помощью которых можно было выбивать из седел вражеских всадников. Помимо копий, каждый воин был так же вооружён саблей, арканом и луком со стрелами. Всадники не обязаны были испытывать неудобства от удерживания в одной руке копья, им было сказано, если почувствуют, что в копье нет более необходимости, то могут бросить его. Наступил день, мы были расположены в ровной, открытой степи и не могли уже более укрыться от взоров противника. В тот момент я обратил внимание на то, что положение монголов является уязвимым, так как к моменту нашего появления они всё еще не успели свернуть свой лагерь. Тогда я понял, что Биль-Ургун не является человеком способным и ведающим об основах военной науки, так как уже взошло солнце, а он все еще не сверну;; свой лагерь, не говоря о построении войска в боевой порядок.

Мои конники начали атаку одновременно с флангов и центра. Я был так же вооружен гак и все мои воины, на мне были боевой шлем и кольчуга, я имел с собой копье саблю, аркан, лук и стрелы.

Накануне ночью я внес изменения в маршрут движения своего войска по степи, с тем чтобы днем во время нашего наступления, солнце не било нам в глаза, поэтому к началу боя мое войско двигалось с юга на север. Грохот копыт сопровождающий скачущее во весь опор войско из сорока пяти тысяч всадников, кажущегося бесчисленным на всем протяжении от востока на запад и подобно черной туче, неумолимо надвигающейся с юга на север-это зрелище, которое я не в силах здесь описать, даже поэт из Туса не мог описать такое в своей знаменитой книге (имеется в виду «Шах-намэ» Фирдоуси). Я полагаю, что в тот момент само солнце, только-только взошедшее из за горизонта, превратилось в изумленного наблюдателя происходящего. Мы неудержимо неслись вперед, а за нами следовали двадцать тысяч всадников резервного войска, расстояние между нами составляло всего четверть фарсанга. Боевые порядки конников резерва, так же как и боевые порядки основного войска, были развернуты на протяжении с востока на запад.

Я почувствовал, как земля задрожала от нашей мощной поступи, я испытывал такое наслаждение, ощущая свою мощь, что не мог удержаться от торжествующего рева, который был продолжительным. Воины центра, услышав тот возглас, подхватили его и в тот же миг раздался боевой клич моих доблестных воинов с обоих флангов, правого и левого, поднялся такой шум, от которого скажу я вам, недолго было и оглохнуть. Тот торжествующий клич проистекал из чувств радости и отваги, испытываемых моими воинами, и я понял в тот миг, что все они, подобно мне ощущают свою силу и несутся навстречу врагу окрыленные высоким боевым духом. В тот миг я ощущал, что все мои воины, подобно мне самому осознают, что в мире для мужчины нет ничего более ценного чем битва. Если собрать воедино все радости и наслаждения Вселенной, всё равно они не сравнятся со сладостью битвы. Потому что предаваясь всем иным радостям и удовольствиям, мужчина теряет свои достоинства и равноценен женщине. Женщины так же могут предаваться различным удовольствиям, но существует лишь одно из них предназначенное сугубо для мужчин — это битва. Жемчужиной мужской доблести является поле брани, кроме него нет другого подобного поприща и пока не раздается яростный лязг скрещённых клинков, не брызжет фонтаном кровь из рассеченных жил, истинный мужчина не может испытывать подлинного удовольствия.

Монголы увидев, как мы стремительно сближаемся с ними, спешно пытались выстроить свое войско в боевой порядок, однако прежде чем им удалось это, мы уже были возле них, и я отдал приказание командующим обоих флангов начать взятие монгольское войско в кольцо. Возможно, ты не поверишь, если я скажу, что мы ворвались в лагерь монголов так, словно мы атаковали стадо баранов. Потому что ты достаточно наслышан о Чингиз-хане и полагаешь, что всякий монгол должно быть подобен Чингиз-хану.

Некоторые из монголов оказались настолько немощными, что не оказались в состоянии даже вырвать саблю из ножен. По этой причине мы столкнулись с сопротивлением лишь в отдельных частях их лагеря, в ходе которого были потери и среди моих воинов, во всех же других местах монголов забивали массой, словно баранов на бойне.

Ранее я дал указание взять живым Биль-Ургуна и его военачальников и, как только мы окружили лагерь, все они оказались нашими пленниками. Я представлял себе Биль-Ургуна могучим и высокорослым мужем и когда его привели ко мне, оказалось что головой он доставал лишь уровня моей поясницы. Я спросил его, знает он тюркский язык или нет. Выяснилось, что Биль-Ургун кроме монгольского языка не знает никакого другого. Я спросил его через переводчика, мол как это он осмелился напасть на мое государство, разве слухи о моём могуществе не достигали его ушей? Биль-Ургун ответил что он не представлял меня настолько сильным. Я сказал ему: «Ты настолько ничтожен, что я не желаю убивать тебя, однако буду держать в неволе тебя и твоих военачальников до тех пор, пока не уплатят за вас выкуп». Биль-Ургун ответил, что готов отдать половину из имеющихся здесь у него лошадей при условии, что его не будут заключать в неволю. На что я ему сказал: «О тех лошадях, что здесь не стоит говорить, все они и без того мои, принадлежат мне по праву военной добычи. Ты должен представить какой либо другой выкуп чтобы обрести свободу». Биль-Ургун ответил: «У меня на родине много лошадей и овец, и я их отдам тебе чтобы предоставил мне свободу».

Два дня шли переговоры о выкупе, который должны были уплатить Биль-Ургун и его военачальники, и в конце концов я согласился с тем, чтобы Биль-Ургун отдал мне шестьдесят тысяч коней и двести пятьдесят тысяч овец. За каждого из его военачальников, плененных мною, я назначил выкуп в размере одной тысячи лошадей. Биль-Ургун вероятно счел меня простодушным, предложив чтобы я отправил его в Монголию в сопровождении отряда моих воинов для того, чтобы он якобы мог собрать там и отправить мне необходимое число лошадей и овец. Однако, распознав подобную хитрость, я отклонил его просьбу и сказал, что он и его военачальники будут оставаться моими пленниками до тех пор, пока не будут присланы все лошади и овцы из Монголии. Тогда Биль-Ургун спросил: «Знаешь ли ты, сколько дней уйдёт, чтобы посланные мною люди добрались до Монголии и сколько времени может уйти на то, чтобы они собрали необходимый выкуп и вернулись с ним обратно?» На это я ему ответил: «Обо всём этом тебе следовало подумать самому, прежде чем ты решил напасть на мое государство».

После чего я выдвинул ультиматум, сказав: «Сейчас у тебя до осени есть время, чтобы обеспечить присылку из Монголии сюда лошадей и овец и если до пятнадцатого дня месяца Акраб (Скорпион), являющегося вторым осенним месяцем, я не получу лошадей и овец, ты будешь казнен. Точно так же я поступлю и с твоими военачальниками».

Я знал, что потерпевший поражение повелитель монголов не в состоянии обеспечить доставку в Мавераннахр шестидесяти тысяч лошадей и двухсот пятидесяти тысяч овец одним разом. Поэтому я велел ему, чтобы лошади и овцы присылали небольшими табунами и отарами с тем, чтобы их набралось в требуемом общем количестве к установленному мной сроку. (Как вы, наверное обратили внимание до сего места, Тимурленг исчислял время, применяя лунный календарь, здесь же он обращается к солнечному летоисчислению, что указывает на то, что в Маверранахре пользовались как лунным календарем, так и солнечным — Марсель Брион)

Миновала весна, а затем и лето, однако не было видно и малейшего признака лошадей и овец Биль-Ургуна. В тот год я продолжал оставаться в Мавераннахре. Часть моего времени уходила на войсковые сборы и подготовку, другую часть я посвящал благоустройству своего государства. Так же, я вплотную занялся воспитанием своих детей. Мой четвертый сын Шахрух хоть и был тогда восьмилетним ребенком, однако он уже мог скакать на коне и стрелять из малого лука.

После рождения Шахруха, когда нарекли его этим именем, выбранным мною и на ухо ему пропели молитву (азан), в одну из ночей я увидел следующий сон. В том сне предо мной предстали семеро грудных детей, все они были мужского пола, я знал, что четверых из них зовут: Джахангир, Шейх Умар, Мираншах и Шахрух. Я не знал имен остальных троих детей, и что было удивительно, с головы четвертого из них — Шахруха, свисал хвост горного быка. (Монгольские племена использовали хвост горного быка, называемого яком в качестве боевого стяга, а Тимурленг, считавший себя потомком Чингиз-хана, так же пользовался той символикой, украшая ими свои боевые знамёна — Марсель Брион).

На следующий день я рассказал своим близким об увиденном сне и все они заверили меня в том, что у меня будет семеро сыновей. Четверо из них до того времени были уже рождены, троим остальным еще предстояло появиться на свет. Однако никто из приближенных не сумел или не захотел дать толкование наличию хвоста горного быка на голове Шахруха. Однако сам я уже догадывался, что в будущем среди всех моих сыновей Шахрух окажется самым выдающимся и, возможно, сумеет занять мое место.

(Среди сыновей Тимурленга Шахрух оказался единственным, кто правил после него. Однако у других сыновей Амир Тимура были потомки, которые правили страной в последующие периоды — Переводчик).

Возможно, из за увиденного сна, а может, ещё из-за того, что Шахрух тогда был самым младшим из сыновей и следовательно, самым любимым, я выделял его среди остальных и все время держал рядом с собою. Однако моя любовь не мешала мне растить его доблестным и отважным, ибо сыну Тимура подобало быть похожим на отца.

От Шейха Умара, моего сына, отправившегося с походом в страну кипчаков регулярно поступали вести, из них мы узнали, что у него имели место две стычки с Тохтамышем, однако исход войны еще не был ясен. В начале второго осеннего месяца от Шейха Умара поступило послание, в котором он просил об оказании ему срочной помощи. Из послания Шейха Умара явствовало, что он попал в трудное положение и, если не оказать ему срочную помощь, он и его войско могут погибнуть. Я решил, что сам отправлюсь выручать Шейха Умара, невзирая на то, что благоприятный сезон для снаряжения войска уже миновал, тем не менее, я не мог оставить его без помощи.

На следующий же день после тех вестей от Шейха Умара, на запад были отправлены отряды по заготовке продовольствия и фуража, и я спешно стал готовить войско для выступления. Все так же не было никаких признаков того, что в ближайшее время могут быть присланы лошади и овцы в качестве выкупа за пленных монголов и всё более становилось ясным, что они попросту тянут время. Тем не менее, я должен был, как обязался, ждать до пятнадцатого дня месяца Акраб (Скорпион), и лишь тогда, если лошадей и овец всё так же не будет, я мог позволить себе казнить их. Вместе с тем, я не мог, покидая Мавераннахр, оставлять в живых Биль-Ургуна и его военачальников, являющихся моими пленниками, так как помимо того, что они заслуживали смерти, не вызывало сомнений, что они воспользуются моим отсутствием для организации заговора и будут плести всякие интриги. С одной стороны, мне не терпелось скорее выступить из Мавераннахра на выручку Шейху Умару, а с другой стороны, я был вынужден проявить терпение и ждать до наступления пятнадцатого дня месяца Акраб (Скорпион).

На рассвете шестнадцатого дня месяца А краб я отправился в путь и на время своего отсутствия назначил своего старшего сына Джахангира править вместо меня страной. Перед этим я велел привести Биль-Ургуна с его свитой, которому сказал: “Сегодня уже шестнадцатый день месяца Акраб, между тем, я давал тебе срок в несколько месяцев, чтобы ты мог собрать и уплатить необходимый выкуп и тем самым обрести свободу. Однако ты лгал, ибо если бы ты и в самом самом деле хотел уплатить свой выкуп, до сего дня в Мавераннахр поступила бы хотя бы часть из обещанных тобою лошадей и овец. Сегодня я отправлюсь в военный поход за пределы своей страны и у меня нет иного выхода, кроме как казнить тебя и твоих приближенных.” Биль-Ургун ответил: “О, великий эмир, молю тебя, сжалься надо мной.” (Однако при этом он не стал просить чтобы я проявил милосердие к его приближенным).

Я сказал: “Ты — кафир, против которого надлежит вести священную войну (кафир-уль-харби) и пришел с войной против мусульман и если бы я не встал на твоём пути, ты бы погубил всех моих подданных-мусульман и разорил бы мою страну и потому, достойным воздаянием тебе будет смерть. Ты не только кафир, против которого следует вести священную войну, но и гнусный лжец, ибо ты замыслил тянуть время, отвлекая меня в надежде обрести какую-либо возможность бежать из плена и возвратиться к себе в Монголию. Я может и воздержался бы проливать кровь врата-кафира, но не вправе отказаться от казни лжеца, а поскольку твои приближенные так же стали соучастниками твоей лжи, они тоже будут казнены.” В тот же миг я велел присутствовавшим при этом палачам отсечь головы Биль-Ургуну и его приближенным, и они незамедлительно обагрили землю их кровью. После этого во главе стотысячного войска я выступил в поход. Дни становились короче, поэтому мы продолжали двигаться некоторое время и после наступления темноты.

Отряды по заготовке продовольствия и фуража, которые я отправил заблаговременно вперед, подготовили все необходимые запасы на всем протяжении нашего пути вплоть до Абескунского (Каспийского) моря, однако они не получали указаний относительно направления дальнейшего пути. Добравшись с войском до Абескунского моря я мог попасть в страну кипчаков, по одному из трех путей: морем, являющемуся самым коротким, однако я не располагал необходимыми для переправы судами, да и не было времени искать и доставать их. Второй путь вёл через южную часть моря и пролегал через страны Гурган, Табаристан и Талиш, в которых проживали горные племена, могущие доставить немало беспокойства моему войску. Там повсеместно преобладали леса, проходить через них пришлось бы с большими трудностями. Третий путь вел в страну кипчаков, огибая Абескунское море с севера, путь, который избрал в свое время мой сын Шейх Умар, но когда он прошел по тому пути была весна, мне же предстояло зимой пройти по нему чтобы достичь страны кипчаков. Перед тем как двигаться далее от берегов Абескунского моря, я отправил отряды по заготовке продовольствия и фуража в северном направлении. Я сказал им, что нет необходимости устраивать склады продовольствия и фуража в местах стоянки войска, ибо оставшуюся часть пути я решил идти развернув войско в боевой порядок и потому у нас не оставалось времени для ночных привалов.

Я велел отрядам по заготовке создать на берегу реки Тархан большой склад продовольствия и фуража с тем, чтобы, достигнув того места, войско могло сделать привал для отдыха в течении нескольких дней и лишь после этого наступать на кипчаков (река Тархан — это река, которую в наши дни называют Волгой и которая впадает в Каспийское море — Марсель Брион).

Отряды по заготовке продовольствия и фуража отправились в путь, а я разбил свое стотысячное войско на десять отрядов по десять тысяч людей в каждом, и двинулся в северном направлении. Пока я двигался вдоль побережья Абескунского моря, началась вторая половина последнего меяца осени и сразу же наступили сильные холода. Двигаясь днем и ночью, мы кормили лошадей “навалэ” (сушеное тесто из клевера), поскольку животные находились в постоянном движении они не столь уж сильно страдали от холода, от которого мы сами испытывали серьезные неудобства. Учитывая, это, я не давал и малейшей передышки своим воинам. В том походе в распоряжении каждого было не более одной запасной лошади и тем не менее, мы продвигались в быстром темпе, а холод не позволял лошадям уставать. В конце концов, мы дошли до берегов реки Тархан, разбили там лагерь и поместили лошадей во временные стойла (я уже рассказывал о том, как они устроены).

Отряды по заготовке, посланные впереди основного войска, ожидали там нашего прибытия. Они заготовили много продовольствия и фуража. Я велел своим военачальникам дать команду воинам, чтобы устраивались на основательный отдых, так как впереди нас ожидал долгий и трудный путь.

Мы провели четыре дня отдыхая на берегу реки Тархан. В результате, наши воины, и в особенности их лошади, полностью восстановили свои силы.

Спустя два дня, я вновь отправил вперед отряды по заготовке продовольствия и фуража, наказав им создать большой склад запасов теперь уже на территории страны кипчаков с тем, чтобы дойдя до цели, мы имели в своем распоряжении достаточно пищи и корма. А через четыре дня я приказал поднимать войско и ранним морозным утром мы двинулись дальше, отрядами по десять тысяч человек. Река Тархан была покрыта льдом и во время перехода через неё часть лошадей скользила, падала, при этом отдельные из них ломали себе ноги. До того дня мне не приходилось переправляться через реку такой ширины, что река Тархан, поэтому я не ведал, что для этого может оказаться необходимым. После той переправы я узнал, что жители тех краев зимой меняют подковы своих лошадей на специального рода подковы, которые не позволяют животным поскользнуться, когда те идут по льду реки или озера.

Один из твердо усвоенным мною уроков состоял в том, что настоящий полководец до конца своей жизни должен учиться, усваивать новый опыт и знать, что никогда не наступит такое время, когда ему не понадобились бы более новые знания и опыт. И хотя до того дня я провел много сражений, брал такие неприступные крепости, как Нишапур, Сабзевар и Исфаган, тем не менее, у меня не было опыта ведения боевых действий в странах с холодным климатом и не знал, что в тех условиях следует соответственно менять подковы у лошадей.

Чтобы поменять подковы двумстам тысячам лошадей нужно было иметь их в количестве не менее восьмисот тысяч штук, причем самых различных размеров, ибо размеры копыт у них неодинаковые. Даже если бы я собрал всех имеющихся в окрестностях кузнецов и ковалей и заставил их работать, все равно не удалось бы в короткий срок подготовить восемьсот тысяч подков нужного качества, чтобы заменить ими подковы, имеющиеся на наших лошадях. Поневоле пришлось довольствоваться тем количеством зимних подков, что удалось достать, ими мы заменили подковы части из лошадей, однако после замены подков я заметил, что обе мои лошади как основная, так и запасная не могут хорошо ходить. Военачальники и воины, коням которых поменяли подковы, так же жаловались на то, что их животные мало чем отличаются от хромых и не могут хорошо ходить. Через это мы получили еще один урок, поняв, что зимние подковы бесполезны для наших лошадей, отличающихся небольшой комплекцией, тонкими лодыжками и более изящными копытами, что они пригодны лишь для лошадей местных пород — крупных, толстоногих и ширококопытных. А наши лошади вели себя настолько неспокойно, что мы вынуждены были удалить с их копыт новые зимние подковы и вновь подковать старыми. Несмотря на трудности, связанные с передвижением лошадей по ледяной поверхности, мы все же вынуждены были расковать тех лошадей, что имели зимние подковы и возвратить их в первоначальное состояние, прибив им старые подковы, чтобы они могли двигаться как прежде. Путь, который мы избрали, вел нас через равнинную степь, иногда по обе стороны дороги виднелись невысокие холмы, гор же вообще не было видно.

Я сознавал, что стоит лошадям остановиться, все погибнут от холода и единственным средством сохранить их живыми, было держать их в постоянном движении. Ноги наших воинов были обмотаны войлоком, чтобы предотвратить обморожение, если бы не это, все они обморозили бы себе ноги и вышли из строя. Несмотря на то, что я раньше никогда не бывал в этой стране и не знал о том, какие меры требовалось соблюдать здесь в зимний период, все же понимал, что войско, совершающее поход в зимних условиях должно иметь кошмы и войлок, и всюду где можно, вдоль берега Абескунского моря и реки Тархан я обеспечивал их заготовку для моих воинов, чтобы не допустить их гибели от холода и обморожения. Я продолжал безостановочно двигаться до первого дня месяца Джади, однако в тот день мороз стал настолько крепким, что я понял — если не сделать остановки, лошади и воины начнут падать и гибнуть, и я потеряю свое войско. По этой причине я приказал сделать привал и соорудить временные стойла, чтобы укрыть лошадей от холода.

Лошади в стойлах, имевших высокие стены и крышу не погибли, однако мы сами изрядно помучились от холода. На второй день месяца Джади начался снегопад, длившийся целых двое суток. Через каждые несколько часов нам приходилось счищать снег с крыш стойла, затем погода прояснилась и наступил такой сильный холод, какого мне в жизни не довелось переносить и о котором до той поры не слыхал. Днем светило солнце, однако оно не грело и мы боясь холода, не могли выйти наружу из своих небольших войлочных шатров. После захода солнца ночная степь оглашалась воем тысяч волков, и мы зимними ночами были вынуждены следить за тем, чтобы голодные звери не пробрались в стойла и не напали на наших лошадей. Если бы заготовительные отряды, которые мы заранее высылали вперед, не создали на всем протяжении нашего пути склады с запасами продовольствия, корма и топлива, мы бы все неминуемо погибли от того страшного холода месяца Джади и от нас бы в той степи ничего кроме костей не осталось. Однако с началом холодов месяца Джади я понял, что и заготовительные отряды вынуждены остановить свое дальнейшее продвижение и что впереди у нас не будет больше складов с продовольствием, кормом и топливом, потому что представлялось сомнительным, что заготовительные отряды в такой смертельный холод смогут продвигаться от одного селения к другому и подготавливать необходимые для войска запасы продовольствия и корма.

Они, подобно нам, наверняка, были вынуждены остановиться в какой-либо местности и выжидать пока пройдет этот невыносимый холод и установится погода помягче, лишь после этого они имели бы возможность двигаться дальше для выполнения своей задачи.

В одну из ночей я услышал некий звук, подобный отдаленным раскатам грома и моим первым впечатлением было, что Тохтамыш вознамерился предпринять против нас ночную атаку, и что тот шум — от движением его войска. Несмотря на то, что возможность нападения Тохтамыша в такой сильный мороз не выглядела вполне вероятной, я все же не терял осторожности — привел нашу стоянку в положение боевого лагеря, расставил вокруг сторожевые посты и, учитывая сильный холод, приказал чаще менять часовых. Истинный полководец никогда не должен допустить чтобы противник застал его врасплох, в противном же случае его постигнет участь Биль-Ургуна, монгольского владыки, побежденного и казненного мною.

Даже в пятидесяти фарсангах от вражеской земли, я не исключал возможности атаки со стороны противника, убеждая себя в той мысли, что враг будучи в состоянии передвигаться столь же стремительно, как это привык делать я сам, может внезапно подобраться и совершить ночное нападение на мое войско. В ту ночь, укутавшись в войлок, я вышел из шатра наружу и стал вслушиваться, пытаясь определить что это за шум. Он был неясным, тот звук, и походил на отдаленные раскаты грома, и я не мог уловить в нем сходства с шумом, которое обычно присуще конному войску, тем более, скачущему по снегу. Выяснилось, что тот же шум слышат так же мои воины и их начальники, подобно мне, отдельные из них выходили из своих шатров и всматривались в небо.

Однако небо было ясным и безоблачным, нигде не виднелось ни одной тучи, чтобы можно было предположить, что это грохочет гром. Сон моих воинов и их начальников был чутким и теперь, особенно после короткого сна и отдыха, я заметил, что все они проснулись, все караульные находятся на своих постах чтобы поднять тревогу как только завидят врага и оповестить о нем остальное войско. Однако тот странный шум вовсе не приближался, чтобы мы могли решить что это враг готовится к ночному нападению на нас и, поскольку не зная природы шума, я не мог принять определенного решения, я приказал отправить несколько небольших отрядов чтобы разведать окрестности. Один из таких отрядов я отправил даже в восточном направлении (т. е. туда, откуда мы сами пришли), поскольку было вполне возможным, что враг мог не полениться и обойти наш лагерь, чтобы напасть со стороны, откуда его вовсе не ожидают. Я велел воинам добраться до источника того звука и выяснить, кто или что его издаёт, — то ли движущееся чужое войско, то ли ещё что-то еще другое.

Когда забрезжил рассвет, возвратился один из посланных мною отрядов и доложил, что причиной шума является не вражеская конница, не гроза, а огромное стадо бегущих рогатых животных (т. е. лосей — диких оленей, которые сегодня водятся лишь в северных районах Европы и Азии, во времена же Тимурленга те животные в изобилии встречались в районах Северного Кавказа, видимо их настолько интенсивно истребляли, что их стада были вынуждены мигрировать на север Европы и Азии, в районы Заполярья — Автор)

Изумившись подобному сообщению, я в сопровождении нескольких военачальников отправился на место, чтобы воочию убедиться, каким это образом движение стада каких-то там животных может производить такой грохот. К закату мы доехали до того стада и тогда я убедился, что это — лоси, дикие олени. Поскольку мои воины впервые видели тех животных, они не знали, к какой породе их следует отнести. Однако мне самому случалось встречать то животное в Иране и я знал, что оно наделено длинными ветвистыми рогами. А звук тот возникал от того, что рога бегущих животных бились друг о друга.

Стадо оленей было настолько огромным, что не было видать его конца. Я велел вызвать побольше воинов и их начальников для отстрела животных, ибо их мясо в такой зимний холод было для нас даром, ниспосланным самим Богом, к тому же их шкурами можно было укрывать лошадиные стойла.

Подошли воины со своими старшими и начали отстреливать тех животных. В тот день вплоть до захода солнца мы только и делали, что отстреливали этих рогатых зверей и когда наступила темнота, стадо все продолжало бежать мимо нас (не стоит удивляться такому изобилию лосей во времена Тимурленга, если даже сотни лет спустя, уже в начале двадцатого века в Канаде наблюдался подобный же пробег стада диких оленей, длившийся трое суток без перерыва — Автор)

Мы настреляли оленей в таком большом количестве, что собрать их туши представлялось нелёгкой задачей. В ту ночь мы были заняты только тем, что перетаскивали туши животных в свой лагерь. Тогда же мы отведали оленятины, обжаренной в собственном соку. Мясо некоторых из них было мягким и сочным, вместе с тем, попадалось мясо жесткое настолько, что его невозможно было прожевать и мы поняли, что мягкое и сочное — это мясо молодых, а жесткое — старых оленей. Говорят, что голодный волк нападает на живое животное и не ест мертвечины. В тот день я убедился в неверности такого утверждения, видя как голодные волки набрасывались на тела убитых нами оленей, которых мы настреляли в таком количестве, что не смогли всех их перенести в свой лагерь.

Некоторые из старших воинов утверждали, что если мясо старых оленей подержать в снегу, оно становится таким же мягким и нежным, как и у молодых животных. Мы так и поступили, и убедились, что мороз на самом деле размягчает мясо старых оленей. Миграция оленей в ту зиму здорово нам помогла — мы долгое время смогли питаясь их мясом сберечь основные запасы продовольствия чтобы употребить их в более поздние периоды. У нас не было возможности организовать там же дубильни и перерабатывать шкуры оленей в кожу. Поэтому пришлось употребить их лишь в качестве покрытия для лошадиных стойл и высоких шатров.

Мы находились в том месте до середины месяца Джади и сильный мороз не позволял нам пускаться в путь. Не было никаких вестей от сына моего Шейха Умара и я не ведал, где он находится и чем занят.

Я понимал, что зима доставляет неудобства всем в одинаковой степени, в связи с чем вероятно, что даже Тохтамыша, уроженца здешних мест и человека, привычного к холодам, она обрекает на вынужденное бездействие. Вместе с тем, Тохтамыш вел войну, находясь на на своей земле и хорошо знал обстановку на местах, тогда как мой сын вынужден воевать в чужой стране, где на каждом шагу его подстерегает отважный и опытный враг, куда бы он не направился, всюду его ожидало столкновение с тем врагом. Всякий владыка или повелитель обладает властью или влиянием в пределах своих земель и в состоянии заставить своих подданных повсеместно оказать противодействие врагу и таким образом добиться его уничтожения или изгнания за пределы страны. В связи с этим, я опасался, как бы Тохтамышу не удалось, подняв все кипчакские племена против Шейха Умара (некоторые историки в своих трудах произносят имя этого сына Тимурпенга как «Умар Шейх» — Автор), разгромить его войско, а самого его либо убить, либо захватить в плен.

Всякий раз, думая о возможной гибели Шейха Умара, я не испытывал печали, ибо для нас, воинов гибель наших детей или родных не выглядит бедствием. Отправляя сыновей на поле битвы, мы предвидим, что они могут погибнуть там. И во время жаркой схватки, в пылу побоища жизнь моего сына имела такую же цену, что и жизнь любого другого воина, оба они в одинаковой степени подвергались смертельной опасности. Меня не печалила возможная гибель Шейха Умара, я опасался лишь того, что Тохтамыш мог пленить его и держать л качестве заложника, в этом случае, мне не желающему его гибели, пришлось бы ради свободы сына дать Тохтамышу все, что он вздумает потребовать взамен.

Кроме того, меня беспокоила возможная гибель восьмидесятитысячного войска Шейха Умара. Из за таких дум, я уже не смог вынести дальнейшего бездействия и во второй половине месяца Джади, пустился в дальнейший путь, несмотря на то, что все еще стояли холода и земля была покрыта глубоким снегом. Мои воины, невзирая на мороз, выглядели вполне отдохнувшими, а лошади были в состоянии стремительно покрывать длительные расстояния. Всюду где лежал снег, идти было легко, но всякий раз когда попадалась обледеневшая река или озеро, переход наших коней по зеркальной ледяной поверхности был сопряжен с неимоверными трудностями.

На таких участках мы стелили под копыта лошадей куски войлока и после прохождения всадников их сворачивали и убирали. Вплоть до двадцатого дня месяца Джади, кроме обычных дорожных происшествий, случающихся во время движения по заснеженной степи, ничего особенного не произошло. Однако на двадцатый день того месяца начал дуть холодный ветер. Он был таким холодным, что когда дул в лицо, возникало ощущение будто к нему прикладывают раскаленное железо. Ветер начался с рассвета, он продолжался и после восхода солнца не становилось теплее, ветер оставался все таким же холодным.

Стоило уху, носу или руке хоть на несколько минут оказаться неукутанными, они мгновенно чернели и поскольку часть моих воинов не имела рукавиц, они прижимали пасть запасной лошади к одной, и пасть основной — к другой руке и таким образом умудрялись избежать обморожения рук. Снег под копытами наших лошадей настолько обледенел, что стал скользким как стекло. Наши лошади скользили и падали, некоторые из них упав, не поднимались из за полученных переломов.

Сам я так же сильно страдал от холода и несмотря на надетую на тело плотную овчину, приходилось туго как только высунешь наружу руку, нос или ухо. Среди моих старших воинов был один, которого звали Абдулла и был он родом из племени карамесинов.

[Пояснение: «карамесин» — так в старые времена называли Керманшах, и в старинных писаниях провинция Керманшах часто называется провинцией Карамесин — Переводчик.)

Поскольку город Бухара пользовался известной славой, отец Абдуллы переехал туда из Карамесина чтобы получить образование, а после учебы остался в том городе и женился, так появился на свет Абдулла. Отец его будучи образованным человеком, послал Абдуллу учиться в мактаб, окончив его, юноша поступил ко мне на службу и был со мною во время битв за Нишапур, Сабзевар и Исфаган. Он участвовал так же и в моей битве с монгольским ханом, знал арабский язык (правда не так хорошо как я), был приближен ко мне и я ценил его за отвагу. Будучи приближенным к моей особе, Абдулла случалось, высказывал мне такие вещи, которые другие не осмеливались высказывать, однако я не гневался на него за это, поскольку не раз убеждался, что его высказывания продиктованы душевной болью и доброй волей и что его единственной целью является верная служба мне. Так, до наступления полудня он подошел ко мне и сказал: «О, эмир, что ты делаешь и почему упрямо стараешься в такой лютый мороз передвигаться по обледеневшей местности? Если будешь упрямо продолжать путь, то до заката в твоём войске не останется ни единой здоровой лошади, и все твои всадники останутся пешими и погибнут от мороза».

В тот момент вдали показалось какое-то темное пятно, и я понял, что это роща и сказал, что как только мы дойдем до нее я дам приказ сделать привал, ведь для него необходимо такое место, чтобы неподалеку можно было найти топливо и обогреться. К полудню небо заволокло тучами, зато перестал дуть леденящий ветер. Тучи на небе были настолько черными, что из-за них даже земля, покрытая белым снегом выглядела такой же черной. Но мы сочли, что те черные тучи лучше леденящего ветра. Пока мы добирались до рощи, из-за той черной тучи кругом стало так темно, что деревья в ней выглядели совсем почерневшими. Я увидел, что деревья в той роще такой породы, которая не встречается в Мавераннахре, а растет в зонах холодного климата, ее древесина хорошо горит, так как в ней содержится масло, способствующее быстрому и хорошему возгоранию. Если бы тот холодный ветер все еще продолжался, мы бы, до той рощи, не смогли бы разбить шатры и создать временные стойла для коней. А поскольку ветер перестал, холод спал, мы разбили шатры и создали временные стойла для своих лошадей. После этого мы принялись рубить деревья и разводить костры, а когда они превращались в тлеющие угли, мы переносили их внутрь стойла к лошадям. В жизни своей я не видел дня темнее чем тот, небо, забранное мглистыми тучами, было черным, словно облитое черной тушью, и земля была черной, и роща казалась почерневшей. Из-за сильного мороза в роще даже ворон не было видно и стоящий мрак наводил человека на печальные и тревожные мысли. Я велел собрать военачальников на совет, после того как все собрались, сказал: «У нас здесь нет свежего корма для коней, поэтому придется кормить их «навалэ» (комочки из теста иль групы), так же мало осталось продовольствия для нас самих и мы не можем надолго оставаться здесь. Ко всему прочему, добавились трудности, связанные с недостатком воды, и я велел, чтобы в котлы набирали снег, растапливали его в котлах, чтобы утолить жажду у лошадей и воинов, а поскольку котлы были небольшого размера, то не удается приготовить достаточное количество воды. Я это говорю для того, чтобы вы знали, что нам надо уходить отсюда, невзирая на то, что мы обрели казалось бы здесь покой и удобство, однако такое долго не протянется, поскольку нет у нас ни продовольствия, ни воды, только топлива у нас достаточно много. А теперь я хочу спросить вас, знаете ли вы местонахождение моего сына, чтобы мы могли кратчайшим путем соединиться с ним и оказать ему помощь?» Один из военачальников ответил: «Я полагаю, что твой сын находится в Баб-уль-Абвабе». (сегодня Баб-уль-Абваб Называют Дербентом, это крупный порт, расположенный на западном побережье Каспийского моря, севернее Баку — Переводчик).

Абдулла спросил того военачальника: «По какой дороге мог Шейх Умар попасть в Баб-уль-Абваб? Мы знаем, что Шейх Умар не плыл морем, чтобы утверждать, что его корабль приплывал в Баб-уль-Абваб, а по суше он не мог туда дойти, так как плотина Ануширвана мешает попасть туда с севера». Я сказал: «Неизвестно, построена ли плотина Баб-уль-Абваб Ануширваном. Некоторые утверждают, что ее создателем является Джамшид». Абдулла сказал: «Мнение, высказанное вами, о, эмир, верное, действительно некоторые историки считают, что ее построил Джамшид». Военачальник, упомянувший о плотине, продолжал: «Кто бы ни был создателем той плотины, одно ясно — сегодня ни одно судно не может войти в Баб-уль-Абваб с севера».

Я сказал: «Поскольку племена, обитающие на севере Каспия, постоянно нападали на земли Ирана, Джамшид или Ануширван, кто то из них построил в Баб-уль-Абвабе вал, который препятствовал бы проходу племен и лишал их возможности напасть на Иран, а местом обитания прикаспийских племен являются кипчакские земли и сегодня главой тех племен является Тохтамыш». Абдулла сказал: «А какой дорогой пользуется сам Тохтамыш, чтобы добраться до Баб-уль-Абваба?» Военачальник, поставивший вопрос о плотине, сказал, что возможно морем. Абдулла добавил: «А может быть с юга, то есть, огибая плотину, он выходит на южную дорогу, далее на Баб-уль-Абваб и тогда ему следует пройти через Страну Огней». Я сказал: «Абдулла прав, можно с юга попасть в Баб-уль-Абваб и тот, кто хочет достичь его, должен будет пересечь Страну Огней». Один из моих военачльников спросил: «А где расположена Страна Огней?» Я ответил: «Страна Огней расположена к югу от Баб-уль-Абваба, на побережье Абескунского моря, а называют ее так от того, что на ее земле часто встречаются фонтаны масла, бьющие из недр, некоторые из них воспламеняются и постоянно горят и никто не может их погасить».

(Пояснение — Страна Огней — это то, что сегодня называют Баку и филологи склонны считать, что корень слова Баку на языке местных жителей означает «огонь», «храм огня», «святилище» — Переводчик)

Один из военачальников сказал: «Жителям Страны Огней можно позавидовать — им всегда тепло, не как нам, дрожащим от холода». Я сказал: «Однако тот огонь настолько силен, что к нему невозможно приблизиться, чтобы погреться, и если человек приблизится к нему, то непременно сгорит, языки пламени достигают небес и никто не в состоянии потушить их, ибо невозможно подойти к ним достаточно близко».

В Мавераннахре мне случалось беседовать с людьми, побывавшими в Стране Огней и возвратившимися оттуда, при этом многие говорили, что, очаги пламени, которые им довелось наблюдать, были настолько сильны, что к ним невозможно подойти на расстояние меньше, чем сто заръов, в противном случае можно сгореть заживо. Кто-то из присутствовавших спросил, вступим ли мы в Страну Огней во время нынешнего похода. Я ответил, что мы в первую очередь подчинены выполнению задач, связанных с боевыми действиями и если их выполнение потребует, чтобы мы отправились в Страну Огней, мы туда отправимся и увидим те очаги пламени.

Один из военачальников сказал: «Я полагаю, что Шейха Умара нет ни в Баб-уль-Абвабе, ни в Стране Огней, так как оба этих места расположены на западном берегу Абескунского моря, и если бы Шейх Умар был в одной из этих двух земель, он бы не прислал гонца с запросом о помощи по суше, наоборот, его гонец шел бы морем. Поскольку между Баб-уль-Абвабом и Страной Огней, расположенными на западном побережье Каспия существует короткий морской путь, по этой причине Шейх Умар мог бы обеспечить прибытие своего гонца в Мавераннахр в течении короткого срока, используя именно морской путь. На основании всего этого делается вывод, что Шейх Умар в настоящее время не имеет какого-либо доступа к морю».

Я до того момента, не придававший значения данному обстоятельству, сказал: «Хвала тебе, твое мнение выглядит обоснованным. Итак мой сын Шейх Умар находится в таком месте что, не имея возможности прислать гонца по морю, отправил его по суше. Тем не менее нам неясно его точное местонахождение, поэтому следует выступить как можно скорее и достичь мест, где опрашивая тамошних жителей, мы могли бы получить сведения о моем сыне». Абдулла сказал: «О эмир, страна кипчаков простирается вширь на двести фарсангов от одного моря до другого, и мы сумеем, достигнув обжитых районов, установить признаки местонахождения Шейха Умара, так как восемьдесят тысяч всадников никак не могут затеряться в стране ширина которой всего двести фарсангов». Я ответил: «Эй, Абдулла, ты учитываешь лишь ширину страны кипчаков, перед твоим взором только долины, ты не упомянул гор, что расположены на юге страны. В тех горах в количестве, не уступающем числу звезд на небе, живут различные племена и если войско вступит в те земли, оно рискует быть уничтоженным, причём так, что что от него не останется и малейшего следа».

В конце-концов на том совете было решено выступить на следующее же утро, чтобы дойдя до обжитых районов кипчакской степи приступить к дальнейшим поискам. К наступлению ночи пошел снег и погода потеплела. Меня это радовало, ибо двигаясь по дороге покрытой снегом лошади не станут скользить и падать. Наутро собравшись пуститься в дорогу, мы обнаружили, что наши шатры занесены снегом, который все продолжал идти.

Я приказал привести войско в движение и как обычно, выслал вперед разведывательные дозоры. Назначил я также и арьергард войска, чтобы обезопасить его с тыла. Как головному, так и тыловому дозору было велено следить так же и за обстановкой на флангах, чтобы не дай Бог оказаться застигнутыми врасплох в результате удара с тех направлений. От заготовительного отряда всё так же не было вестей и я не знал где он в настоящее время, не знал где там впереди мог быть расположен первый склад с запасами корма, продовольствия и топлива. Тем не менее, поскольку шел снег и погода стояла теплая, а лошадям не было скользко, мы стремительно двигались вперед.

Всякий раз, когда из-за облаков выглядывало солнце и освещало степь, оно слепило и утомляло мои глаза и глаза моих воинов, и нам хотелось, чтобы солнце вовсе не выглядывало из-за облаков, чтобы мы были в состоянии разглядеть свой путь. Мы не знали, как можно было бы излечить свои глаза от поразившего их недуга, пока однажды не увидели нескольких местных жителей, едущих на повозке без колес, просто скользящей по снегу. Мы заметили, что на лица они натянули некое подобие черных масок, из-за которых они разглядывали степь, не испытывая боли в глазах. Следуя их примеру мы натянули на лица такие же маски из черной ткани стали глядеть на степь, покрытую снегом сквозь них и таким образом глазам наши было покойно, а те, кто не мог достать черную ткань пользовались тканями темного цвета, чтобы изготовить из них такие маски.

Как я уже говорил, мы выступили двадцать первого дня месяца Джади, все еще шёл снег, начавшийся минувшей ночью, и я знал, что необходимо, пользуясь тем, что идет снег и стало немного теплее, постараться пройти как можно большее расстояние.

Было так много голодных волков, что воины, шедшие в авангарде и тылу на всем пути, были вынуждены пускать в них стрелы, поражая насмерть некоторых из них, и всадники знали, что стоит им отстать от колонны, те голодные звери их неминуемо растерзают.

Когда наступила ночь, всё ещё шёл снег, и я намерен был пользуясь потеплением продолжать стремительно двигаться вперед, однако воины головного разведывательного дозора дали знать, что не они не видят дороги, а их лошади остановились, не будучи в состоянии различить дальнейший путь. Обычно лошади в дозорных группах даже в снегу лучше собак умеют отыскивать дорогу, однако снега выпало так много, что даже лошади дозора не могли дальше двигаться. Я колебался, что же делать? Если велеть двигаться дальше, мы рисковали заблудиться в заснеженной степи и замерзнуть насмерть. Велеть, чтобы дозоры и войско остановились тогда, как в той степи невозможно было найти топливо, корм и продовольствие? Нигде не раздавалось ни звука и ниоткуда во тьме не пробивалось и лучика надежды. Порой за падающими снежинками вдруг на мгновенье возникали и тут же пропадали светящиеся волчьи глаза. В конце-концов единственно разумным решением я счел то, что необходимо сделать привал, и поэтому, велел войску остановиться.

Мы, верховые, всякий раз, доехав до очередной стоянки, прежде чем думать о собственном отдыхе, должны были проявить заботу о своих лошадях, и позволяли себе отдохнуть лишь после того, как убеждались, что обеспечены необходимые условия для отдыха животных. Я велел для размещения лошадей создать временные стойла, после чего мы разбили для себя шатры и разместились в них не разжигая огня. Это была самая ужасная ночь в моей жизни, в начале мне удалось немного поспать, однако с прекращением снегопада, мороз настолько усилился, что я уже не мог уснуть, находясь внутри шатра. В такой смертельный холод воинам, стоявшим в карауле, приходилось ещё и постоянно бороться с волками, отгонять их, чтобы те не могли проникнуть в стойла к лошадям.

Каждый из караульных, отстояв на посту, спешил забежать в стойло к лошадям, где было самое теплое место в лагере. После того похода широко разошлись слухи и легенды о той ночи. В частности, утверждали, что несколько моих воинов, стоявших в карауле, так и замерзли насмерть, сжимая в руках копья и оставались на том же месте и в том же положении до конца зимы, а путники, проходящие по тем местам во время таяния снегов, якобы видели их все также стоящими со сжатыми в руках копьями, словно живых, но бездыханных. Таким слухам верят простые люди, однако люди умные их не принимают всерьез, ибо невозможно, чтобы один или несколько трупов продолжали стоять на снегу, не падая в течении многих недель.

В ту ночь никто из моих воинов, выставленных для охраны лагеря, не получил обморожения, потому что я часто менял их, а тех, кто были расставлены вокруг лагеря, возвращал, чтобы могли отогреться в лошадиных стойлах. Однако лошади так же страдали от голода и я велел, чтобы к утру им скормили последнюю порцию «навалэ» (комок из теста, приготовленный в качестве корма для животных) чтобы можно было двигаться дальше. Мои воины так и не смогли получить необходимый отдых из-за сильного холода, и я подумал, что если мы проведем еще одни сутки, подобные минувшим, на такой же стоянке, — я потеряю своих воинов и лошадей и все войско неминуемо погибнет.

Всю ту ночь меня терзала мысль о том, что я, наверное, все еще не имею достаточных способностей для командования войском, ибо будь я достойным полководцем, должен был бы знать, что в зимний период не осуществляют переброску войска в странах с холодным климатом, при этом у меня не было прошлого опыта боевых походов в условиях холодных широт. Я полагал, что прикаспийские и кипчакские степи такие же как и степи в Мавераннахре, Хорасане и Рее, и не знал, что зимой в них настолько холодно, что если приложить руку к какому-либо металлическому предмету, она мгновенно примерзнет к нему.

Будь я достаточно опытен, не пытался бы зимней порой идти походом в страну кипчаков, мне следовало дождаться теплого сезона. Даже если моему сыну и грозила опасность, я не должен был ради него подвергать опасности еще одно войско, ибо оно в этом случае погибло бы так и не сумев выручить моего сына.

В ту долгую ночь, когда казалось, что утро никогда не наступит, я несколько раз выходил из шатра, заглядывал в различные уголки лагеря, лошадиные стойла, однако не было охоты разговаривать с кем-либо и я знал, что все остальные чувствуют то же самое, что и я. После того как снег перестал идти и рассеялись облака, я обратил взор на звезду Джади (т. е. Полярную звезду. Её не следует путать с созвездием Джади — Козерога — Марсель Брион). Если бы мороз не был сильным, я мог бы велеть двигаться дальше, ибо можно было идти, ориентируясь по той звезде, а поскольку было очень холодно, то я сказал себе: «Пусть мои воины отдохнут до утра». Стало светать и я, полагая, что наступило утро, ориентируясь по звезде Джади, отыскал восток, однако заметил, что он остается темным, тогда как светает в северной части неба. Несколько моих военачальников, не сумевших заснуть из-за холода, приблизившись ко мне, сказали: «О, эмир, уже рассвело, наступило утро, не изволите ли вы повелеть, чтобы войско двинулось дальше?» Я сказал: «В этих краях утренний рассвет наступает с северной стороны, а не с востока». Затем, указав на звезду Джади, сказал им, чтобы ориентируясь по ней, они определили где находится восток. Они сделали это и подобно мне изумились, увидев, что на востоке темно, тогда как небо на севере с каждым мигом становится все светлее и светлее. Они сказали: «А может мы ошибаемся и звезда, которую мы сочли за Джади (Полярную) вовсе не является таковой?» Однако я показал своим военачальникам карту звездного неба и сказал: «Мы не ошиблись, наверное это рассвет ошибся, наступив вместо востока, на северной части неба». Пораженные, мы всматривались в северную часть неба и ждали когда станет совсем светло и взойдет солнце.

Великий ужас охватил нас и я полагавший, что ничего не боюсь, настолько испугался, что не мог скрыть свое состояние. Военачальники вопрошали: «О, эмир, что же теперь будет?» Я ответил: «Теперь, когда обстоятельства не поддаются нашему повелению, произойдет то, чего пожелает всемогущий Господь». Мы все знали, что если солнце взойдет не с востока, а с любой другой стороны, это должно означать наступление конца света, и что нужно готовиться давать отчет о своих деяниях и поступках. Однако вопреки нашим ожиданиям, солнце не появлялось и конец света не наступал, рассвет пропал и снова на небе воцарился мрак. И я понял, что то, что я принял за восход солнца с севера, на деле является мнимой предутренней зарей, а позднее мне разъяснили, что на земле кипчаков и в странах, расположенных еще севернее, такая мнимая предутренняя заря часто появляется и светится в северной части неба. (Пояснение — Северное сияние в некоторые зимние ночи можно наблюдать даже в районах Северного Кавказа и ясно, что Тимурленг принял его за так называемую «мнимую предутреннюю зарю» — Марсель Брион).

После того как исчезла мнимая предутренняя заря, я вернулся в свой шатер, однако не мог уснуть из-за холода и охватившего меня возбуждения. Иногда думалось, не лучше ли нам вернуться в рощу, в которой мы делали привал в прошлую ночь, там по крайней мере не пришлось бы беспокоиться о топливе.

Я чувствовал, что мои воины и их лошади скоро начнут падать от голода, но если продолжать идти вперед, есть надежда, что отыщется продовольствие для людей и корм для лошадей. Отступать назад было бесполезно и в конечном счете это привело бы ко всеобщей гибели. Когда наступил настоящий рассвет и всю степь озарило солнце, я устремил свой взор на запад. Степь была ровной и видно было настолько, насколько позволяла острота зрения. Я увидел вдали у самого горизонта нечто, напоминавшее рощу. Я подозвал своих военачальников, чтобы они тоже посмотрели и сказали, действительно ли это роща. Они подтвердили, что упомянутая роща не мираж, а действительность.

Я повелел незамедлительно двигаться дальше и сказал, чтобы лошадям скормили последнюю порцию навалэ, а поскольку не было воды, выпустить их на некоторое время на волю, чтобы поваляв свои морды в снегу они утолили свою жажду. До выступления основного войска, я отправил вперед дозорных. Воины так же увидели стоящую вдали рощу, которую мы не могли видеть минувшей ночью, они воспрянули духом, и несмотря на смертельный холод, быстро собрались и выступили. В обширных равнинных степях отдаленные рощи кажутся близко расположенными и человеку кажется, что до них можно быстро добраться, однако у меня в этом отношении был достаточный опыт и я видел, что видневшаяся вдали роща отстоит от нас на расстоянии четырех, а то и пяти фарсангов и нам потребуется пройти довольно длинный путь, чтобы добраться до того места. Дозорные, шедшие впереди войска, доложили: то, что на рассвете показалось мне рощей, на деле оказалось огромным лесом, состоящим из деревьев, произрастающих в зоне холодного климата, рядом с лесом виднелось большое поселение. Через полчаса после этой вести от дозорных поступила другая о том, что они встретили наш заготовительный отряд.

Оказалось, что отряд наших заготовителей сделав привал в том большом поселении, выслал на разведку окрестностей нескольких воинов, которые попались навстречу нашему дозору, стало известно, что большое поселение, в котором остановились наши заготовители называется Кельна. В тот момент я понял, что опасность гибели моего войска миновала и мы найдем в том поселении достаточно еды, корма и топлива.

К вечеру, усталые и голодные, еле живые от холода, мы добрались до Кельны. Заготовители, зная о приближающемся войске, предусмотрительно соорудили стойла для лошадей и мы сразу же по прибытии смогли отвести лошадей в подготовленные для них места, засыпав перед ними корм, а поскольку погода была холодной, то разожгли большие костры и беспрерывно относили в конюшни переставшие дымить угли, чтобы холод не мучил животных. Я спросил старшего заготовительного отряда, почему он не давал знать о себе. Тот объяснил, что снег и буран заперли его в том поселении, кругом были заносы и он поневоле оказался взаперти в Кельне. Тем не менее, каждый день он рассылал по окрестностям своих людей, чтобы разведать обстановку и узнать появились ли мы наконец. Я спросил нет ли каких-либо сведений от Шейха Умара? Командир отряда заготовителей ответил: «Вступив в Кельну я сразу начал расспрашивать местных жителей, которые сказали, что последнее, что они слышали о Шейхе Умаре, до того как начались снегопады и закрылись дороги, это то, что он находится в Баб-уль-Абвабе и что они не знают, пребывает ли он все еще там или переместился в другие места».

Я велел собрать старейшин того поселения, чтобы узнать от них как лучше попасть в Баб-уль-Абваб. Я спросил старосту деревни, каково расстояние отсюда до Баб-уль-Абваба? Он ответил: «О, эмир, отсюда до Баб-уль-Абваба пятнадцать дней пути, но если будешь передвигаться быстрее, можешь покрыть путь в течении двенадцати дней». Я спросил: «А если идти днем и ночью, сколько времени уйдет на дорогу?» Староста ответил: «Передвигаясь с такой быстротой, ты будешь в Баб-уль-Абвабе через шесть, а то и пять дней. Но это, не ранее, чем растают снега, ибо в такую зимнюю пору и Симургу не перелететь через горы Каф, не говоря уже о человеке».

Я не ожидал, что сельские жители какой-то деревни Кельна могут знать о птице Симург и мне понравился их ответ. Я спросил: «Следовательно дорога, что ведет отсюда в Баб-уль-Абваб, идет через горы?» Староста ответил: «О, эмир, дорога туда идет через перевал Табар и ширина дороги там всего в один заръ, в некоторых местах и того меньше — пол заръа и только Бог знает когда и кем строился тот путь. Путь через перевал Табар вьется вокруг горы и ведет наверх, на такую высоту, что достигает самой вершины горы Каф и оттуда ты можешь видеть то, что расположено позади и впереди горы, а так же и море». (То, что «позади горы» — должно означать страну кипчаков, расположенную к северу от Кавказских гор, «впереди горы» — должно означать страны, расположеные к югу от Кавказского хребта, под морем имеется в виду Каспий — Марсель Брион).

«Даже летом переход по тем горам достаточно опасен, в результате малейшей оплошности и лошадь и всадник могут сорваться вниз, а пропасти там настолько глубоки, что если путник встанет на край тропы и наклонится, насколько возможно, и тогда не сможет увидеть дна. А зимой путнику вряд ли удастся пробраться через те места, он сорвется вниз на первом же фарсанге или же окажется погребенным под снегом.

Кроме того существует еще одна дорога на Баб-уль-Абваб, но она представляет собой узкую тропинку, по которой всаднику не проехать, только пеший там пройдет, но и ему при этом придется столкнуться со многими трудностями. Однако в такое время года и пешему там не пройти».

Я сказал: «В таком случае, как мне быть, чтобы дать знать сыну моему Шейху Умару о том, что я нахожусь здесь?» Староста ответил: «В это время года нет другого пути достичь Баб-уль-Абваб кроме как морем, но и это нелегко, учитывая характер сезона, Хотя и нет отсюда по прямой до моря ни одного населенного пункта и не найдешь продовольствия, тем не менее опытному всаднику или пешему, обеспеченному запасом еды удалось бы пешком преодолеть это расстояние при условии, что при этом ему удастся уцелеть от стай голодных волков. Когда же он доберется до моря, дальше станет намного легче, останется только нанять судно и доплыть до Баб-уль-Абваба».

Я понял, что пока у меня нет возможности установить связь со своим сыном Шейхом Умаром, иначе как послав гонца по морю в Баб-уль-Абваб, ибо не было возможным для меня с войском преодолеть необитаемые места не располагая достаточным запасом продовольствия, чтобы достичь моря. Да и после того, трудно было бы подготовить все необходимое, чтобы обеспечить переброску войска по морю. Среди моих гонцов имелся один по имени Фатин-Гур, уроженец страны Гур, поступивший ко мне на службу в Мавераннахре, он был неутомим в пешей ходьбе, мог идти пешком бесперерывно день и ночь, пока не дойдет до намеченной цели (Гур — так называлась страна в районе, где сегодня расположен Кабул, столица Афганистана — Переводчик).

Фатин-Гур умел отсыпаться на ходу, когда шел по ровной местности, в этих случаях он мог идти не просыпаясь, однако он никогда не засыпал идя по пересеченной (т. е., неровной) местности. Я поручил ему с двумя сопровождающими отправиться к морю, а оттуда сесть на судно и проследовать в Баб-уль-Абваб и передать моему сыну Шейху Умару письмо от меня и по получении его ответа возвратиться назад. Фатин-Гуру и его спутникам я велел выступать и ехать верхом на лошадях до тех пор пока возможно, а затем, начиная с того места, где лошади уже не в состоянии двигаться дальше, оставить их и оставшуюся часть пути идти пешком. Я дал Фатин Гуру двух сопровождающих с целью, чтобы была возможность защиты от волков, а в чужой стране трое, держась вместе, будут чувствовать себя намного увереннее.

В письме я просил сына как можно точнее сообщить мне о том, где может находиться Тохтамыш и своём собственном положении, а так же ответить когда и где мы могли бы с ним встретиться. В письме я писал, что меня застиг снегопад, и до таяния снегов я не могу двинуться дальше, однако как только задышит Бык и растает снег, я непременно двинусь в дорогу, но я должен знать, где состоится наша встреча (на Востоке в старину полагали, что земля расположена на рогах огромного быка и всякий раз как тот Бык вздыхает, наступает теплый сезон и тают снега — Марсель Брион).

По убытии гонца, я не стал терять бдительности и поручил группе своих воинов изучать местность и обстановку вокруг деревни Кельна с тем, чтобы Тохтамыш, если захочет, не сумел застать меня врасплох, и лагерь свой в той деревне я разбил по образцу находящегося в боевой обстановке. Теперь, вздумав напасть на меня, враг был бы вынужден отступить получив жесткий отпор. Поскольку я сам много раз нападал на врага внезапно, заставая его врасплох, то я хорошо знаю как дорого может окончиться для полководца беспечность и неведение о замыслах врага. Я привык к тому, что постоянно занят множеством дел и не могу впустую тратить свое время. Поскольку снежные заносы вынуждали нас оставаться в Кельне и делать было нечего, я решил устроить охоту. Старейшины той деревни предложили устроить охоту на медведя, что для меня было новым. Я не знал, что в зимнюю пору, когда все вокруг покрыто снегом, медведь в степи не появляется, он спит и не вылезает из своей берлоги. Никто не может отыскать месторасположение медвежьей берлоги, разве что лиса, даже охотничьи собаки не в состоянии сделать это.

В тот день, отправившись охотиться на медведя в сопровождении проводников из числа жителей Кельны и нескольких своих приближенных, я обратил внимание на то, что жители деревни вооружены лишь дубинами и никто из них не имел с собой ни сабли, ни копья. Пройдя немного мы достигли места, где на снегу виднелись следы лисицы. Я спросил, неужели в такой снег и холод лиса может высунуться из своей норы? Деревенские объяснили, что с одной стороны, шерсть у лисицы густая и поэтому она не столь восприимчива к холоду, с другой — голод вынуждает ее покинуть нору. Выйдя же из своей норы, она направляется прямо к медвежьей берлоге, зная, что там, наверняка можно поживиться полевыми мышами, лаской, хорьками. Я спросил, откуда в медвежьей берлоге могут взяться те грызуны? Деревенские объяснили мне, что берлога представляет собой амбар, набитый запасами продовольствия, поскольку медведь прежде, чем впасть в спячку, тащит в берлогу всякую еду, какая попадётся и создает там запасы. Медвежья берлога до наступления снегопада наполняется желудями, дикими лесными гранатами, лесным медом. После того, как степь покроется снегом и медведь впадет в спячку, полевые мыши, ласка и хорьки сбегаются в берлогу и обживаются в ней, поскольку там тепло и сытно.

Идя по лисьему следу, пройдя степь, мы приблизились к подножию горы, где он исчезал в одной из расщелин. Жители деревни сказали: «Это здесь». После чего они запустили в берлогу двух из своих собак. Собачий лай разбудил медведя и мы увидели как вначале наружу выскочили несколько лесных зверюшек и лисица, с окровавленной мордой, было видно, что она успела поживиться дичью внутри берлоги, и возможно, что досыта. Из глубины расщелины показался огромный медведь коричневого цвета и я приготовил лук, чтобы пустить стрелу. Однако жители деревни Кельна стали кричать: «Эй эмир, не стреляй, испортишь шкуру!»

Тогда я понял, почему деревенские не взяли с собой ни сабель, ни копий. Полагая, что ими можно только испортить и обесценить шкуру зверя, они предпочитали, заваливать медведя ударами дубин, тем самым избегая повреждений на той шкуре, которая таким образом сохранит свою ценность. Я вложил стрелу в колчан и повесил на лук за спину.

Медведь тем временем, выбежав из пещеры, встал на задние лапы, он оказался таким огромным, что когда один из деревенских подошел к нему, я заметил, что ростом медведь выше того человека. Я не думал, что медведь может оказаться настолько огромного роста и иметь такое могучее телосложение. До того я не видел медведей других пород, кроме тех, что водятся в Иране, между тем деревенские сказали мне позже, что попадаются медведи и побольше того, что стоял перед нами.

Деревенские внезапно набросились на зверя с дубинами и один из них пытаясь всучить мне дубину говорил: «О, эмир, вот тебе дубина, бей этого медведя вместе с нами». Но я не стал брать в руки дубину, так как мужу, привыкшему, подобно мне, владеть клинком и луком, не подобает махать ею, являющейся оружием простых сельских жителей, а не доблестных воинов. Между тем, деревенские дружно колотили медведя своими дубинами, а зверь оглушительно рычал, широко разевая пасть и высовывал свой алый язык, стараясь защититься, размахивая передними лапами, однако, что он мог сделать против множества нещадно колотивших его дубин? Деревенские настолько жестоко исколотили зверя, что тот бездыханный упал на снег и больше не шевелился. Я подошел к нему и увидел, что глаза его широко раскрыты, но безжизненны. Шкура его не имела никаких повреждений, тем самым сохранилась ее ценность, и один из деревенских, считавшийся мастером по свежеванию медвежьих шкур, проделав в той шкуре отверстие, приложил к нему рот и стал с усилием вдувать воздух, после чего оболочка зверя раздулась, таким образом было легче снимать шкуру.

После того, как шкура была отделена от туши, деревенские разрезали её на куски, поднесли их ко мне и предложили, чтобы я отрезал себе кусок и приказал зажарить кебаб из него, они уверяли, что кебаб из медвежатины нежен и приятен на вкус, на что я ответил, что мы мусульмане, а мусульмане не едят медвежьего мяса. Это потому, что у медведя нет копыт ь имеются, когти, между тем, наша вера запрещает есть мясо бескопытных животных.

Меня больше всего удивляло, почему Тохтамыш не показывается нам на глаза, я не допускал мысли, что Тохтамыш не ведает о нашем пребывании на его земле. Невозможно такое, чтобы стотысячная армия подобная моей, вошла в страну, в то время как её правитель не ведал, что чужое войско вторглось в его владения. Меня этот вопрос настолько повергал в недоумение, что я был почти уверен, что Тохтамыш потому не напоминает о себе, что желает захватить меня врасплох, и чтобы этого не случилось, я ни на мгновение не терял бдительности. Хотя и стояла зима и никакого движения на дорогах не наблюдалось, я не допускал мысли о том, что повелитель кипчаков не ведает о моем войске, вторгшемся на его землю. Любая армия, вторгшись в пределы чужой страны и передвигаясь по ней, неизбежно оставляет следы, которые может увидеть всякий. И я подумал, что если Тохтамыш настолько беспечен, что не в состоянии быть осведомленным о присутствии чужого войска в своих владениях, в таком случае его можно будет легко разгромить.

Фатин-Гур, мой гонец, вернулся быстрее, чем я ожидал, и передал мне письмо от сына моего, Шейха Умара, из которого я узнал, что он с половиной своего войска находится в Баб-уль-Абвабе, а другую половину он потерял в ходе боев с Тохтамышем. Шейх Умар писал в своем послании, что ранее он намеревался вернуться в Мавераннахр морем, однако страшился моего гнева из-за потери половины войска, и поэтому запросил моей помощи и если бы я не поспешил, он так и оставался бы в стране кипчаков пока не суждено будет пасть от руки врага, лишь бы избежать позорного возвращения в Мавераннахр в качестве побежденного. И еще в своем послании мой сын сообщал, что Тохтамыш в настоящее время находится в Шенгари (что на севере гор Каф, или Кавказа — Марсель Брион) и имеет в наличии шестьдесят-семьдесят тысяч воинов. Однако условия зимы не дают ему выступить, вероятнее всего, он это сделает как только начнут таять снега, чтобы по воде или суше (через перевал Табар) прибыть в Баб-уль-Абваб.

Получив и прочитав то послание, я пригласил всех старейшин деревни Кельна, чтобы от них узнать, где же расположена местность, называемая Шенгари. Выяснилось, что она расположена в западной части земли кипчаков, вблизи Черного моря. При этом для Тохтамыша, чтобы попасть в Баб-уль-Абваб, нет другого пути кроме как через деревню Кельна, независимо от того решит он идти по Абескунскому морю или по суше через перевал Табар. Между тем местом, где я ныне находился, и Шенгари, то есть тем местом, где стоял Тохтамыш, было расстояние в восемьдесят фарсангов, и я мог бы после того как растают снега, пройти то расстояние в течении четырех-пяти дней.

Я ни с кем не стал делиться содержанием послания, полученного от сына, даже со старейшими из моих военачальников, особенно касательно того, что Тохтамыш и его войско расположились в Шенгари. Я боялся, что это станет известным жителям Кельны и, кто знает, вдруг среди них окажутся шпионы Тохтамыша, которые в этом случае дадут ему знать, что мне стало известно его нынешнее местонахождение. Во вражеской стране следует опасаться даже деревьев, гор и животных, не говоря уже о людях. Я повторно отправил Фатин-Гура с посланием в Баб-уль-Абваб, в котором велел своему сыну Шейху Умару: «Плыви морем, таким образом, чтобы ко времени, когда задышит Бык ты уже достиг берега. Вместе с тем, захвати с собой необходимую еду и корм, ибо от побережья до деревни Кельна, особенно в зимнюю пору ничего не найдешь для того, чтобы накормить людей и животных. Если для переброски людей и животных не сможешь достать суда в нужном количестве, иди по суше, через перевал Табар и поспеши попасть в Кельну». В том письме я писал сыну, что намерен идти в местность Шенгари чтобы застать Тохтамыша врасплох, и надеюсь, что он благополучно достигнет Кельны и, при необходимости, окажет мне содействие.

В течении недели, прошедшей со дня получения письма от Шейха Умара, мне удалось провести разведку местности на расстоянии сорока фарсангов в западном направлении, эти действия не возбудили каких-либо подозрений у жителей Кельны. Как я уже упоминал, с того дня, как я остановился в Кельне, мои конные воины непрерывно объезжали заснеженные просторы вокруг, поэтому движение наших воинов в западном направлении выглядело в глазах у местных жителей как одно из уже ставших привычными объездов окрестностей их селения. Итак, я составил для себя четкую картину расположения степей и гор на протяжении сорока фарсангов в западном направлении. Только с реками не было полной ясности — из-за зимы и повсеместного обледенения воины не могли определить где расположены полноводные реки, через которые войску предстояло переправляться. Между тем, я не хотел посвящать жителей Кельны в свои замыслы и расспрашивать их для получения необходимых сведений.

Когда наконец задышал Бык и начали таять снега, а ночами в небе стало раздаваться кряканье летящих уток, я отдал приказ о выступлении войска и мы двинулись на запад. После этого я уже больше не опасался того, что кто-либо из жителей Кельны попытается донести Тохтамышу о нашем выступлении, так как знал, что отныне никто не сможет передвигаться быстрее моего войска, а если кто и нагнав нас, попытается обойти, он непременно будет уничтожен.

В семнадцатый день месяца Дальв (Водолей) мы выступили из Кельны в западном направлении. Два сторожевых дозора двигались впереди и по флангам войска осуществляя ближнюю и дальнюю разведку. Были мы защищены и с тыла, двигаясь в полном боевом походном порядке, имеющем цель, застать врага врасплох, ибо я знал, что основное условием успеха будет застать Тохтамыша врасплох. Я располагал сведениями о том, что Тохтамыш и не думает выступать в направлении Баб-уль-Абваба раньше, чем наступит весна, и надеялся разбить его в его же зимнем лагере. На нашем пути попадались реки, однако они не стали для нас серьёзной преградой.

В тот день вплоть до заката и ночи восемнадцатого дня месяца Дальв и до утра мы были в непрестанном движении. Когда взошло солнце, мы сменили лошадей, переведя тех, что устали в запасные и продолжили стремительную скачку. Опять, как и в предыдущий день перед нами возникали реки и речушки, не представлявшие собой преграды для моего войска. К полудню самый передовой из моих дозоров передал, что впереди виднеется темная масса, напоминающая некое войско. Я дал приказ своему войску остановиться. Пока оно находилось в движении, я не мог дать боя врагу, так как на марше войско не развернуть для сражения, для этого необходимо остановиться и провести развертывание в боевой порядок. Следуя установившейся привычке, я тут же сформировал центр, фланги и резерв, спешно натянул на себя кольчугу и шлем и приготовил саблю и секиру для боя. И хотя появление Тохтамыша в той степи явилось для меня полной неожиданностью, я не растерялся, поскольку со дня вступления в страну кипчаков готовил себя к той встрече и должен сказать, что было бы странным если бы она в конце концов не состоялась.

Передовой дозорный отряд хорошо знал свою задачу и поэтому передав мое сообщение о появлении войска, принялся изучать его размеры, численность, вооружение, чтобы обо всем этом известить меня. Второе известие от того же дозорного гласило, что темная масса, видневшаяся в степи, продолжает приближаться. Поскольку я все еще не знал его численности, то остановился чтобы подумать, мои военачальники стояли наготове, ожидая моих указаний Третье сообщение, переданное мне вторым дозорным от первого говорило что в войске том, кроме черного, других цветов не наблюдается.

Я подумал, что воины Тохтамыша должно быть одеты в черное, потому как в стране кипчаков шерсть у овец и коз преимущественно черного цвета. В течении часа пополудни войско мое стояло на месте, ожидая вестей от передового разведывательного дозора. В тот момент дозор сообщил, что то, что было принято за темную массу вражеского войска на деле оказалось огромным стадом неких животных черного цвета, которое шло с запада на север; и что внешне эти животные напоминают быков.

Я отменил развертывание войска в боевой порядок и приказал двигаться маршем в сторону того стада. Так как мы двигались ускоренно, а животные — медленно, вскоре мы догнали их и моему взору открылось огромное стадо животных черного цвета, тела которых было схоже с телом быка, а вот морды их имели отдаленное сходство с чертами человеческого лица, украшенные двумя короткими и гнутыми как у барана рогами, они насторожённо разглядывали нас своими налитыми кровью глазами.

До того дня я не видел подобных тварей и поэтому был изумлен их видом. Животные, увидев наше многочисленное войско, забеспокоились и ускорили свой бег стараясь скрыться из виду. Я заметил, что их копыта подобны коровьим, имеют расщелину, значит их мясо являлось чистым и дозволительным к употреблению. По этой причине я приказал начать на них охоту, чтобы их мясо послужило продовольствием для войска. Воины начали отстрел и поразили двадцать животных, остальные же скрылись вдали.

Я внимательно рассмотрел туши тех животных и пришел к выводу, что это несомненно быки и коровы, однако с более мощными и широкими чем у их домашних собратьев хребтами и с мордами, отдаленно напоминающими черты человеческого лица. Я не мог разрешить воинам, остановиться, чтобы отведать мяса тех животных, хотя невдалеке виднелась роща и дров было бы достаточно, чтобы разжечь костры. Я велел им отсечь наиболее сочные части туш тех быков, захватить их с собой с тем, чтобы когда выдастся подходящее время приготовить и отведать еду из них.

К заходу солнца мы достигли какого-то маленького селения, я расспросил ее жителей о тех странных животных, выяснилось, что это лесные буйволы, и что они имеют привычку менять места своего обитания с началом дыхания Быка (то есть наступление теплого времени года — Автор), продвигаясь к северным широтам, чтобы достичь более холодных зон. Поскольку животные привыкли обитать только в холодных местах, никто в кипчакских степях не встречает их летом, они появляются там только зимой чтобы с наступлением теплого времени вновь устремиться в северные районы.

(Буйволы, которых видел Тимурленг, сегодня их называют «оурущ», в старину водились на западе России, Северном Кавказе, в Польше и Восточной Германии, частично в Австрии, однако этих могучих и безобидных животных настолько интенсивно истребляли, что они почти исчезли и их можно лишь изредка встретить в болотистом районе Прибат, расположенном в Польше — Марсель Ёрион).