Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ О том, кем был Эбдал Гильзайи и где он правил

Выступив из Бирдженда, на первой же стоянке, как обычно, я ожидал получить очередные сообщения от дозорных, однако этого не произошло. Было ясно, что дозорные либо заблудились, либо что-то им помешало отправить донесение о себе. Я снарядил вторую дозорную группу, чтобы она отыскала первую и выяснила, почему те не передают сведений. Второй дозор вскоре сообщил, что все воины первого найдены убитыми, что с них снято все, что могло представить какую либо ценность. Место, где я сделал привал, называлось Хатрак, от него до Бирдженда был всего один переход.

Я велел доставить к себе правителя Бридженда и когда его привели, я стал расспрашивать его о тех, кто могли быть убийцами моих воинов. Он ответил: «О эмир, в этой местности нет таких, кто осмелились бы напасть на воинов такого человека, как ты. Нет сомнений, те, кто напали и убили твоих воинов — не из местных, не думаю, чтобы они были хорасанцами и если ты разрешишь мне взглянуть на убитых, я смог бы сказать, кто является их убийцами». Правитель Бирдженда, в сопровождении нескольких моих военачальников отправился на место, где было совершено убийство и вскоре, возвратившись, сказал: «О эмир, твои воины убиты людьми из племени Гильзайи». Я спросил, что это за племя. Он ответил, что живут они в стране Гур, это большая страна, протянувшаяся от Герата до Кабула и что в настоящее время правителем Гура является Эбдал Гильзайи. (Примечание: страна Гур была расположена на территории современного Афганистана и как заметил правитель Бирдженда, на западе она простиралась до Кабула. Были и такие периоды, когда правителям Гура удавалось расширить свои владения, вплоть до земель Индии — Марсель Брион).

Я спросил: «Чтобы попасть в Гур, какой путь я должен выбрать, ибо если я пойду отсюда через Герат, путь окажется длинным, ведь наверняка люди племени Гильзайи, убившие моих воинов, пришли сюда какой-то короткой дорогой?» Правитель Бирдженда ответил: «О эмир, отсюда ты можешь следовать прямо в Искандер, затем, повернув на север, ты попадешь в страну Гур». (Город Искандер — это сегодняшний Кандагар, город в Афганистане, построенный в свое время Александром Македонским. — Марсель Брион). «Но советую тебе воздержаться от такого похода, это будет опасным, ибо гильзайи, которые правят той страной, люди дерзкие и бесстрашные». Я спросил правителя Бирдженда: «Из чего ты заключил, что люди, убившие моих воинов, именно из племени Гильзайи?» Он ответил: «Редко случается, чтобы на месте схватки нападавшие не оставили каких-либо следов. На месте убийства я видел «тулвар», из чего я заключил, что нападавшие были из племени Гильзайи, ибо это их традиционное оружие («тулвар» — тяжелый клинок, напоминающий большой тесак, считавшийся традиционным оружием Гильзайи, — Марсель Брион).

Я спросил, долог ли путь отсюда до Искандера и оттуда до Гура? Правитель Бирдженда ответил: «Отсюда до Искандера — семьдесят фарсангов, а оттуда до Фируз-абада, столицы Эбдала Гильзайи — шестьдесят фарсангов пути». Я спросил, что собою представляет Фируз-абад. Он ответил: «Это большой город, окруженный прочной стеной, которую сложили из камней предки Эбдала Гильзайи и ты можешь вести осаду того города хоть десять лет, его все равно нс взять».

Я спросил: «Что за люди эти гильзайи?» Он ответил: «Гильзайи — рослые и отважные люди, в бою они не перестают биться, пока не уничтожат вражеских воинов всех до последнего, именно так они поступили с твоими воинами, и в Гуре есть горы, в которых встречается золото и серебро».

Я выступил из селения Хангара, чтобы самому взглянуть на место убийства. Они убили двести пятьдесят моих воинов дозорного отряда и увели все, включая их лошадей. Обстановка на том месте показала, что моих воинов захватили врасплох, что само по себе было необычным, ибо дозорных и высылают для того, чтобы они собирали нужные сведения и тщательно осматривали местность, с целью выявления вражеской засады, чтобы своевременно предупредить своих о наличии таковых.

Дозор не должен попадать в засаду, а если такое случилось, значит враг был хитер и ловок, знал как застать врасплох целый отряд воинов. Я сказал правителю Бирдженда, чтобы предоставил в мое распоряжение нескольких опытных следопытов, чтобы я смог пойти по следу врага. Хорасанские следопыты славятся своим умением, даже на песке они могут отыскать след верблюда, не говоря уже о следах, оставшихся после целого отряда воинов.

Гильзайи, напавшие на моих воинов, были верхом на своих конях, кроме того, они увели и наших животных, поэтому следопытам не составляло труда идти по их следу, ибо копыта лошадей оставляют на земле своеобразный отпечаток.

Следопыты, предоставленные в мое распоряжение правителем Бирдженда, шли по следу гильзайи целых двадцать пять фарсангов, после чего заметили, что те направляются не в Искандер, а прямо в сторону Фируз-абада и путь их пролегал через местность, где была вода и поэтому их коням не угрожала жажда. Узнав об этом, я снова посоветовался с правителем Бирдженда, который сказал: «Всадники, что уничтожили твоих воинов, получили на то прямое указание Эбдала Гильзайи, и нет сомнений в том, что он сам возглавлял тот отряд убийц».

Я не мог следовать далее, оставив безнаказанным дерзость и оскорбление, нанесенное мне Эбдалом Гильзайи. Я никогда не обижал того, кто покорно склонял свою голову предо мною. Я могу поклясться, что никогда в жизни я не причинил вреда кому-либо предумышленно. Но и не оставлял без ответа нанесенного мне оскорбления и проявленной в отношении меня дерзости, и поэтому должен был достойно наказать Эбдала Гильзайи за его деяние. Вместе с тем, мне не давала покоя мысль о том, как же все-таки гильзайи удалось застать врасплох моих дозорных и уничтожить их до последнего человека? Правитель Бирдженда высказал мнение: «Гильзайи пришли туда с целью напасть на какой-нибудь караван, и будучи от природы грубыми и дерзкими, завидев твой дозорный отряд, не колеблясь напали на него, чтобы захватить добычу в виде оружия и одежды твоих воинов».

Вступив в Искандер, я вошел в пределы вражеской земли, где на каждом фарсанге следовало ожидать нападения. Я не имел сведений об этом крае, вступив в Искандер, я увидел множество людей высокого роста, голубоглазых и светловолосых, их одежда состояла из широкого и длинного куска ткани, обернутой вокруг тела или наброшенной на плечи, мне сказали, что это люди из племени патанов. Они населяли обширную горную местность, расположенную неподалеку и время от времени приходили в город за необходимыми покупками.

Там я нанял новых проводников, часть которых я выслал вперед вместе с небольшим отрядом для заготовок запасов продовольствия и фуража для войска. Я видел — надвигается зима и необходимо было обеспечить людей теплой войлочной одеждой. Поэтому я велел заготовителям фуража и продовольствия закупать всюду, где возможно войлочную и меховую одежду, потому как мы находимся в стране, где в большом количестве можно было достать войлок и мех. Проводники разъяснили мне, что Фируз-абад, столица Эбдала Гильзайи, расположен в районе с суровым и холодным климатом, достигнув которого я могу попасть в снегопад, вследствие чего мои воины будут сильно страдать от холода. Я ответил, что я разожгу такие костры, что мои воины не будут мучиться от холода. Проводники с изумлением взирали на меня, полагая, что под кострами я имею ввиду разжечь большое количество дров, не ведая, что я подразумеваю нечто другое. Выступив из Искандера, я не спешил, ибо не желал утомлять своих воинов и их лошадей, я умышленно двигался медленно, чтобы к нам успело присоединиться войско Шейха Умара. Путь, по которому я шел на север был тем, по которому в свое время проследовал султан Махмуд Газневи, чтобы попасть в Хиндустан и покорить Сумнат. (Сумнат-был великим храмом индусов, находившимся в сегодняшнем Бомбее. Султан Махмуд Газневи захватил тот храм, разбил и уничтожил все находящиеся там статуи божеств, — Марсель Брион).

На каждом фарсанге того пути встречались памятники и строения, напоминавшие о походах Махмуда Газневи, а также о походах военачальников моего предка Чингиз-хана в Хиндустан. Иногда, на вершине какой-нибудь горы можно было видеть замок неизвестно кем и когда построенный, и неведомо было, кто в нем обитал. Однажды мы достигли места, которое как разъяснили проводники, назывался Бамийан, которое в старину было крупнейшим буддийским храмом, до сих пор там виднелись остатки огромных статуй. Эти статуи, высеченные из камня, были столь огромными, что их разбивали в течении долгого времени. В те времена, когда я оказался в Бамийане, буддизм уже не существовал там, однако статуи сохранились. Тем не менее, у меня не было ни времени, ни желания крушить остатки тех буддийских статуй в Бамийане.

Я всегда сражался с живыми людьми и никогда не воевал с неодушевленными телами, и считаю ниже своего достоинства драться с камнями. Я повергал в прах сотни тысяч живых людей, однако никогда не воевал с мертвыми, не вскрывал ничьей могилы, чтобы сжечь погребенное в нем тело и считаю такие вещи недостойными настоящего мужчины.

После Бамийана дорога повернула в сторону и мы вошли в холодный край. Все мои воины имели тулупы из меха, поэтому мороз им не был страшен, где бы мы не останавливались, мы сооружали из толстого войлока теплые убежища-стойла для лошадей. Продовольствия и корма также было предостаточно, лишь мороз доставлял нам некоторые неудобства и я надеялся, что дойдя до Фируз-абада, мы поживем немного в самом городе и отогреемся.

Ранее, я отправил послание своему сыну. Шейху Умару, известив его о том, что из-за происшествия, связанного с нападением Эбдала Гильзайи на меня в Хорасане, я не скоро вернусь в Мавераннахр, и сказал, чтобы передали от моего имени послу китайского императора, если может, пусть подождет несколько месяцев до моего возвращения и встречи с ним. Я наказал Шейху Умару оказать китайскому послу самые пышные почести независимо от того, захочет ли тот возвратиться в Китай или остаться в Самарканде. Ибо уважительное отношение к послу означпает уважительное отношение к его правителю, чем больше уважения выказывает и оказывает властитель по отношению к главе другого государства, тем в большей степени он доказывает свое благородство и величие. Я сказал Шейху Умару, чтобы он прислал по меньшей мере двадцатитысячное войско, направив его через Бадахшан в Кабулистан с тем, чтобы оно могло соединиться с моим войском в пределах страны Гур. Я знал, что правитель Бадахшана дружественно настроен по отношению ко мне и прохождение нашего войска через тот край не будет сопряжено с трудностями, но в Кабулистане оно вероятно столкнется с сопротивлением, способности и талант командующего тем войском должны были одолеть все трудности.

Путь, по которому гильзайи шли в Фируз-абад, вел через места, где в достатке была вода и там можно было найти незначительное количество корма. Для отряда Гильзайи то количество корма и продовольствия может и могло быть достаточным, а вот мое войско, если бы последовало за ними по тому же пути, осталось бы голодным, ибо источники продовольствия и корма (тем более в осеннюю пору) были слишком скудными, чтобы удовлетворить нужды моих воинов и их коней.

Тогда как, следуя в Фируз-абад через Искандер, я шел бы через места, где достаточно имелось продовольствия для воинов и корма для животных. Правитель Бирдженда до последнего часа отговаривал меня от похода на Гур, повторяя, что отправляясь туда, я подвергаю свое войско серьезной опасности, а я отвечал, что пока человек не встретится с опасностью, он не достигнет успеха.

Путь, по которому я шел, пролегал через степь, чтобы пройти по ней, я взял с собой проводника из Бирдженда. На протяжении того пути, длиною в семьдесять фарсангов, имелось всего лишь одиннадцать источников воды и если бы я следовал по нему летом, существовала бы опасность потерь среди воинов и коней вследствии жажды. Но, следуя тем путем осенью, когда в степи стояла прохладная погода, люди и животные не испытывали страданий от жажды. Я выслал вперед два дозорных разведочных отряда, сказав их старшим, чтобы извлекли урок из участи их товарищей, павших от рук гильзайи и держали глаза и уши раскрытыми, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Назначил я также и арьергард, чтобы на войско не напали внезапно с тыла.

Караван, двигаясь медленно, способен покрыть расстояние в семьдесят фарсангов, проходя в день по пять фарсангов. Я же прошел тот путь за четыре ночи и пять дней и попал в Искандер.

Город Искандер не имел отношения к славе Александра Македонского и я увидел там подобие небольшого селения, а от крепости, которую Александр Македонский возвел в свое время в том городе, не осталось и следа. Если бы Искандер не был расположен на пути в Хиндустан, он бы давно исчез с лица земли, благодаря такому месторасположению, караваны, идущие в Индию из Мавераннахра, Кабулистана и те, что следуют из Хиндустана, неизменно проходят через тот город, и потому он благоустраивался и развивался.

Когда вдали показался Фируз-абад, я обратил внимание на то, что город тот был построен с военной целью, поскольку в его строении были воплощены вес особенности чисто военной крепости. Город был построен на холме и всякий, кто захотел бы попасть в него, должен был вначале как-то взобраться на тот холм, дорога наверх представляла трудность для детей и стариков. Городская стена была сложена из камня и облицована тесанными плитами. Край изобиловал камнями и жители Гура могли использовать для строительства зданий несколько его видов, для этого существовало множество каменотесов, а обработка камня входила в число традиционных ремесел той местности, которые передавались из поколения к поколению, видно те, кто высекал статуи идолов в Бамийане, передали свое ремесло последующим поколениям.

Когда вдали показался Фируз-абад, погода была очень холодной, но на земле не было снега. Чтобы разглядеть тот город, я поднялся на высокий холм, защищенный каменным валом, и задумался. Задумался потому как предвидел, что осада Фируз-абада затянется надолго, а разрушить городскую стену будет невозможно. Мысль о том, как попасть на вершину холма, занимала меня, поскольку видно было, что подъем на тот холм связан с трудностями. Вдруг я заметил некий отряд воинов, стоявший у подножия холма, и понял, что это Эбдал Гильзайи ждет меня там, изготовившись к схватке.

Мне рассказывали, что гильзайский тулвар является весьма опасным оружием, что он настолько тяжел и остр, что каждый удар им валит с ног одного из противников, всякий, кто будет ранен этим оружием, выходит из строя основательно. Мои воины не привыкли пользоваться в схватке тулваром, но им в этом случае лучше было использовать копье. Мое войско имело одно большое преимущество перед войском Эбдала Гильзайи — мы были верхом на конях, у воинов же правителя Гура их не было и они должны были биться пешими.

Чтобы обезвредить войско правителя Гура, я задумал, чтобы мои воины атаковали противника пуская в ход копья, тем самым затрудняя им возможность применить свои тулвары. Велев воинам вооружиться копьями, я разбив войско на три части-центр и два фланга, велел, чтобы атака велась волнообразно — каждый отряд атакует и уходит, освобождая место для следующего. Военачальникам я сказал, что исход битвы должен определиться, — уже сегодня войско, стоящее перед нами должно быть разгромлено. Если враг сумеет уйти в город и укрыться за его каменной стеной, нам не удастся одержать победу, разве что после годичной или двухгодичной осады. Я напомнил своим военачальникам, что Фируз-абад находится в зоне холодов, а это значит, что его жители перед надвигающейся зимой успели запастись продовольствием и топливом в достаточном количестве, и если нам придётся вести осаду города, его жители, обеспеченные всем необходимым, не скоро сломятся. Поэтому не следует позволить гильзайи покинуть поле, где состоится сражение, иначе тому удастся укрыться в городе и потому невзирая на любые потери надо будет закончить бой именно сегодня.

Как и все остальные, я вооружился копьем и дал команду к атаке и мы понеслись в сторону гильзайи. Гильзайи же выстроились в кольцо и было видно, что они следуют военной тактике, которую в свое время применяли воины пророка (Тимурленг здесь допускает неточность, ибо традиция выстраиваться в виде круга или четырехугольника было присуще македонскому войску. Первым применил эту тактику отец Александра Великого, Филипп, по гречески этот вид построения называется «фаланга» — Марсель Брион).

Гильзайи расположились таким образом, что в любом случае, с какой бы стороны их не атаковали, они оказывались лицом к противнику и спиной к своим.

Моим конникам, применявшим копья в ходе атаки, приходилось следить за тем, чтобы успевать выдернуть их из тела врага всякий раз после нанесения удара. Воин, не успевший сделать это, т. е. стремительно выдернуть свое копье из груди или живота противника, рисковал остаться без оружия. В этой связи было бы, конечно, разумным дать каждому из воинов по нескольку копий. Но таскать с собой запасные копья нелегко, вдобавок, это замедляет скорость движений воина, поэтому в некоторых битвах, при наличии подходящих дорог, я нагружал множеством запасных копий арбы, которые следовали за войском. Однако, никогда мне не удавалось вывести те арбы, груженные копьями, на само поле боя вслед за войском, и в тот день каждый из моих воинов был вооружен лишь одним копьем, в случае потери которого он рисковал остаться безоружным перед страшными тулварами гильзайи.

Несясь в сторону противника, я ожидал, что вот-вот нас начнут обстреливать стрелами или камнями и поскольку ни того ни другого не происходило, стало ясно, что Эбдаль Гильзайи, падишах Гура не имеет представления о преимуществах предварительного обстрела врага стрелами и камнями.

До приближения к врагу мы передвигались медленно, достигнув же места, откуда до войска гильзайи оставалось не более пятидесяти заръов, мы пустили своих лошадей вскачь и понеслись словно птицы. При таких обстоятельствах наши копья пронизывали врагов насквозь, вонзаясь в их тела с одной и выходя наружу с другой стороны, так как силу удара всадников дополняла сила несущейся во весь опор лошади, в результате возникал удар необычайной мощи. Я нацелился на одного из вражеских воинов, оказавшегося передо мной, и уже собирался ударить его копьем в грудь, когда произошло нечто неожиданное — я увидел, что в мою сторону летит какой-то предмет. Тот предмет ударился о мои латы, издав металлический лязг и скользнул вниз к моим ногам, мое же копье вонзилось в грудь человека, метнувшего в меня тот предмет. Я быстро выдернул копье и готовясь нанести новый удар, я заметил, что часть моих воинов выбита из седел, и с ужасом увидел, что гильзайи бросают в моих воинов нечто, что сбивает их с лошадей наземь.

Вначале я подумал, что это должно быть аркан, затем убедился, что это некий крюк, привязанный к тонкой цепи, конец которой находился в руках у гильзайи. Эти воины-гильзайи настолько были искусны в бросании тех крюков, что те глубоко вонзились в тела моих воинов, позволяя стаскивать их рывком цепи с седла наземь, чтобы затем приканчивать их ударом тулвара, при этом некоторые из тех ударов были настолько сильны, что рассекали моих воинов надвое.

Чтобы увидеть и уяснить все, что я описал выше, понадобилось лишь мгновение. В следующий миг я решил, что необходимо отступить. Потому, что оружие, которое применил против нас правитель Гура, было неожиданностью для нас, и мы не знали, как ему следует противодействовать. Против того оружия наши копья были бесполезны, потому, что еще до того как мы могли достать противника, он пускал в ход свой крюк, стаскивая им наших воинов с их седел наземь. Вероятнее всего, именно таким образом и удалось застать врасплох двести пятьдесят воинов нашего разведочного дозора в окрестностях Бирдженда, потому погибших, что нс сумели найти способ защиты от неожиданного и невиданного доселе оружия. Я так же должен был погибнуть, однако на мне был панцирь, благодаря чему, брошенный в меня крюк лишь скользнул по нему и упал наземь, в противном случае, он вонзился бы в моё тело и меня стащили бы с лошади и прикончили ударом тулвара. Рев карнаев и взмахи вымпелов дали понять моим воинам, что следует отступить. Центр войска вместе с флангами отошёл назад и пока мы пятились оставаясь лицом к противнику, я еще раз решил, что всех своих воинов непременно облачу в железные доспехи, которые помимо всех прочих выгод, не позволили бы крюкам гильзайи впиваться в их тела.

Я увидел, что все мои воины, которых гильзайи сумели стащить с их лошадей, были убиты ими. Понял я так же, что правитель Гура и его воины придерживались правила не брать пленных, считая, что врага надо убивать сразу же и на месте, потому, что неизвестно, как сложится обстановка через час и не обретет ли враг возможность отомстить. Убитого врага незачем больше бояться, во всей стране Гур, от Кабулестана до Герата бытует такая пословица «Отрезанной голове нечего сказать», в том смысле, что «мертвого врага опасаться незачем». Я же не убивал пленных, разве, что в случаях, когда они проявляли непокорность, обычно же, я создаю возможность, чтобы пленного выкупили его близкие, а если этого не происходит, то продаю его в рабство.

Отступив, я заметил, что воины гильзайи, стоявшие в позиции круговой обороны, так и сохранили ее, словно хотели сказать: «Если вы намерены атаковать нас вновь, давайте, нападайте, мы готовы достойно встретить вас».

Я собрал своих военачальников обсудить, как быть с оружием гильзайи. Я сказал: «Мои воины не испытывают страха и если бы я их не остановил, они бы продолжая атаку погибли бы все, до последнего человека, но такой героизм не принес бы нам пользы. Хотя, сегодня, до начала битвы, я и говорил, что следует сражаться, невзирая ни на какие потери и завершить битву, не позднее сегодняшнего вечера, я имел ввиду бой, а не бессмысленную бойню, в результате которой моих воинов одного за другим уносит ангел смерти Азраъил. До атаки мы полагали, что нам удастся уничтожить или рассеять гильзайи и захватить город Фируз-абад. Сейчас я понял, что добыть нам победу будет нелегко. Каждый, кто имеет хоть какие-то соображения о том, как избежать опасности, исходящей от смертоносных крюков гильзайи, пусть выскажется, чтобы среди множества мнений мы смогли отыскать верный путь борьбы с этой опасностью».

Среди моих военачальников был один по имени Латиф Чулак, сказавший: «О эмир, ведь у тебя имеется порох, почему бы не пустить его в ход, чтобы покончить с той опасностью?» Я ответил: «Порох полезен при осаде крепости. Если бы нам удалось окружить Фируз-абад, мы бы устроили подкоп под его стены, заложив туда пороховой заряд и устроив взрыв. Тогда мы бы разрушили крепостную стену. Однако, невозможно с помощью пороха истреблять воинов-гильзайи с их крюками». Латиф Чулак, который был еще молод — его возраст едва достигал сорока лет, сказал: «О эмир, на твоем месте я бы поджег порох под ногами гильзайи». Я сказал: «Перестань рассуждать как малое дитя. Ты же знаешь, что здесь не устроить подкопа и подобраться к воинам-гильзайи снизу. Если они не отойдут в город и не запрутся за его стенами, то постоянно будут менять свое расположение в степи и завтра расположатся в каком-нибудь другом месте».

Латиф Чулак сказал: «О эмир, я и не имел ввиду устраивать подкоп. Всякому ясно, что невозможно устроить подкоп, чтобы расположить заряд под ногами гильзайи и взорвать его. Однако можно метать в сторону воинов-гильзайи мешки, кувшины или меха, набитые порохом и снабженные горящим фитилем». Еще с того дня когда я впервые применил порох в ходе ведении осады для разрушения крепостных стен, я не раз задумывался о возможности его использования на поле боя, в открытом сражении. Однако мне не удавалось отыскать способ применения порохового заряда в условиях боя на открытой местности, такое мне и в голову не приходило. Способ, предложенный Латифом Чулаком заинтересовал меня и я подумал: «Надо попробовать, даже е если это окажется бесполезным, по крайней мере, вреда от этого не будет». Взяли небольшой кожаный мешок, набили его порохом и подсоединили фитиль. Латиф Чулак поджег фитиль и пока он горел, бросил тот мешок в сторону, сказав: «Представим, что там расположилось войско гильзайи». Мешок, шлепнувшись о землю, воспламенился, одновременно раздался грохот. Латиф Чулак сказал: «Если нам удастся забросать гильзаийских воинов большим числом таких мешков, мы их одолеем, часть их будет уничтожена в результате пороховых взрывов, остальных же охватит страх и растерянность, их боевой порядок расстроится. Мы же в это время будем теснить и уничтожать их».

Я приказал срочно шить кожаные мешки и заготавливать фитили с тем, чтобы еще до захода солнца мы могли атаковать войско повелителя Гура. В тот же день, в бою против воинов Эбдала Гильзайи, мы пустили в ход мешки, набитые порохом. Наши воины поджигали фитили, соединенные с порохом в мешках, которые затем метали в толпу гильзайи. Иногда, вследствие того, что фитиль был слишком коротким или по какой либо другой причине, мешки взрывались преждевременно и тогда в пламени погибал наш воин.

В то время я еще не знал, что порох можно насыпать в кувшины, вперемежку с мелкими камнями, с тем, чтобы взорвав такой кувшин, можно было насмерть поражать теми камнями воинов противника. В то время у меня была возможность применять взрыв порохового заряда лишь с целью воспламенить или напугать вражеского воина. Полученный от этого результат превзошел вес мои ожидания.

Я полагал, что взрывы пороховых зарядов напугают воинов гильзайи, а мы, воспользовавшись их страхом, атакуем, лишим их возможности пустить в ход свои смертоносные крюки и разорвём тот обширный круг, в который они выстроились словно живая стена. Однако взрывы привели их в такой неописуемый ужас, что их круговая оборона распалась, я, видя это, незамедлительно приказал атаковать, сказав военачальникам, среди которых был и Латиф Чулак, предложивший применить порох, что уже сегодня бой нужно завершить и взять город. Потому что, оставшись ночью вне пределов города, мы бы погибли от холода, даже если и удалось бы выжить, наша участь не намного была бы лучше участи мертвых, ибо утром, окоченев от холода, мы не были бы в состоянии сражаться.

Воины Эбдала Гильзайи пока держали круговую оборону, считались неуязвимыми. Однако, как только их построение нарушилось, они попали в плачевное положение, и я заметил, что не у всех из них имеются крюки, т. е. метатели того оружия составляли особую группу воинов. Мои воины, зная, как следует управляться с пехотой врага, применяя копье и саблю, налетели на воинов Эбдала Гильзайи, убивая их или нанося им ранения. Временами, какой-либо из метателей крюков пытался метнуть свое оружие в сторону моего воина, но не имея возможности сделать это достаточно метко, погибал от рук наших конников, или же его бросок был неудачным, в результате чего моего воина не удавалось стащить с коня наземь.

Для меня лично провести ночь под стенами Фируз-абада и дождаться наступления следующего дня не представляло особой трудности. В моем распоряжении имелся шатер из плотного войлока и при плотно закрытом входе, мне было бы в нем тепло, словно летом. Однако полководцу подобает прежде всего проявлять заботу о своих рядовых воинах, не думая о собственных удобствах, ибо командующий без войска, и тем более оказавшийся на вражеской земле, неминуемо погибнет.

Поэтому, пока шло сражение между моими конниками и пехотой Эбдала Гильзайи, я устремился в сторону города во главе одного из отрядов своих воинов, прихвативших с собой мешки с порохом. Из степи наверх, в сторону города вела дорога, я и мои всадники неслись по ней во весь опор, к моменту, когда мы достигли вершины, лошади уже выбились из сил. Никто не оборонял город, однако, завидев нас, население успело запереть ворота.

Я предвидел, что подойдя к городу мы, возможно, обнаружим его ворота запертыми. Для того мы и прихватили с собой порох, чтобы с его помощью сжечь те ворота и тем самым открыть для себя дорогу внутрь города. У подножия холма мои воины так зажали войско гильзайи, что видя наш прорыв в сторону города, их командующий не имел возможности отправить на перехват какой-либо из своих отрядов. Все это, как и то, что Эбдал Гильзайи решил дать сражение, выйдя за пределы города, было следствием его незнания основ военной науки.

Я утверждаю, что отвага в бою является важным условием победы и отвага не связана лишь с физической мощью, помимо нее у воина должно быть могучее сердце. Однако, помимо отваги военачальнику необходимы ум и военные знания. Если бы Эбдал Гильзайи запер перед нами ворота Фируз-абада и вынудил нас вести длительную осаду города, войско мое в течении нескольких дней погибло бы от страшного зимнего холода, обычного для тех краёв. Он же, понадеявшись на своих метателей крюков и тулвары своих воинов, вышел за стены города и подставил себя под удары моих конников, и хотя, вначале ему казалось бы, сопутствовал успех, однако мы придумали средство против его смертоносных крюков и сумели расстроить боевые порядки его воинов и прорваться в сторону города.

Добравшись до стен города, я разделил конников, бывших со мной, на три группы. Одной я велел спешиться и срочно откопать несколько ям у ворот города. Второй группе поручил наблюдать за крепостной стеной и разить стрелами всякого, кто вздумает сбрасывать камни на наших воинов. Третьей группе было поручено следить за обстановкой позади нас, ибо несомненно Эбдал Гильзайи, увидев наш прорыв в сторону города, постарается отправить вслед за нами часть своего войска для того, чтобы попытаться уничтожить нас.

Несколько человек, показавшихся на гребне стены, были поражены стрелами моих воинов. Было видно, что наше появление перед воротами Фируз-абада явилось полной неожиданностью, они полагали, что падишах Гура надежно преградил нам путь у подножия холма, потому что видя нас, стоявших у их городских ворот, они явно растерялись и не знали, что же предпринять. Тем не менее я предвидел, что наше вступление в город будет сопровождаться ожесточенной схваткой между его населением и моими воинами. Потому, что воины-гильзайи, ещё недавно разрубавшие моих воинов надвое своими тулварами, были из числа его жителей, часть тех воинов все еще находилась внутри города и они могли создать нам трудности.

Я отправил одного из старших воинов к Латифу Чулаку, чтобы он, заслышав звуки боевых труб, незамедлительно отправлялся в сторону города с тем, чтобы к началу штурма я располагал свежими силами.

Своим воинам я велел, чтобы вступив в город, они громко выкрикивали слова азана, потому что для гульзайи призыв к молитве означает мир. А нескольким моим воинам была поручена роль джарчи-глашатаев, попав внутрь города, они должны были громкими голосами возвещать о том, что жизни, имуществу и чести жителей ничто не угрожает и если они не окажут сопротивления, никто не будет их обижать.

Воины уложили принесенные мешки с порохом в углубления, устроенные под городскими воротами и подожгли фитили. Раздался ужасающий грохот, от которого содрогнулся весь холм, разбитые в щепки ворота рухнули и мои воины вступили в город, выкрикивая слова азана.

Наши джарчи начали громко вещать, что Фируз-абад считается мирным городом и к его населению до того времени не оказывавшему нам сопротивления и не причинявшему нам какого-либо вреда, нет особых претензий, и потому — жизни, имущество и честь жителей объявляются неприкосновенными. Слова азана и объявления джарчи возымели действие и люди, обнажившие было свои тулвары чтобы биться с нами, вложили их в ножны. Мои воины, вступившие в город, должны были захватить арк (т. е. городскую цитадель) и занять все строения, где можно было бы устроить ночлег для войска.

Сам я не вступил в город, так как у подножия холма бой все еще продолжался и несмотря на то, что с каждой минутой воинов-гильзайи становилось все меньше, они не желали сдаваться. Если бы этими храбрыми воинами страны Гур командовал способный полководец, вряд ли я сумел бы одержать над нимипобеду. Отсутствие способностей у Эбдала Гильзайи стало причиной их поражения. С наступлением темноты битва у подножия холма прекратилась, почти все воины Эбдала Гильзайи погибли, и к нам в плен попало не более четырехсот человек.

Убедившись, что сражение окончено, я вошел в город и проследовал в арк-цитадель. Жен и детей Эбдала Гильзайи уже препроводили из арка в один из домов города, и их там никто не беспокоил, ибо я объявил неприкосновенными жизни, имущество и честь тех, кто оставался в пределах города. Осмотрев арк, я велел разжечь в нем костер для отогрева и освещения, затем я вышел в город посмотреть в каких условиях устроились на ночлег мои воины.

Я выделил для размещения воинов, среди которых было немало раненных, большую городскую мечеть и несколько больших домов, позаботился о том, чтобы для обогрева тех строений доставили необходимое количество топлива, накормили войско горячей пищей. Убедившись, что войско обеспечено теплым ночлегом и раненные получают необходимое лечение, а лошадям отведены стойла и достаточный корм, я возвратился в арк и сел в его зале приемов.

В центре располагался большой мангал, полный горящих углей и несколько стеклянных ламп «марданчи» освещали тот зал. (Марданчи состояла из фонаря, по форме напоминающего большой тюльпан, в середине которого плавал в масле горящий фитиль, который накрывался цилиндром из прозрачного стекла.

В Иране так же, вплоть до начала правления Наср-эд-дин-шаха, т. е. 1206 года хиджры, в некоторых домах Тегерана так же можно было встретить марданчи. — Перевод чик.)

Привели ко мне Эбдала Гильзайи. Он был ранен в лицо и левую руку и был связан. Мне сказали, что его ранили копьем. Несмотря на свою рану, этот человек, когда его ввели в зал, спросил сердитым голосом, для чего мол ты велел привести меня сюда? Я ответил: «Хотел увидеть, каков из себя человек, погубивший двести пятьдесят моих конников».

Эбдал Гильзайи сердито ответил: «Я и есть тот человек, и если бы ты сегодня не пустил в ход огонь, я бы перебил всех твоих воинов и сейчас твоя отрубленная голова находилась бы предо мною».

Я сказал: «Ты смел и обладаешь сердцем льва, однако ты глупец и невежа, и подобные высказывания с твоей стороны — ещё одно подтверждение тому. Если бы ты обладал достаточным умом, то не стал бы произносить таких слов предо мною, человеком, которому достаточно одного жеста, чтобы уничтожить тебя». Эбдал Гтльзайи ответил: «Я говорю эти слова для того, чтобы ты понял, что несмотря на поражение, плен и раны, я все равно не боюсь тебя и если не веришь, вызови пару своих людей и пусть они изрубят меня тулварами на мелкие куски, чтобы ты знал — я не стану просить тебя отказаться от намерения казнить меня». Я сказал: «Я вижу, что ты смелый человек, однако если бы ты не напал и не уничтожил моих двести пятьдесят всадников, мне не было бы до тебя никакого дела и не стал бы я тащиться целых сто тридцать фарсангов от Бирдженда досюда, чтобы наказать тебя. И на самом деле, зачем ты поубивал моих воинов? Против тебя они ничего не имели, шли своей дорогой. Ты что, ядовитый скорпион, который жалит без разбора всех подряд, не имея на то никаких оснований?»

В ответ на мои слова Эбдал Гильзайи, несмотря на свою рану и положение пленника расхохотался, показав свои ослепительно белые зубы и сказал: «Хотел узнать, что это за наслаждение, когда убиваешь воинов человека, называемого Амир Тимур». Я ответил: «Эй Эбдал, я сегодня одержал победу над твоим городом, однако я не стал устраивать в нем резню и грабеж, более того, предостерег всех, что жизни, имущество и честь жителей Фируз-абада неприкосновенны». Эбдал Гильзайи с презрением и ненавистью ответил: «Нечего осыпать меня упреками. Если бы ты захотел устроить резню и грабеж в этом городе, та часть мужчин-гильзайи, что осталась в нем, перебили бы всех твоих воинов». Я сказал: «Согласно законам шариата и обычаям войны, ты должен получить возмездие. Убив двести пятьдесят моих воинов, не причинивших тебе и малейшего вреда, ты заслужил казнь. Но я готов сохранить твою жизнь при одном условии. Ты мог бы стать моим данником, отныне и впредь быть мне покорным, велеть своим гильзайи служить в моем войске, потому, как я желал бы иметь в нем побольше храбрых воинов из числа отважных жителей Тура. Если примешь эти условия — останешься живым, и не только живым, но и попрежнему ты будешь править обширной страной Гур, после тебя трон наследует твой сын. Откажешься от моего предложения — значит будешь казнен».

Эбдал Гильзайи ответил: «Убей меня поскорее, потому, как я не приемлю твоих условий, и никогда гильзайиские правители нс станут чьими-либо данниками».

Я сказал: «Не стану я казнить тебя сию же минуту, дам отсрочку и продлю твою жизнь до утра. Но если после восхода солнца я не получу твой положительный ответ, ты будешь обезглавлен». Эбдаль Гильзайи ответил: «Можешь дать отсрочку хоть в тысячу лет, положительного ответа от меня не дождёшься, я не стану твоим данником, не буду покорным тебе, страна Гур не состоит из одного лишь Фируз-абада, на этой земле имеются племена, которые съедят заживо твое войско и отомстят тебе за мою смерть, если конечно ты не убежишь, а останешься здесь».

Наутро стоял такой мороз, что когда один из слуг коснулся железного предмета, его рука тут же примерзла к нему. Если бы мое войско не вошло в Фируз-абад прошлой ночью, оно несомненно замерзло бы насмерть. Когда совсем посветлело, я велел привести Эбдаля Гильзайи, который провел минувшую ночь в теплом помещении. Я спросил: «Ну, подумал как следует о своей участи?» Повелитель Гура ответил: «Я все обдумал и высказал тебе еще вчера ночью, а именно: Казани меня, но я не буду твоим данником, и не буду покорным тебе». Я сказал: «Жаль убивать такого человека как ты, имеющего под своим началом множество храбрых воинов. В следующем году, или же через пару лет, я намерен идти походом на Хиндустан и полагаю, путь мой тогда будет пролегать через твою страну, в Индию лучше идти через страну Гур, нежели Хорасан или Забулестан. Если обяжешься быть мне другом и окажешь мне помощь, когда буду идти на Хиндустан, я не стану казнить тебя и после победы над Хиндустаном ты так же получишь часть военной добычи».

Эбдал Гильзайи ответил: «Я не стану твоим данником и не проявлю покорности, однако могу быть в дружбе с тобою». Я сказал: «Ты должно быть знаешь, что требованием дружбы является, чтобы ты никогда не нападал на меня и мое войско, и в нужный момент без промедления оказал мне помощь». Правитель Гура ответил: «Я сделаю так». Я сказал: «Я настолько верю твоему обещению, что не потребую от тебя васики (т. е. гарантий). Будь на твоем месте другой, я бы взял в заложники его сыновей, и в случае нарушения им своих обязательств, умертвил бы их. Но ты из тех, кто твердо соблюдает обещанное, поэтому с таких как ты васики не требуют». Эбдал Гильзайи сказал: «Раз ты стал моим другом, вели в таком случае выпустить моих воинов, захваченных тобою в плен». Я незамедлительно велел, чтобы пленных выпустили на волю, потом спросил, каким путем лучше всего попасть отсюда в Самарканд. Правитель Гура ответил: «С началом морозов все перевалы, ведущие из Гура и Кабулестана в Бадахшан, обледенели и закрыты. Если ты спешишь, то отправляйся в Герат, а оттуда через Хорасан следуй в Самарканд, ибо зимой невозможно попасть в Бадахшан, а оттуда в Самарканд через перевалы Кабулестана и Гура».

Я ответил: «Со мною большое войско, и если останусь здесь, то возникнут затруднения с кормом и продовольствием». Правитель Гура ответил: «В таком случае, следуй через Герат в Хорасан, там найдёшь много корма и продовольствия». Я сказал: «О отважный муж, раз уж мы отныне друзья, скажи своим воинам, пусть те научат моих умению забрасывать и цеплять крюками врага». Эбдал Гильзайи ответил: «Если ты научишь моих воинов способам применения огня, я велю им обучить твое войско как управляться с боевыми крюками». Я сказал: «Я не могу обучать твое войско применению огня (имеется ввиду порох-Марсель Брион), поэтому пусть будет ни от тебя, ни от меня (в том смысле, что воздержимся от подобного обмена опытом). Поскольку мы друзья, велю ка я своему табибу полечить тебя». Эбдал Гильзайи ответил: «Наши табибы лучше ваших умеют врачевать раны и если только они не смертельны, выздоровление будет несомненно достигнуто».

В тот день в Фируз-абад прибыл гонец и мне сообщили, что входя в город, он передвигался в обуви в виде больших досок, что позволяло ему с меньшими затруднениями передвигаться по снегу. Я не поверил тому сообщению, пока своими глазами не увидел того человека. Он был из племени горцев страны Гур, высокого роста, темнолицый и когда я встретился с ним, он держал в руках свою деревянную обувь. Эта обувь представляла собою две прямоугольные доски, каждую из которых он крепил к ноге, чтобы не проваливаться в глубокий снег, а в некоторых местах он с их помощью скользил по снегу, и до того я не видал подобной обуви. Эбдал Гильзайи разъяснил мне, что с помощью именно такой обуви передвигаются по снегу люди, живущие в горах Гура в зимнюю погоду, когда снег делает передвижения затруднительными.

Гонец принес послание для Эбдала Гильзайи, из которого явситвовало, что сын мой, шейх Умар, вместе с двадцатью тысячью всадниками, застрял в заснеженных горах Гура. Послание было адресовано падишаху Гура одним из местных правителей и вероятнее всего, Шейх Умар не ведал о том, что я нахожусь в районе Фируз-абада. Я сказал Эбдалу Гильзайи: «Эти двадцать тысяч всадников под командой моего сына, Шейха Умара, являются частью моего войска. Я сам велел Шейху Умару вступить в страну с войском и идти ко мне на помощь. Теперь же он застрял в снегах, находясь в стране, население которой смотрит на него косо и считает его чужеземцем. Если хочешь быть моим другом, ты должен сейчас проявить свое дружеское отношение тем, что спасешь моего сына».

Падишах Гура ответил: «Как ты видишь, я ранен и не могу передвигаться, и не в состоянии лично отправиться выручать из беды твоего сына и его войско, но передам указание тамошнему правителю, чтобы сделал все, что может для спасения твоего сына и его войска». Я сказал: «Особо подчеркни в своем послании, чтобы правитель той местности обеспечил войско моего сына продовольствием, кормом и топливом. Я так же полагаю, что воины Шейха Умара должны испытывать острую нужду в палатках, войлоке и мехах».

Вызвали писца и Эбдал Гильзайи продиктовал послание правителю местности, в котором говорилось, что Шейх Умар и его воины — его друзья и для их спасения следует приложить все необходимые усилия, и что все расходы, могущие возникнуть при этом, будучи возмещены Амиром Тимуром, что гарантируется падишахом Тура. Я так же написал послание Шейху Умару, где описал происшедшие события и создавшуюся обстановку, сказал, что после кровавой битвы, мы и Эбдал Гильзайи стали друзьями, чтобы он знал, что находится в дружественной стране и дружески отнесся к местным жителям, и чтобы как можно скорее попал в Герат, куда я направлялся.

Тому же самому высоченному гонцу, с деревянной обувью, было велено доставить по назначению оба наших послания. Гонец отправился в путь и падишах Гура сказал, что он будет на месте через четыре — пять дней.

Эбдал Гильзайи, став моим другом, пригласил меня в качестве своего гостя и в знак дружбы подарил мне клинок. Его состояние позволяло надеяться, что несмотря на тяжелые раны, он непременно выздоровеет. Я не мог дальше оставаться в Фируз-абаде, потому что там нельзя было достать продовольствие и корм в требуемом количестве и через пять дней, когда мороз несколько уменьшился, мы выступили из того города, взяв с собой двух проводников, которые должны были провести нас через теплую местность. Проводники выбрали более длинный путь, шедший через обширную степь для того, чтобы мои воины меньше страдали от холода, и мы, без особых трудностей дошли до окрестностей Герата.

Ранее я послал письмо правителю Герата, известив, что собираюсь провести в том городе несколько дней, пока не подтянется шедшее за мной войско и ожидаю, что он, пока я буду находиться в его городе, заготовит продовольствие и корм для моего войска и продаст их мне по разумной цене. Правитель Герата убил моего гонца и не удосужился прислать ответ.

Я расположился в полном переходе от Герата, не подозревая о гибели своего гонца. Я знал, что Г ерат является одним из наиболее благоустроенных городов той местности, обладает благоприятным климатом, в течении всего лета здесь дует северный ветер, способствующий тому, что в тех местах стоит приятная прохлада, виноград и дыни здесь созревают в конце лета и пользуются широкой известностью. Когда я подошел к Герату, солнце вступило в созвездие Хут (Рыбы), установилась мягкая погода и мои воины в некоторые из ночей даже костров не разжигали.

Оттуда, где я остановился на привал, была видна гора, расположенная к северу от Герата, я знал, что на ее вершине имеется храм огня, построенный зороастрийцами и никто из мобедов (жрецов) не знал, когда был построен тот храм, и говорят, что огонь в его алтаре погас в тот день, когда родился наш пророк (да благословит Аллах его и его род!).

(Тимурленг допускает здесь неточность, храм, в котором в момент рождения нашего пророка погас огонь, находился в Фарсе, тогда как в гератском храме, называвшемся Аршак или Саршак, огонь продолжал гореть вплоть до четвертого века хиджры — Марсель Брион)

Тем не менее, здание самого храма сохранилось и является столь прочным, что гератцы, время от времени посещающие те места, даже с помощью кирки не могут отколоть от его стен кирпичи или камни.

Я ждал ответа на свое письмо со стороны правителя Герата, так и не получив его, я написал повторное послание и отправил его с еще одним гонцом. И опять правитель, вопреки законам истинного благородства, умертвил моего гонца, не имевшего иной вины, кроме той, что принес он ему мое послание.

Не получив ответа на свое вторичное послание и не дождавшись возвращения второго гонца, я понял, что правитель Герата настроен против меня враждебно, не хочет, чтобы я останавливался на отдых в его городе. В Герате, до его завоевания моим дедом Чингиз-ханом, насчитывалось шесть тысяч караван-сараев, бань и мельниц, триста пятьдесят девять медрессе и ханака (приют для паломников) и сорок четыре тысячи домов. (Эти цифры выглядят преувеличенными, но чтобы отразить точку зрения Тимурленга, мы приводим их дословно — Марсель Брион).

В Герате похоронены некоторые из выдающихся деятелей ислама, в том числе Пир Герата (т. е. Ходжа Абдулла Ансари — Марсель Брион), имам Фахр Рази, ходжа Муххамад Абу аль-Валид. Поскольку тогдашний правитель Герата оказал сопротивление моему прадеду Чингиз-хану, город был разрушен, позже он был восстановлен и в те времена, когда я подходил к нему, это был вполне благоустроенный город, хоть и не такой обширный, как прежде, тем не менее он был в числе лучших городов. Убедившись во враждебном настрое правителя Герата, я двинулся вперед вместе с войском, чтобы выяснить, будет ли этот человек биться со мной в открытом поле или укроется за стенами города.

Выяснилось, что правитель Герата воздерживается от битвы в открытой местности и предпочитает оставаться под защитой городских стен.

Если бы я ранее не велел Шейху Умару присоединиться ко мне в Герате, я бы не отдыхая обошел тот город стороной и проследовал в Хорасан, но, поскольку Герат был местом встречи с Шейхом Умаром, мне поневоле надо было остановиться там, а столкнувшись с враждебным отношением его правителя, мне тем более ничего другого не сдавалось, кроме как взять его. Потому, что если не брать его и обойдя стороной уйти, мой сын Шейх Умар будет уничтожен вместе со своим войском, когда придет сюда в надежде встретиться со мною. В тяжкой битве под Фируз-абадом погибла немалая часть моего войска, поэтому к Герату я пришел с силами, которых явно не хватало для того, чтобы сразу же взять его. По этой причине я решил набраться терпения и стоять под стенами города, пока не подойдет мой сын, Шейх Умар со своим войском.

Герат омывает река Гери-руд, один из её рукавов проходил через южную часть города. Чтобы создать недостаток воды для осажденных, я велел воинам рыть отводящий канал от того рукава Гери-руда, что снабжал город водой. Воины начали работу, которую после некоторого времени пришлось бросить по двум причинам: во — первых подошел Шейх Умар со своим войском, и мы приступили к штурму города, для чего мы сняли воинов с земляных работ, во вторых — я узнал, что в Герате, как и во многих других городах Хорасана, имеется много хранилищ (амбаров) воды, помимо того, что каждый дом имел такое хранилище, было множество амбаров для общего пользования, построенных в свое время предками гератцев и воду оттуда все могли брать в любое время и причем бесплатно. Все хранилища воды являются вакуфной собственностью (т. е. собственностью религиозных учреждений), к каждому из них прикреплено должностное лицо-мутавали, который ответственней за его содержание, ремонт и очистку от ила и грязи один раз в году-осенью. Поэтому отвод воды из рукава Гери-руда, учитывая такую обеспеченность гератцев водой, не принес бы желаемого результата, т. е. у них не возникло бы затруднений из за нехватки воды.

Шейх Умар подошел с шестнадцатью тысячами воинов, четыре тысячи человек погибли вследствие холода и болезней, или остались в Фируз-абаде. Шейх Умар сказал, что повеление падишаха Гура местным жителям помочь ему выбраться из снегов здорово помогло, если бы не это указание, следуя которому местное население оказало помощь и обеспечило войско топливом, палатками, войлоком, мехом и едою, все наши люди и животные погибли бы.

После того как он соединился со мной, самому Шейху Умару не пришлось участвовать в осаде Герата, так как я сразу же отправил его в Шираз во главе трех тысяч всадников править тем краем, сменив на том посту моего другого сына, Миран-Шаха, которого я вызвал к себе. Две причины заставили меня вызвать Миран Шаха и назначить на его место Шейха Умара. Во-первых, Миран Шах был моложе Шейха Умара и не обладал достаточным опытом. Во-вторых, я хотел взять с собой Миран-Шаха в поход на Хиндустан.

Погода в Герате с каждым днем становилась все мягче, приближалась весна. После убытия в Фарс Шейха Умара с трехтысячным войском, я решил начать штурм, ибо тринадцать тысяч воинов Шейха Умара, влившиеся в мое войско, были солидным подкреплением. Самым легким способом сломить сопротивление правителя Герата, которого звали Малик Мухаммад Зашки, было бы разрушить его крепостную стену при помощи пороховых зарядов. Но значительную часть пороховых припасов мы израсходовали в битве под Фируз-абадом, оставшееся количество было столь незначительным, что нечего было и думать о том, чтобы разрушить стены с его помощью. Если бы удалось достать материалы, необходимые для производства пороха, мы бы смогли заготовить его на месте и разрушить с его помощью крепостные стены Герата. Поскольку таких материалов в том краю не было, я принял решение брать город штурмом, напрямую сломить сопротивление Малика Мухаммада Зашки.

В течении времени, пока ожидали подхода войск Шейха Умара, мои воины не теряли его даром, с утра и до вечера они рубили деревья, что росли вокруг Герата и с помощью мастеров-плотников изготавливали метательные машины и лестницы, которые должны были пригодиться во время взятия приступом города.

Я назначил штурм Герата на первый день месяца Хаммаль. В тот день два отряда моих воинов, облаченных в шлемы и доспехи, получили приказ приступить к штурму стен города с восточного и западного направлений. Всем своим искусным стрелкам я велел занять удобные позиции для поражения защитников города, видневшихся на крепостной стене. Так же я повелел ответственным за метательные машины обрушить на город град камней. Я подчеркнул, что для обороняющихся, что находились на гребне стены, нужно создать невыносимые условия, осыпая их таким плотным дождем стрел, чтобы лишить их возможности успешно противостоять тем из наших воинов, что взбирались на стены.

Малик Мухаммад Зашки в первый день применил в качестве защитного средства кипящее масло, которое лили на головы штурмующих, часть которых, несмотря на надетые на них шлемы и доспехи всё же серьезно пострадали. Защитники Герата подняли и установили на гребнях крепостной стены огромные котлы с ручками, наполнили маслом и развели под ними огонь и доведя до кипения масло, наполняли им огромные черпаки и выливали его на головы моих воинов. От невыносимых ожогов, штурмующие валились с лестниц, некоторые из них гибли. Оставшиеся в живых, не были в состоянии участвовать в бою, а невыносимая боль от ожогов не давала им ни минуты покоя.

Я находился среди лучников и вместе с ними вел прицельную стрельбу, дважды мои стрелы нашли свою цель, поразив двух человек на гребне стены, которые лили кипящее масло на головы моих воинов. Они выронили ковши из рук и, полагаю, сами получили ожоги от кипящего масла. Мы полагали, что в течении короткого времени нам удастся закрепиться на крепостной стене, что дало бы возможность дальнейшего развития успеха. Наконец, после того как полторы тысячи моих воинов были убиты, обожжены и вышли из строя, нам удалось закрепиться на одном из участков восточной части крепостной стены и через тот, уже контролируемый нами участок я непрерывно направлял свежие силы, чтобы осуществить прорыв внутрь города. Чтобы поднять боевой дух воинов, я велел Шахруху, войдя в город, крушить и жечь дома, чтобы осажденные были лишены возможности сопротивляться, укрывшись за их стенами, превращая каждое жилище в военное укрепление.

Для Шахруха я специально подчеркнул: «В бою всякое проявление жалости и мягкотелости оканчивается поражением, следует убивать, разрушать и жечь до тех пор, пока враг не будет сломлен или сдастся в плен. Возможно и такое, что стремясь обмануть тебя, враг выставит впереди своих женщин и детей, в этом случае ты должен безжалостно перерезать всех тех женщин и детей. Но после того, как враг сдался, сложил оружие, его не убивай, потому что убивать сдавшегося на твою милость врага неблагородно и против законов шариата, исключая случаи, когда он сам заслуживает это».

Шахрух отправился в город, спустя короткое время, над городом поднялись столбы дыма и я понял, что мои воины с помощью горящих факелов начали поджигать дома. Я прислушивался к звукам, раздающимся в том городе и испытал наслаждение, когда до моих ушей стали доноситься яростные вопли дерущихся, вопли и стенания женщин и детские крики, грохот рушащихся домов.

Для моего слуха никакая мелодия не может звучать слаще, чем музыка боя и по этой причине я никогда не испытывал наслаждения от мелодий чанга, уда, гануна (род гуслей). Я поражаюсь тому, что люди вместо того, чтобы избрать своим ремеслом войну, становятся земледельцами, ткачами или седельщиками, почему они не поймут, что самое лучшее и самое приятное занятие — это военное ремесло и никакой человек как в этой, так и в загробной жизни не в состоянии испытать тех приятных ощущений, которые испытывает воитель.

Если желаешь быть великим, быть властителем этого мира — избери военное ремесло. Если желаешь, чтобы твои сыновья после тебя достигли величия и власти — обучи их военному ремеслу. Поэт из Туса (Фирдоуси), могилу которого я обустроил и установил на ней надгробье, пишет:

«Дабирй аст аз пешахо арзманд Аз он мард афканда гардад баланд. (Писательство — ценнейшее из ремёсел, возносящее человека на высоты величия).

Но ученый писатель, каким бы высшим не считалось его ремесло, никогда не достигнет положения Властителя Вселенной, разве, что если займется военным ремеслом. Я почитаю ученых и всякий раз, завоевывая очередной город, не убиваю и не обижаю людей науки, тем не менее считаю, что положение ученого и связанный с этим почет, никогда не перерастёт пределов моральной, духовной ценности, если конечно он, подобно мне, не является мастером клинка и не изберет своим основным ремеслом войну. Воитель, подобный мне, повелевает сотней тысяч писателей и ученых, тогда как величайший из ученых мира, подобный ибн Халдуну (о нём и о встрече с ним в стране Шам я подробнее расскажу позднее) не имеет иного выбора, кроме как проявлять покорность воителю, подобному мне.

Я думаю личность, являющаяся воином, хоть раз увидевшая панораму битвы, слышавшая боевой клич доблестных богатырей, вопли женщин и заложников, лязг оружия, грохот от копыт скачущих коней, никогда не испытает удовольствия от нежной музыки и заигрываний кравчего, потому что из всех наслаждений мира высшим для воителя является наслаждение, которое он обретает на поле сражения.

Сражение внутри города стало более яростным и часть защитников, находившихся на гребне стены, была вынуждена покинуть свои места, чтобы поспешить на помощь согражданам, сражавшимся внутри города. Отправляя воинов перелезать через стены, я бы не успел до захода солнца обеспечить необходимую подмогу своим и поэтому приказал устроить бреши в крепостной стене, чтобы войску легче было ворваться в город и выйти из него. Когда солнце первого дня месяца Хаммаль достигло зенита, мои воины, пользуясь уменьшившимся числом и ослаблением защитников, сумели пробить пять обширных проломов в крепостной стене. К тому времени из города вышли и направились в мою сторону несколько человек, и видно было, что они несут кого-то на носилках. Когда они приблизились, я увидел, что на носилках лежит мой сын Шахрух, осмотрев его, я понял, что он еще жив, даже если бы оказалось, что он убит, я бы не был опечален. Таким же образом, когда был убит Шейх Умар (о чем я поведаю далее), это происшествие не оказало на меня и малейшего отрицательного воздействия.

Потому что в сражении жизнь командующего и рядового воина обладают одинаковой ценой, единственное, что делает жизнь командующего ценнее жизни рядового солдата — это его способности, позволяющие управлять ходом сражения, тогда как простому воину сие не дано.

Выяснилось, что Шахрух получил тяжелую рану правого бедра вследствие сильного сабельного удара и потому не в силах стоять на ногах. Я велел отнести его в его шатер, перевязать рану и велел ему находиться там, пока не станет лучше. Ко времени вечернего намаза по всему Герату стоял дым, мои воины насколько могли, разрушили и подожгли как можно больше домов. Когда я завершил свой вечерний намаз и вышел из мечети, мне сообщили о том, что схвачены Малик Мухаммад Зашки вместе с двумя сыновьями. (Мечеть, о которой упоминает здесь Амир Тимур — это его походная, разборная мечеть, о которой рассказывалось в начале повествования. — Марсель Брион)

Сражение в городе продолжалось и воины-гератцы не желали сдаваться. И я не желал вступать в какие-либо переговоры с Маликом Мухаммадом Зашки. Ибо вследствие оказанного им сопротивления было убито и ранено множество моих воинов. Поэтому я велел отсечь ему голову, насадить ее на копье и показать осажденным, разъяснив, что с гибелью их правителя, их дальнейшее сопротивление теряет смысл. Военачальникам своим я велел, чтобы обороняющимся было передано — если они не прекратят сопротивления, сыновья Малика Мухаммада Зашки будут так же умерщвлены, а их головы отрезаны и насажены на копья. Зрелище отсеченной головы правителя поколебало боевой дух защитников и все они сдались еще до захода солнца и мои воины взяв их в плен, вывели за пределы города. Поскольку город пал и стал моим, я велел больше не ломать и не жечь дома и дал разрешение воинам и их старшим считать город законной военной добычей и обойтись с ним соответственно.

В ту ночь наше время полностью ушло на вывод пленных за пределы города и заботу о раненных. На следующий день мы заставили гератцев хоронить своих мертвых сограждан, после чего я велел привлечь жителей прилегающих к Герату сел, слить их в одну группу с жителями Герата и заставить их ломать городскую стену. Разрушение стены заняло пятнадцать дней. Когда крепостная стена перестала существовать, я велел привести сыновей Малика Мухаммада Зашки. Старшему было восемнадцать лет, а младшему пятнадцать. Я сказал им: «Ваш отец поступил со мной неблагородно и умертвил двух моих посланников, за свои такие деяния он и получил свое. Я не стану проливать вашу кровь, ибо вы не проявили ко мне враждебного отношения, и если вы будете покорными мне, я позволю старшему из вас править Гератом, если же откажитесь выполнить мою волю, будете казнены как и ваш отец».

Старший сын Малика Мухаммада Зашки по имени Махмуд сказал: «О эмир, мы подчиняемся твоему повелению». Я в ответ сказал: «Согласно моего повеления ты отныне — повелитель Герата, можешь так же возложить на своего брата правление одним из областей Герата. Я не хотел, чтобы Герат был разрушен, к этому меня вынудили поступки и спесивость твоего отца, я вынужден был сражаться, в результате чего город пострадал. И ты постарайся после меня восстановить его, однако воздержись от возведения городской стены. Потому что если отстроишь ту стену вновь, я буду считать тебя замыслившим поднять мятеж, тогда я поневоле вынужден буду подвергнуть тебя наказанию». Махмуд сказал: «О эмир, я обещаю никогда не восставать против тебя».

Я сказал: «Убив твоего отца, я не могу расчитывать на то, что ты будешь искренне служить мне. Однако твое поведение может быть таким, что жизни твоей и имуществу не будет грозить опасность, и твои дети смогут дальше править этой страной. И поскольку — ты мой ставленник, всякий раз, когда на тебя нападут, можешь рассчитывать на мою помощь, и я тебя защищу».

Битвы в Фируз-абаде и Герате так ослабили мое войско, что было опасно оставаться далее в тех краях, ибо если бы поняли, что я ослаблен и напали на нас, поражение было бы неминуемым. По этой причине я не стал дожидаться прибытия Миран-Шаха из Фарса и с оставшейся частью войска пустился в путь, чтобы через Туе и Кучан выйти из Ирана и попасть в Мавераннахр. Я мог бы двинуться из Герата прямо на север, но при этом пришлось бы следовать через земли, правители которых возможно захотели бы напасть на меня. Тогда как путь через Туе и Кучан в то время считался безопасным для моего войска. Когда мы дошли до Туса, солнце переместилось в созвездие Тельца и погода была значительно теплее.

Я не стал останавливаться в Тусе больше, чем на два дня, да и то ради того, чтобы лошади отдохнули. На второй день я посетил могилу Фирдоуси, чтобы убедиться, в каком она состоянии, и увидел, что в саду, где была могила поэта, на кустах роз раскрылись красные и желтые цветы. Через два дня пребывания в Тусе, я пустился в дорогу и дошел до Кучана, где еще раз увидел тамошних мужчин и женщин, которые все были светловолосыми и голубоглазыми. Я еще раз предложил кучанским мужчинам вступить в мое войско, и опять они не приняли моего предложения. Погода была хорошей, воды было достаточно, и мы проходили через места, изобиловавшие кормом и продовольствием, и без каких-либо происшествий, достойных упоминания, мы возвратились на родину. Прежде, чем вступить в Самарканд, я направился в город Кеш, место, где я родился. До того я велел так обустроить его, чтобы стал он красивейшим городом мира, теперь же я хотел проверить, как выполняется то мое указание.

С того дня, как я начал завоевывать Вселенную, как упоминалось, я сохранял жизнь искусным мастерам различных ремесел и многих из них перемещал в Мавераннахр, чтобы там они применили свое умение и обучали ему местных юношей, которые впоследствии продолжили бы их дело. К тому времени, когда я велел расширить строительство в городе Кеш, в Мавераннахре собрали лучших мастеров из Багдада и Ирана. Я велел для строительства в Кеше применить горный камень из Бадахшана и привести яшмовый камень из Хорасана для колонн дворца, возводимого для меня в этом городе.

Я велел доставить из Фарса в Мавераннахр мрамор для отделки стен и пола того дворца. Я обязал лучших мастеров облицовки изразцом из Исфагана выполнить ту работу — облицевать плитами мой дворец в Кеше. В Мавераннахре было двое зодчих из Багдада, обучившиеся своему мастерству в Руме и умевшие создавать арочные своды в стиле того края. Я велел им устроить в румском стиле все арочные своды моего дворца в Кеше, потому как румский арочный свод, выстроенный из хорошего строительного материала, будет стоять тысячу лет и не разрушится, разве что если простоит дольше того срока или, если пострадает от землятрясения. (Удивительно то, что город Кеш, вместе со дворцом Амира Тимура, построенным в нем, были разрушены землетрясением. — Марсель Брион)

Увидев в Ширазе деревья, высаженные вдоль пешеходных дорог, я велел сделать то же самое и в Кеше, ибо идя по такой городской аллее, человек ощущает, будто находится в огромном саду. Еще в начале повествования о своей жизни, я упоминал, что первым моим учителем был старец по имени Мулла Алибек, у которого не было зубов и который обучал детей чтению и письму в мечети одной из кварталов Кеша. Так же я упоминал, что в семилетием возрасте я окончил ту школу и стал посещать школу на дому Шейха Шамсуддина. К тому времени, когда я затеял строительство в Кеше, эти двое уже несколько лет как отошли в мир иной. Дети Шейха Шамсуддина жили в достатке, тогда как потомки Муллы Али Бека испытывали нужду, и я велел, чтобы для каждого из его детей выстроили отдельный дом и учредил для них денежное содержание.

Строя дома для потомков Мулла Али Бека, я еще не ведал того, что позднее было высказано устами Ибн Халдуна во время встречи с ним в Шаме, а именно: «Высочайшее благо, даримое Господом человеку помимо жизни и здоровья, заключается в дружбе с могущественным лицом, потому что близость к такому лицу делает возможным осуществление всех возможных желаний и обладание могуществом и роскошью». И хотя к тому времени я еще не слышал того высказывания Ибн Халдуна, все же сам пришел к мысли о том, что являясь повелителем Вселенной, я не должен допускать, чтобы жили в нужде дети тех, кто в свое время верно служили мне и имели предо мной заслуги, и если их жизнь и быт проходят в нужде, то такое должно быть мне в укор.

По окончании строительства домов для детей Муллы Али Бека, мне пришла в голову мысль и я сказал себе: «Город Кеш — место моего рождения, в этом городе я вступил в этот мир и жил в нем некоторое время после рождения и поэтому я обязан моим согражданам, в той же степени, что и своим учителям. Разве достойно, чтобы мужчина или женщина, будучи земляками завоевателя Вселенной, жили в нужде и не знали, как будут завтра добывать себе хлеб насущный».

Поэтому я решил для всех неимущих жителей города Кеш учредить денежное содержание с тем, чтобы никто из них не вешат головы в горестном раздумье о том, как добыть себе хлеб насущный. (Поистине Тимурленг был удивительной личностью, и человек не знает, как судить о нём со всеми проявлениями его жестокости и кровожадности, с одной стороны, и благородства, отваги и великодушия — с другой. — Марсель Брион)

Я не думаю, чтобы в мире существовал город, красивее чем Кеш. Центральная улица моего города настолько широка, что от одного его края до другого насчитывается пятьдесят заръов и по ней плечом к плечу может проехать одновременно двадцать пять всадников. Несмотря на то, что в мире нет города, так же красивого как Кеш, несмотря на мой тамошний дворец, красивейший в мире, я не оставался в нем дольше, чем на неделю, потому что не хотел нарушать свой обет и впасть в праздность и покой. Я знал, что если предам себя праздности и покою, найдется личность, которая победит меня так же, как я побеждал многочисленных правителей, ставших рабами покоя и утех. Жизнь устроена так, что всякий, кто возлюбил покой и посвящает все свое время утехам и наслаждению, будет повержен и испытает горечь и унижение. По этой причине, пробыв две недели в Кеше я, покинув его, двинулся в степь, проводя свое дальнейшее время в военном лагере, среди воинов и их начальников, осуществляя меры по подготовке войска к походу на Хиндустан.

В Хиндустан я мог попасть по одной из двух дорог: одна вела через Хорасан и Забулестан, другая — через Кабулестан и Гур. Дорога через Хорасан и Забулестан была маловодной, пройдя дальше Бирдженда, войско столкнулось бы с полным отсутствием воды. Тогда как путь через Кабулестан и Гур изобиловал водой и нигде войску не грозила нехватка воды. Я уже упоминал, что конное войско в большей степени, чем пешее, нуждается в воде, потому что один конь способен выпить воду, в количестве, которого хватило-бы на тридцать — сорок человек.

Путь через Забулестан и Хорасан пролегал по плоской равнинной местности и мои конники могли бы быстро покрыть его, тогда как путь через Кабулестан в некоторых местностях из-за наличия гор выглядел труднопроходимым.

Тем не менее я предпочел путь через Кабулестан, поскольку знал, что идя по нему, я не буду испытывать нужду в воде и был намерен дойдя до Тура, взять с собой в поход на Хиндустан Эбдала Гильзайи и часть его войска.