Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ТРЕТЬЯ На Службе у эмира Яхмака

В те времена Самаркандом правил эмир по имени Яхмак, к тому времени ему исполнилось уже семьдесят лет, оба его юных сына были убиты и не было у него других наследников, кроме единственного сына его брата и он боялся быть убитым от руки этого своего племянника.

Эмир Яхмак знал моего отца, поэтому я отправил ему письмо, в котором говорилось, что если он пожелает, я готов служить ему, Эмир Яхмак согласился принять меня, увидев меня он поразился, сказав, что не знал, что у Тарагая есть такой статный и могучий сын. Затем он спросил меня: «Тимур, а что ты умеешь делать?»

Я ответил: «Я одинаково свободно владею как пером, так и клинком, и поэтому могу вести как твой диван (совет), так и твое войско». Некоторое время он разглядывал меня и затем сказал: «Ты еще молод, чтобы вести диван, но я могу поручить тебе управлять моим войском». Так я начал работу в Самарканде, возглавив войско эмира Яхмака и было мне тогда всего девятнадцать лет. Командующим воинов эмира Яхмака был Кулар Камал, был он очень толст, на мой взгляд, ему было около пятидесяти лет. Услышав, что эмир Яхмак назначил меня управлять войском, он оглядел меня и затем, засмеявшись, обратился к своим солдатам со словами: «Эмир Яхмак прислал нам кудрявого мальчика, чтобы мы потешились с ним».

Я обнажил саблю и громко крикнул: «Сейчас я докажу тебе, что я не кудрявый мальчик, и могу поставить на место любого оскорбившего меня».. С этими словами я накинулся на Кулар Камала, он же поняв, что его жизнь в опасности, вытащил свою саблю из ножен. Движения его были настолько неуклюжи, что я поняв, что он для меня будет лёгкой добычей, рубанул его по шее наотмашь слева. Мой клинок перерезал его глотку, артерии и остановился лишь упершись в кость шейного позвонка. Кулар Камал повалился наземь, кровь рекой хлынула из его горла, через несколько мгновений он был мертв.

Я вытер свой окровавленный клинок об одежду убитого, вложил его в ножны и обратился к воинам: «Я — Тимур, сын Тарагая, житель города Кеш, с сегодняшнего дня — ваш военачальник, поэтому отныне вы будете послушны мне и всякий, кто не подчинится, падет от моей сабли».. Воины, переглядываясь друг с другом, молчали, и я понял, что мое главенство над ними принято.

Возможно после меня найдутся такие, что будут попрекать меня тем, что я бывал излишне суров в стремлении всегда защитить честь и достоинство молодых юношей и жестоко казнил всякого, кто оскорблял их. Такая суровость была следствием того, что в юности я испытал, что красота, этот божий дар, из-за похотливых наклонностей некоторых людей, может стать несчастием для иного юноши и поэтому я впоследствии издал указ казнить всякого, кто вздумает обращаться с юношей вопреки его благочестию. Вследствие такой суровости, юноши обрели безопасность и по этой причине, в моем царстве красота больше не является злосчастием для юноши.

В тот же день, когда я убил Кулар Камала, эмир Яхмак вызвал меня, поздравил, сказав, что я избавил его от наглого, недостойного и мешающего ему человека.

Я сказал ему: «О, эмир, нет порядка в устройстве твоего войска. Разреши же мне организовать его по-новому».. Эмир Яхмак сказал: «Делай, как знаешь». Я создал отделения, состоящие из десяти воинов каждое, назначив во главе унбаши (десятника). Каждые десять отрядов, что составляли сотню, вручал под начало юзбаши (сотника) и во главе каждой тысячи назначил мингбаши (тысячника).

До меня в войсках эмира Яхмака боевой подготовке не придавали первостепенной важности и воины, которые считались всадниками, кроме как есть и спать — ничем другим не занимались. Я установил так, чтобы воины каждодневно отправлялись в степь и занимались отработкой воинских упражнений, вместе с тем я следил за тем, чтобы они не переставали своевременно совершать намаз.

Я знал, что эти перемены казались неприятными для солдат, но был уверен, что через пару недель все станет для них привычным, и воины эмира Яхмака, начиная с того дня, ежедневно упражнялись в боевой подготовке и своевременно совершали намаз.

Через месяц после начала моей службы у эмира Яхмака, несколько из его поданных, живущих в степи пришли в Самарканд с жалобой на то, что одно из племен кара-китаев, проживавших к северу от Самарканда, напали на их скот, угнали шесть тысяч овец и убили при этом трех пастухов.

Я добровольно высказал готовность отправиться на место, чтобы примерно наказать виновных, отобрать у них овец и вернуть законным владельцам. Эмир Яхмак сказал: «О, Тимур, люди племени кара-китаев опасны, число их мужчин превышает двадцать тысяч».. Я сказал: «Я отберу у них овец и приведу их при условии, что ты согласишься на то, чтобы я взял с собой двести твоих воинов».. Эмир спросил: «С двумястами воинов ты намерен выступить против двадцати тысяч?» Я сказал: «Для того, чтобы наказать воров и возвратить овец их законным владельцам мне достаточно и двухсот воинов». В тот же день во главе двухсот воинов я вышел из Самарканда и направился на север.

Племя кара-китаев располагалось в 20 фарсангах к северу от Самарканда и вступив на их землю, я пригласил на встречу нескольких из наиболее уважаемых лиц того племени. Я сказал им: «Я стою во главе войска эмира Яхмака, люди из вашего племени увели шесть тысяч овец эмира, убили трех его пастухов поэтому, я требую вернуть похищенных овец и выдать убийц». Представители племени заявили в ответ, что в племени кара-китаев насчитывается одиннадцать различных родов и они не знают, люди какого из тех родов могли увести наших овец.

Я ответил: «В каждом племени могут быть воры, но люди того племени хорошо знают их и вы должны мне их выдать и тогда мне не будет дела до вас». Они ответили, что не знают кто эти похитители.

Поняв, что по-хорошему я не добьюсь от этих представителей племени кара-китаев ни имени похитителей, ни сведений об их местонахождении, я предупредил их, что даю им время, достаточное для прочтения суры аль-Хамд, для того, чтобы назвали имена похитителей, в противном случае, я сказал, что начну по одному отрубать их головы.

Они, услышав такие слова, рассмеялись, и один из них, полный и краснолицый мужчина, с густыми и очень длинными усами, сказал: «Мальчик, ты слишком юн, чтобы бросаться такими словами, подожди пока вырастут у тебя усы, такие же длинные, как и у меня, потом уже произноси такие слова». Пока он произносил эти слова, мы все находились внутри юрты, услышав те слова, я велел своим людям взять этого человека и вывести его наружу.

Его вывели наружу. Я приказал усадить его на землю и всем отойти. Мои люди так и поступили — усадили этого человека на землю и отошли назад. Остальные представители кара-китаев все еще не поняли, что же это такое я задумал. А я молниеносно выхватил из ножен клинок и не дав никому опомниться, прежде, чем тот человек сумел бы подняться на ноги, с силой рубанул его клинком по шее, в полном соответствии с правилами искусства, привитого мне моим учителем Самаром Тарханом.

Я обладал достаточно сильной рукой и кистью, однако Самар Тархан говорил, что в удар клинком надо вкладывать силу всего тела (т. е. наносить удар всем телом, а не рукой) для того, чтобы суметь перерубить так же и костную ткань. И я в тот момент нанес именно такой удар — всем телом, мой клинок легко прошел сквозь ткани и шейные позвонки того человека и его голова скатилась наземь. Кровь из перерезанных крупных артерий забила как фонтан. Зрелище тугого фонтана крови, рвущегося ввысь из перерубленных артерий, брызжущего с такой же силой, что и фонтан большого хауза во дворце эмира Яхмака, доставило мне странное наслаждение.

До того дня я не видел, чтобы кровь человеческая с такой силой била ввысь, подобно фонтану, подобное зрелище оказалось новым для меня.

Я настолько был поглощен этим зрелищем, что не заметил как остальные четверо кара-китаев кинулись в мою сторону с явно враждебными намерениями. В последний миг я заметил это и крикнул одному из своих воинов, чтобы он подбросил мне свою саблю. Несмотря на то, что нападавших было четверо, я не стал звать на помощь своих солдат, крикнув им, чтобы они оставались на месте и не вмешивались, и что я сам один сумею себя защитить. Когда я напал на этих четверых, вращая двумя клинками в обоих руках, я ощущал свое могущество.

Не было разницы в степени мастерства между моей правой и левой руками, и с такой уверенностью я управлялся с оружием, с какой и портной не мог бы управиться со своей иглой. Два моих клинка не были просто лишь двумя неодушевленными предметами, они были продолжением моих рук и я вращал ими как мне хотелось. Прошло не более минуты с начала схватки с теми четырьмя, как я ранил в правую руку одного из них, и он выронил своё оружие, а сам бессильно опустился и сел на землю. В глазах оставшихся трех читался явный ужас, я почувствовал их сильный страх предо мною и уверенность в том, что я их непременно либо убью, либо пораню. Один из них по тюркски взмолился о пощаде, и я крикнул ему, чтобы он бросил оружие наземь и отошел в сторону, что он поспешно исполнил.

Через мгновение двое остальных так же последовали его примеру и по тюркски запросив пощады, сложили оружие. Я сказал своим воинам, чтобы они собрали оружие, так же велел тем троим, среди которых находился мужчина с раненной правой рукой, снова войти внутрь юрты.

Я позволил им перевязать раненного, после чего сказал им: «Итак, вы узнали каков я, и если не назовете к какому из родов племени принадлежат похитители овец эмира Яхмака, я непременно убью вас».. Они сказали, что не знаем имен самих похитителей, однако знают, что они из ветви Ак-Марбудж (что по-тюркски означает «белая труба», этимология этого слова, якобы, связана с дымовой трубой, устанавливаемой в юртах. — Переводчик).

Я спросил, как зовут главу рода Ак-Марбудж, они ответили, что зовут его Джавдат Голто. Я сказал, что забираю их четверых своими заложниками, чтобы быть уверенным, что они не солгали мне и обещал отпустить как только доберусь до людей рода Ак-Марбудж. Я велел своим воинам посадить их на крупы своих лошадей и как только мы двинулись в путь, понял насколько я вырос в глазах своих солдат, которые поняли, что их командир хоть и молод, однако не трус и не бесталаннный.

К вечеру мы добрались до места, являющегося стоянкой племени Ак-Марбудж. Я спросил у первого попавшегося мне навстречу человека, где находится Джавдат Голто? Человек указал пальцем на белое пятно вдали сказал: «Видишь купол? Это купол Джавдата Голто». И я, с целью захватить врасплох главу рода, сказал своим всадникам, чтобы прибавили ходу и мы стремительно ворвались в лагерь.

Подъехав к юрте, я спрыгнул с коня и в сопровождении одного из четырех заложников, знающих Джавдата Голто в лицо, вошел его юрту. Войдя я увидел мужчину примерно шестидесяти лет с волосами с проседью, сидящего с женой и двумя сыновьями, я понял, что это и есть Джавдат Голто. Я велел своим воинам задержать мужчину и его сыновей, и прежде, чем соплеменники в лагере опомнились и что-либо поняли, я со своими солдатами, прихватив с собой Джавдата Г олто и его сыновей, быстро покинул стойбище.

Лагерь занимал обширную территорию, и я знал, что стоит мне замешкаться, между нами и обитателями юрт завяжется схватка, в которой погибнут все мои воины, да и я заодно с ними.

Я предполагал, что в том лагере должно насчитываться до трёх тысяч мужчин, и хотя был уверен в своем бесстрашии, не совсем уверен был я в своих солдатах. Итак, вывез я вождя племени вместе с его сыновьями за пределы его лагеря и, отъехав от него на приличное расстояние, велев остановиться, я представился Джавдату Голто. Он же спросил: «Чего же ты от меня хочешь?». Я ответил: «Люди твоего рода угнали шесть тысяч овец эмира Яхмака и убили трех пастухов, и мне нужно, чтобы вы вернули овец и требую выкупа за кровь убитых». Джавдат Голто хотел было изобразить полное неведение, однако я сказал: «Ты глава племени Ак-Марбудж, и сомнительно, что люди твоего племени без твоего ведома или дозволения могли самовольно пуститься в путь, доехать до Самарканда, угнать шесть тысяч овец эмира Яхмака и убить трех его пастухов. Если вернешь овец и оплатишь цену крови убитых, я не стану проливать твою кровь и кровь твоих сыновей. Если же не согласишься, то для начала, у тебя на глазах я убью твоих сыновей, затем отделю твою голову от тела».

Джавдат Голто молчал. Я сказал: «Знаешь ли ты, почему я буду убивать твоих сыновей у тебя на глазах? Потому, что я догадываюсь, что они с твоего ведома и согласия возглавили группу ваших людей, отправившихся похищать овец и, если ты мусульманин и почитаешь Коран, то должен знать, что Божье повеление в данном случае гласит о том, что наказанием твоим сыновьям должна быть их казнь». Голто сказал: «Знаешь ли ты, сколько мужчин насчитывается в моем племени?». Я сказал, что не знаю. Он сказал: «В моём племени насчитывается пять тысяч мужчин и если ты убьешь меня и моих сыновей, все они поднимутся, чтобы отомстить тебе, и убьют и тебя и эмира Яхмака».

Я ответил: «Даже если в твоем племени насчитывается сто тысяч мужчин, все равно я убью тебя и твоих детей, если не вернешь похищенных овец и не уплатишь цену крови за убитых пастухов».. И, видя, что этот человек вообразил, что я угрожаю впустую, дал я указание своим воинам, чтобы схватили одного из юных сыновей Джавдата Голто, оказавшегося старшим, перетянули веревкой его горло и начали стягивать, подвергая его медленному удушению.

Воины начали исполнять мое указание, растягивая оба конца веревки в две противоположные стороны, в то время как этот юноша задергал руками и ногами. В это время Джавдат Голто заорал: «Отдам… отдам…». Я сказал, чтобы шею юноши освободили от веревки. Однако, как только веревку ослабили, выяснилось, что тот юноша уже умер, будучи удушенным стянувшей его горло веревкой.

Джавдат Голто при виде бездыханного тела своего сына стал рыдать, а я стукнув его по спине ножнами своего клинка, сказал: «Эй, женоподобный мужчина, ты, который настолько слаб, что плачешь при виде смерти своего сына, зачем смеешь заниматься разбоем? Если хочешь, чтобы остался живым второй твой сын и чтобы жил ты сам, верни овец эмира Яхмака и уплати цену крови трех его пастухов».

Джавдат Голто спросил: «Какова цена крови тех пастухов?» Я сказал: «Священный Коран гласит, если человека убьют непредумышленно, убийца должен отдать сто верблюдов, ты же убил пастухов не нечаянно, а предумышленно, поэтому цена крови каждого из них — триста верблюдов».. Голто ответил: «Я не могу дать девятьсот верблюдов в качестве цены за кровь трех пастухов, поскольку нет у меня такого количества верблюдов».. Я сказал: «Дай девятьсот лошадей, я знаю, их у тебя много». Голто ответил: «Лошади принадлежат не мне, а моему племени».. Я сказал: «Тогда отдашь лошадей, принадлежащих твоему племени».

Голто был вынужден подчиниться обстоятельствам, и поскольку я не отпускал ни его самого, ни его сына на свободу, он послал одного из представителей племени Ак-Марбудж, проезжавшего по степи, к старейшинам племени с указанием возвратить всех похищенных овец, а так же привести с собою девятьсот лошадей в качестве цены за кровь пастухов, добавив, что в противном случае, он и его сын будут убиты.

Привели овец и лошадей, тем не менее я не спешил отпускать Голто и его сына, так как отпусти его я слишком рано, он успел бы собрать мужчин племени и пуститься за нами в погоню. Я выделил сотню из своих воинов чтобы отогнали овец и лошадей в Самарканд, с остальной же сотней я остался там, держа при себе Голто и его сына до тех пор пока из Самарканда не пришла весть о том, что овцы и лошади доставлены благополучно, после чего я освободил тех двоих и вместе с оставшейся сотней воинов поскакал в Самарканд.

До того, как я вышел за пределы земель кара-китаев, когда я ехал мимо одной из юрт, взгляд мой упал на молоденькую девушку, вышедшую посмотреть на нас, проезжавших мимо. Как только я ее увидел, что-то со мной произошло внутри, сердце мое, никогда не трепетавшее от страха, громко застучало и невольно вспомнил я стихи Шамсиддина Мухаммада Ширази: «Любовь моя к этим черным глазам никогда не уйдет из сердца — То веление неба и не быть ничему иному»..

(Пояснение: Тимурленг в своих воспоминаниях Хафиза, знаменитого ширазского поэта, чаще называет «Шамсиддин Мухаммад Ширази», а не Хафизом, так как сам Тимурленг являлся Хафизом (так называют того, кто знает Коран наизусть), поэтому не хотел приравнивать себе ширазского поэта. — Переводчик)

Я проехал мимо юрты, обернулся и увидел, что девушка продолжает смотреть мне вслед. До тех пор, пока она не скрылась из виду, я оборачивался и видел, что она продолжает смотреть мне вслед. Когда же скрылась она из виду, я обратил внимание на то, что не могу отдалить от себя мысли о ней, и тем был сильно смущен, потому что считал себя слишком отважным и сильным, чтобы меня могла взволновать встреча с какой-то молодой девой. Настолько стыдно было мне перед самим собой за свою страсть, что порой хотелось вытащить из ножен саблю и собственноручно вонзить ее себе в живот, лишь бы не ощущать себя столь униженным подобной страстью.

Возвратившись в Самарканд, я доложил о результатах своей поездки эмиру Яхмаку и передал ему лошадей и овец. Эмир Яхмак сильно удивился моим деяниям и сказал: «Эй, Тимур, то, что ты сделал не каждому из зрелых мужей по плечу».. И подарил мне сотню лошадей.

Хотя эмир Яхмак был и доволен моей службой, я не чувствовал удовлетворенности, так как не мог изгнать из сердца думы и тоску по той девушке (я и имени то ее не знал), до тех пор пока не надумал под предлогом посещения родных попросить отпуск у эмира Яхмака и поехать в родной город Кеш, где прежде всего я хотел посетить своего учителя и ученого мужа Абдуллу Кутба, рассказать ему о своем состоянии и спросить, не заслуживаю ли я порицания за это? Эмир Яхмак с радостью предоставил мне отпуск и я поспешил в Кеш к Абдулле Кутбу.

Абдулла Кутб обрадовался увидев меня и сказал: «Вижу, что стал ты выдающимся мужем». Я ответил: «О величайший учитель, этот выдающийся муж не более, чем слабое дитя, и пришел я к тебе сказать, что стыжусь охватившей меня страсти и чрезвычайно сожалею об этом, порой думаю, чем испытывать подобную слабость, может лучше оборвать свою жизнь?»

Абдулла Кутб спросил: «Почему ты хочешь покончить с собой?». Я рассказал ему о том, что произошло в моей жизни недавно и Абдулла Кутб изрек: «Сын мой, волнение, охватившее тебя, является тем, что Господь вкладывает в существо каждого юноши и каждой девушки с тем, чтобы вступали они в браки между собою и таким образом прибавлялось число рабов божьих. Если это волнение, что возникло тебя ныне, не будет возникать в юношах и девушках, мужчины не будут жениться, а девушки выходить замуж, поэтому ты не должен впадать в смущение, как мужчины, так и женщины в пору юности подвержены такому волнению и твое возбуждение говорит о том, что пришла пора тебе жениться, поэтому скажи своему отцу, чтобы просватал он ту девушку за тебя».. Я сказал: «Я не могу рассказать отцу об этом».

Абдулла Кутб ответил: «Действительно. Я сам сегодня же схожу к твоему отцу и скажу ему, чтобы просватал ту девушку за тебя».. Таким вот образом девушка, ставшая впоследствии матерью Джахангира, Шейха Умара, Миран-шаха, была просватана за меня и вошла в мой дом.

(Пояснение: Целомудрие и природная скромность Тимурленга не дозволили ему более подробно рассказать об обстоятельствах его женитьбы. Тимурленг впоследствии брал и других жён, но первой, т. е. старшей среди его жен всегда оставалась та самая девушка из племени кара-китаев, родившая ему трех сыновей — Джахангира, Шейха Умара Миран-шаха. Еще несколько сыновей у Тимурленга родилось так же и от других жен — Переводчик.)

После женитьбы я заметил, что значительно успокоился, больше не испытываю волнений и могу без какого-либо смятения или смущения продолжать и дальше командовать войском эмира Яхмака.