Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Смерть эмира Яхмака и ссора с Арсланом

В 706 году хиджры (соответствует 1355 году от рождества Христова) мне исполнилось 20 лет и чувствовал я себя настолько сильным, что мог состязаться в борьбе с тридцатью-сорока-летними мужчинами и повергать их наземь. Пятерня моя была настолько сильной, что никто не мог охватить ее своей и все вельможи и воины эмира Яхмака боялись меня и повиновались мне в большей степени, чем самому эмиру. В течение всей недели я заставлял солдат заниматься военными упражнениями, в пятницу предоставлял им отдых с тем, чтобы они могли посещать мечеть и участвовать во всеобщем молении.

Как я уже говорил, был у эмира Яхмака племянник, которого он боялся и опасался быть убитым вследствии козней с его стороны.

В начале своей службы у эмира Яхмака, я не мог понять причину его страха, пока не узнал, что после смерти своего брата, эмир Яхмак присвоил себе его имущество, ничего не оставив своему племяннику, который по этой причине затаил в сердце своем злобу и ненависть в отношении своего дяди. После того, как я обрел влияние при дворе эмира Яхмака, привел в порядок его войско, при этом показав себя достаточно способным человеком, Арслан начал питать ко мне зависть и до меня доходило, что он говаривал своему дяде, чтобы он удалил меня от себя, так как если я и дальше буду набирать силу и влияние, то сумею полностью захватить его войско исключительно для достижения своих целей.

Эмир Яхмак, страдавший «эстескаъ» (сегодня ту болезнь называют сахарной или диабетом — Переводчик), умер в месяце рабби-уль-авваль 706 года хиджры, и не успели еще предать земле его останки, как Арслан, считавшийся наследником эмира Яхмака. в присутсвиии вельмож и воинов высокомерно заявил мне: «Эй Тимур Тарагай, начиная с сегодняшнего дня я отстраняю тебя от службы и тебе отныне нет места в моем войске».

Если бы Арслан пригласил меня отдельно и спокойно объяснил, что отстраняет меня от командования войском, я бы не высказывал возражений, и не принял бы это так близко к сердцу, ибо он вступил во власть после смерти своего дяди и согласно законов наследования, указанных в Коране, был вправе прибрать к рукам так же и его войско, назначив командующим любого, кого пожелает. Но, поскольку он в присутствии вельмож, в оскорбительной для меня манере отстранил от должности, я не мог этого вынести и крикнул ему: «Арслан, тебе ведомы законы величия, и ты должен знать, что никогда не следует отстранять от должности лицо, старшее по званию в присутствии других, находящихся ниже него по служебной лестнице и, что нельзя наказывать виновного в присутствии тех, кто младше его по званию!».

Арслан, обращаясь к присутствующим при этом вельможам, сказал: «Уберите отсюда этого нахального и дерзкого мальчишку». Я к тому времени будучи уже двадцатилетним мужчиной, так вышел из себя от подобного оскорбления, что вырвав саблю из ножен, бросился в сторону Арслана. Его приближенные, стремясь защитить своего господина, обнажили клинки и стали передо мной, пытаясь помешать мне.

Они не знали насколько я силен, насколько мастерски владею клинком. Если бы они знали об этом, то не посмели бы встать на моем пути, и не погибли бы зря. Первый взмах моего клинка отсек руку одному из приближенных, которая повисла на оставшейся нерассеченной кожице, клинок выпал из его руки. Не упуская врагов из вида, я, наклонившись, левой рукой подобрал его упавшую саблю, после чего продолжил схватку, пустив в ход уже оба клинка. Обращаясь к Арслану, я крикнул: «Если ты действительно эмир Арслан, то не убегай, имей мужество и дай мне подойти к тебе ближе».

И хотя между нами стояли машущие саблями его приближенные, я заметил, как внезапно побледнело его лицо.

Вельможи, стоявшие между мною и Арсланом, повалились наземь и я, орудуя обоими клинками, пробил себе дорогу до тех пор пока не оказался вблизи его. Увидев перед собой два моих окровавленных клинка и меня самого, с ног до головы забрызганного кровью его приближенных, он не выдержал и сбежал.

Не став его преследовать и вместо этого, обратившись у группе воинов и их начальников, которые до того момента не посмели вмешаться в происходящую схватку, я спросил: «Кто из нас двоих эмир — я или тот, что только что сбежал отсюда, как мышь от кота?». Затем я добавил: «Если вы мужчины и считаете себя достойными этого звания, вы не должны сносить командования над собой этого трусливого молодого человека, а позволить мне как и прежде быть вашим военачальником, а я буду платить вам как положено».

Одиннадцать старших воинов были сражены мною в происшедшей схватке, четверо из них отдали Богу душу, оставшиеся семеро были ранены, один из них лишился своей правой руки. Раненные сказали, что готовы принять мое главенство и признавать меня своим военачальником при условии, что я буду оплачивать их содержание как положено.

Я сказал: «Ваше содержание будет таким, каким оно должно быть и я не допущу, чтобы кто-то страдал из-за невыплаченного вовремя денежного вознаграждения». Начиная с того дня, я не только остался на посту командующего войском покойного эмира Яхмака, но и взял на себя управление всем оставшимся после него имуществом.

Арслан от страха и стыда не посмел противиться мне, а я, чтобы доказать, что больше него разумею в том, что такое подлинное величие, выделил причитающуюся ему долю — то есть, половину имущества, оставшегося после смерти его дяди, однако оставшуюся половину я оставил себе с тем, чтобы обеспечить казну в связи с оплатой содержания войска. Я так же, в соответствии с законами шариата, конфисковал половину доли, причитавшейся Арслану, как единственному наследнику эмира Яхмака. Ибо Арслан не был мусульманином и затеял ссору со мною, мусульманином и вынудил меня к вооруженной схватке, он считался воинствующим кафиром (т. е. неверным), против которого следует вести священную войну, между тем, согласно повелений Корана присвоение имущества кяфира дозволена мусульманам.

Тем не менее я, из уважения к его дяде, передал эмиру Арслану половину имущества эмира Яхмака, чтобы ему было на что прожить. И опять же, желая преподать эмиру Арслану урок подлинного величия и благородства, достигнув вершин власти и величия, я не стал претендовать на имущество и жизнь этого человека. Позже, он прислал мне своё послание, в котором говорил: «Аллах принимает покаяние грешных рабов своих, и ты, олицетворяющий мощь Аллаха на земле, прими же мое раскаяние!»

Я ответил, что принимаю его раскаяние, добавив, что даже если бы он и не покаялся, я бы не стал его преследовать, и что, тем не менее не могу забыть его оскорбительные выражения, когда он в присутствии воинов и их старших обозвал меня дерзким и нахальным мальчишкой, так как рана, нанесенная саблей заживет, а ту, что нанесли злым словом — никогда не исцелить.

Эй тот, кто впоследствии будет читать эти строки, знай, что с ранней молодости меня интересовала религия и я никогда не пропускал времени намаза, такое могло случиться разве что лишь тогда, когда я находился на поле битвы.

Никогда не осквернял я уста свои вином, не играл в азартные игры, и в течение всей жизни питал глубокое уважение к представителям духовенства, вследствие этого меня всегда сопровождала группа из духовных лиц и я всегда советовался с ними в вопросах религии, как если бы я сам был духовным лицом, обладающим правом на издание фетвы и обеспечивающим должное исполнение шариатских законов. На советах, с участием улемов (богословов), всякий раз когда делались ссылки на те или иные аяты Корана, я тут же наизусть цитировал их. Мое знание Корана наизусть превосходило знание некоторых улемов, знал я его наизусть, так же, как и обстоятельства ниспослания (шаън-е нузул) каждого из аятов.

Когда я достиг Хиндустана, некий индийский брахман, то есть из тамошних священнослужителей, спросил меня: «Если ты мусульманин, зачем же ты истреблял иранцев в таком огромном количестве, ведь они также являются мусульманами?». Я ответил: «Аллах сказал в Коране, что всякий, кто примет веру ислама, но потом станет еретиком, поступает хуже язычника, и его необходимо уничтожить, потому я и поступаю так согласно веления Аллаха».

(Пояснение: Конечно же уважаемые читатели понимают, что хочет сказать этим Тимурленг — он считал иранцев, являющихся последователями шиизма, еретиками. Конечно же, подобная точка зрения является заблуждением. — Переводчик.)

Придя к власти, я повелел, чтобы из деревянных частей изготовили для меня мечеть, которую можно было бы собирать и разбирать. Группа искусных плотников и столяров изготовила эту мечеть и я повелел окрасить ее в два цвета — красный и голубой, поскольку голубой цвет символизирует могущество Бога во Вселенной, а красный — могущество человека на земле. У моей мечети было так же и два минарета. Один был голубого цвета, а другой — красного, и двадцать арб перевозили многочисленные части моей походной мечети, а там где не могла пройти арба, многочисленные части моей мечети погружались на четыреста лошадей или мулов. Дойдя до очередной стоянки, я повелевал собрать ту мечеть, муэззин взбирался на минарет и пел азан и я совершал намаз в своей мечети. Сегодня, когда я пишу о событиях моей жизни, я намерен выступить походом на Китай; покорить его и преобразовать языческие храмы Китая в мечети. Сейчас я убежден, что люди, воевавшие под моим началом и павшие в битвах, удостоены звания мучеников, павших за истинную веру, равно как и те из соратников нашего пророка, что гибли в свое время, находясь рядом с ним и отстаивая идеи ислама, потому что я боролся за расширение сфер влияния этой религии и мои павшие соратники по праву считаются мужами, отдавшими свои жизни за это правое дело.

***

Поводом для дальнейшего расширения моей власти и приобретения могущества правителя всех земель Мавераннахра явилась всего лишь охотничья забава.

Осенью 757 года хиджры я, которому исполнился всего лишь 21 год, отправил небольшой отряд своих воинов, чтобы они, устроив облаву, гнали диких степных животных мне навстречу. Сам же я с группой из военачальников отправился в местность к северо-западу от Самарканда, так как знал, что дичь, спасающаяся бегством от загонщиков, проскачет именно по этой местности.

Я не знал, что место это населено людьми племени «курултай». Когда мы достигли той местности и приступили к охоте, вдруг появились предстваители этого племени и стали препятствовать нам в охоте, говоря, что мы не имеем права охотиться в тех местах. На мой вопрос, почему это мы не вправе там охотиться, представители племени ответили — потому что эти земли принадлежат им. Я огляделся вокруг в надежде увидеть какие-либо знаки, свидетельствующие о принадлежности им этой земли, однако ничего подобного не увидел — ни населения, ни дерева.

Я сказал им: «Если эта земля ваша, укажите на признаки, свидетельствующие об этом. Если бы вы здесь занимались земледелием, сажали деревья, либо построили дома, я бы принял и согласился бы с тем, что это ваша земля, однако здесь я не вижу ничего, что можно было бы счесть доказательством вашего права на владение ею. А потому, — это степь, у нее нет хозяина, а всякая степь, что не имеет хозяина — принадлежит всем».. Я так же добавил; «Здесь не видать даже какого-либо вашего шатра, чтобы можно было утверждать о том, что вы здесь живете, что здесь находится ваше поселение, поэтому не может быть и речи о ваших претензиях на владение этой землей».. Они не приняли моих возражений и продолжали утверждать, что мол это их земля и никто посторонний не имеет права на ней охотиться и всякий, кто это сделает, будет убит, а если хочет жить — пусть платит возмещение за подобное нарушение их прав. Нас на той охоте было семеро, а их — более пятидесяти. Вдалеке виднелись наши загонщики, но в тот момент они не успели бы достаточно быстро присоединиться к нам.

Шесть военачальников, что были со мной, в значительной мере полагались на меня, знали, что я бесстрашен и в нужный момент атакую эту толпу. Но я не хотел, чтобы наш спор перерос в схватку и думал; а что если они правы; и хотя не видел малейших признаков их права на владение, говорил себе; «А что, если их предки владели этой территорией?» И я сказал: «Всю дичь, что мы добыли, оставим вам, сами же уйдем, таким образом вы окажетесь удовлетворены».. Они сказали: «Нам не нужна ваша дичь, вы должны уплатить возмещение в размере тысячи золотых за недозволенную охоту на этой местности». Я сказал, что мы пришли поохотиться, а не участвовать в разбирательстве и поэтому нам и не приходило в голову захватить с собой тысячу золотых. Они же сказали, что в таком случае они свяжут нас по рукам и ногам и доставят в месторасположение своего племени, и мы будем находиться там пока не возвратятся посланные за нашим выкупом в размере одной тысячи золотых, и что в противном случае мы будем убиты. Услышав такое, я сказал своим спутникам, чтобы готовились к схватке. Мы к тому моменту, думая об охоте, были спешившимися и при нас было, как боевое оружие в виде сабель, луков и стрел, так и охотничье снаряжение.

Сказав спутникам, чтобы они готовились к стычке, я, зажав в зубах несколько стрел, вскочил на лошадь и высвободил лук из застежки. Мои спутники не были столь же ловкими, что и я, поэтому не смогли достаточно быстро вскочить на своих лошадей. Люди племени «курултай» бросились, чтобы помешать моим спутникам вскочить на своих коней, однако первая же стрела, выпущенная мною из лука, вонзилась в спину одного из них.

Пораженный стрелой со стоном повалился на землю, в то же мгновение вторая моя стрела, просвистев в воздухе, вонзилась в горло еще одного из людей племени «курултай», который так же повалился наземь. Их соплеменники, увидев, что в одно мгновение они потеряли сразу двоих, вместо того, чтобы продолжать свои попытки воспрепятствовать моим спутникам, бросились в мою сторону.

Я, как уже говорил, обладаю большим мастерством в стрельбе из лука и умею выхватить и пустить стрелу в цель в течении мгновения, необходимого для пары взмахов ресниц. Иными словами, между моим первым и вторым выстрелами пройдет мгновение не дольше, чем пара взмахов ресницами, при условии, что я держу стрелы зажатыми в зубах, и в те времена юности я был достаточно силен, чтобы в то короткое мгновение суметь натянуть тетиву до предела.

Прежде чем всадники курултайцев сумели бы достать меня, я поразил своими стрелами еще четверых, трое из них слетели с седел на землю, а четвертый завалился на спину своей лошади, пронесшейся мимо меня. Поняв, что у меня не остается времени на дальнейшую стрельбу из лука, я повесил его за спину и вытянул саблю из ножен, висевших на поясе одного из убитых. И с того мига, захватив в зубы уздечку своей лошади, я ринулся в бой, нанося удары обоими клинками — своим и взятым у мёртвого врага. Всадники-курултайцы не применяли луков и стрел, пользуясь лишь саблями.

Атаковав меня, тем самым они дали возможность моим спутникам вскочить на своих лошадей, и начиная с того момента, начать осыпать стрелами всадников-курултайцев. Я постоянно менял место, дергая уздечку, зажатую в зубах, бросаясь то вправо, то влево. Лошадь моя была хорезмской породы и знатоки утверждают, что особи этой породы самые высокие и самые продолговатые в мире. Один шаг моей лошади во время скачки был равен двум шагам курултайских лошадей, а поскольку моя лошадь намного превосходила их по росту, я во время сабельной рубки возвышался над противником.

Как я рассказывал, до того дня уже было несколько случев, когда мое фехтовальное мастерство подвергалось испытанию, и я знал, что я отважен. Но именно в тот день я проникся убеждением, что по сравнению с другими, я обладаю выдающимся превосходством. Когда я сравнивал свое «двурукое» фехтование с их действиями, это выглядело подобно схвате зрелого и опытного мужа с несколькими малолетними детьми. Они не владели ни силой, ни техникой и не знали как следует обращаться с саблей. Обе моих руки бесперерывно двигались и наносили удары, и каждый из этих ударов, если не приходился на лезвие клинка противника, то поражал очередного курултайца и валил его с лошади наземь или наносил рану, не позволяющую продолжать участвовать в схватке.

В разгаре схватки удар моего клинка отсек голову одного из моих противников, от этого, как водится, кровь из рассеченных артерий забила фонтаном и я, несмотря на занятость ходом схватки, невольно устремил свое внимание на это зрелище.

О, читающий эти строки, знай же, что любая способность, талант — это дар Божий, однако этот дар следует постоянно развивать и усиливать.

Бог наделил меня навыком свободно фехтовать обеими руками и метко стрелять из лука, однако если бы я не развивал эти навыки, я бы уподобился любому заурядному человеку.

Несмотря на то, что врагов было пятьдесят, а нас всего семь, точнее, в начале, когда они напали на меня, их было пятьдесят, а я был один, я ощутил полное отсутствие страха в себе и в этом ощущении я обретал силу, позволяющую бесстрастно глядеть в глаза смерти. В тот день я понял, что отвага — это когда человек, зная, что может погибнуть, тем не менее без страха шагает навстречу смерти и, что если он делает это со страхом, то его нельзя назвать отважным.

В то время как я рубил курултайцев саблей, мои спутники осыпали их стрелами, я понял, что они не очень то стремятся к сближению с противником, как бы боятся оказаться вынужденными вытащить свои клинки из ножен и ввязаться в ближний бой.

Тем не менее, их стрелы были мне наруку, так как благодаря им уменьшалось число вражеских всадников. Неожиданно курултайцев охватил ужас, они дрогнули и побежали. Мы не стали их преследовать, поскольку знали, что, преследуя их, мы рискуем оказаться лицом к лицу со всеми воинами того племени. Двадцать два из их воинов остались лежать раненными и убитыми на поле боя, а мы, захватив их оружием в качестве военной добычи, удалились.

До того дня я сознавал себя сильным и искусным, однако именно в тот день я ощутил, что всемогущий Господь создал меня для того, чтобы я правил, и что если я не воспользуюсь столь щедрым даром со стороны Господа, то проявлю свою черную неблагодарность. И я сказал себе: «Тимур, обладая такой силой и отвагой, ты не должен довольствоваться лишь ролью командующего столь немногочисленного войска, как войско, оставшееся после эмира Яхмака. Если в этой бренной жизни ограничишься лишь этим достижением, оно будет означать, что ты не уделил должного внимания дару и таланту, ниспосланному тебе Аллахом, и уподобишься человеку, о котором говорил в одной из своих притч Саади Ширази — «обладая несметным состоянием, тем не менее влачил он голодное существование». Твой предок Чингиз-хан не обладая и половиной твоих достоинств, тем не менее достиг вершин власти, ты же должен достичь таких высот, которые намного превосходили бы достижения Чингиз-хана. Ты со своей нынешней силой и отвагой можешь стать правителем Мавераннахра, а затем расширить свою власть, охватив ею восточные и западные пределы Вселенной».

С этой охоты я вернулся совсем другим человеком. До того дня я полагал, что я достиг того, чего мне подобало достичь и народ Самарканда с почтением смотрел на меня, однако в тот день на меня снизошло, что Аллах создал меня для высочайшего повеления и я должен, следуя такому его предначертанию, стараться достичь еще больших высот. Возвратившись с охоты, узнал я, что жена родила мне сына и я воспринял это событие, происшедшее после удачной охоты как доброе предзнаменование. И я сказал себе, что Всемогущий шлет мне знамение, давая понять, что я достигну желаемого, и потому я назвал сына Джахангиром (что означает Завоеватель Вселенной), с целью, чтобы это совпало с моим внутренним устремлением. При этом я понимал, что для того, чтобы стать властителем, мне нужно могучее войско, и что мое двухтысячное войско в Самарканде, несмотря на его незаурядность, не соответствовало требованиям ведения войн с владыками соседних государств.

Я знал, что войско следует создавать с помощью денег и тот, кто не владеет золотом и серебром не может иметь могучего войска. Поэтому решил я продать имущество дабы приобретя наличные деньги употребить их на создание могучего войска. Другой на моем месте, имея в своем распоряжении двухтысячное войско, возможно, прибегнул бы к грабежу, или же обложил бы непомерными податями самих жителей Самарканда. Но я, будучи мусульманином, не мог прибегнуть к грабежам, и обрести богатство, грабя путников в степи или обирая своих подданных. Поэтому решил я постараться продать свое имущество. Говоря «свое имущество» я имею ввиду собственность покойного эмира Яхмака, причитавшуюся его племяннику эмиру Арслану, половина которой перешла ко мне. Собственность эта была доброкачественной, считалась хорошим товаром и по этой причине люди, прознав о моем намерении продать ее, сочли меня невеждой, полагая, что раз я добыл эту собственность без какого либо труда, то и не ценю ее в достаточной мере. Несмотря на то, что указанная собственность была продана по низкой цене, я выручил за ее продажу сорок тысяч золотых монет и сразу же приступил к набору нового войска из числа молодых мужчин, возрастом не старше двадцати, максимум двадцати пяти лет, поскольку опыт моей службы в войсках эмира Яхмака подсказывал мне — лучшим возрастом для обучения воина боевому искусству является промежуток между двадцатью и двадцатью пятью годами, у людей старше этого возраста понижается способность к успешному освоению воинских навыков.