Я — Тимур властитель вселенной

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Как я взял Багдад

Мое пребывание в Талыше было недолгим, так как не было времени задерживаться в той стране, если бы я задержался, прошел бы благоприятный сезон для совершения боевого похода. Я хотел дойти до Багдада и овладеть землями, которые когда-то захватывал сам Хулагу-хан. Если бы я двигался на Багдад прямо из Талыша, то вскоре уперся бы в горы, которые были непроходимы. Надо было возвращаться из Талыша назад, на восток, пройти от берегов Абескунского моря в сторону Казвина, после чего мне открылась бы дорога на Багдад. Я сказал Даъи, правителю города Хашам, чтобы всякий раз как ему понадобиться помощь, он смело обращался ко мне и знал, что я поспешу оказать ему ту помощь, а если не смогу сам, то непременно пришлю на подмогу одного из своих военачальников с войском. И хотя Талыш не был расположен в прямом направлении от Мавераннахра и Хорезма, тем не менее я и там создал две башни (т. е. посты) голубиной почты, чтобы иметь прямую связь с Даъи с помощью почтовых голубей.

Войско выступило из Талыша в обратном направлении, пройдя вдоль побережья Абескунского моря, я повернул на юго-восток, пройдя от местности, называемой Шефт до Казвина, а оттуда до Керманшаха, далее до берега реки Деджлэ, без каких-либо происшествий, достойных упоминания. На моем пути было несколько городов и их правители, узнав о моем приближении, выходили встречать меня, оказывая мне всяческие почести, я же никого из них не принуждал оказывать мне гостеприимство, единственное, что я требовал, чтобы было предоставлено продовольствие и корм для войска, настаивая на том, чтобы за продукты и фураж они устанавливали справедливую цену. Правители, владения которых лежали на моем пути, не играли значительной роли и не обладали большими богатствами. Они не выдержали бы и одного дня будь вынуждены кормить мое войско, поэтому я уверял их, что и дирхема я не возьму с них даром. Единственное, что я от них требовал — это возможность создания на их землях постов голубиной почты, где бы находились и заправляли делами несколько из моих людей.

Не было необходимости предупреждать тех правителей о том, что в случае покушения на моих людей, как они, так и их граждане, рисковали утратить свои жизни и имущество. Ибо все они знали меня, как человека, неукоснительно следующего принципам, и что, всякий, кто покорится мне, не будет обижен, но если осмелятся на покушение — будут казнены, а с женами и детьми их я поступлю как с женами и детьми неверных-кафиров, воюющих против мусульман, то есть их жен сделаю невольницами, детей рабами, а имущество сделаю своей добычей.

За три дня до того, как я дошел до реки Деджлэ, я отправил вперед два разведывательных дозора, самый передовой из которых вскоре доложил, что видит какое-то войско. Стало ясным, что в Багдаде, проведав о моем приближении, выслали навстречу войско, дабы упредить меня. Дозорные не смогли дать точных сведений о численности войска, и я подумал о возможности использовать кого-то из местных жителей для сбора разведывательных данных. Я принял по отдельности двух арабов, одного из них звали Абу Саъада, второго — Ваджих-ад-дин. Я знал арабский язык, но не понимал диалекта живущих в Междуречье (т. е. в Месопотамии), поэтому был вынужден обратиться к услугам переводчика. Однако через некоторое время пребывания в Междуречье, я уже обходился без него, так как выучился местному диалекту. Если человек знает арабский хорошо, он сумеет быстро научиться говору населения любой из арабоязычных стран уже вскоре после прибытия в ту страну.

Абу Саъада и Ваджих-ад-дин согласились отправиться навстречу тому войску и постараться выведать как можно больше о нем, узнать число пеших и конных, кто его возглавляет и как оно вооружено. Я вручил каждому из них по пятьсот динаров, сказав, что они получат столько же, когда принесут необходимые сведения. Никто из них не знал об аналогичном задании, порученном другому, это делалось с целью предотвратить возможность сговора и представления мне ложных сведений.

Несмотря на посылку двух разведчиков-арабов, я велел передовым дозорам, приблизиться насколько удастся к тому войску и захватить несколько вражеских воинов, по возможности рангом повыше для того, чтобы через них получить достаточно сведений о силах неприятеля и характере местности.

Я стараюсь собирать сведения не только о численности и вооружении вражеского войска, но и о характере местности в районе предстоящего сражения — сколько там гор и холмов, какова численность рек и уровень воды в них, о наличии в них используемых переправ, их место расположения. Именно по этой причине, спустя девять лет со дня когда я вышел к реке Деджлэ, находясь в Дамаске, что расположен в стране Шам (Сирия), я поручил Ибн Халду ну, уроженцу Магриба (так называют арабские страны на Севере Африки — Марсель Брион), чтобы он составил книгу-описание (географию) тамошних земель, с изложением четких сведений об имеющихся горах, холмах, реках, лесах, городах и селах, да так, чтобы читая ту книгу, я мог живо представить, что нахожусь в тех странах Магриба. (Описание той встречи Тимурленга с Ибн Халдуном было опубликовано несколько лет назад господином Саъидом Нафиси, проректором университета, который ссылался на французский текст в качестве источника. С этим описанием может ознакомиться любой, кто пожелает, и оно написано выдающимся ученым Ибн Халдуном — Переводчик).

Изучение местности в районе будущей битвы настоятельно необходимо для меня, располагающего многочисленной конницей, так как пехота может вести боевые действия где угодно и преодолевать любые преграды. Однако всаднику трудно вести бой на неровной местности, пересекать места, усеянные камнями и крупными валунами, одолевать узкие ущелья и перевалы.

Дважды мои передовые дозорные соприкасались с вражеским войском. Однако им не удалось захватить пленных, более того погибла часть из моих воинов, участвовавших в той стычке. Это говорило о том, что войско возглавляет способный полководец, чуткий и насторожённый, в войске его царит твердая дисциплина, ибо если бы не эти обстоятельства, мои воины сумели бы захватить хотя бы одного пленного и привести его ко мне. Через четыре дня вернулся Абу Саъада и сообщил мне, что вражеское войско насчитывает сто двадцать тысяч человек, пятнадцать тысяч из которых — конники, и что командует войском сам эмир Багдада. Когда я спросил о снаряжении и вооружении войска, Абу Саъада ответил, что там имеется двести боевых колесниц, двести ручных и переносных манджаников (т. е. баллист, катапульт), а вооружение воинов составляют сабли, копьи, луки со стрелами и футаки (полые трубы). Я спросил, что такое «футак». Абу Саъада пояснил, что футак — это длинная, полая изнутри тростина, в нее сильно дуют и силой выдоха выбрасывают в сторону врага стрелу небольшого размера и поскольку та стрела смазана ядом, то через несколько дней после получения раны, у человека ослабевают, а затем и вовсе отнимаются руки и ноги. До того времени в своих битвах я не имел дела с вражескими колесницами — впервые против меня пускали в ход боевые колесницы. «Футак» так же был новинкой для меня. Я спросил Абу Саъада, что собою представляют отравленные стрелы. Он ответил, что в топях (стоячих водах) по обе стороны от реки Деджлэ встречаются улитки, их берут, выдавливают из них слизь, ее выставляют на солнце пока она слегка не загустеет, полученным составом смазывают наконечники стрел, которые таким образом становятся ядовитыми и у человека, получившего рану от них, через несколько дней слабеют, а затем и вовсе отнимаются руки и ноги.

Сведения, поступившие от Ваджих-ад-дина, второго нанятого мною разведчика, подтвердили сообщения Абу Саъады, стало ясно, что войско эмира Багдада насчитывает сто двадцать тысяч человек. Несмотря на то, что сведения обоих лиц совпали, я запросил донесения от своих передовых дозорных, которые в свою очередь подтвердили, что численность неприятельского войска превышает сто тысяч человек.

Чтобы поразить врага необходимо сделать одно из двух. Или прямо напасть на него, и невзирая на тяжелые потери, уничтожить его. Или же обойти его кругом и выйдя на него с тыла, вести бой в местности с невыгодными для него условиями. Чтобы получить представление о силе противника, я велел, чтобы мои воины сделали вид, что атакуют его, без намерения сделать это на самом деле. Три пятитысячных отряда моих воинов сделали вид, что собираются наступать по обоим флангам и по центру. В центральном направлении метательные машины врага обрушили на моих воинов такой град камней, что те вынуждены были остановиться. Позади каждой из катапульт, противник воздвиг горы камней, а его воины, став в цепочку, передавали тяжелые камни из рук в руки, заряжали ими метательную машину, которая незамедлительно выбрасывала очередной камень-снаряд. Каждый из тех огромных камней выводил из строя, а то и убивал одного из моих конников. На правом фланге против нас наступали вражеские колесницы, и должен заметить, что они оказались поистине смертоносным средством. Каждую колесницу тащили четыре лошади, две из которых впрягались в «дишли» (т. е. дышло) колесницы, а две остальные привязывались с «йан» (т. е. сбоку). Для тех, кто незнаком с устройством боевой колесницы поясню, что «дишли» — это лошади, что впрягаются непосредственно в дышло повозки, а «йан» — это те, что располагаются по обе стороны от лошадей «дишли». По обе стороны от обеих лошадей «йан» укрепляются горизонтальные жерди, выступающие несколько вперед от самих лошадей. Эти жерди усеяны заточенными наконечниками и режущими лезвиями. Когда колесница приводится в движение, эти лезвия, укрепленные впереди, на удалении от несущих их лошадей, протыкают и убивают наших лошадей и всадников. Между несущими повозку лошадями и лезвиями была установлена защита в виде деревянной перегородки, которая мешала нам поражать тех лошадей стрелами. Возчики тех колесниц также были защищены еще одной деревянной стенкой и поэтому мы и их не могли пронзить стрелами. Боевые колесницы Багдада хоть и были грозным оружием, однако имели один недостаток: они очень скоро бывали вынуждены останавливаться, так как лезвия, погружавшиеся в попадавшихся им навстречу лошадей и воинов продолжали волочь эти трупы, пока их не набиралось столько, что они мешали дальнейшему движению колесницы. В таких случаях возницы были вынуждены подавать колесницу назад, чтобы стряхнуть с тех лезвий тела лошадей и людей, после чего колесница была готова к повторному боевому применению. Именно в такие моменты остановки мои всадники имели возможность атаковать несущих лошадей сбоку, уничтожать их чтобы тем самым обездвижить повозку.

Однако выполнение такой задачи требовало определенных жертв с нашей стороны, ибо колесницы были бы вынуждены останавливаться лишь после того как ее лезвия будет нанизано определенное количество наших воинов. Между тем, я вовсе не хотел нести потери в битве, исход которой пока что был неясным для меня.

На левом фланге моих наступавших конников встретила такая туча стрел, что часть моих воинов и лошадей вскоре были уничтожены.

Проверка в виде вышеописанных атак показала, что мы имеем дело с достаточно сильным противником, хорошо подготовившимся к защите, и что лобовая атака на такого противника приведет к уничтожению моего войска, поэтому я решил обойти врага кругом.

Для такого обхода я счел необходимым совершить длительный марш в северном направлении, чтобы он подумал, что я решил отказаться от намерения вести наступления на Багдад. Я велел военачальникам передать воинам, чтобы те спешно готовились к долгому маршу, который будет длиться беспрерывно в течении нескольких дней и ночей. Временем выступления я определил полночь и именно в тот момент мои дозоры оторвались от врага. Войско мое двинулось в путь, в целях предосторожности я отдалился от берегов реки Деджлэ ибо если бы я двигался вдоль ее берегов, я бы все время оставался на виду у врага. Мы двигались без передышки пять дней и ночей пока не дошли до стены (вала) Бахт-уль-Наср. В более поздние времена, когда я пришел на землю Шам (современная Сирия — Переводчик), я встретился с группой ученых среди которых было несколько монахов, представляющих несторианскую веру, от которых я услышал много занимательного о вале Бах-уль-Наср.

(Пояснение: Несторианство — это одна из сект в христианстве, и последователи этого течения признают своим главой Нестора, бывшего выходца из Сирии, который в 420 г. от рождества Христова стал епископом Константинополя (сегодняшнего Стамбула). Обсуждение особенностей несторианского учения выходит за рамки задач повествования о деяних Тимурленга, поэтому мы ограничимся лишь коротким пояснением о том, что несторианцы признают Христа в двух ипостасях, в виде человеческой личности и в виде божественной. Тогда как католицизм утверждает, что Христос есть лишь в одной ипостаси, которая выше человеческой личности и является лишь божественной и считает его сыном божьим — Переводчик.)

Прежде чем изложить здесь то, что мне разъяснили несторианские священники, должен пояснить, что стена Бахт-уль-Наср представляет собой вал, построенный в свое время знаменитым царем Бахт-уль-Насром между реками Деджлэ и Евфрат. Один конец этого вала на востоке упирается в реку Даджлэ, противоположный оканчивается на западе, упираясь в реку Евфрат. Таким образом, эта стена отгораживает государство Междуречье с севера и вал тот был возведен Бахт-уль-Насром, чтобы воспрепятствовать нападениям на Междуречье со стороны племен, обитавших в горах на севере от той страны.

Прибыв в страну Шам и встретившись там с несторианскими священниками для беседы, они, знавшие греческий язык и изучавшие греческую историю, разъяснили мне, что в старину вал Бахт-уль-Наср называли Вавилонской стеной. Тогда в Междуречье существовал город Вавилон, который был столицей той страны. Вавилон был расположен на берегу реки Евфрат, не как Багдад, что расположен на берегу Деджлэ.

Несторианские священники поведали мне, что они читали в книгах о греческой истории, что в Иране тогда правил царь Сирус (я не знаю царя с таким именем, ибо имя это упоминается лишь в «Шах-наме» Фирдоуси, а не в персидской исторической литературе). И этот царь Сирус напав на Вавилон преодолел ту Вавилонскую стену и захватил столицу того государства и осовободил евреев, находившихся в вавилонском плену.

Согласно тому, что поведали мне в Сирии несторианские священники, некий греческий историк Херодос (т. е. Геродот — Марсель Ерион), писал в своей книге, Сирус, для того, чтобы одолеть Вавилонскую стену, повернул воды Евфрата, что текли в сторону города Вавилон (именно то, что я думал сделать, в Исфагане с рекой Зайендэ-руд). Отведя воды реки Евфрат, Сирус перешел по осушенному руслу, миновав таким образом Вавилонскую стену, захватил тот город. Тем не менее несторианские священники утверждали, что Геродот ошибался, спутал Вавилонскую стену, то есть вал Бахт-уль-Наср, находившуюся между реками Деджлэ и Евфрат с городской стеной, опоясывавшей столицу Вавилона, которую он одолел, пройдя по осушенному руслу реки Евфрат.

Такое утверджение несторианские священнослужители считали неверным, так как вверх от Вавилона не было и нет местности, куда Сирус мог отвести воды Евфрата и через осушенное русло проникнуть в Вавилон. Вместо этого, Сирус преодолел вал Бахт-уль-Наср, в старину называемый Вавилонской стеной, чтобы захватить столицу Междуречья, ибо река Евфрат протекала мимо Вавилона, и вовсе не протекала через середину города, чтобы можно было попасть в город, осушив ее русло.

(Пояснение: Тимурленг, завоевавший Сирию пятьсот пять лет назад, и беседовавший с тамошними учеными, среди которых были и несторианские священники, приводит выше доводы, совершенно неслыханные для нас, иранцев. Ваш покорный слуга, до сегодняшнего дня ни о чем подобном не слышал, и как все полагал, что Сирус (Кир Великий) мудрый и свободолюбивый шах Ирана, отведя воды реки Евфрат, проник в Вавилон по осушенному руслу. Нет сомнений также в том, что Бахт-уль-Наср (т. е. Навуходоносор) построил вал между реками Деджлэ и Евфрат, как и в том, что именно тот вал называется стеной Бахт-уль-Наср или Вавилонской стеной. В связи с этим историки несомненно должны глубже изучить и разобраться в том вопросе, поскольку он обладает исторической важностью, возможно тем самым будет исправлена серьёзная историческая ошибка — Переводчик.)

Когда я достиг Вавилонской стены, то увидел, что она разрушена, тем не менее можно было видеть уцелевшие части от нее, которые препятствовали проходу войска в тех местах. Там я остановился и велел, чтобы построили мост, позволяющий войску пересечь Деджлэ и попасть на равнины Месопотамии. В Междуречье обычно наводят мосты, укладывая их на надутые воздухом мехи из говяжьих шкур. Такие мосты можно быстро соорудить, однако если проколоть мехи или если они станут пропускать воздух, тот мост не будет более существовать. Поэтому, пловучий мост следует наводить, укладывая на деревянные, не груженные ничем другим, лодки.

Мои воины быстро раздобыли нужное число лодок в окрестности, уложили на них бревна, получился мост, через который перешли мои конники, ведя за собой на поводу своих коней. Пройдя тот мост, я велел его разрушить, чтобы не осталось следов нашего перехода через те места, после чего ускоренным маршем я направился на юг. Мы двигались настолько быстро, что я не сомневался в том, что никто не мог обогнать на том пути, чтобы донести командующему багдадского войска о нашем приближении. Такое можно было бы осуществить лишь с помощью почтовых голубей, но в течении всего пути я не видел ни одной голубятни.

Я спешил, потому что хотелось застать правителя Багдада врасплох. Я знал, что войска того правителя расположились на правом берегу Деджлэ, и если мне удастся быстро достичь Багдада, это будет для него неожиданностью и он не успеет переправить свое войско на западный берег и встать на моем пути. Переброска ста двацатитысячного войска с его боевыми колесницами и камнеметательными машинами с восточного берега Деджлэ на западный требует определенного времени и пока правитель Багдада совершил бы это, я бы уже захватил Багдад, и тем самым держал бы в руках ключи Междуречья, и не было бы нужды больше опасаться правителя Багдада, хотя при этом его войско и осталось бы неуничтоженным.

Если бы не нужда в воде, я двинулся бы через пустыни центральной Месопотамии, чтобы население не увидело моего войска, вместо этого мне пришлось идти вблизи от Деджлэ, потому что большое войско, тем более конное, не может передвигаться вдали от водных источников, ибо если воины и не погибнут от жажды, то уж лошади падут непременно. В пяти фарсангах от Багдада я объявил короткий привал, чтобы люди и лошади получили передышку. Я надеялся, что сумею застичь правителя Багдада врасплох, однако не исключал возможности встречи с его войском на западном берегу Деджлэ. По этой причине я велел, чтобы людям и животным предоставили короткий отдых, чтобы в случае стычки, они были полны сил.

Воины спали, когда передовой дозор сообщил, что видит войско, переправляющееся с восточного берега на западный, и я велел поднимать своих, чтобы двигаться на сближение и схватиться с противником до того, как тот успеет полностью переправиться через реку. Если бы я промедлил и багдадское войско успело переправиться с восточного берега на западный, я бы не сумел вступить в Багдад. Поэтому я без промедления приступил к атаке и разъяснил своим полководцам, что боевая задача заключается в том, чтобы уничтожить врага и захватить Багдад, однако город не должен подвергаться разграблению пока я не дам на то повеления, а после того, как я дам его, четыре вида лавок и мастерских должны остаться неприкосновенными: по изготовлению и продаже ювелирных изделий, сабель и кинжалов, прядению шелковой пряжи и шелковых тканей и наконец — шорные и седельные мастерские и лавки.

Я слышал, что именно в Багдаде живут и работают самые искусные мастера-ювелиры, а его оружейники делают лучшие в мире клинки, и что тамошние шелковые ткани очень изящны, и что ни в одном городе нет таких шорников, как багдадские. Поскольку я всегда покровительствовал искусным ремеслам, я не хотел, чтобы тамошним мастерам в ходе захвата добычи был нанесен вред.

Натиск моего войска был столь стремителен, что отряды багдадского правителя, успевшие переправиться на западный берег были смяты и уничтожены в течении менее, чем одного часа, дорога на Багдад была открыта для нас. Я, оставив на берегу Деджлэ часть войска, чтобы оно преградило путь правителю Багдада, вздумай тот переправить через реку оставшуюся часть своих сил, двинулся на город во главе остальной части своего войска. Пока мы шли к Багдаду, я перебрал в памяти все, что читал об этом городе в трудах историков и отметил, что в тот день, когда я вступал в Багдад, исполнился шестьсот сорок один год со дня основания этого города халифом Аль-Мансуром из династии Аббасидов.

Багдад, в день, когда я вступил в него не имел крепостной стены, однако в прошлом она существовала, но Хулагу, потомок Чингиз-хана, разрушил ее в 560 году хиджры (по лунному календарю — Переводчик) и умертвил последнего из халифов династии Аббасидов. Я знал, что Багдад вначале назывался Мудаввар (круглый), то есть город круглый по форме, и что город был основан халифом Аль-Мансуром в 142 году хиджры по лунному календарю, тогда существовало четыре городских ворот, которые назывались ворота в Басру, ворота в Куфу, ворота в Шам и хорасанские ворота.

После Аль-Мансура город Мудаввар рос и ширился, и стал называться Багдадом, и городское кладбище расположили в его западной части, в месте, омываемом с двух сторон водами реки Деджлэ и иранцы назвали его кладбищем Каземин, потому, что там покоились двое из потомков Хусейна бен Али (да будет мир с ними!), носивших имя Казем.

Багдад называли городом дворцов и я не видевший его раньше не мог представить себе, что это такое. Вступив в Багдад и поднявшись на одну из возвышенностей, я увидел, что по обоим берегам Деджлэ, насколько мог охватить взор, множество дворцов, возведенных в свое время аббасидкими халифами, Багдад в период правления той династии в течении пятисот одиннадцати лет являлся столицей исламских государств.

(Пояснение: Тимурленг ошибается, в период аббасидского халифата, столицей государства той династии какое-то время был город Самра, но мы должны простить Тимурленгу эту ошибку — Марсель Брион)

Каждый из правителей, уходя на покой, строил дворец для себя, который затем доставался его детям, их было столько понастроено в Багдаде по обоим берегам Деджлэ, что они уже располагались неподалеку от развалин города Мадаъэн (исторический Ктесифон), сегодня между теми развалинами и Багдадом всего семь фарсангов и часть строительного материала, употребленного на строительство дворцов, была добыта из тех развалин. Я увидел и те развалины, древние архитектурные строения Багдада сохранились и по сей день.

Каждый из дворцов в Багдаде имеет присущий ему цвет и во время восхода или заката солнца, если смотреть на город с возвышенности, это множество дворцов является взору будто скопление разноцветных драгоценных камней. Для постройки некоторых дворцов использован белый или цветной мрамор, эти камни были привезены в Междуречье из Ирак-э Аджам, Фарса, Кермана и Йезда и использованы для сооружений, возводимых могущественными владыками.

Вступив в Багдад, я велел воинам отдыхать. Я не забывал о том, что на восточном берегу Деджлэ находится враждебное мне войско, и что между нами и им произойдет жестокая битва тогда как мои воины были утомлены долгим переходом и им требовался отдых до того как им предстоит сразиться с тем войском. Хоть я и не оставил багдадскому правителю возможности переправиться на западный берег Деджлэ, однако существовала возможность, что он, последовав моему примеру, подымется вверх или вниз вдоль реки, и убедившись, что находится достаточно далеко от меня, переправит свое войско с восточного на западный берег и атакует меня, пребывающего в то время в Багдаде. По этой причине я счел необходимым предоставить отдых своему войску, чтобы оно было в состоянии успешно отразить натиск противника в случае его нападения.

Как я уже упоминал, мною была оставлена часть войска на берегу Деджлэ, задачей которого было не допустить переправы войска правителя Багдада на западный берег. Командование тем отрядом я возложил на военачальника по имени Кара Куз.

Это был человек невысокого роста, широкоплечий, службу у меня он когда-то начинал простым воином и я, заметив в ходе боев его выдающиеся способности, регулярно повышал его в должности. Кара Куз, обязанный мне своим выдвижением и накопленным богатством, выражал по отношению ко мне бескрайнюю преданность и я знал, что в любое время, если потребуется, он пожертвует своей жизнью ради меня.

Я был в Багдаде, когда пришло донесение от Кара Куза, что между его и вражескими конниками разразилась жестокая битва. Он просил принять во внимание возникшую опасность и по возможности, оказать ему помощь.

Поскольку Кара Куз располагался на западном берегу Деджлэ, а багдадский правитель — на восточном, стало ясно, что последнему удалось переправить свои конные отряды через реку. Раз такое удалось багдадскому правителю, не было сомнений в том, что он постарается как можно быстрее навести мост, чтобы переправить на западный берег все остальное войско. Мне было известно, что в войске у багдадского правителя насчитывается пятнадцать тысяч всадников, вероятно, он направил их вверх по реке, где они и сумели пересечь ее не попавшись на глаза Кара Кузу. Я также знал, что река Даджлэ — полноводная и поэтому багдадский правитель не мог так просто переправить свое конное войско через неё, будь такое возможно, я не был бы вынужден сооружать мостовую переправу для своего войска.

Конь, хоть и умеет плавать, не может пересечь полноводную и быстротекущую реку, его унесет стремнина. Я сказал себе, что должно быть багдадский правитель для переправы через реку прибегнул к тому же средству, что и я — то есть соорудил мост и таким путем перебросил своих всадников на тот берег, и сейчас пока эти конники атакуют нас, его пешее войско шагает по мосту, чтобы так же напасть на нас.

Вступив в Багдад, в целях предосторожности, я пленил и заключил в темницы некоторых из родных и близких правителя Багдада и его приближенных, чтобы иметь в своём распоряжении заложников.

И прежде, чем выступить на помощь Кара Кузу, я отправил ему послание, в котором велел передать багдадскому правителю, что если тот не прекратит враждебные действия, я казню всех родных, как его, так и его приближенных. После этого я велел, чтобы боевые трубы сыграли подъем, чтобы разбудить воинов и выступать в поход.

Среди пленников находились двое сыновей и трое дочерей багдадского правителя, дети его приближенных, и если бы правитель Багдада продолжил свои враждебные действия, я бы велел казнить их на его глазах и глазах его приближенных. Когда правителю Багдада стало известно, что я казню всех его родных в случае, если он вздумает продолжать противодействие, он пал духом, пали духом и его приближенные. Багдадский правитель прислал своего представителя к Кара Кузу для ведения мирных переговоров. Я поручил Кара Кузу вести самому те переговоры, сам же я подготовился к тому, чтобы отстоять город, ибо не исключалось, что те переговоры могут оказаться уловкой, имеющей целью усыпить нашу бдительность и внезапно напасть на город с неожиданного направления.

Готовясь к отражению возможной атаки врага, я не забывал так же и о том, что не следует доводить его до отчаяния, до такой степени, когда он станет ожесточенно драться, закрыв глаза на все, даже на жизнь своих родных и близких. Я велел передать багдадскому правителю, что для установления мира необходимо, что бы он распустил все свое войско, после того как армия будет распущена и я буду уверен в том, лишь тогда я освобожу его родных, чтобы они могли воссоединиться с ним и его приближёнными и, что лишь после этого стану говорить с ним о других условиях мира, имеющем материальный и денежный характер.

Правитель Багдада прислал ответ о том, что он готов распустить свое войско при условии, что он будет знать о том, что жизнь и имущество жителей Багдада останутся неприкосновенны. Я ответил, что если он и жители Багдада готовы выплатить мне выкуп, будут сохранены не только жизнь и имущество жителей Багдада, но и я сам уйду из него, и оставлю его по-прежнему править городом, таким образом, он сохранит свою прежнюю власть. Багдадский правитель спросил, можно ли узнать каков размер дани, взимаемой с него и с жителей Багдада. Я ответил, что размер дани будет справедливым, ибо я ограничусь изъятием лишь половины имеющегося у них золота и серебра, вторая половина остается в их распоряжении. Кроме того я не посягаю на драгоценные камни, имеющиеся в городе, они как и прежде, останутся во владении горожан.

Я понимал, что трудно подсчитать, сколько золота и серебра имеется у жителей Багдада, и что они, узнав о том, что им предстоит лишиться половины имеющихся у них драгоценных металлов и камней, постараются припрятать их, и потому, придется угрозами или пытками вынуждать их указывать, где припрятано их состояние.

Поэтому я ограничился тем, что поставил вопрос в общих чертах, не вдаваясь в детали. Правитель Багдада спросил, что я буду делать после того, как получу дань? Я ответил, что получив дань, я вручу ему бразды правления Багдадом и покину тот город. Багдадский правитель спросил, какими будут гарантии, что все будет так, как я говорю, опасаясь, что я могу не сделать того, что обещаю, а он между тем распустит свою армию. Я ответил: «Клянусь Кораном, дороже и священнее которого нет ничего для меня, Кораном, который прижимаю к своему сердцу, что если ты распустишь свое войско, я освобожу заложников, и если ты и жители Багдада уступите мне половину имеющегося у вас золота и серебра, я воздержусь от того, чтобы отдать этот город на разграбление своему войску, я уйду вместе с ним из здешних мест и оставлю тебя править Багдадом».

О, читающий о моих деяниях, знай же, что одним из непреложных законов правления является то, что когда побежденный правитель просит снисхождения и готов платить дань, следует вверить его царство ему же самому. Такое особенно следует применять в странах, где правят древние династии царей. Потому, что победитель, не захотевший миловать побежденного правителя, выразившего готовность платить дань, неизбежно столкнется с серьезными трудностями, одной из которых является необходимость держать в стране, где когда-то правил побежденный царь, большое количество войска и оплачивать расходы по его содержанию из собственных средств, ибо если он того не сделает, побежденный правитель вместе с верным ему народом поднимет восстание против него. Кроме того, в каждой стране имеются свои законы и традиции, и победитель, не пощадивший побежденного правителя, должен будет навязать той стране свои законы и обычаи, что так же является тяжелой задачей, требующей больших усилий, потому что не то, что в течении нескольких недель или месяцев, но и за сто лет невозможно поменять законы и обычаи той или иной страны.

Царю-победителю от побежденной страны ничего кроме дани не требуется, и лучше всего будет если эту дань будет выплачивать побежденный ее правитель, вместо того, чтобы победителю пришлось силой, с помощью войска выколачивать эту дань из жителей той страны. Если царь-победитель проявит милосердие в отношении правителя побежденной им страны и согласиться оставить того на троне, он получит все выгоды, какие возможны в результате захвата чужой страны и избежит всякого возможного вреда и весь мир признает его дарующим корону, побежденный же правитель будет ему благодарен, то же самое будут чувствовать и его близкие и сторонники. В особенности, если побежденный является человеком выдающихся способностей, тем более следует проявить в отношении него милосердие и оставить ему трон для того, чтобы он в будущем не думал поднимать мятежа.

Я уже отзывался об эмире Багдада как о способной и выдающейся личности и считал разумным оставить за ним трон, и получив с него дань, покинуть Багдад чтобы направиться в Фарс и наказать по заслугам тамошнего правителя, осмелившегося в свое время проявить неуважительное отношение ко мне. Багдадский правитель распустил свое войско, часть которого состояла из племен, населяющих северную часть Междуречья и те отправились назад в свои родные места.

Убедившись в том, что войска багдадского эмира больше не существует, я отпустил заложников, двое сыновей и трое дочерей эмира Багдада соединились со своим родителем, то же самое произошло и в отношении всех других заложниклв из числа родных и приближенных эмира, после чего настала очередь выплаты дани. Я освободил от уплаты дани представителей четырех ремесел — ювелиров, оружейников, шелкоткачей и седельников, и велел багдадскому эмиру, с которым я до того момента не встречался, собрать у жителей Багдада и передать мне половину принадлежавшего им золота и серебра и при этом начать с того, чтобы выплатить мне половину того, что имелось в его собственной казне.

Я возложил взимание дани на самого багдадского эмира исходя из того, что он знал всех, кто и насколько богат, тогда как я и мои приближенные не могли этого знать. В любом городе есть люди, не владеющие и толикой серебра и золота и я не хотел ничего взимать с таких. Среди багдадцев могли быть и такие, что владели садом, мельницей, лодкой, и при том, так же не имеющие золота и серебра. И от них я ничего не собирался брать, ибо не желал быть ни мельником, ни садоводом. Что касается казны эмира, здесь велся строгий учет, имелись книги с записями, поэтому укрыть что-то было невозможно. Багдадский эмир добросовестно выплатил мне половину всего того, что содержала его казна.

Однако, как я уже упоминал, не было точно известно количество золота и серебра, находящегося во владении у населения. И без сомнений, багдадцы пытались припрятать свое достояние, чтобы не расстаться с его половиной, и я вынужден был бы передавать таких в руки своих воинов, что бы те, подвергая их пыткам, устанавливали подлинный размер и местонахождение их богатств. Такое могло длиться долго, а главное, могло не дать желаемого результата, ибо люди могли выдержать пытки и не раскрыть местонахождения своих тайников. По этой причине я принял совет эмира Багдада, заключавшийся в том, чтобы он сам установил размер и количество золота и серебра, подлежащего уплате населением, ибо видел, что предлагаемый им способ является легким и скорее приведет к желаемому результату.

На своем веку я сравнял с землей множество городов и причем таким образом, что был уверен, пока существует этот мир, они не будут заселены вновь. На своем веку я вырезал множество жителей покоренных мною городов, строил башни из их голов. Когда я велел начинать массовое уничтожение обывателей захваченного города, то все его улицы и рынки вскоре заливала кровь. Но если жители тех городов, что не оказывали сопротивления, просили проявить милосердие к ним, я их не обижал, особенно если они были приверженцами исламской веры.

Личность, подобная мне, перед мечом которого трепещут в страхе и Восток и Запад Вселенной, должен проявлять когда необходимо, великодушие, закрывать глаза на мелочи, чтобы добиваться наилучшего результата. Я мог бы увязнуть в Багдаде на полгода, на год, пока его жителей будут подвергать пыткам, чтобы выведать о местонахождении их сокровищ, однако при этом я бы упустил возможность быстро овладеть богатствами и казной правителя Фарса. Между тем, я желал попасть в Фарс до конца того года, в крайнем случае, к весне следующего, чтобы показать его владыке, шаху Мансуру Музаффари, что нельзя безнаказанно наносить мне оскорбления.

В один из дней эмир Багдада доложил мне, что изъятие дани у жителей города завершилось, и что не осталось ни одного человека, у которого следовало бы изъять золото и серебро. В тот день стало известно, что эмир Багдада передал нам пятьсот пятьдесят мискалей золота и два курура (один курур-пятьсот тысяч) двести тысяч мискалей серебра. Часть золота и серебра была в виде монет, часть в виде украшений и утвари и поскольку есть из золотой и серебрянной посуды запрещено, я велел переплавить и чеканить монеты из них.

(Пояснение-дань, которую получил Тимурленг, принимая во внимание то, что в старину золота было не так уж много как ныне, представляется очень уж большой по своим размерам, но если вместо «пятисот пятидесяти тысяч мискалей золота» сказать «пятьсот пятьдесят тысяч золотых динаров», то увидим, что размеры той дани были не так уж и велики, а между тем, один золотой динар в старину весил именно один мискалъ — Переводчик).

Завершив дела, связанные получением дани от Багдада, я решил покинуть тот город, и его эмир пригласил меня оказать честь и участвовать в организуемом им угощением. Я принял приглашение и отправился на то угощение в сопровождении своих приближенных, среди которых был и Кара Куз. После трапезы, в зал вошли несколько красивых арабских прислужниц и начали танцевать под мелодию рубаба, уда и чанга.

Я спросил эмира Багдада: «Ты вызвал сюда этих красавиц, чтобы доставить удовольствие себе или мне?» Тот ответил: «Я их велел привести, чтобы ты испытал удовольствие, и любая из них, которую ты возжелаешь — твоя». Я ответил: «Никакую из них я не желаю, вели им покинуть зал, ибо я не имею желания лицезреть танцовщиц, слушать мелодию уда, рубаба или чанга». Эмир Багдада изумленный спросил: «О великий Амир Тимур! Неужто ты испытываешь отвращение к нежной мелодии, и не хочешь лицезреть прекрасноликих прислужниц и наслаждаться, любуясь их танцами?» Я ответил: «Я принял обет никогда не занимать себя развлечениями, с тех пор, как я принял тот обет и по нынешний день, я был тверд, и не стану нарушать его и теперь, надеюсь не нарушать его и впредь, пока я буду жив на этом свете».

Эмир Багдада велел, чтобы танцовщицы удалились, а через час и я выразил желание уйти. К тому времени в зал внесли поднос, изготовленный из чистого золота и я обратил внимание, что на нём уложены какие-то драгоценности. Эмир Багдада спросил: «Я хочу подарить тебе на память эти драгоценности и надеюсь, что ты их примешь от меня. Эти драгоценности из моей казны». Я принял в качестве дара те драгоценности, но отказался от подноса и эмир Багдада расстался со мной преисполненный радости, сказав: «Всякий раз, когда ты прибудешь в Багдад в качестве гостя, мы будем с почтением встречать тебя и радоваться твоему приходу».

Поскольку войско так и не получило разрешения грабить Багдад в качестве военной добычи, я разделил между своими военачальниками и рядовыми воинами часть золота и серебра, изъятого у его жителей.

Осенью я покинул Багдад и в день, когда я покидал его, меня провожали эмир со своими сыновьями и знатными горожанами, они прошли вместе с нами целых пять фарсангов. Я хотел попасть в Фарс, а для этого надо было сначала дойти до Керманшаха (Корнем слова «Керманшах» является звукосочетание «Кермисин» или «Карамисин», и в старину тот город назывался именно так-«Карамисин». Однако мы употребляем слово «Керманшах» для того, чтобы читатель не испытывал затруднений с его произношением. — Переводчик).