Запретная нота

ГЛАВА 11

ЗЕЙН

Мотоцикл едва не опрокидывается от моих мощных толчков.

Сегодняшний отвлекающий маневр — шумный. Что мне обычно нравится. Но в данный момент она меня раздражает.

Она вцепилась в руль, держась за него изо всех сил, и кричит достаточно громко, чтобы напугать стаю птиц.

Звук бьющихся крыльев разносится над дикой природой, но его заглушает хаос шлепков кожи.

Мои хрипы и её стоны смешиваются. Грубая, звериная песня несётся по бескрайнему пространству, которое, кажется, будет длиться вечно.

Ветер усиливается, как будто мои крутящие бёдра могут управлять погодой, и я поднимаю бурю.

Тени здесь гуще, чем сливки. Когда солнце высоко, горы разрезают небо рваными скалами и острыми пиками. Но сегодня темнота поглощает их целиком, превращая холмы в суровые, призрачные очертания.

Я ускоряюсь, закрывая глаза и желая не видеть это лицо за веками.

Но она там, чёрт возьми.

Смуглая кожа. Острый нос. Полные губы.

Изгой моего существования.

В моей голове я обнимаю её.

Касаюсь её.

Глубоко погружаюсь в неё.

Этого достаточно, чтобы отправить меня за грань.

Моя партнерша поворачивает шею и улыбается, думая, что это она виновата.

Проклятье.

Отступаю назад, чувствуя себя скорее раздраженным, чем удовлетворенным.

— Зейн, это было потрясающе.

— Да. — Бормочу я, застегивая молнию.

Я то и дело заигрываю с этой девчонкой. Она не ждёт ничего, кроме хорошего времяпрепровождения, а это чертовски трудно найти в девушке из Redwood Prep.

— Мы должны, — её пальцы скользят по моей груди, — делать это чаще. Можно я буду звонить тебе, когда мне нужно будет выпустить пар?

Я улыбаюсь, не давая ей ответить.

Её телефон звонит.

Она закатывает глаза и делится, хотя я не спрашивал:

— Это у Вани очередной кризис личности. Клянусь, это так напряжно — быть капитаном группы поддержки. — Она снова одергивает юбку. — После того как Датч отбросил Пэрис, команда упала мне на колени, и теперь…

— Детка, — прерываю я её, потому что мне действительно все равно, — мне пора возвращаться. Репетиция оркестра.

Её ресницы трепещут.

Она выглядит довольной.

Бедняжка даже не подозревает, что «детка» — это просто условное обозначение, поскольку я иногда путаю имена девушек, с которыми общаюсь.

Ничто так не обрывает приятное времяпрепровождение, как взгляд на девушку, на которой я катаюсь, и произнесение неправильного имени.

Размазанная помада и сверкающие глаза, она наклоняется вперёд, чтобы поцеловать меня.

Я отталкиваю её.

— Ты знаешь, как это делается.

Вздохнув, складывает руки на груди и дуется.

— Ты никогда не позволял мне целовать тебя.

— Я давал тебе гораздо больше, чем поцелуи. — Я беру шлём и киваю ей. — Сладких снов.

— Спокойной ночи, Зейн.

Посылаю ей ответную волну, жду, пока она благополучно сядет в машину, и отправляюсь домой.

Мотоцикл урчит у меня между ног, мощный гул проносится по дороге. Ветер бьёт мне в лицо и слепит глаза.

Раньше я не стал бы трахать девчонку в глуши, но с тех пор как наша жизнь стала центром внимания приложения Джинкс, я стал более внимательно следить за тем, где и с кем я встречаюсь.

В прошлый раз, когда я проявил неуклюжесть, моя голая задница была размазана по всему приложению.

Мотоцикл урчит.

Я толкаю его быстрее.

Горы расплываются, а дорога превращается в один длинный штрих асфальта.

Грудь болит, хотя тело измождено.

Я получил то, что собирался получить сегодня, так почему же нет ощущения, что я продвинулся вперед?

Датч все ещё может уехать.

Мисс Джеймисон по-прежнему неприкосновенна.

Папа все ещё…

Здесь?

Я нахожусь в паре метров от дома, когда вижу гладкий чёрный городской автомобиль отца.

Подъезжаю ближе и замечаю, что Рон ждёт снаружи.

Рон — папин мускул. То, что папа называет его своим помощником, абсолютно ничего не значит, потому что любому ясно, что Рон — не руководитель.

Приталенный чёрный костюм Рона напрягается на его гигантском теле и ничуть не уменьшает грани жестокости, заложенные в его выражении лица. У этого парня вместо мозгов — яйца, но, полагаю, так его легче контролировать.

Я не вижу рядом папиной правой руки — Люсьена. Он более худой и попустительский. В нем меньше мускулов и больше поддержки злого злодея.

Между Люсьеном и Роном я предпочитаю последнего.

От Люсьена у меня всегда мурашки по коже.

Сжав пальцы, подъезжаю к подъездной дорожке.

Как только я это делаю, отец опускает окно.

Для всего мира Джарод Кросс — божество. Люди толпами выстраиваются в очередь, чтобы попасть на его концерты. Они татуируют его имя и тексты песен на своих телах, делая его постоянной частью своей жизни, вживляя в свою кожу.

Они поклоняются ему.

Если бы они только знали…

Или, может быть, это не имело бы значения, если бы они знали.

Нет, не думаю, что имело бы.

Преданные поклонники никогда не говорят, что их бог несовершенен.

Я смотрю на него в сумерках, холодный и замкнутый.

Лохматые волосы. Длинная шея. На пальцах слишком много серебряных колец. Он выглядит так, будто позирует для журнала Elle, а не приходит навестить своих сыновей.

Изначально папа хотел переехать к нам. Мы едва остановили его, призвав на помощь маму. Теперь он живёт на холмах, за городом, но как будто на Марсе.

— Что тебе нужно? — Рычу я.

Отец поворачивает голову и смотрит на меня холодным взглядом.

— Залезай.

Подумываю проигнорировать указание. Последнее, что мне нужно после прошедшего дня, — это остаться с отцом наедине. Я измучен и неспокоен. Я с нетерпением ждал возможности завалиться в постель и поиграть в несколько видеоигр, прежде чем отправиться в сон.

Но Рон ломает костяшки пальцев.

От звука щелкающих костей у меня в животе поднимается гнев.

Какого чёрта?

Это то, к чему мы пришли, папа?

Раздражение нарастает внутри меня, но я не позволяю ему проявиться. Это моя суперсила.

Я не хмурюсь и не ворчу, как Датч.

Я не прячу свои мысли, как Финн.

Я…смеюсь.

— Твои кости немного напряжены, Рон. Тебе стоит подумать о йоге. — Я ухмыляюсь. — Это поможет тебе расслабиться.

В ответ на мою реплику — гробовое молчание.

Рону не до смеха.

— О чем это ты, пап? — Я наклоняю голову в сторону. Моя улыбка кислая, как уксус. — Подожди…Это что, тур извинений? Я слышал, ты ещё не попросил прощения за то, что бросил Датча в тюрьму.

— Я не собираюсь просить дважды. — Рычит отец.

Низкое жужжание начинается в основании моего черепа и опускается к пальцам ног. Я спрыгиваю с мотоцикла, пинаю подставку и прислоняю её к боку.

Ветер стихает, пока я иду к машине.

Облака сгущают звёздное небо, заглушая луну.

Даже ночь знает, что лучше спрятаться от отца, чем встретиться с ним лицом к лицу.

Открываю дверь и бросаюсь на заднее сиденье. Кожа скользкая. Мои колени едва не врезаются в спинку кресла, когда я сползаю по сиденью.

Ухватившись за подголовник, приподнимаюсь.

— Есть более приятные способы сказать, что ты скучаешь по мне.

Он насмехается.

Отношения отца с нами столь же разнообразны, как и мы сами.

Датч — золотой мальчик. В прямом и переносном смысле. Мой близнец быстро соображает и всегда находит решение. Он резкий и решительный. Именно поэтому он — лидер нашей группы и тот, к кому мы обращаемся при принятии важных решений.

Чтобы контролировать его, отцу пришлось пройти через безумные препятствия. Подставить Датча, чтобы он выглядел как наркодилер. Манипулировать Кейди. Отправить Датча в тюрьму. Он потратил огромное количество усилий, потому что видит в Датче брата, который с наибольшей вероятностью сможет выкрутиться из лазеек.

Финна, с другой стороны, труднее уловить, поэтому отец, кажется, больше всего нервничает рядом с ним. Странно, как он замолкает, когда Финн входит в комнату.

Финн может быть ребёнком, которого отец усыновил, когда ему нужен был пиар, но, по иронии судьбы, мне кажется, что они с Финном больше всего похожи. Оба тихие. Расчетливы. Хитрые. Вы никогда не видите их конечной цели, пока не становится слишком поздно.

Со мной…

Все по-другому.

Отец не боится меня так, как боится Датча.

Он не уважает меня так, как уважает Финна.

Для отца я — шутка.

Меня легко подмять под себя.

Пока он строил сложные планы по усмирению моего близнеца и даже не потрудился надеть кандалы на Финна, он сделал для меня только одно.

Одну огромную вещь.

И это чёртовски сработало.

— Ты хочешь поговорить только со мной? — Спрашиваю я с сарказмом. — Я могу захватить Датча, если тебе нужно подбросить ему наркотики и снова вызвать полицию. Или это меня ты хочешь ложно обвинить на этот раз? Что это будет, папа? Кокаин? Таблетки? Или что-то более креативное?

Отец даже не моргает. Фонарный столб окрашивает его лицо в серебристый цвет, делая похожим на робота.

Это ему идёт.

Бесчувственность. Фригидная объективность. Запрограммированость на захват мира.

— Мне нужны новости. — Спокойно говорит отец.

Мои плечи напрягаются.

— О чем?

— О девочке Купер. — Его голос мягкий, но железный. — Она беременна?

Выдыхаю воздух через губы. Я должен быть удивлён, но я не удивлён.

— Ты думаешь, я просто так скажу тебе об этом?

Отец медленно поворачивается. Я встречаюсь с его глазами. Они выглядят обсидиановыми, холодными, как ночное небо, лишенное звёзд. То, как он наблюдает за мной, не похоже на отца. И никогда не было. Он весь из себя холодный бизнесмен, всякая семейная преданность смыта его жаждой власти.

После долгого, расчетливого взгляда отец холодно выдыхает.

— Она не такая.

— Я этого не говорил.

— Ты слишком беспокоишься. Если бы она была беременна, ты был бы самодоволен. — Отец достает мобильный телефон, читает сообщение и вздыхает. — Убирайся. У меня есть дела.

Гул в венах заставляет меня чувствовать себя так, будто я сижу на вершине холма со взрывчаткой. Одна маленькая спичка — и все взорвётся.

Отец видит, что я не двигаюсь, и оглядывается с нетерпеливым взглядом. В детстве я бы оплакивал эту извращённую, манипулятивную динамику отношений между отцом и сыном.

Много раз я плакал в одиночестве, задаваясь вопросом, почему мне кажется, что отец меня не любит. Я никогда не рассказывал об этом ни Финну, ни Датчу. Ни на кого из них отцовское бездушие не повлияло так же, как на меня.

Сейчас, в восемнадцать лет, я не чувствую печали.

Чувствую только острую ярость.

— Я почти хочу спросить, не стыдно ли тебе за себя. Но это было бы пустой тратой дыхания. Потому что это не так, правда, папа? Ты не чувствуешь стыда. Ты ничего не чувствуешь, потому что внутри ты мёртв.

Один уголок его губ изгибается.

Я стискиваю зубы.

— Даже не думай больше приходить за Датчем. Я сделаю так, что ты никогда не тронешь моих братьев. Я позабочусь о том, чтобы ты никогда не победил.

Больше сказать нечего.

Я поворачиваюсь и берусь за ручку двери.

Голос отца вползает за мной, как чёрная слизь.

— Как?

Моя челюсть сжимается, и ручка защелкивается на месте.

— Что ты сделаешь со мной, Зейн? Нет, лучше спросить, что ты можешь со мной сделать?

Смотрю ему в лицо, все моё тело горит.

— Попилить мою машину? Переспать с моей женой? — Он почесывает подбородок. — Потому что эта палка в твоих штанах, похоже, твое единственное оружие.

На краткий миг я задумываюсь о том, чтобы схватить одну из своих барабанных палочек и ударить ею по его лицу.

Папа наклоняется вперед, глаза сверкают чёрным.

— Вот почему ты никогда не будешь представлять для меня угрозу, Зейн. Вот почему ты никогда ничего не добьешься.

Мои ноздри вспыхивают.

— Ты взрываешься от эмоций. Не можешь себя контролировать, поэтому так легко увидеть кнопку твоего самоуничтожения.

Его слова, словно яд, обволакивают меня и душат дымной, навязчивой настойчивостью.

Он нащупывает что-то у своих ног. Мгновение спустя бросает мне коробку.

— Подарок. — Говорит отец.

Низ моего желудка вываливается наружу.

Презервативы.

— Не пойми меня неправильно. Это не из-за наследства. — Я практически слышу его шипение, как будто змея внутри выходит поиграть. — Это для твоего же блага. Я не хочу, чтобы ты разрушил жизнь какой-нибудь девушки так же легко, как свою собственную.

Моя грудь вздымается и опускается.

Коробка с презервативами остается у меня на коленях, проникая сквозь джинсы к коже.

— Ты никогда не сможешь получить то, что хочешь, Зейн. — Шепчет отец. — Эти девчонки в Redwood Prep могут быть ослеплены твоей внешностью и талантом, но здравомыслящая женщина увидит тебя насквозь — безответственного и ненадежного. — Он упирается пальцем, мозолистым от многолетней игры на гитаре, в коробку. — Так что тебе лучше постараться свести к минимуму последствия своих необдуманных поступков.

Безумный смех бьётся в моей груди и пытается вырваться изо рта. Кажется, будто невидимая рука схватила моё сердце и сильно сжала.

Смаргиваю сердитые слёзы, застилающие глаза. Папа неправильно истолкует это. Он подумает, что я плачу, потому что мне больно, а на самом деле я плачу, потому что другой вариант — задушить его.

Отец опускает окно.

— Рон.

Великан топает к моей стороне машины и открывает дверь. Он бросает на меня взгляд, который говорит: Ты собираешься выходить или мне нужно тебя проводить?

Я выбегаю из машины, и презервативы падают на землю.

Рон поднимает их и протягивает мне.

Хватаю коробку и бросаю её в машину. Серебристые упаковки вылетают из крышки и разлетаются над головой отца, как конфетти.

Глаза отца расширяются от шока, и он отбивает латекс грубыми, бешеными движениями.

Смотреть на это приятно.

Так приятно, что я понимаю, что хочу большего.

Больше этого шока в его глазах.

Больше ощущения победы.

Мои губы кривятся в знак мрачной уверенности, и я наклоняюсь к машине, чтобы сказать через окно.

— Ты прав, папа. Я тот самый сын, который срывается с катушек, не заботясь о последствиях.

Отец усмехается.

Я улыбаюсь ему.

— Я покажу тебе, каково это, когда я выхожу из себя.

Иду в дом с новой решимостью.

Папа считает меня неудачником.

Ну и что?

Всем нравятся аутсайдеры.

Пришло время показать папе, какой ад может обрушить на его королевство кто-то вроде меня.