Глава 13 Новый друг

Анатолий стоял в сарайчике, перед приоткрытой дверью, и смотрел на открывающуюся часть двора, и на дом в котором прошло его детство. Посредине двора немцами установлен был стол, на котором стоял большой приёмник, и орал громко, отравляя Краснодонский воздух чуждыми ему бравурными маршами, или же речениями фюрера.

Возле стола развалился в вынесенном из дома кресле один из немецких офицеров. Он потягивал из большой кружки пиво, дёргал длинными своими ногами и время от времени рыгал так громко, что даже перекрывал грохот приёмника.

Второй офицер сидел в это время где-то в доме Поповых, и, время от времени, из приоткрытых окон слышался его резкий, неприятный голос — похоже, он отсчитывал кого-то из денщиков.

Другие денщики суетились: они бегали по двору, и готовили своим господам обед. Многие ветви яблонь и вишен были уже поломаны, но всё же денщики находили ещё нетронутые, и ломали их, и несли, усеянные сочными плодами, прямо к столу своих господ.

Толиной маме Таисьи Прокофьевне приказали подойти и показать что-то в их хозяйстве. Ну а что касается младшей сестрёнки Люси, то она, обычно такая резвая, стала в последние дни совсем тихой и молчаливой: сидела, забившись в уголок сарая, и, подставив страницу ниспадавшему через щель солнечному лучу, в который уже раз перечитывала книгу со сказками. Лишь очень незначительное количество книг дозволили немецкие офицеры перенести Поповым из дома в сарай.

Книги нужны были офицерам для эдакой культурной видимости — так, если бы к ним пожаловал кто-нибудь из начальства или хотя из равных — офицеров, они могли прихвастнуть неплохой домашней библиотекой. И их даже нисколько не смущало, что эта библиотека была собрана не ими.

Вообще же Поповых больше не пускали к их дом, и за исключением особых случаев не разрешили проходить даже и в их садик.

И вот Анатолий стоял, сжав кулаки, и видел то, что видеть ему было больно, и слышал ненавистную музыку и ненавистные вражьи голоса. Он видел, с каким презрением обращались денщики к его матери, и всё внутри него клокотало.

Самым мучительным было это тянущееся уже несколько дней бездействие. Его душа, породившая сочинением о любви Родине, была всё той же пламенной душой борца, и он всё так же готов был отдать всю свою кровь для победы. А тут это мучительное бездействие…

Но что же делать? Неужели просто броситься с кулаками на этого офицера. Как глупо! Что он, Анатолий, успеет сделать? Пару раз ударит врага, а потом его, Анатолия, пристрелят, как стреляли они в псов или в кур. И это всё что он может сделать для Родины?..

Мама, усталая, измождённая, с выражением унижения в глазах вернулась к их сараю. Анатолий смотрел на её опущенные плечи, на её побледневшее лицо, и шептал жалостливо:

— Мамочка, милая моя…

— Ну, Толя что ты. Не стоит из-за меня переживать. Надо верить, что всё будет хорошо…

И она прошла в сарай, где улеглась на одном из перенесённых туда соломенных лежаков, и… непонятно было, просто ли она прикрыла глаза или впала в забытьё.

Толя некоторое время с сыновей нежностью вглядывался в её так осунувшееся за время оккупации лицо, и его глаза были влажными — он едва не плакал.

Затем перевёл взгляд на улицу, и увидел, что там идёт незнакомый ему паренёк, с несколько темноватыми чертами лица. И даже на таком расстоянии Анатолий увидел умные, сосредоточенные, но и добрые, тёплые глаза этого паренька.

И тут Анатолий почувствовал полное доверие к этому, никогда прежде им невиданному человеку. Он почувствовал это доверие вопреки всему. Вопреки тому, что в эти дни жители Краснодона даже и к своим хорошим знакомым относились насторожённо, и присматривались к ним, так как никто ещё не знал, кто станет предателем-полицаем, а кто уже им является, да только скрывается в гражданской одежке, выявляя людей неугодных новой власти. И что уж говорить про Толю Попова, который и в обычное то время был таким стеснительным да замкнутым…

А тут Попов почувствовал, что должен подойти к этому пареньку, заговорить с ним.

И вот Толя вышел из сарая, и, косясь на денщиков, которые слишком заняты были приготовлением обеда, поспешил на улицу.

Тем временем, незнакомый паренёк подошёл к колонке и начал набирать в большой бидон воду.

Толя подошёл к нему и прокашлялся. И по тому резкому движению, которое сделал чернявый паренёк, стало ясным, насколько же он на самом деле, напряжен.

Но Анатолий сказал ему:

— Здравствуй.

И паренёк вдруг улыбнулся и, отставив наполовину наполненный бидон, протянул руку, и крепко, неотрывно глядя в Толины глаза, пожал ему руку. И уже казалось, что они знакомы долгое-долгое время, и являются едва ли не лучшими друзьями.

И паренёк представился:

— Имя моё Борис. Ну а фамилия — Главан. По национальности я молдаванин.

— Ну а я — Анатолий Попов. Живу здесь, поблизости. Жаль, что не могу пригласить в свой дом, потому что он занят врагами.

Он сказал это слово «врагами», и внимательно посмотрел на паренька, тот кивнул — а в глазах его Толя прочёл нечто такое, отчего уверился, что и Борис Главан считает, что оккупанты — это враги.

Тогда Анатолий продолжил:

— Но вообще всегда рад тебя видеть…

— Хорошо. Мы и будем видится, потому что я здесь неподалёку, у родственников остановился, — ответил Борис.

— Вот хорошо, может и я к тебе зайду, — улыбнулся Анатолий, а затем, быстро оглянувшись, добавил. — Только вот не стоит из этой колонки воду набирать.

— А что так? — насторожился Борис Главан.

— Дело в том, — вымолвил Анатолий Попов, — что повесили здесь фрицы объявление, что, мол, из этой колонки имеют право брать воду только они, оккупанты. Тут один мужичок хотел воду набрать, так поблизости солдаты вражьи оказались, налетели на него, избили. Потом ещё одна женщина подходила, так и её били…

— Вот ведь гады! — мрачно проговорил Борис Главан.

В это время в отдалении появились несколько вражьих солдат: они шли, раздетые по пояс, а один — просто в больших семейных трусах. И даже на таком значительном расстоянии были слышны их наглые, громкие голоса.

Тогда Анатолий обратился к своему новому другу:

— Вот что, Боря, я конечно понимаю, что это очень неприятно, но сейчас всё-таки лучше отойти. Я покажу, где здесь лучше воду набрать…

Они прошли немного в сторону, и Анатолий указал на прилегающий к дороге овражек. Из его склона выступала часть трубы, которая протекала: маленький, похожий на родничок фонтанчик бил оттуда, выливаясь потом в резвый ручёёк.

Боря подставил к ручейку свой бидон…

Вода набиралась медленно. В жарком воздухе неслись, нарастая, выкрики вражьих солдат.

Борис Главан внимательно смотрел на Толю Попова и спрашивал:

— Ну, как у тебя настроение?

И Толя ответил:

— Ты знаешь, я конечно рад, что нашёл нового друга, тебя… Но вообще — чувства. Ты знаешь, как у Пушкина: «Сижу за решёткой, в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой».

— Любишь Пушкина? — улыбнувшись, спросил Боря.

— Конечно, — ответил Анатолий. А кто же его не любит… Ну разве что эти — варвары.

Последнее высказывание относилось к немецким солдатам, которые оказались уже совсем рядом. И эти подвыпившие солдаты, проходя мимо, начали выкрикивать оскорбление, относящиеся как к Анатолию, так и к Борису. А один из солдат подхватил камень и запустил им в Бориса, так что, если бы тот не успел пригнуться, то у него оказалась бы разбитой голова.

Солдаты прошли, а Борис сказал:

— Лучше вовсе не жить, чем жить так вот.

А Анатолий спросил:

— А откуда ты, Боря? Ведь я неплохо Первомайских ребят знаю, а тебе сегодня в первый раз вижу.

И Борис Главан ответил тоном полной доверительности:

— Я бы тебе рассказал, но… — он огляделся, — услышать ведь кто-нибудь может…

Тогда Толя указал на ближайший плетень, и молвил:

— Там можно укрыться…

— А что там за дом?

— Соседки моей Ульяны Громовой. У них, конечно, тоже фрицы остановились, но я видел — сегодня с утра они ушли по каким-то своим делам и пока что не возвращались.

— Что ж, хорошо, — кивнул Боря Главан.

И вот они перелезли через невысокий плетень и, пройдя ещё немного, остановились возле наполовину разрушенной беседки, возле которой росли кусты роз. Правда, и кусты были выкорчеваны, но только наполовину, так что ещё можно было за ними укрыться.

Толя молвил:

— Такая здесь раньше хорошая беседка была, а теперь вот немцы начали её разрушать. И скоро ничего от неё не останется…

И вот они уселись на лавочку, и Анатолий начал рассказывать.

* * *

Оказалось, что новый друг Анатолия был на четыре года старше его. Борис Главан родился в 1920 году в Бесарабии.

Там он окончил ремесленное училище и в 1937 году получил свидетельство о получении квалификации слесаря-токаря по металлу. Любознательный, трудолюбивый по природе своей, Боря продолжил обучение в 4-годичном ремесленном училище в Бухаресте.

В 1940-ом году Бесарабия стала Советской, и была переименована в Молдавскую ССР. Тогда же Борис перешёл учиться на четвёртый курс Кишинёвского педагогического училища, так как давно мечтал стать учителем. Немало времени уделял он общественной работе и спорту.

Но вот началась война и Борис добровольно пошёл в истребительный батальон по борьбе с диверсантами. А уже в августе 1941 года Борис осуществил то, о чём только мечтали многие, не вышедшие по возрасту Краснодонские мальчишки — он попал в действующую армию.

Вскоре его, как знатока румынского языка назначили переводчиком при штабе, о чём он и написал родным, которые в августе 41 переехали в Краснодон:

«ДОРОГИЕ РОДИТЕЛИ!

Использую случай, что идут две девушки, и посылаю вам письмо.

Я работаю в штабе дивизии переводчиком румынского языка… Иногда езжу с нашим начальником в разведку на фронт.

Сначала был определен на работу писарем в госпиталь. После этого перевели в стрелковую дивизию в химическую роту. В это время мы вели бой под Мелитополем.

В этом направлении участвовали румынские части. Наши взяли в плен румынских солдат, но некому было переводить на допросе в штабе дивизии. Мой командир знал, что я владею румынским языком, и рекомендовал меня в качестве переводчика.

С конца октября меня взяли в штаб. Через несколько дней мне присвоят звание младшего командира (старшего сержанта)

Подал заявление в комсомол… Целую крепко и желаю всего хорошего

Борис.

12.12.41 г.

П. С. Мы находимся недалеко от вас, около Дебальцево»

Уже весной 42 года Борис дослужился до звания младшего лейтенанта, и стал помощником начальника разведки одного из батальонов. В том же апреле 42 года он прислал родным ещё одно письмо, в котором писал:

«Дорогие родители! Недавно меня приняли в комсомол. Я очень рад, что принят в ряды комсомола, обещаю еще более упорно бороться против немецких оккупантов.

Я был в освобожденных от фашистов районах. Каких кошмаров они там натворили. Кровь стынет в жилах. Дома разбиты, все сгорело. Всюду только зола, да пепел, да кровь наших советских людей. Страдания нашего народа призывают нас на фронте и вас в тылу еще лучше работать для полного уничтожения немецкой сволочи».


Но летом 42-ого их дивизия, ведя жестокие оборонительные бои попала в окружение. И, чтобы не стать военнопленным, Борис вынужден был бежать, и вернулся к своим родным в уже оккупированный Краснодон.

В самые первые дни своего возвращения, Борис вообще не выходил из дому, и только теперь, когда дальнейшее бездействие сделалось уже совершенно невозможным, он увидев, что мама собралась идти за водой, сам взял у неё бидон, и, сопутствуемый наставлениями, быть осторожным, пошёл к колонке.

* * *

Вот что можно было бы рассказать о Борисе Главане.

Борис и поведал основные главы своей биографии Толику. А тот, выслушав его, сказал:

— Повезло тебе: всё-таки на фронте побывал, и этих гадов пострелять успел.

А Главан произнёс:

— А ведь я и здесь без дела сидеть не собираюсь…

— А что думаешь делать? — спросил Анатолий.

И тогда Борис приложил палец к своим губам, и прошипел:

— Тс-с-с.

— Да что же такое? — также насторожился Анатолий Попов.

— Идёт к нам кто-то.

Анатолий Попов оглянулся, и тут же глубоко вздохнул, вздрогнул и даже покраснел от смущения. Дело в том, что к ним быстро приближалась, зайдя через калитку с улицы, соседка Анатолия — девушка по имени Ульяна Громова.

На ней было длинное, светло-синее, с беленькими горошинками платье. Её гладко зачёсанные и собранные в толстую косу волосы, лежали на её плечах, ниспадая едва ли не до пояса.

Изящная, подобная сказочному видению, подошла она к ребятам, и сказала, обращаясь к Попову:

— Здравствуй, Толя.

— Здравствуй, Уля, — прошептал смущённо Попов.

— Быть может, ты представишь мне своего друга? — предложила Ульяна.

— А-а, ну конечно, — вздохнул Анатолий. — Вот, прошу любить и жаловать… В общем — это Борис Главан.

Ульяна посмотрела своими проницательными, бездонными очами на Бориса; а Борис, нисколько не смущаясь, ответил взглядом своих сосредоточенных, но вместе с тем и добрых, тёплых глаз.

А Попов говорил, обращаясь к Борису, а на Ульяну вовсе не глядя, хотя на самом то деле, ему больше всего на свете хотелось глядеть именно на неё:

— Вот, хотел бы тебе представить: Уля Громова, комсомолка из нашей школы. Она отличница, и замечательный человек… В общем — я сказал бы так: ей можно полностью доверять.

— Ну вот и замечательно, — улыбнулся Борис. — Хотя рекомендация Анатолия была вовсе и необязательной. Разве же может быть такая красавица быть отрицательным персонажем?

На это Ульяна ответила:

— Многие классические произведения учат нас тому, что женская красота бывает обманчивой, и не соответствует внутреннему миру героини. Я, впрочем, никогда не шла против своей совести…

— Да — это так, — вздохнул Анатолий, и тон у него был самый что ни на есть романтичный.

На самом-то деле он в эти первые дни оккупации ещё ни разу не виделся с Улей. Ему, конечно, очень хотелось с ней повидаться, поговорить, узнать, какими чувствами она живёт, но опять-таки всему виной была его небывалая застенчивость по отношению к девушкам.

Анатолий знал, что эдакое его поведение вгоняло его немногочисленных собеседниц в краску, и что они за его спиной посмеиваются над ним. Но сейчас Уля Громова вела себя так, будто и вовсе не замечала Толиной стеснительности, и говорила она лёгким, ровным голосом:

— Сейчас к Майе Пегливановой ходила, и от неё узнала, что в ближайшее воскресенье немцы решили устроить парад казаков.

— А какой им в этом смысл? — спросил Боря.

— А смысл в том, что должны там собраться всякие белоказаки, враги Советской власти. Должны показать, что вот, якобы и местному населению Советская власть не нужна. Должны показать, что тот, кто новому порядку служить станет, тот и награждён будет…

На это Главан сказал:

— Ну, если и найдутся такие люди, которые за кренделя этим гадам служить станут — так они ещё хуже оккупантов.

Ульяна ответила:

— К сожалению, таких людей много нашлось. Так и набежали к зданию полиции: в услужение просятся.

Тогда Анатолий Попов молвил негромким, но дрожащим от сильного волнения голосом:

— Ну, раз враги свои операции проводят, то и мы не должны отвечать делом.

— Будем писать листовки, — предложил Борис Главан.

— Неплохая идея. Особенно если учесть, что оружия у нас пока что нет, — ответила Уля Громова. — Тем более, я от девушек слышала: в Шанхае кто-то уже листовки распространяет — призывает врагов к борьбе с врагом.

Толя Попов кивнул в полном согласии с ней:

— И мы ничем не хуже Шанхайских комсомольцев.

Борис Главан, который ещё не шибко разбирался в географии Краснодона, произнёс:

— Но ведь до Шанхая так далеко. Можно сказать — он на другой стороне земного шара.

Тут Уля Громова рассмеялась. Она, хоть и была отличницей, но отличалась такой весёлой натурой, что после всех этих дней оккупационного напряжения ей просто надо было посмеяться.

И вот что сказала Ульяна Громова:

— Вообще-то, Шанхай — это район Краснодона. Просто поселился там самым первым именно китаец. Он вылепил себе из глины да из соломы домик. Потом стали приходить туда иные люди, и тоже стали лепить эдакие домики. Называют их мазанками. Невзрачные они, гораздо хуже наших домов, но люди там, как и везде живут — и хорошие, и плохие. Между прочим, у нас здесь на Первомайке тоже есть мазанки. Не много их, правда, но в одной из них живёт Шура Дубровина. Вот она — замечательный человек…

— Это наша школьная учительница, — пояснил Толя Попов.

А Уля говорила:

— Да, Шура — человек необычайно твёрдой воли. Талантливая, непосредственная. Правильно Толя говорит: она наша учительница, но всего на четыре года старше, например, меня. А как она рисует! Видели бы вы её картины! Вот её бы хорошо было подключить к нашей деятельности, но Шурина лучшая подруга Майя Пегливанова рассказывает, что Шура сейчас совсем приуныла. Сидит в своей бедной мазанке и едва ли не плачет…

Ульяна печально вздохнула, но тут же страстные искры полыхнули в её бездонных очах, и она сказала:

— Ну ничего. Мы им ещё покажем. Заплатят они за наши слёзы…

Загрузка...