Заре навстречу

Глава 18 Кандидаты

Уж как обрадовался Ваня Земнухов, когда к нему пришёл Витя Третьякевич! Он засмеялся, крепко обнял его, и вымолвил:

— Ну, проходи-проходи! Просто чертовски рад тебя видеть!

И провёл его в тот, совсем небольшой домик, в котором проживала семья Земнуховых.

— У вас сейчас немцев нет? — спросил Витя.

— Нету, — покачал головой Ваня. — Вообще собирались остановиться, но я ловко придумал: печку нашу разломал, и написал, что мол дом на ремонте. Так до сих пор никто и не подселился…

Друзья вошли в горницу, и там навстречу им шагнула Ванина мама — Анастасия Ивановна. По её бледному лицу, напоминающему лицо монашки, видно было, что она очень много переживала, и скорее всего — плакала. Но Вите она обрадовалась как родному, и сказала своим приветливым, тихим голосом:

— Ну вот и Витенька пришёл…

Эта простая крестьянская женщина, совсем неграмотная, и до недавних пор ставившая вместо своей подписи крестик, все силы своих отдала на то, чтобы дать достойное образование своим детям: сыновьям — старшему — Александру, младшему — Ване; а также и дочери — Нине.

Помогал Анастасии Ивановне в этом и её супруг — Александр Федорович. Но много ли он мог наработать для своей семьи, когда ещё во время Гражданской войны получил инвалидность? И жили Земнуховы бедно…

Ещё в начале 30-х годов Земнуховы переехали из деревеньки Илларионовки в Краснодон. Здесь Ваня пошёл в среднюю школу № 1, здесь друзья назвали его «профессором».

Да, пожалуй, кто же из упомянутых на этих страницах молодых ребят не любил читать? Но читали по разному. Например, Тюленин больше увлекался техникой, а из книг предпочитал приключенческую литературу.

Но даже среди своих товарищей Ваня отличался наибольшей начитанностью. Он читал постоянно. Он был влюблён в книги. Он и сам с малолетства писал стихи, а также и критические статьи, в которых разбирал творчество своих любимых поэтов Пушкина и Лермонтова. Он перевёл на украинский язык «Слово о полку Игореве» и теперь этот изящный перевод пылился до лучших времён в его столе.

И несложно было найти среди его многочисленных, но тщательно отсортированных бумаг один лист, на котором значилось:

Это был распорядок дня, составленный самим Ваней. А что значит «занятия»?.. Это постоянное и углублённое изучение наук. В основном — далеко выходящее за рамки школьной программы чтение. Ваня был настоящим эрудитом, и пользовался огромным уважением среди товарищей, которые уверены были в его великой будущности.

Но сам Ваня пока ещё не был уверен, что сможет своими литературными трудами перестать быть обузой для своей бедной семьи, а уж тем более — сможет приносить в семью какие-то деньги. Ещё до войны подумывал он о работе юриста, так как верил, что на этом поприще сможет получше узнать людей, а уж это «знание жизни», несомненно должно было пригодиться в его дальнейшей серьёзной литературной деятельности.

Но вот началась война, старший брат Александр ушёл на фронт, а Ваня устроился работать пионервожатым сначала в Первомайскую школу, а потом — в школу имени Горького.

О, конечно же Ваня, хотел попасть на фронт! Конечно же и он ходил в военкомат. И ведь по возрасту его могли взять — Ване уже исполнилось 18, но не взяли по состоянию здоровья.

Всё-таки сказались те бессонные ночи, когда он, перевыполняя план, читал не до 11 вечера, а до 2, а то и до 3 ночи, оставляя на сон по 3–4 часа. И помимо небольшой сутулости, в которой в общем-то ничего страшного не было, так как Ваня отличался большим ростом, он испортил себе зрение. Причём испортил очень серьёзно, и будучи в старших классах, практически всегда ходил в очках.

Итак, Ваня к величайшему своему неудовольствию, остался работать пионервожатым. Впрочем, и к этой работе он подошёл со свойственной ему дисциплинированностью. И, занимаясь с пионерами из младших классов, он учил их благородству и поэзии, которыми было полно его собственное сердце.

Им он говорил: «Сам пропадай, а товарища выручай», и чувствовал, что, всё это не пустые слова, и что, когда придёт время, он и сам их исполнит…

А в мае 42-ого года Ваню отправили на юридические курсы в Ворошиловград. Но эти курсы, в связи с оккупацией, Земнухову так и не суждено было закончить. Ему предлагали эвакуироваться в Саратов, но Ваня ответил:

— Я должен возвратиться в Краснодон. Там мои родители, и там мои товарищи.

И он вернулся в Краснодон, где 20 июля был свидетелем входа фашистских войск.

Итак, Витя Третьякевич пришёл к Земнуховым.

Анастасия Ивановна говорила печальным шёпотом:

— Вы потише, ребятки. А то наш Александр Фёдорович опять приболел. Спит сейчас…

— Обещаю, что шуметь не будем, — произнёс Ваня, и после этого прошёл вместе с Витей в свою комнатку.

Там на стене висел портрет Пушкина, а на полках расставлены были многочисленные книги. Правда Витя вспомнил, что до войны у Вани всё-таки и книг было побольше.

На Витин вопрос Ваня ответил:

— К великому моему сожалению, от некоторых книг пришлось отказаться. У нас тут из соседнего дома человека в полицию взяли только за то, что нашли у него неблагонадёжные, политические книги. И ты знаешь, Витя, как мне горько со своими книгами было расставаться. Ведь эти книги — они чьи-то духовные дети. А мне их пришлось сжигать. Но что ж поделать, когда родители говорят: «О нас бы подумал!». Родителей всё-таки жалко…

Тут в комнатку вошла Ванина сестра Нина принесла тарелку с несколькими пельмешками.

— Да что вы… — смутился Витя.

— Ты кушай, — настоятельно произнёс Ваня. — Ведь по тебе видно: как всегда энергией пышешь, бегаешь, работаешь, а питаешься, наверняка, совсем мало. Так что не обижай — прими угощение.

Витя ещё раз поблагодарил радушных хозяев, и принялся за пельмени…

Ну, а Ваня, убедившись, что их никто не подслушивает, рассказал о своём лучшем друге Жоре Арутюнянце, с которым он в последнее время часто встречался, и обсуждал детали дальнейшей борьбы. А уж что с оккупантами надо бороться, не вызывало у них никаких сомнений…

Витя внимательно его выслушал и сказал:

— Ну что ж. Это всё просто замечательно. Но, Ваня, ведь как ты понимаешь — наша организация должна разрастаться…

Тогда Земнухов спросил своим спокойным, ровным голосом:

— А ведь тебе, Витя, уже удалось найти таких людей, которые присоединятся к нашему сопротивлению…

— Да — конечно же, удалось. И надо провести первое собрание… У тебя есть соображения: у кого именно?

— Думаю, у Арутюнянца. У них в доме сейчас тоже немцев на постое нет, и попросторнее, чем у нас…

Витя проговорил задумчиво:

— Да, конечно. Хорошо, если помещение было бы достаточно просторным… ведь наша организация будет разрастаться…

— Но, конечно, чем лучше дом, тем больше на него немцы зарятся, — заметил Земнухов. — Вот, Кошевого помнишь?

— А-а, Олежку то… Ну да помню. Такой шустрый, деловой. Ему всего шестнадцать лет, да?

— Ага. 26 года рождения. Вот у Кошевых дом так дом! Настоящие хоромы!

— Ну не даром же Олежку в школе барчуком звали, — заметил Витя.

— В общем, да. Хотя это и не совсем справедливо. Он, конечно, легкомысленный: танцы, девочки… но всё-таки и книги любит; мы вместе с ним даже школьную газету выпускали. Но я это к чему говорю-то: барскими хоромами нам всё равно не завладеть. Ведь у Кошевых уже немецкий генерал поселился. Ты только представь: в одной комнате немецкий генерал со своими денщиками, а в соседней — мы о борьбе договариваемся. Смех да и только!

— Смех сквозь слёзы, — вздохнул Витя. — Потому что наши разговоры о подполье в таком доме — подобны самоубийству.

— Да, конечно. И поэтому предлагаю выбирать дома поскромнее. И домик Арутюнянцев вполне подойдёт…

— Ваня, полностью с тобой согласен. А потом можно будет и в моей мазанке собираться. Конечно, всю организацию на такие заседания невозможно будет зазывать. В штаб войдут самые надёжные, проверенные товарищи. Тебя, Ваня, я знаю по работе в школе: думаю, не только я, но и все товарищи будут согласны с тем, чтобы доверить тебе ответственную работу в штабе. А сейчас обсудим, кто будет присутствовать на первом собрании: ну, Жора Арутюнянц, само собой; потом ты, я, Вася Левашов…

— Расскажи мне подробнее о Василии, — попросил Ваня.

Виктор рассказал, тогда Земнухов кивнул и сказал:

— Да. Думаю Левашову можно доверять.

— Ещё можно пригласить Тюленина, но это только в том случае, если удастся с ним встретится. Он сейчас редко дома появляется…

И Третьякевич рассказал Земнухову всё, что знал о деятельности Серёжкиной группы. Следующая кандидатура — Шевцова, и здесь Ваня буквально засыпал Витю вопросами. Сидел задумчивый, протирал очки, и говорил:

— Да, скорее всего, Люба наш человек, но надо её всё-таки будет ещё проверить. Во всяком случае, я не хотел бы, чтобы она присутствовала на первом заседании штаба…

И решили, что Шевцова пока что останется в стороне. Затем Ваня спросил:

— А что ты думаешь по поводу Кошевого? Пусть он и недавно в Краснодоне…

— Когда он сюда приехал то? — уточнил Витя.

— В сороковом, из Ржищева…

— Ну он, наверное, мало здесь с кем знаком…

— В общем, да. Но паренёк надёжный, боевой, пылкий. Стихи пишет. Недавно мне на рецензию принёс.

— А можно посмотреть? — попросил Витя.

— Нет, Витя. Ты только не обижайся. Вот свои стихи я тебе могу и зачитать, и даже на память переписать, но Олег мне эти стихи доверил, и сказал: никому их не давай, никому не показывай, он, мол, стесняется.

— Ну хоть хорошие стихи то? — поинтересовался Витя.

— Да, в общем, для шестнадцатилетнего паренька, неплохие. Главное, искренние. Призывают к борьбе с врагом…

— Ну зачитай, Вань, право.

— Нет, Витя. Раз я ему пообещал, что никому не покажу, так как же могу своё обещание нарушить?

— Вот, молодец! Узнаю Ваню Земнухова, — похвалил Витя. — Это парень, который верен своему слову до конца. Такой не подведёт. Впрочем, что же я говорю «парень» — ты у нас профессор!

— Витя, что ты…

— Не — я серьёзно. В общем, что касается Олежика, то я насчёт него ещё не совсем уверен, хотя твоя рекомендация многого стоит. Но, Ваня, я с ним ещё встречусь, поговорю с глаза на глаз, и, очень даже вероятно, что на одно из следующих заседаний штаба будет приглашён и он. Ты же ему пока ничего про нашу организацию не говори, а только намекни…

— Да, конечно, Вить. Как скажешь… Организатор ты наш…

— Организатор то, конечно, организатор. Но вот сказал я: «не говорить про организацию», а организации то ещё и нет. Одни планы… Но, впрочем, уже недолго до нашего первого собрания осталось. Ещё вопрос: Вань, а ты не знаешь что-нибудь про Первомайские группы?

— Нет, — покачал головой Земнухов. — Знаю только, что есть там боевая молодёжь: и юноши, и девушки. И уверен, что ведут разговоры похожие на наш с тобой.

— Ну тогда вот что, Ваня: я пока попробую Тюленина найти, а ты — сходи на Первомайку. Ведь ты уже у них в школе в прошлом году пионервожатым работал. Многих знаешь…

— Да, Вить, я тоже об этом думал, и с удовольствием исполню это задание.

Витя ещё раз поблагодарил Ваню и его родных за угощение, и ушёл.

Некоторое время Ваня Земнухов провёл в своей комнате. Он снял очки, и теперь весь мир казался ему расплывчатым…

И никто не видел Ваню в эти мгновенья, а если бы увидел, то поразился бы тому прекрасному вдохновению, которое ярким пламенем сияло в его близоруких глазах.

Да — Ваня не погрешил против истины, когда сказал, что он думал сходить на Первомайку. Но он собирался туда сходить не только из-за молодёжи, которую конечно же надо было объединять, но и из-за девушки удивительной красоты, которая училась в той Первомайской школе, где он некоторое время был пионервожатым.

И если Ваня получил аттестат о среднем образовании в прошлом году, то девушка должна была закончить десятый класс буквально за два месяца до оккупации.

Будучи в школе, они разговаривали, но всё как-то мимоходом и не подолгу. И всё же Ваня чувствовал, что он запомнил эту девушку на всю жизнь…

Были, у него конечно и ранние юношеские увлечения. Например, немало своих стихов посвятил он холодной красавице Лине Темниковой, которая хоть и училась на одни пятёрки, но всегда искала в жизни лёгкий путь, и ей бы Ваня не доверил ни одной нынешней тайны.

А ту девушку, которую он встретил в Первомайской школе, звали Улей Громовой. Черноокая красавица, начитанная, и такая загадочная, волевая, с такой душевной глубиной, которую она никому не раскрывала полностью, но которая в ней чувствовалась…

В общем, Ваня часто вспоминал Улю Громову, и хотя не решался ещё назвать своё отношение к ней любовью, но, по крайней мере, сознавал, что она ему далеко небезразлична…