Здравствуй, Аннабелль

40. По кривой дороге

Наше время

— Это… — сказал Ронан, — интересно. Понятно, почему ты эту неделю толком никуда не выходила.

Мужчина смотрел на новую картину Аннабелль с задумчивым видом. Она устало улыбнулась, заправив за уши выбившиеся из хвоста прядки. Искусство позволяло ей оставить след о жизни, может быть, не очень успешной, но все же, уникальной.

— Я много в нее вложила, — призналась девушка.

— Можно считать автобиографией? — спросил Ронан.

— Нет, какая мне автобиография? Я…так, простая девчонка из Монреаля, которой даже гордиться нечем. Это, скорее, урок. Пусть кто-нибудь поучиться на моих ошибках.

Повернувшись к новому полотну — Аннабелль прикусила губу. С трудом сдерживая поток слез, она сумела рассмотреть его и осознать, что на самом деле нарисовала. На темно — синем фоне оказалась написано бледное тело девушки, вытаскивающее из груди сердце, обколотое иголками. Тело выглядело худым, замученным, на лице вместо рта — большая дыра, а в глазах — кроваво — красные сердца. Над телом темные — темные тучи, за ними прятались звезды, сбоку — размытый мужской силуэт со стрелами в руках. Кульминацией рисунка стала длинная белая дорога, уходящая в небо.

— Не оставишь ее дома?

— Нет, чего ты? Выставлю на продажу. Наверняка, найдет себе хороший дом. Кто-нибудь обязательно поймет смысл, найдет для себя новый и заберёт.

Ронан пожал плечами.

— Белль, я оцениваю на уровне «красиво или нет», можешь считать меня тупым. Твоя картина понятна только из-за того, что я знаю тебя столько лет. Незнакомый человек может увидеть в ней совсем другое.

— Ты чего? Живопись далеко не самая простая вещь и все не обязаны в ней разбираться. Мне пришлось учиться в университете, чтобы это сделать. А насчет картины…Если кто-то увидит в ней свою историю, буду только рада.

Ронан пожал плечами. Очевидно, что-то хотел сказать, но не смог найти слов. Он подошёл к девушке сзади. Обхватив ее талию сильными руками, трепетно поцеловал в шею. Жесткая щетина щекотала нежную кожу Аннабелль, заставляя тихонько рассмеяться. Она удивлялась — как в Ронане сочеталась недюжинная сила и ласка. Два противоположных понятия так гармонично жили в этом человеке.

— Я не знаю стоит ли говорить, что мне жалко тебя, — тихо сказал Ронан, — потому что я не до конца знаю ваши отношения, какими бы они были…и жалеешь ли ты о чем-то.

— Нет, я редко о чем-то жалею. Как бы там ни было, встреча с Адамом — это не то, о чем я жалею. Когда ты переезжал в Лос-Анджелес, рядом со мной были Доминик и Адам. Не представляешь, сколько ерунды мы натворили с Домиником! Однажды даже разрисовали трансформаторную будку неподалеку от школы. Нам показалась она скучной.

Аннабелль ухмыльнулась, почувствовав — на щеках выступает лёгкий румянец.

— О, господи! — схватившись за голову, рассмеялся Ронан. — Вот это ты была бунтарка! А когда мы гуляли — притворялась девочкой — девочкой в красивом платьишке.

— Может быть, такой и надо было остаться. Девочкой-девочкой в красивом платьишке, но научиться стоять за себя, границы отстаивать. А я стала Медузой Горгоной.

— Я тебя любую любил и буду любить, — сказал Ронан, — ты мне еще до отъезда нравилась своей непосредственностью. Когда ты выросла, я старался поухаживать, но боялся, поймешь не так. И сейчас, ты никакая не Медуза. Выпустила шипы, потому что долго обижали.

— Правда?

— Я тебе никогда не врал. И ненавижу врать, — сказал Ронан, достав бутылку колы из холодильника.

— Все еще Кола? — усмехнулась Аннабелль.

— Никогда ей не изменял. Единственная дрянь, которую я себе позволяю и позволял, когда играл в сборной.

— А, так вот оно что. Вас гоняли за сладкое?

— Ну, были ограничения. Одно время даже диетолога нанимал. Дарсия постоянно к нему ходила, мы старались правильно питаться. Ее агентство за каждый лишний грамм гоняло, — признался Ронан.

— В модельном бизнесе с этим строго, насколько я знаю. Ронан, а как вы сейчас…? С Дарсией?

Ронан улыбнулся, вздохнув.

— Почти никак. Расстались со скандалом, а через пару месяцев она позвонила и мы поговорили обо всем. Я не смог простить. Отношения бы уже не были такими классными. Она живет сейчас в Нью-Йорке, сотрудничает с хорошим агентством, встречается с кем-то. Дарсия — неплохая девушка, но не без своих чертят.

— А кто без них?

— Точно.

— Я своим дала полную волю в Берлине. Был период бесконечных рейвов и баров. Сначала от этого визжала, вау, такие эмоции. Незнакомый город, огни, классная музыка, алкоголь, свобода, нет никакого контроля. Первый бар, второй, третий…Выходные за выходными. Новый рейв, новые знакомые, старые знакомые. А потом все это становится похожим на разноцветное пятно, потому что ничего не можешь понять и вспомнить. Постоянно голова болит.

— Но не жалеешь?

— Скорее нет, чем да. Представляешь, мы однажды были на рейве в поезде, — залилась смехом Аннабелль, — господи, как это звучит.

— В смысле? Поезд едет, а вы танцуете? Там же и без этого все трясутся, — подхватил волну смеха Ронан.

— Да, там на станциях заходят новые люди. И вы катаетесь. Такое только в Германии могли придумать.

— Я там никогда не был. Зато некоторые штаты объездил вдоль и поперек. В Лос-Анджелесе мне вообще не нравилось, в Калифорнии в целом. Весь день может стоять жара, а ночью становится сильно холодно.

— А ты тусовался со знаменитостями? — спросила Аннабелль.

— Было такое, но мы, скорее, сталкивались в одной тусовке. Я тоже пошел в разгул. Маме стыдно стало в глаза смотреть, — улыбнулся Воттерс-Кляйн, — особенно после некоторых фотографий, на которых шампанским обливался и с девочками кутил.

— Это же пиар-ход?

— Частично. Захотел попробовать, раз возможности появились.

— Не понравилось?

— Если бы понравилось, я бы стал музыкантом, женился на какой-нибудь порноактрисе и умер от передоза героином..

— В двадцать семь?*

— В двадцать семь. Мне тридцать, так что, далеко ушел. Белль, пока не забыл. У тебя ведь есть фотографии? В том альбоме. Покажешь?

Аннабелль сразу поняла, о чем спросил Ронан. О каком альбоме. Она хранила его в коробке воспоминаний. Когда они с Адамом расстались в последний раз, девушка придумала завести коробку, в которой хранила все осязаемые вещи, связанные с ним. Главное — альбом. Они заполняли его вместе фотографиями с полароида. Адам подарил ей Полароид. Как бы горько и обидно Аннабелль не становилось, она не могла избавиться от фотографий и других ценностей, потому что ничего, кроме воспоминаний, ее с ним не связывало. Больше не связывало.

— Сначала злишься и устраиваешь скандал из-за него, теперь просишь показать, — положив альбом на кровать, сказала девушка.

— Я извинился. Вспыльчивым стал, но я езжу к психологу. В прошлый раз я уехал, ночевал в отеле и созванивался с ней, — признался Ронан.

— Я на тебя не обижаюсь. Все хорошо. Вот, смотри, фотки.

И Аннабелль показала. Несколько десятков кадров, на которых уместилась жизнь в Берлине с Адамом. Она почти никогда не фотографировалась, зато фотографировала других людей — мимолетных знакомых и друзей, случайных прохожих, но больше всего Клэмана. Когда-то давно Аннабелль услышала дурацкую цитату в каком-то фильме: «Люди фотографируют больше всего то, что боятся потерять». Так оно и было.

— Да, Берлин тебя поменял, — сказал Ронан, улыбаясь, — такая панкушка.

— Ну…В восемнадцать лет точно не знала, кто я и кем хочу стать, — ответила Аннабелль, — думаю, просто хотела быть заметной. Или просто хотела, чтобы меня кто-нибудь любил.

— Ничего себе. Кто-нибудь любил…

— О, никогда не думала, что все так обернётся, что мы уедем, что мы расстанемся, что превращусь в… — осеклась девушка. — И что буду бежать от человека, который меня так грел.

— Грел?

— Да это метафора. Я ведь могла придти к нему в любой момент, остаться. И к чему мы пришли в конце? Ужас.

— Ты о нем так говоришь, — сказал Ронан, — несмотря ни на что. Твои слова и картина резонируют.

— Как? — обернулась к мужчине Аннабелль.

Ронан присел на диван.

— С теплом.

— Ронан…Ну, а что же? Мне тут в истерике биться?

— Да ладно, это мои проблемы уже. Ты придумала название картине?

Аннабелль совершенно не понравился понурый вид Воттерсп-Кляйна. Неужели, он мог ревновать? Неужели, умел? Неужели, не знал, что он гораздо адекватнее и лучше, чем Адам?

— «По кривой дороге», — сказала Аннабелль.

— Интересно звучит. Так значит, все-таки жалеешь о том, что уехала? — насел на девушку Ронан.

Казалось, в тот момент она стала слышать, как бьется сердце. Так громко оно билось, так быстро.

— Не знаю, Рон. Отношения с Адамом — это моя большая боль.

— И ты снова возвращалась к нему. И вещи хранишь. Я тебя не понимаю и, видимо, никогда не пойму.

Аннабелль вздохнула.

— Знаешь, ненавижу громкие слова или какие-то фразочки из сериалов. Но я давным-давно услышала такую: «Полюбить человека искренне можно только, если любишь и его боль тоже». Это значит, что любовь — это принятие. Пока ты не принимаешь мою боль, ты не принимаешь меня, а значит, не любишь.

— Правда считаешь, я тебя не люблю?

— Я не знаю, — пожала плечами Аннабелль, — я вижу как ты обо мне заботишься.

— И?

— И может испытываешь ко мне симпатию?

— Симпатию? Аннабелль? — развел руками Ронан. — Серьезно?

— Давай только ругаться не будем, ладно?

— Ох, проще на верхушку Альп залезть, чем доказать тебе мои чувства. Поход в Альпы — это как детская горка на площадке по сравнению с тем, как тяжело тебя покорить. А я ведь тебя хотел позвать…и забыл. Давай, потихоньку собирайся, — продолжил Воттерс-Кляйн, взглянув на наручные часы.

— Куда? — обеспокоено спросила Аннабелль.

— В театр, — вздохнул Ронан, — у меня два билета на «Сонеты Шекспира», премьера. Забыл сказать.

— Ты так резко свернул разговор. Что не так?

Ронан устало потёр лицо. Оно побагровело — мужчина постепенно выходил из себя. Попив воды, Воттерс-Кляйн остановился и продышался в приоткрытое окно.

— Все думаю, как и почему ты не поняла, что бежать надо было от Клэмана, а не с ним? И думаю, почему до сих тебя к нему так тянет. Я пошёл переоденусь и прогуляюсь в парке, собирайся спокойно, будь готова через час, — наконец, проговорил Ронан, устало потерев глаза.

— Может, не пойдём никуда? — переспросила Морган.

Ничего не ответив, он закрылся в гардеробной, а Аннабелль вздохнула, взлохматив отросшую челку. Оглядев картину ещё раз, она точно приняла решение избавиться от неё, как можно скорее, потому что в светлом доме не было места для такой тьмы.

Как только дверь за Ронаном захлопнулась, Морган сделала хорошие фотографии полотна, и выставила их в социальные сети, и на сайт, куда обычно выкладывала картины на продажу. Подумав над ценой, Морган решила не мелочиться, и поставила число с четырьмя нулями. Тот, кому нужна будет эта картина, отдаст за неё любые деньги — это она знала точно. Никакого ажиотажа не ждала.

Принарядившись в маленькое чёрное платье, она надела туфли на каблуке и сделала укладку, так встретив Воттерса — Кляйна, одетого в темно — синий строгий костюм. Находясь рядом с таким мужчиной, Морган не могла себе позволить выглядеть неопрятно или не стильно. За Ронаном до сих пор периодически бегали журналисты, а появления в обществе вызывали резонанс.

— Сегодня пойдём с моим охранником, внизу ждёт водитель, — объяснил мужчина, — можем идти.

— Почему?

— Билеты — подарок одного известного тренера, в театре будут серьёзные люди. Не могу приехать туда, как школьник.

В тот вечер он держался удивительно холодно, будто старался быть отстранённым. Подавая Аннабелль пальто, он делал это небрежно, подавая руку — не смотрел в глаза, и даже, когда многочисленные знакомые подходили к поздороваться — Ронан почти никому не представлял ее. Сжав маленький клатч в руках, Аннабелль накинула кожаный пиджак на плечи, чувствуя как холодок бегает по коже. Бродя по роскошному фойе театра, Морган рассматривала огромные позолоченные люстры, очаровательные статуи, выполненные из мрамора и хрустальные вазы, в которых располагались цветы. Бросив взгляд на Ронана, она усмехнулась, даже с каким-то полнотелым мужчиной он общался гораздо теплее, чем с ней. Девушка с трудом понимала, что могло переменится за такой короткий срок. Она судорожно проматывала их разговор в голове, разве она чем-то обидела его? Нет, она старалась быть искренней, но как он воспринимал это?

Когда свет в зале погас, Аннабелль повернулась к Ронану, он не повернулся в ответ, ни одна мышца на лице не дрогнула, когда она коснулась его руки. Ничего не было, только холод, только стена, которую Рон начал выстраивать между ними.

— Я чем-то тебя обидела? — спросила девушка шепотом.

— Мы на спектакле, давай не будем выяснять отношения, — бросил он, не отрывая взгляда от сцены.

— Ты напряжен, как струна, — продолжила Аннабелль. — Что случилось?

— Поговорим после, — ответил Ронан, — сейчас не время. Просто посмотри спокойно спектакль.

Аннабелль ахнула.

— Ну, знаешь, в гробу я видала такие спектакли! — сказала она чуть громче, и получила замечание от какой-то женщины.

— Ты людей распугаешь криками, люди ходят в театр посмотреть на искусство, а не выяснить отношения

— Я не понимаю, какого черта ты себя ведешь, как будто в холодильнике всю ночь просидел.

— Аннабелль, хватит себя вести так громко! Тут мои знакомые из разных сфер. Давай не станем позориться.

— То есть, когда ты не представил меня никому из своих знакомых, это не позор? Нормально?

— Девушка! Бога ради! Вы можете быть тише? — снова остудила ее женщина с заднего ряда.

Ронан косо посмотрел на Аннабелль. Ничего не сказав, она ушла с места. Шекспировские соннеты оказались неинтересными. Закутавшись в пальто, она побрела по улице, смахивая слёзы. Она не могла понять, что случилось между ней и Ронаном, где случился раскол.

Неужели, картина породила в нем столько чувств?

Аннабелль до сих пор волновал Адам, она ничего не могла с этим сделать. Верила: постепенно любовь угаснет, также как и костёр, который она развела. Ничего не длится вечно. Да, чувства иногда захватают нас с головой, но проходит и время, они исчезают. Рано или поздно — перестаешь любить, перестаешь доверять и быть прежним.

Гуляя по улицам Монреаля, она забежала в бар, чтобы выпить вина. Выложив фото красного бокала в сеть, девушка растягивала удовольствие. Собрав на себе голодные мужские взгляды, она смаковала каждым моментом, проведённом в одиночестве, и вряд ли в тот момент с кем-то стало бы лучше. Ронан, Адам, другие мужчины — все они временные, все ничего не стоят. Винила ли она вино или просто пришло время — Аннабелль набрала номер, который не трогала почти восемь лет. Сделав глоток для храбрости, девушка приготовилась говорить, слушая долгие гудки.

Когда трубку подняли, она сказала:

— Алло, мам! Это я. Прости…

—————

*Клуб «27» — объединённое название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте 27 лет.