Змеиный поцелуй

24

«Капли неба упали на землю, когда послышался крик младенца.

Роды принимали две повивальные бабы: Агафоклия — мать княжеского бирюча Игнатия, и Мария — мать дьячка Дулы из Спаса Златоверхого, женщины сугубо набожные и уважаемые за свою глубокую непоказную набожность.

Микита поднялся из-за стола, когда полнотелая Мария вышла из-за занавеса спальни.

— Что же? — сурово спросил Микита, не понимая молчания Марии, и повысил голос: — Что молчишь?

— Мальчик, — сказала Мария.

Слёзы дрожали в кротких большущих глазах повивальной бабы.

— Что-то не так? — с беспокойством спросил Микита. — Чего не договариваешь?

Сердце уже было спрошено и отвечало всему естеству: что-то произошло. Высокая Агафоклия, отодвинув худым плечом занавес, вышла со спелёнутым кричащим младенцем. Личико его было прикрыто пелёнкой. Взгляд Микиты беспокойно метался от Марии к Агафоклии, от Агафоклии — к младенцу, от младенца — к Марии.

— Его лицо… — произнесла наконец Мария. Её уста, тронутые едва заметной улыбкой, не могли сказать ничего дурного: — Лицо младенца светится.

Микита неуверенно шагнул к Агафоклии и взял кричащий свёрток в свои большие руки. Агафоклия подняла край пелёнки с лица новорождённого. Микита глянул на лицо сына и поднял вопросительный взгляд на баб.

— Ну и? Что вы несёте? — Микита держал младенца неуверенно, неловко, с трогательной бережностью.

А Мария, глядя на младенца, сказала Агафоклии:

— Микита не видит. — И Агафоклия кивнула, подтвердив догадку Марии.

— Вы это, разыгрываете меня? — спрашивал Микита со скупой улыбкой, которой сам смущался.

Несмело качал младенца. Микита попытался напеть что-то вроде колыбельной. Умилил всех: и Марию, и Агафоклию, и столпившуюся в дверях прислугу, потому что никогда не пел — ни в церкви, ни в застольях. Понял, что сильно перевирает. Будто как сердясь, передал сына Агафоклии.

— Ваш свет только с чистой природой соединяется, а я — природа вроде как нечистая, потому и славу ангелов не вижу, — без сокрушения проговорил Микита. — Что столпились? — попытался ворчать на прислугу, но от скрываемой радости не получилось: — Брешут бабы, а вы ухи развесили, как… слоны.

И все засмеялись. Больно уж сравнение диковинное. Ну и как-никак хозяин пошутил. Такое нечасто.

— Скоро этот свет станет невидимым, — сказала Мария. — Лишь бы он не удалился от новорождённого, и его место не занял грех, — говорила, а головой указывала Миките на занавеску. И Микита заглянул к жене, которая родила ему сына.

Когда пришёл отец Пафнутий прочитать молитвы роженице, свет на лице младенца стал уже невидимым. Батюшка перекрестился, выслушав рассказ Агафоклии, задумался, сделал губы куриной гузкой и сказал:

— Пойду уточню!

На осьмой день понесли мальчика в храм. Батюшка, прочитав молитвы, наложил крестное знамение на чело младенца, уста, перси, взял дитятко в руки, по воздуху сотворил образ креста с младенцем в руках. Отцу Пафнутию напомнили про свет, который шёл от личика младенца. Отец Пафнутий глубоко задумался, сделал губы куриной гузкой и сказал:

— Пойду уточню! — и скрылся в алтаре.

Подождали-подождали, но отец Пафнутий не появлялся.

В третий раз батюшке напомнили про свет при рождении младенца сразу после крещения. Батюшка опять задумался, сделал губы куриной гузкой и, сказав:

— Пойду уточню! — удалился».