«Мучимый страхом Фома всё утро бродил по берегу озера. Накануне ученики бросили жребий, и Фоме выпало идти в ындийские страны. Он скорбел и в скорби своей, в бесплодных размышлениях о том, как добраться до тех далёких земель, незаметно для себя свернул с натоптанной тропинки на узкую, едва заметную. Он шёл уверенно, хотя мысли его, вперемешку с обрывочными воспоминаниями, блуждали. Тропка петляла между виноградников, и Фома, на ходу любуясь спелыми, тугими, блестящими гроздьями, вдруг поймал себя на мысли: «Растёт ли виноград в брахманских землях?» И улыбнулся пойманной мысли, и спросил себя: «Куда я иду?» И вдруг его охватило чувство, похожее на счастье. Фома остановился. «Разве Господь оставит меня? Почему я боюсь Ындии?.. Душа ищет Господа и хочет быть рядом со своим Создателем. Разве в Ындии Господь не будет рядом со мною?» Фома снова зашагал по тропинке, уверенный, что Господь ведёт его. И вдруг Фома почувствовал запах жареной рыбы. Аромат наполнял воздух и напомнил ему жареную рыбу, которую вкушали с воскресшим Спасителем на берегу озера. Тогда Господь, возвращая Петру апостольское достоинство, трижды вопрошал его: «Любишь ли ты Меня?» И Пётр трижды отвечал: «Люблю, Господи!» Фома пошёл на запах. Без труда перелез через ограду и в глубине виноградника вдруг наткнулся на хижину под раскидистым деревом. И с каким-то всемирным испугом догадался, куда он зашёл. И устыдился. Коротышка-толстуха с лоснящейся кожей, стоя у кирпичной печки, ловко орудовала деревянной лопаткой. Фома обратил внимание на три гладкие, как у раковины, складки на шее стряпухи. Он хотел было отступить обратно в виноградник, но женщина уже сказала:
— Это ты, Фома?
И он с досадой раздвинул ветви. Прикрыл грудь и сделал шаг к печке.
— У неё гость, — многозначительно сказала женщина и улыбнулась чёрными усиками. — Тебе придётся подождать.
Фома опустился на корни дерева. В доме жила блудница. Не такая богатая, но и не менее известная, чем в своё время Мария Магдалина. Мысль Фомы споткнулась. Он не посмел плохо подумать о Марии из Магдалы. Даже в прошедшем времени. Фоме вдруг стало стыдно за свои недавние самонадеянные мысли. И пришло же в голову, что именно Господь ведёт его по извилистой тропинке среди виноградников! Какое обольщение!
— Или ты пришёл, Фома, чтобы отвадить эту женскую красоту от блуда? — лукаво спросила стряпуха, поправляя на полной груди яркую накидку. — Как ваш Учитель — Марию Магдалину?
«Я сам не знаю, зачем я пришёл», — про себя сказал Фома. И тут его как бы изнутри осиял свет.
— Не скорби, Фомо, — с любовью сказал Господь, — не скорби, что посылаю тебя к народам диким, ибо встретишь ты много достойных людей. И просветишь их светом истины. Царь Гундафор решил построить дворец, какого ещё не было на ындийских землях, и с александрийскими кораблями послал своего купца Авана, чтобы в Риме он нашёл архитектора. Аван дорого продал мурринейские сосуды, но архитектора не нашёл. И теперь ищет искусного строителя в Палестине, который смог бы возвести палаты, как у римских императоров. С этим Аваном ты пойдёшь в ындийские земли. Встретишься с ним и выдашь себя за человека, опытного в строительном искусстве. Будь мужественным, Фомо, и не страшись. И помни: Я всегда с тобою.
Свет отступил, благоухание расточилось, и запах жареной рыбы уже не показался Фоме таким притягательным. Стряпуха улыбалась чёрными усиками. Рядом с ней стоял высокий человек в чалме и, чуть задрав свой хищный нос, с кисловатым пренебрежением косил взгляд на предлагаемую рыбу. Глазки стряпухи бегали, но, как ни старалась она представить свой товар в лучшем виде, усмешка гостя говорила о том, как мало он верит женским ужимкам.
Исчез свет, но душа Фомы пребывала в сладостном великом чувстве любви к Богу, ко всем людям, пробудилась нежность ко всему белому свету: к человеку, вышедшему от блудницы, к стряпухе у печки, к дереву, которое вдруг нежно простонало, к муравью, несущему былинку, даже к тени муравья, даже к тени былинки. Всё вдруг обновилось, стало интереснее, загадочнее. Хороши были и люди, хороши были и виноградники — всё стало чуть иным, более лёгким. И Фома почувствовал, как в нём прибывают силы. От избытка радости захотелось молиться. А человек в чалме, быстрыми движениями пальцев поглаживая свои острые подщипанные усики, о чём-то говорил с полной стряпухой, шея которой была с тремя гладкими, как у раковины, складками. Иноземец что-то говорил о джунглях, где по стволам деревьев вьются лианы, а по вершинам стелется густой мох. А в листве постоянно слышится зазывный хохот обезьян, которых так много, что… И Фома будто снова услышал голос Господа: «И радости вашей никто не отнимет от вас». Человек в чалме чему-то засмеялся и наклонил голову. Фома радостно улыбнулся, точно увидел потерянного когда-то брата, и едва слышно позвал: «Аван?»
Удивление моё возросло донельзя.