Змеиный поцелуй

50

Очнувшись, я долго не мог понять, где я. Голова была тяжела, будто накануне в меня влили не одну лотти[31] сынды[32]. Я лежал на земле. Мелкие камушки впились в щёку. Мимо ходили люди. По дурному запаху нетрудно было догадаться, где я лежу. И вспомнил, как накануне темничные стражи, заломав мне руки и запрокинув мне голову, вливали в меня сынду. Под ухмылку епископа Керинфа. Я судорожно глотал… Горло болело. Солнце припекало голову. И тут со страхом вспомнилось: «Антиминс!» Я с трудом поднялся и поплёлся прочь из города. Я знал, куда идти, хотя шёл нетвёрдо, меня пошатывало. В груди — дробь наггары. А чувствовал я себя так, будто сатана сломил мой дух. Солнце немилосердно пекло голову, и я шёл, положив на неё ладонь. Временами сознание затемнялось, и я садился на землю. Отдохнув, поднимался и шёл дальше. Уже утром (не помню, спал ли я ночью или всю ночь продирался сквозь джунгли) я вдруг увидел перед собой поляну и остановился. Я услышал гудение, но сперва не понял, что гудят мухи. Потом почуял запах тлена и понял, что гудят мухи.

Когда Дионисий произнёс эти слова, Мара уронила лотти, и мы вздрогнули.

— Хорошо, Мара, — поспешно сказал Дионисий. — Я не буду… Не буду… Скажу только, что похоронил всех. И, когда перетаскивал убиенных в могилу, был уверен, что сверху лягу сам. Но Господь давал силы и, что удивительно, ясность ума. Когда я потащил к могиле Мару, она тихо простонала. Я взмолился: «Господи, если нет моей вины в том, что натов посекли мечами, дай мне выходить Мару, сохрани ей жизнь». И тут я снова услышал голос внутри себя: «Антиминс». Жизнь Мары и антиминс связались в моём предчувствии воедино. Я был почти уверен, если антиминс будет лежать на том месте, где я оборонил его, и Мара будет жить, то всё, что произошло у лесного алтаря, — без моей вины. Я знал, куда бежать… Я метнулся к тому месту, где набедренная повязка слетела с меня… Бегу… Издали вижу свою набедренную повязку… И бегу к ней… Быстрее… Быстрее… Ещё быстрее… И подгоняю себя. Но пространство точно удлиняется по направлению моего бега… Быстрее же!.. И появляется страх… Керинф нашёл мой антиминс… Потому и отпустил, потому что я не смогу служить Литургию… И буду искать встречи со своими… И выведу их на других… Мчусь к набедренной повязке… Но это же не она!.. Господи!.. Останавливаюсь, глажу потную бороду… Вот она, совсем рядом. Чуть осаживаю себя. Вот она! В сочной зелёной траве. И жёлтый уголочек ушком виднеется из повязки. Я вытаскиваю антиминс за уголок… Господи, радость-то какая!.. И обратно бегу к Маре. Я почти знаю, что Мара будет жить!..

Мара сказала, что ей неможется, и пошла к своему ложу в тёмном углу пещеры.

— …Над братской могилой я поставил крест: сложил две палки крест-накрест и связал их лианами. На другой день, когда уже перенёс сюда Мару, отпел всех убиенных у лесного алтаря. С разрешительной молитвой. А Мару соборовал и отслужил молебен за её здравие. По милости Божьей Мара пошла на поправку. Я каждый день причащал её.

Мара простонала во сне.

— Она ещё слаба и говорит умирающим голосом. Поживёте пока здесь. И Мара поправится, и доглядчики раджи немного утихомирятся. Она — свидетельница страшного злодеяния Керинфа. Её сразу убьют, если узнают, что она жива.