Змеиный поцелуй

31

Тщательно обыскав Нидана, начальник дворцовой стражи Варун провёл его по вылизанным дорожкам важного сада и велел ждать неподалёку от хрустальной беседки. Раджа услаждался танцами. Нидан от волнения не слышал музыки и, точно провинившийся, поглядывал по сторонам. Дело, которое привело его сюда, ещё совсем недавно казалось самым важным, но теперь, поглядывая из-за золотой осоки на плясунов, Нидан начинал сомневаться, что его усердие будет оценено во дворце. Ждать пришлось долго… Наконец плясуны и музыканты, утомлённые, прошли мимо, и начальник стражи Варун грубо и неторопливо прошипел на ухо:

— Быстрее!

И за локоть повёл Нидана к беседке. Беспокойство Варуна передалось и Нидану. Он посеменил к беседке и бухнулся на колени. Раджа велел подняться, но слова его, упавшие резко и сухо, будто наконечник копья, мешали Нидану разогнуться. Поднялся он с трудом, будто только что выплясывал с танцорами. Он забыл все слова, которые приготовил, и не знал, с чего начать. Одежда казалась неудобной, а самому себе Нидан казался нескладным, как молоденький жираф.

— О, божественный! Если вы согласитесь выслушать рассказ преданного слуги вашего и соизволите рассудить справедливо…

Дрожь проскользнула в голосе деревенского судьи, и раджа улыбнулся, вспомнив слова молочницы Анасуйи: «Нидан нагл, как десять обезьян…» И ещё: «Он жаден с детства, — доносила Анасуйя, — ещё мальчишкой убивал змей, ибо думал, что в их головах драгоценные камни».

— Говори!

Нидан весь расплылся от благоговения, даже горбинка на носу разгладилась.

— В нашу деревню, о, божественный, пришёл белый ятри с севера и поселился в заброшенной хижине на краю рисового поля. Мы приняли его, как и подобает принимать гостя. Брахман Дгрувасиддги прочитал мантры[24], какие положено читать, и просил, чтобы боги белого ятри увели его от нас, если он пришёл не с добром. Он купец и вития. Он говорил, что путешествует по Ындии, ищет товар на Русь и описывает свои наблюдения, — Нидан уловил благосклонный кивок раджи. — Но тут начались события, о которых я и пришёл рассказать… Неподалёку от нашей деревни остановился табор натов. Они скоморохи. И в сыне нашего брахмана Аруне вспыхнула страсть к девушке Маре из табора.

Нидан провёл пальцами по носу, потёр горбинку:

— Брахман Дгрувасиддги запрещал Аруну встречаться с Марой, но страсть оказалась сильнее отцовского запрета. Поначалу Мара отвечала взаимностью, но тут появился белый ятри, и Мара воспламенилась страстью к нему. И однажды Арун не выдержал и, выкрикивая угрозы, побежал к хижине ятри. Это было на глазах у всей деревни. Отец бежал за сыном, умоляя одуматься. Люди, чуя недоброе, побросали работу и побежали за отцом и сыном. Но, когда мы прибежали к хижине ятри…

Нидан сделал паузу, будто не решаясь говорить дальше, но раджа не торопил.

— Арун лежал без сознания в луже крови, а в руке его был зажат вырванный клок материи. Ятри делал вид, что поражён случившимся, но когда я приложил кусок материи к ущербной рубахе ятри… — Нидан снова сделал паузу, но раджа не торопил, а Нидану хотелось показать радже своё несомненное усердие. — Вырванный кусок материи из рук Аруна подошёл к ущербному подолу рубахи ятри. Я приказал братьям бросить Офонасея в колодец.

Нидан говорил уже свободно, разохотился. Прохладный ветерок подул с Гималаев.

— Сын брахмана ещё жив, но ему хуже и хуже. Он жив молитвами любящего отца. Поверьте, о, божественный, если бы дело ограничилось этим, я бы не посмел беспокоить вас, — Нидан поморщил горбатый носик. — Но дальнейший ход событий…

Снова сделал паузу Нидан. В складке губ прибавилось решимости.

— Но тут… Я поручил молочнице раз в день приносить пленнику воду и рис. Три дня назад через нашу деревню проходили саманы[25]. Один из моих братьев видел, как они передали молочнице какие-то свитки.

— Свитки? Она умеет читать? — спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— В том-то и дело, что нет! Но свитки предназначались для ятри! Я велел братьям доглядеть за странствующими аскетами, а сам остался в деревне, надеясь, что молочница расскажет мне о свитках, но она — это старая сплетница! — даже не явилась. И утром, когда принесла в мой дом молоко, ничего не сказала ни о саманах, ни о свитках. Брахману молочница тоже ничего не сказала. Но она опустила свитки в колодец! Наконец вернулись братья, посланные мной доглядеть за странствующими аскетами, которые передали свитки. И, когда они рассказали мне то, что они рассказали, я сразу решил ехать к вам, о, божественный!

— И что же они рассказали? — сухо спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— Саманы, которые передали молочнице свитки, совсем не саманы.

— И кто же они? — сухо спросил раджа, окружённый солнечным сиянием.

— Христианские отшельники! И они скрываются неподалёку от нашей деревни! — воскликнул Нидан, выказывая тоном бурное огорчение. — И я решился… Я не знаю… Может быть, надзиратель за лесом не знает об этом…

— Вы забрали свитки у ятри? — спросил раджа.

— Я счёл нужным, о, божественный, посоветоваться с вами, а пока оставить всё как есть. До этих катакомбных христиан и их свитков я думал, что ятри покалечил сына брахмана случайно, а теперь думаю, что случайность здесь то, что сын брахмана ещё жив. И ещё… Подходя к колодцу, молочница почему-то начинала шипеть как змея и тут же сама эту змею начинала уговаривать подпустить к колодцу, в который мы бросили ятри…

— Ты ничего не напутал? — строго спросил раджа, и голос его стал жёстче.

— Нет, божественный! Услышанное тобою так же верно, как то, что в году 354 рабочих дня.

— Я доволен тобой, Нидан, — сухо сказал раджа. — Ты останешься во дворце до утра. О тебе позаботятся, а завтра я снова приму тебя.

Глаза Нидана впивались в размытые солнечным блеском очертания владыки. Нидан, довольный и несколько озадаченный милым обхождением, поклонился повелителю, как божеству. И как бы окаменел. Начальник дворцовой стражи Варун схватил Нидана за локоть и резко оттащил от беседки. Деревенский судья был благодарен придворному воину за услугу.