Зверь

6

____

Пробираться в Мадрид с каждым днем становилось все труднее. Власти считали, что запертые городские ворота помешают болезни проникнуть на каждую улицу и площадь, в каждый дом. Арка Портильо-де-Хилмон, через которую Лусия входила в город накануне, сегодня была уже закрыта, Толедские ворота тоже. Ворота Святого Винсента еще стояли открытыми, но входить в них имели право только слуги королевского двора да прачки. Проповеди священников возымели действие: многие поверили, что холера — нечто вроде казни египетской, невидимый убийца, посланный Господом Богом в наказание за то, что беднейшие жители города перестали видеть в Церкви единственную мать, хотя эта мать никогда не заботилась о том, чтобы накормить их. Но кому есть дело до того, что творится за городской стеной? Духовенство указало виновного: это бедняки, и власть решила от них избавиться. Запретить им входить в город. Пусть помирают, но за его пределами.

Бывший сосед Лусии по Пеньюэласу заметил, что она ищет способ обмануть охрану, и пришел ей на помощь:

— Пойдем со мной, тут уже вырыли туннель.

Сосед был здоровенным беззубым детиной, немного не в себе. Лусию удивило, с какой решимостью он повел ее к Толедским воротам. Там, в безлюдном месте, у самой городской стены была замаскирована нора.

— Я не пролезу, — улыбнулся сосед, а потом зашелся гортанным хохотом: — А уж ты-то протиснешься!

Лусия стояла, ожидая привычно неприятного поворота дела: платы, которую этот человек попросит за помощь. В ее собачьей жизни бескорыстных благодеяний не существовало. Но она ошиблась: бывший сосед лишь пожелал ей удачи.

— Береги свою матушку, хорошая она женщина. Я бы давно помер с голоду, если бы не Кандида.

Туннель, не больше двух метров в длину, оказался очень узким, а грязь, скопившаяся в нем после вчерашней грозы, сделала его еще теснее. Лусия ползла на животе, почти без помощи рук, боясь застрять и задохнуться. Она волокла за собой сумку с небогатой добычей — все, что стащила в доме священника: столовые приборы, канделябр… Когда она вылезла по другую сторону стены, то была вся в глине, даже ее рыжие волосы потеряли цвет под слоем грязи. Отплевываясь, Лусия убедилась в том, что охрана ее не заметила. Прежде чем идти в город, нужно было привести себя в порядок. У нее оставалось еще два часа, чтобы добраться до площади Ленья, где Элой назначил ей встречу, — всего в двух шагах от Пласа-Майор.

Во время своих вылазок Лусия кое-что узнала: например, к каким людям можно обращаться, а каких лучше обходить стороной. Она обнаружила, что священники и монахи — ее главные враги. Что есть женщины, которые ищут на улицах клиентов, желающих получить доступ к их телу. Такие женщины называются «уличными», они выбирают самые укромные уголки, чаще всего неподалеку от церкви. К таким девочкам, как Лусия, они обычно добры и тоже избегают встреч с полицией. Если попросить уличную женщину о помощи, она, наверное, не откажет.

— Куда это ты собралась в таком виде, детка? Да тебя упрячут в каталажку сразу, как увидят!

Лусия с первого взгляда распознала уличную женщину и вошла вслед за ней в крошечный, почти незаметный сквер рядом с монастырской стеной, где журчал небольшой фонтан.

— Разденься и вымойся. Здесь тебя никто не увидит. Уж я-то знаю: сколько раз сюда клиентов приводила.

Пока Лусия смывала грязь, женщина попыталась хоть немного отчистить ее одежду.

— Красивое у тебя тело, и волосы рыжие. Мужчины думают, что с рыжей грешат вдвойне, так что ты могла бы иметь успех. Глядишь, и взяли бы тебя в какое-нибудь шикарное заведение, вроде дома Львицы. Почему бы тебе не сходить на улицу Клавель? А внизу они у тебя такие же рыжие?

— Я не стану себя продавать.

— О гордости ты быстро забудешь, дорогуша. Если станешь здесь ошиваться и воровать, тебя поймают, и ты мигом скумекаешь, что улечься в постель с клиентом гораздо приятнее, чем провести ночь в каталажке.

— Меня никто не поймает.

Уличная женщина присела на край фонтана и улыбнулась наивности Лусии.

— Попомни мои слова: единственное, что есть у нас, бедняков, — это наше тело. Если не будешь дурой, сможешь взять за свое — а оно у тебя красивое — приличную цену. Даже я, в мои-то годы и с такими сиськами, и то заработаю на тарелку похлебки. Пользуйся, пока молодая.

Церковные колокола возвестили, что до двенадцати остается всего четверть часа. «Каково это — лечь в постель с мужчиной?» — думала девочка, попрощавшись с проституткой. В Пеньюэласе одни говорили, что это больно, другие — что вообще никак. Лусия до сих пор не могла понять, что в ее теле способно привлечь мужчину. Она много раз ловила на себе мужские взгляды, а то и чувствовала прикосновения. Неужели слова уличной женщины — правда и единственная ее власть заключена в ее теле? Но тут она отогнала глупые мысли, словно испугавшись, что мать может их подслушать.

Площадь Ленья только так называлась — на самом деле она представляла собой кривой переулок рядом с площадью Старой Таможни и улицей Карретас. Искать Элоя долго не пришлось: Лусия заметила его в компании таких же карманников. Шапка, смуглая кожа, оживленный вид — его было видно издалека. Лусия с удивлением заметила, что глаза у него ярко-синие. Слишком беспокойный вчера выдался денек, раз она разглядела это только теперь.

Увидев ее, Элой оставил приятелей.

— Я знал, что ты придешь, колибри.

— Вот твои часы. Тебя не сцапали?

— Удалось смыться. Повезло, а то хорошенько отмутузили бы.

— При тебе не было ничего краденого.

— Все равно бы избили — за бутылки из винного магазина. Я их немало расколотил.

— Хозяин магазина это заслужил. Ты бы видел, как он на меня пялился! Я принесла вещи, которые вчера украла. Не знаешь, где их можно сбыть?

— У Калеки. Я тебя отведу: мне тоже надо толкнуть часы.

Заведение Калеки находилось неподалеку от Анча-де-Сан-Бернардо, на улице Посо; по легенде, здесь некогда обитали два василиска. По дороге к лавке скупщика Лусия вспоминала рассказ матери о девушке по имени Хуста, которая заглянула в колодец на этой улице и за любопытство была обращена в пепел. Кандида любила рассказывать дочерям всякие поучительные истории. Впрочем, судя по тому, где теперь оказалась Лусия, толку от этих историй было немного.

Часть магазина, открытая для посетителей, выглядела неопрятно: она представляла собой что-то вроде склада, куда старьевщики из квартала Лас-Инхуриас свозили на продажу одежду, выброшенные вещи и шерсть из старых матрасов — из нее делали бумагу для газет. Встретившему их работнику Элой решительно объявил:

— Мы к Калеке.

— Что принесли?

— Ишь какой шустрый. Что принесли, ему и покажем, а не тебе.

Маленькая дверца в глубине магазина вела во двор, через который можно было попасть на другой склад. Хранившиеся здесь вещи казались ценными; тут был даже огромный колокол, еще недавно украшавший колокольню одной из церквей. За столом сидел лысый сутулый старик в рубашке, которая когда-то была белой. Лусия сразу поняла, почему его прозвали Калекой: вместо левой руки из рукава торчал кожаный чехол, прикрывавший культю.

— Что там у тебя, Элой? Опять какой-нибудь мусор?

— Это ты платишь мне как за мусор, а вещь, между прочим, хорошая.

Орудуя правой рукой, Калека внимательно осмотрел часы на цепочке, которые ему протянул мальчик.

— Шесть реалов.

— Ты же знаешь, они стоят дороже.

Калека равнодушно вернул часы Элою:

— Вот и отнеси их туда, где платят больше.

— Ладно, шесть реалов.

— А у тебя что?

Лусия получила пятнадцать реалов за столовое серебро и канделябр из дома падре Игнасио. Золотой перстень, который остался у сестры, стоил бы, наверное, вдвое больше. Но жаловаться не приходилось: за пятнадцать реалов она могла купить лекарство для матери и еды на неделю.

Они вернулись на площадь Ленья.

— Я здесь каждое утро, колибри. Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти.

— Почему ты называешь меня колибри? Ладно, не важно, мне пора.

— Как будешь выбираться из города?

— Под стеной у Толедских ворот есть туннель. А если его уже засыпали, можно проползти по сточной трубе, как контрабандисты.

— Будь осторожна, смотри в оба. Городские патрули строго следят за тем, чтобы никто из предместий сюда не пробрался.

Лусия беззаботно кивнула, давая понять: она отлично знает, как увернуться от патрулей. Но не успела она пройти и нескольких шагов, как снова услышала голос Элоя:

— Однажды я был посыльным у королевского министра и зашел в его особняк. Там во дворе была уйма диковинных птиц из Азии и Америки. В одной клетке сидела малюсенькая птичка, и головка у нее была красная как огонь. Горничная сказала, это колибри. Тебе бы она понравилась — она так быстро махала крыльями, что зависала в воздухе в одном месте, а потом раз — и оказывалась совсем в другом. Ее почти невозможно было разглядеть.

Лусия выслушала Элоя с любопытством. Только теперь она заметила в его голосе смущение.

Два часа спустя, выбравшись из города и подходя к месту, где еще вчера стоял их дом, Лусия продолжала думать о птице. Она представляла, как садится на корабль, чтобы переплыть океан, и попадает в джунгли, где живет это крошечное огненное создание. Птичка порхала вокруг изумительно красивого лилового цветка и собирала пыльцу, которую Лусия затем ссыпа́ла в пузырек, чтобы приготовить для матери целебный эликсир.

Она подняла глаза — их дом, как и другие дома Пеньюэласа, превратился в черное пепелище. Кругом обломки рухнувших зданий и все еще тлевшие костры — никто даже не пытался их погасить. Власти постарались сделать это место непригодным для жизни. Лусия ускорила шаг, стараясь побыстрее убраться отсюда. Она направлялась в поселок Малявки Рамона, цыгана, к которому это прозвище прилипло с детства; теперь Рамону было далеко за тридцать. Цыган торговал козлятиной и сыром собственного изготовления. Лусия купила у него по куску того и другого. Ей хотелось сварить матери суп из мяса, картошки и лука. Она пересекла овраг и вскарабкалась по каменистому откосу, покрытому пучками травы и изрезанному черными ртами пещер. Грязь подсохла, и до норы, ставшей их домом, теперь можно было добраться без труда.

Войдя, она поняла, что мать цепляется за жизнь из последних сил — словно хотела дождаться Лусию, чтобы не оставлять младшую дочь одну. Ее голова лежала на коленях у Клары, девочка тихо плакала и теребила волосы умирающей, крошила пальцами засохшие комья грязи. Побелевшие губы, голубоватый оттенок щек, отстраненный взгляд Кандиды — все предвещало ее скорую кончину. Но Лусия не желала сдаваться. Во взгляде Клары она прочла страх и отчаяние, поэтому сама постаралась держаться уверенно.

— Бери ведро и ступай к колонке за водой. А я разведу огонь.

— Но, Лусия, кажется, она умирает.

— Делай, что тебе говорят.

Она была уверена, что Кларе нужен глоток свежего воздуха и возможность размять ноги, но главное — ей было необходимо заняться делом, отвлечься от боли, в которую она погрузилась. Сама Лусия принялась собирать ветки, листву, шишки и камни, чтобы соорудить очаг. Когда сестра вернулась, припадая под тяжестью ведра на одну ногу, Лусия налила в горшок воды, поставила на огонь, бросила в него луковицу, две картофелины и кусок мяса. По пещере поплыл густой аромат — запах рагу, которое Кандида столько раз им готовила.

— Я думаю, мама умерла. — Клара прижала ухо к груди матери, потрогала ее щеки, коснулась губ, чтобы уловить дыхание, а потом взяла ее руки в свои.

— Запах еды оживит ее. Вот увидишь.

Лусия помешала рагу, втянула носом аромат. Поднимавшийся от горшка пар словно растопил ее сердце, и по щекам побежали два ручейка. Она смахнула их тыльной стороной ладони. Нельзя, чтобы сестра видела ее слезы, нужно быть сильной. Но Клара и не могла ее видеть: она лежала съежившись, положив голову на плечо матери, вжавшись в нее, — прощалась.

— Говорят, запах вкусной еды помогает умершим вознестись на небо. — Лусия справилась со слезами, и ее голос прозвучал твердо.

— Кто говорит?

— Малявка Рамон.

— Он-то откуда знает?

— Он знает. Цыгане много знают про смерть. Душа не выходит из тела, если вокруг воняет какой-нибудь дрянью или крысами. А если запах хороший, то выходит.

Клара несколько секунд молчала; слышно было только, как трещит огонь и булькает бульон. Девочка словно обдумывала услышанное. Наконец она села и взглянула на сестру сквозь дрожащую пелену пара. Ей показалось, что в глазах Лусии она заметила влажный блеск.

— Тогда давай подвинем ее поближе к очагу.

Подняв тело матери под мышки, они подтянули его ближе к еде, усадили ее, как тряпичную куклу, поддерживая с обеих сторон. Лусия приподняла ей голову, чтобы вкусный аромат быстрее достигал ноздрей. Украдкой она следила за выражением лица сестры.

— Лусия, а куда девается душа, когда выходит из тела?

— Летит на небо и превращается в птицу. Вот и мама превратится в яркую птицу, крошечную, но такую красивую, что все, кто увидит ее полет, повалятся наземь от изумления. Она всегда будет летать над нами, но мы не сможем ее увидеть, потому что нас будет слепить солнце. Но она будет тут. Будет порхать на своих маленьких крылышках.

Клара улыбнулась и выглянула из пещеры, чтобы посмотреть на небо, на узоры облаков, к которым возносились запах рагу и душа Кандиды, готовая превратиться в яркую птичку. Лусия знала, что ей удалось немного унять боль Клары, но также она знала, что завтра наступит новый день. Горе со временем утихнет, но не голод. Пятнадцать реалов уйдут на оплату клочка песчаной почвы на Сан-Николас, ближайшем к Пеньюэласу кладбище. А на что они будут жить потом?