Зверь

9

____

Направляясь в лазарет монастыря Нуэстра-Сеньора-де-Вальверде и уже почти добравшись до села Фуэнкарраль, Диего был вынужден посторониться и уступить дорогу солдатам, охранявшим повозку, в которой везли восемь человек, больных холерой, которых во время вечернего обхода обнаружил городской патруль. Один из больных кричал:

— Нас везут убивать!

Прохожие отворачивались: никто не хотел за них вступаться, ни у кого не было желания рисковать жизнью, помогая изгоям. Охрана была обязана не допускать контакта заболевших со здоровыми и увезти их как можно дальше от густонаселенных районов. Их везли в лазарет на лечение и следили, чтобы по пути они никого не заразили, но все знали: выбраться оттуда будет очень трудно, почти невозможно. Наверное, этот несчастный прав: больных там не столько лечили, сколько приближали их смерть. Врачи в лазарете получали хорошее жалованье, сорок реалов в день, но они подвергались и самой большой опасности. К тому же Санитарный комитет то и дело объявлял карантин, и врачи долгие часы, а то и дни проводили взаперти. Именно этого Диего Руис боялся больше всего: что, войдя в монастырь, он уже не сможет из него выйти.

Диего постучал в ворота и, ожидая, пока ему откроют, почти пожалел о своем поступке. Не пойти ли обратно по Французской дороге в здание газеты на улице Хакометресо — вернуться к обычной жизни, забыть о Звере, Берте, Хенаро… Лучше бы он написал статью, которую заказал Морентин: о мародерстве в домах погибших от холеры.

— Кто там?

Стражник открыл ворота. Рот и нос у него были прикрыты замусоленным белым платком. Диего показал документ, который раздобыл Доносо Гуаль, — удостоверение умершего врача. Стражник изучил его и ушел в караулку, потом вернулся:

— Можете войти. Вот, возьмите, лицо лучше прикрыть.

Он вручил Диего такой же платок, как у него, и показал, как повязать, чтобы закрыть нос и рот.

— Один из врачей говорит, что так риск заразиться меньше, всем приказано это носить. Если увидят кого-то без платка, лишат дневного жалованья.

— И как, помогают платки?

— Я бы не сказал. Мертвецов отсюда выносят ежедневно: пациентов, врачей, санитаров… А вам что здесь нужно?

— Ищу одного пациента. Его зовут Хенаро, он из Серрильо-дель-Растро — не знаю, жив ли он еще.

— Видать, очень важная персона этот ваш Хенаро, раз вы ради него сюда явились. Боюсь, точных списков у нас нет. Придется вам самому его искать.

Диего вошел в лазарет.

Монастырь, превращенный в холерную больницу, не перестал быть монастырем. Архитектура впечатляла: сводчатые потолки, колонны с изящными капителями, витражи и старинные стрельчатые окна… Навстречу Диего попадались работники лазарета с закрытыми лицами, он расспрашивал то одного, то другого, и наконец кто-то указал ему дорогу.

— Хенаро? Это который гуано продавал?

— Он самый. Он еще жив?

— Жив, но не думаю, что долго протянет. Он в бывшей трапезной.

Трапезная представляла собой просторное, скромно обставленное помещение. Когда-то в ней, наверное, стояли длинные столы, за которыми обедали доминиканские монахи. В одном углу сохранился помост, откуда собравшимся на трапезу читали священные тексты. Сейчас трапезная была заставлена койками с умирающими больными — их было около двух десятков. Хенаро лежал в крайнем ряду, возле окна, выходившего во внутренний двор монастыря. В том углу было немного светлее, а воздух чище.

— Хенаро?

Больной был похож на мертвеца и очень слаб, но пока еще жив.

— Мы нашли вашу дочку, Берту.

— С ней все в порядке?

Он спросил с такой надеждой, что Диего замер. Все, что он собирался сказать, вылетело у него из головы.

Зачем рассказывать человеку, стоящему на пороге смерти, что его дочь найдена растерзанной? Зачем говорить о страданиях, которые ей наверняка пришлось вытерпеть за несколько недель, пока она оставалась в плену? Любопытство, репортерские амбиции, заставившие Диего выдать себя за другого, чтобы пробраться в лазарет и поговорить с отцом Берты, вдруг показались ему бессмысленными и жалкими, ему стало тошно.

— Да, с вашей дочерью все хорошо.

Холера страшно иссушила тело Хенаро, было невозможно поверить, что его сердце еще способно качать кровь, но лицо озарилось слабой улыбкой при упоминании о маленькой Берте.

— Слава богу! А то я боялся, что она попала в лапы Зверя…

В Мадриде о Звере почти никто не слышал, а вот за пределами города истории о нем были очень популярны. Диего сел рядом с Хенаро — тот коснулся его почти невесомой рукой, и журналист едва ощутил полное благодарности прикосновение. Смочив в тазике салфетку, он вытер больному лоб, пока тот рассказывал о чудесном даре своей дочери — ее прекрасном голосе.

— Бывает, закрою глаза, и слышу, как она поет.

Берта выступала с гитаристами и танцовщиками фламенко из предместий, рассказывал он. Иногда представления затягивались допоздна. О них прослышали даже в городе и уже один раз приглашали их в Мадрид, чтобы выступить в богатом доме. Они пели и танцевали до самого утра. Берта рассказывала, что на обратном пути, уже рядом с их кварталом, она потеряла из виду своих спутников и осталась одна. Кто-то или что-то преследовало ее по пятам. Она испугалась, бросилась бежать и мчалась без остановки до самого дома.

— Я знаю, это Зверь за ней гнался. Чудовище ее учуяло. Я всегда был против того, чтобы Берта ходила на праздники, где поют и танцуют, и возвращалась глухой ночью, но… разве ее удержишь? Она живет, чтобы петь… И вот однажды она не вернулась.

— Ну, теперь вы можете быть спокойны. Она вернулась. Это была просто детская блажь. Осталась на несколько дней с музыкантами…

Хенаро закрыл глаза, словно убаюканный колыбельной. Узнав, что дочь в безопасности, он больше не чувствовал необходимости цепляться за жизнь.

— Берта описывала Зверя, который преследовал ее в тот вечер?

— Она почти ничего не разглядела. Было темно, и она испугалась, но сказала, что заметила кожу как у ящерицы. И поступь была такая тяжелая, будто он весил не меньше десяти кинталей⁵.

Ящеры, медведи, олени, кабаны… Страх искажал реальность, извлечь из этих описаний что-то полезное было невозможно. Разве что размеры: человек, который скрывался под именем Зверя, кажется, и впрямь был здоровенным, раз даже его тень приводила людей в панику.

— Дочка знает, что я в лазарете?

— Знает. И очень хотела прийти и обнять вас.

— Не позволяйте ей приходить сюда, не хочу, чтобы она заразилась. Сам я уже не выберусь, не увижу ее больше, и вина не попробую. — На лице Хенаро появилась улыбка, напоминавшая гримасу. — Человек не знает, чем дорожит, пока не лишится этого.

— Насчет Берты не уверен, а вот принести вам вина я могу.

— Вам тоже не стоит торчать на этом кладбище слишком долго. — Глаза Хенаро увлажнились. — Передайте моей девочке, что я ее благословляю и прошу прощения за то, что не смогу больше о ней заботиться.

— Не беспокойтесь, конечно, передам.

— И скажите ей, чтобы не бросала петь. Ее голос — это дар божий. Благодаря ему жизнь становится хоть отчасти сносной.

Диего почувствовал в горле ком и смог лишь кивнуть. Встав, он понуро поплелся к выходу из трапезной. Все, что он сейчас делал, он делал уже не ради карьеры, а в память о Берте. Потому что даже в этом больном городе еще можно было жаждать справедливости. Ему удалось найти зацепку: праздник в богатом доме, цыгане, сопровождавшие девочку. Возможно, именно там Зверь наметил Берту себе в жертву, но в тот раз не смог ее схватить.

Диего все еще искал выход из лазарета, когда услышал за спиной женский голос:

— Сеньор Руис… Вот уж где не ожидала вас встретить!

Рот и нос у нее тоже были закрыты, но забыть такие глаза невозможно. Диего совсем недавно видел их в театре фантасмагорий. Это была Ана Кастелар.

— Это я не ожидал встретить вас в таком месте.

— Я состою в Благотворительном комитете. Прихожу сюда два раза в неделю. Но мне трудно объяснить присутствие в этих стенах репортера.

Диего хотелось продолжить начатое в театре, но сочувствие к Хенаро терзало его, как жестокое похмелье. Не помогла даже улыбка Аны, которую он угадал под платком.

— Я пришел с визитом, — попытался выкрутиться Диего.

— Визиты запрещены. У вас должна была быть какая-то серьезная причина, чтобы войти сюда.

— Ладно… Вижу, вас не обманешь. Я одолжил пропуск у врача, чтобы поговорить кое с кем из больных.

— Неужели вы способны зайти так далеко в поисках новостей? Надеюсь, за риск хорошо платят.

— На самом деле я здесь скорее как добрый самаритянин. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами, и, надеюсь, нам еще представится такая возможность, но сейчас я должен идти.

— Ворота лазарета только что заперли. Один больной пытался сбежать, а это недопустимо, ведь зараза пойдет дальше. В подобных местах это обычное дело — знаешь, когда войдешь, но никогда не знаешь, когда выйдешь.

В голосе Аны появился новый оттенок, которого Диего прежде не замечал: печаль или, скорее, обреченность. Последнюю фразу она произнесла с мрачной искренностью и трепетом, вызванным бессилием перед смертью, которой дышали стены лазарета. Но тут же, словно почувствовав, что чересчур разоткровенничалась и даже в какой-то степени обнажила душу, Ана улыбнулась:

— Это нарушило ваши планы? Я думала, вы не станете возражать против моего общества. Или вчера в театре мне это только показалось?..

— Ваше общество — лучшая награда за любые лишения.

— Приятно слышать. К тому же врачей нам как раз не хватает.

— Я не врач, вы же знаете.

— Конечно врач — у вас есть удостоверение, в котором так написано. Мне нужно навестить нескольких больных. Вы будете сопровождать меня как врач. Или донести на вас за самозванство?

Диего смотрел на нее в нерешительности, пытаясь понять, реальна ли ее угроза или это просто предлог, чтобы вместе скоротать время вынужденного заточения. Легкомысленная дама, которую он встретил в театре фантасмагорий, уже не казалась ему такой легкомысленной. Интересно, какова же Ана Кастелар на самом деле? Она была собой, когда смеялась над остротами лощеного красавца, или стала собой сейчас?