Шальная звезда Алёшки Розума

Глава 37

в которой Елизавета и Алёшка держат военный совет

К ночи пошёл снег. Сперва робкий и неуверенный, он постепенно набрал силу и повалил крупными тяжёлыми хлопьями, словно белой кисеёй занавесив лес, дорогу и маленькое село на берегу Днепра.

Завернувшись в епанчу, Матеуш лежал на лавке возле окна. В голове было так же вьюжно — мысли мельтешили, кружились и не складывались в единое целое. Всё произошло слишком внезапно.

Когда незнакомец, догнавший их, принялся рассказывать, что впереди ждёт засада, Матеуш растерялся. А Елизавета и вовсе потеряла дар речи. Не утратил присутствия духа один лишь Жано.

— Через границу можно попробовать перебраться по льду Днепра. Нужно спуститься в одно из прибрежных поселений. Если не удастся с экипажем, его можно бросить и уйти верхом.

— Если нас ждут на заставе, значит, знают, когда мы выехали, и представляют, когда примерно должны там появиться. А это значит, времени у нас в обрез. Если мы не объявимся сегодня или завтра, нас начнут искать и быстро найдут место, где мы пересечём границу, — возразил Матеуш.

— Неважно! — отрезал Жано. — Коли к тому моменту мы будем на территории княжества Литовского, арестовать нас они уже не смогут. Кто спорит, конечно, было бы лучше, если бы нам удалось добраться до Парижа незамеченными, но нет так нет, будем пробираться в открытую.

— Не забывай, в Польше на троне пока ещё Август, который у русских с рук ест, и если царица прикажет, тут же выдаст Её Высочество московитам.

— Сразу не выдаст, — хладнокровно возразил Жано. — Вряд ли генерал Ушаков ждёт нас с указом императрицы за пазухой. Ему понадобится время, чтобы снестись с Москвой и получить необходимые распоряжения. Главное — успеть за эти дни проехать Польшу и оказаться во Франции.

Елизаветин слуга растерянно переводил взгляд с Матеуша на Жано и обратно — очевидно, французского он не понимал, а Елизавета, сравнявшаяся цветом лица с окружающим пейзажем, ничем ему не помогала.

Матеуш с сомнением взглянул на спутницу, в глазах которой плескался ужас.

— Ехать без экипажа нечего и мечтать. Её Высочество не выдержит почти две тысячи вёрст быстрой езды верхом.

Кажется, Жано и сам об этом подумал.

— Значит, надо искать возможность переправиться вместе с санями. Главное, что мы должны сделать сей же момент — это убраться с тракта, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза.

Мужик-слуга что-то тихо спросил у своей госпожи, и она принялась переводить ему то, о чём совещались Матеуш и Жано. Дослушав, он исподлобья глянул на Матеуша и заявил:

— Я поеду с вами, Ваше Высочество! Одну вас я не оставлю.

Кажется, от его слов Елизавета слегка пришла в себя и даже немного повеселела. Матеуш понимал её — всегда спокойнее иметь рядом верного человека, на которого можно положиться. Поэтому спорить не стал. Сейчас слуга ему даже кстати, как и его лошади. А когда доберутся до Франции, он найдёт способ от него избавиться.

Было решено обогнуть Горки, в которых останавливались на последнюю ночёвку, и ехать в одно из поселений, расположенных вдоль днепровского берега. Возок развернули. Запасного коня привязали сзади, Матеуш и Жано взобрались на козлы, Елизавета залезла внутрь, слуга поехал замыкающим.

К вечеру прибыли в небольшое село Горастьменка, от которого до реки оставалось чуть больше версты лесом. Отряд получился слишком велик, чтобы не привлекать к себе внимания, поэтому Жано предложил держаться уверенно и ни от кого не прятаться. Путешественники отправились прямо к старосте и рассказали, что сбились с пути. Благо снег уже валил вовсю и никаких подозрений это не вызвало. Елизавета изображала французского графа, возвращающегося в Париж, Матеуш — его секретаря и переводчика, Жано — кучера, а мужик-слуга — проводника из местных жителей.

Всем вместе разместиться на постой не удалось. Елизавету как самую важную персону устроили в доме священника — самом справном в селе, Матеуш и Жано остались в избе старосты, а Елизаветин слуга попросился на ночлег к кому-то из крестьян.

Ночь шуршала мышиными лапками по углам, за окном подвывал ветер. Давно храпел на мешке с соломой Жано, а Матеуш всё никак не мог заснуть, обдумывая положение так и этак. По всему получалось, что возок бросать нельзя. Елизавета уже выглядела измученной, а ведь они ещё не преодолели и полтысячи вёрст — впереди путь в четыре с лишним раза больший. Но если их будут искать, найти экипаж проще, чем верховых. Да и пробраться всадник может там, где возок попросту не проедет.

Но одно дело исчезнувший без следов экипаж и совсем другое — брошенный возок. Его найдут, поймут, что беглецы ушли через реку верхом, и дальше примутся искать уже всадников. Что же делать? Как поступить? Быть может, сбросить возок в какую-нибудь полынью? Жаль, не удалось миновать границу. А ведь какая была задумка изумительная! И всё сорвалось из-за того, что кто-то из Елизаветиных людей распустил язык…

Зато снег очень кстати. Те, кто их ждёт, спишут отсутствие на задержку в пути из-за метели.

Матеуш зевнул и закрыл, наконец, глаза.

— А чего это у него на голове? Шапка такая?

— Нет, это куафюра из фальшивых волос — перук называется.

— А зачем ему фальшивые волосы? Нешто своих нет?

— У них, немцев, этак заведено. Без перука этого в люди выйти зазорно, всё одно, что в исподнем.

— Ишь ты! А личико какое гладкое, румяное, ровно у девки. И борода не растёт… Верно, молоденький совсем.

— У них с бородами даже холопы не ходят, все голобрылые. А ещё оне помадами лица мажут, чтобы борода вовсе не росла.

Елизавета не спеша хлебала гороховую похлёбку, заедая ломтём ещё теплого серого хлеба и прислушивалась к шёпоту, доносившемуся из дальнего угла. Там из-за занавески её рассматривали две пары любопытных глаз — судя по голосам, то были девицы лет по пятнадцать.

— Да разве ж можно мужчине без бороды-то? Вот нехристи! — продолжила одна, вдоволь налюбовавшись на Елизавету.

— У них, сказывают, даже попы без бород…

— Тьфу! Срамно! На бабу похож!

— И вовсе не на бабу! На херувима. Щёчки, ровно яблочки… И глаза лазоревые, будто васильки…

— А ну кыш! Охальницы! Неча пялится на басурмана окаянного. Оне Господа не почитают, постов не держат, а вы зенки повылупили! — В горницу с пирогом на блюде вошла худая, жилистая женщина, смуглая и чернявая. Должно быть, попадья, мать любопытных девиц. — Вот батюшке доложу, мигом дура́ки[155] отведаете!

И девчонок словно ветром сдуло. Елизавета усмехнулась. Слушать было забавно, но хорошо, что убежали — в её положении лучше всё же не привлекать к себе столь истового внимания. Кормили с почётом, можно сказать, по-царски — она в одиночестве восседала за столом, а хозяйка и две девочки лет по девять-десять подавали и уносили блюда — похоже, у отца Афанасия были одни дочки.

Впрочем, Елизавета знала: дело вовсе не в почёте — хозяева просто считали зазорным для себя садиться за стол с «немцем», который не молится перед едой. Накормить и обогреть путника, хоть бы и иноверца — это дело Божье, Господом заповеданное, а делить трапезу можно только со своими.

Но Елизавете так было даже проще — молитву перед ужином она про себя, разумеется, прочитала, а вот перекреститься удалось не сразу — лишь когда любопытные девицы покинули свой наблюдательный пункт.

Только как следует наевшись, она поняла, насколько голодной, оказывается, была в последнее время. Чувство сытости ударило в голову не хуже вина, и тут же заклонило в сон. На ночь её устроили в маленькой комнатке, где, судя по всему, жили дочери попа, и Елизавета вновь порадовалась своему мужскому обличью — всю каморку предоставили в полное её распоряжение. И она в первый раз с начала пути смогла, наконец, снять с себя опостылевшую одежду, оставшись в исподнем и рубахе.

Кроватей в горенке не было, девочки спали на стоявших вдоль стен сундуках, но и сундук с набитым сеном тюфяком, подушкой и стёганым одеялом показался ей царским ложем. И единственное, что ещё отделяло Елизавету от ощущения полного счастья, — невозможность попариться в бане, смыть с себя многодневную грязь. Заснула она, едва коснувшись головой подушки.

Разбудил странный звук — будто кто-то скрёбся поблизости, и в первый миг она задохнулась от ужаса: крысы! Сев на своём сундуке, Елизавета завертела головой, стараясь понять, откуда доносится шум, и, повернувшись в сторону окна, увидела меж неплотно задёрнутых занавесей шевельнувшуюся тень — с той стороны кто-то был.

Осторожно, на цыпочках, она приблизилась к оконцу и выдохнула с облегчением — под ним стоял Розум и мерно скрёб по стеклу пальцем. Провозившись пару минут с непослушной щеколдой, Елизавета открыла окно и вся облилась холодным потом, когда оно пронзительно скрипнуло в ночной тишине.

— Поговорить бы, В-ваше В-высочество! — тихо пробормотал Розум. На голове и плечах его лежали пушистые сугробы, и даже в темноте видно было, как сильно он замёрз. — Уф-ф… Д-думал, не добужусь…

— Залезть сможешь? — Елизавета отступила.

Он кивнул и, подтянувшись на руках, перевалился через подоконник и оказался у её ног. Только тут Елизавета сообразила, что стоит перед ним в мужских исподних портах и нательной рубашке, и, метнувшись к своему ложу, быстро закуталась в одеяло. Однако Розум притворился, что не заметил её неподобающего вида.

— Не надобно вам в Париж этот ехать, — проговорил он, опустив глаза. — Нет там Алексей Яковлевича. И не будет.

— Как? — Елизавета опустилась на свой сундук — ноги подкосились.

— Его из Ревеля в дальний гарнизон перевели, под караул, — нехотя продолжил казак.

— Что с ним? Куда его отправили?! Отвечай! — Она закричала, забыв об осторожности, но горло перехватил спазм, и вместо крика из уст исторглось едва слышное сипение. Елизавету трясло.

— Не знаю, Ваше Высочество. — Розум глянул виновато.

Чувствуя, как накатывает неконтролируемая паника, Елизавета заставила себя сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, так что закружилась голова и потемнело в глазах, зато истерика отступила, и она заговорила спокойнее:

— Откуда ты вообще знаешь, что случилось? Кто тебе сказал?

— Человек, который донёс на вас Ушакову.

— Кто это?

Розум посмотрел умоляюще.

— Ваше Высочество, это долгий разговор, я потом вам всё расскажу. Не теперь. Сейчас решить надобно, что дальше делать.

Но Елизавета всё не могла поверить в случившееся.

— Почему ты сразу не сказал, что Алёша не смог уехать? Зачем мы придумывали, как перебраться через границу, если мне туда не надо?

Он вздохнул и нахмурил угольные брови.

— Я не знаю, чего хотят эти люди, а только они не те, кем желают казаться. Тот, что молодой, не француз вовсе, он поляк. Я слышал, как он по-польски ругался. Человек может изъясняться на чужом наречии, песни петь, вирши слагать, но ругается всяк по-своему… Им зачем-то надо увезти вас в Париж. И ежели б я сразу сказал то, что сейчас говорю, они бы вас не отпустили, их двое, а я один. Я когда рассказывал, что вас на заставе ждут, кучер меня на мушке держал, прямо в живот из пистоля целил. Не сладил бы я с ними. И тогда вас защитить вовсе некому стало бы. А тут граница в двух шагах — они вас в свой сундук засунут и как горлицу в клетке увезут, никто и не увидит. А Алексей Яковлевич, может, и не знает ничего о том, что вы бежать с ним затеяли…

Елизавета очнулась.

— А может, это ты лжёшь? Может, и засады нет, и Алёша меня в Варшаве ждёт-дожидается? Почему я должна тебе верить?

Розум опустил голову.

— Потому что я никогда и ни за что не причиню вам зла, — проговорил он едва слышно. — Скорее умру.

— Почему?

Головы он не поднял, только вздохнул глубоко.

— Потому что ничего важнее вашего счастья для меня на свете нет. — И добавил торопливо, словно боялся, что станет допытывать: — Возвращаться вам надо, Ваше Высочество. Ежели сейчас назад отправиться в тот монастырь, как вы всем сказали, так никто и не узнает, что вы бежать собирались. Ушаков подождёт-подождёт на заставе, не дождётся и решит, что донос ложный был. Вот только миром эти люди вас, вернее всего, не отпустят. Перехитрить их нужно. Я придумал кое-что, сейчас расскажу вам, а там как решите — коли ворочаться надумаете, попробуем обмануть их, а коли нет, я с вами поеду и защищать стану. Покуда жив.

------------------

[155] Дура́ка — специальная плеть, которой глава семьи наказывал жену и детей.

Снега за ночь выпало преизрядно — на крыше возка вырос целый сугроб. К утру метель улеглась, но солнце едва просвечивало сквозь низкие облака, словно хотело притвориться луной.

Алёшка накормил и напоил коней, задал им хорошую порцию овса, почистил, проверил копыта. У Люцифера на задней левой разболталась подкова — сводил к кузнецу, перековал.

Ночь он почти не спал, но чувствовал себя бодрым, словно все внутренние силы вдруг проснулись и скрутились в один тугой пульсирующий узел. От возбуждения он даже мёрзнуть перестал.

Когда на двор, где стоял экипаж, явились Елизавета и француз с поляком, всё уже было готово к отъезду — кони запряжены, возок обметён от снега.

— Ну что, Алексей Григорич, разузнал у местных что-нибудь? — спросила Елизавета, едва завидев его.

Она выглядела спокойной, только щёки пламенели розами, расцвечивая чёрно-белую гамму вокруг. Алёшка поклонился.

— Мужик, у которого я ночевал, Ваше Высочество, один из здешних рыбаков, я его порасспросил маленько. Он говорит, что на подводе к Днепру покуда не подъехать, а верхом можно. Там, на берегу, избушка есть рыбацкая и на другом, ниже по течению, ещё одна. Правда, на лёд в этом году он ещё не ходил, но выше есть место, узкое и не слишком глубокое, там мужики из соседней деревни уж давно в лес, что на той стороне, браконьерничать ходят.

— Избушка? — Поляк заинтересовался.

Он быстро перевёл сказанное своему спутнику, и оба задумались.

Заговорила Елизавета. Она изъяснялась по-французски, и слов Алёшка не понимал, но, о чём идёт речь, знал — они уговорились об этом нынче ночью. Невольно сжав кулаки, он глядел на французов, пытаясь по выражению лиц догадаться, поведутся ли те на придуманную им уловку.

От Елизаветиных актёрских талантов сейчас зависела их с нею жизнь.

— Месье Лебрё, мне вот что подумалось, — Елизавета смотрела на него, сосредоточенно хмуря брови. — А если нам попробовать перехитрить их?

Спал Матеуш дурно. Всю ночь за окном завывал ветер, за занавеской, которой была перегорожена изба, хныкал младенец, и мать монотонно напевала что-то, укачивая его. Отчего-то эти ноющие звуки ужасно раздражали. Ближе к утру он задремал, но тут началась обычная деревенская возня — хозяин отправился на двор, должно быть, кормить скотину, а хозяйка принялась суетиться возле печи. И Матеуш, то и дело выныривая из сонного забытья, с завистью слушал мерный храп дрыхнувшего на соседней лавке Жано.

Теперь ныл висок, и приходилось делать усилие, чтобы понять, о чём она говорит.

— Перехитрить? Кого?

— Тех людей, что ждут нас на заставе.

Матеуш очнулся, а Жано посмотрел на принцессу очень заинтересованно.

— Что вы хотите сказать, Ваше Высочество?

— Нам нужно разделиться. Я думаю, если был донос, Ушаков знает не только куда я еду, но и с кем, и ждёт именно вас. Если экипаж прибудет на заставу, его обыщут и никого не найдут, то задержать в таком случае они вас не смогут, и вы спокойно отправитесь дальше. А тем временем, пока они станут потрошить ваши сундуки, мы с Алексеем Григорьевичем перейдём границу по льду Днепра и отправимся в Дубровно. Только надобно условиться, где именно мы с вами там встретимся. Вы знаете какой-нибудь подходящий постоялый двор или герберг?

Матеуш растерянно взглянул на Жано. В том, что она предлагала, был несомненный резон. Но оставить Елизавету одну среди лесов и снегов? А если с ней случится беда? В этих местах легко заблудиться…

— Я не могу бросить вас одну, — проговорил он неуверенно.

— Я не одна. — Она взглянула удивлённо. — Со мной будет мой человек. Он защитит меня, если понадобится.

— Но он не знает здешних мест. А если вы заблудитесь? Зимой, в лесу это верная смерть! Нет, сие невозможно! Я потом никогда не прощу себе.

— На всё воля Божья. — Она перекрестилась. — Если ему угодно, чтобы я добралась до Парижа, со мной ничего не случится, а если нет, то и вы, Антуан, ничем не сможете помочь.

— Зато мне не придётся жить остаток жизни с мыслью, что бросил вас на погибель.

Тут в разговор вступил Жано. Обычно он помалкивал, держался почтительно и молчаливо, показывая, что знает своё место, но тут заговорил:

— Сударь, Её Высочество предлагает отличный выход. Без экипажа нам далеко не уйти, а через Днепр мы его не переправим. Утром я дошёл до реки, поглядеть, что там — вдоль берега сплошные торосы и ледяные комья, на экипаже не проехать, да и тяжёл он для такого тонкого льда. А пешком перейти, я думаю, возможно. Коней, если получится, в поводу перевести. Если вы опасаетесь за жизнь Её Высочества, можно поступить так: проводить её через реку и оставить в рыбацкой избушке, а затем вернуться на этот берег, миновать на заставе границу и возвратиться за ней вместе с возком. Если господам фискалам не придёт в голову разобрать наши пожитки по досочке, на это уйдёт не слишком много времени, я полагаю, не больше суток.

— Да, так, пожалуй, даже лучше! — Елизавета заулыбалась, как показалось Матеушу с облегчением, видно, несмотря на озвученный фатализм, её всё же пугала возможность заблудиться в зимнем лесу.

— Только переходить через реку лучше в сумерках, чтобы не увидел кто невзначай, — закончил Жано.

Из села уехали около полудня. Перед тем Елизаветин слуга, изображая проводника, так долго расспрашивал местного охотника, как добраться до заставы, что тот отвёл Матеуша в сторонку и принялся предлагать в провожатые собственного сына. Матеушу пришлось битый час отбиваться от него, и лишь после того, как он заявил, что «граф» скуповат и двум вожатым платить ни за что не станет, мужик с видимой досадой отстал.

Отъехав от села вёрст пять, свернули с тракта в лес и остановились. Здесь выпрягли из экипажа коней, возок забросали ветками, чтобы не видно было с дороги и всем отрядом двинулись в сторону реки. Рыбацкую избушку, что стояла на этом берегу, нашли очень быстро — небольшой рубленый домик с навесом для лошадей вдоль глухой задней стены. Расседлали коней, стали дожидаться вечера. Елизаветин слуга сходил в лес, приволок огромную охапку хвороста, растопил печь, и в домушке стало почти уютно. Жано ушёл вниз по берегу искать вторую избу и надолго пропал.

Елизавета пристроилась на лавке возле печи — села, прислонившись к тёплой стене и закрыла глаза. У неё было печальное и напряжённое лицо, под глазами залегли тёмные круги, сдобная пышность форм заметно поуменьшилась — должно быть, приключения давались ей нелегко. Матеуша удивляло, что взбалмошная, капризная барышня, которая, как он полагал, примется ныть и жаловаться от первого же неудобства, так стойко терпела лишения непростого даже для мужчины пути. Сильно, наверное, любила своего Шубина. И вновь, как уже бывало однажды, он испытал к красавчику острую зависть.

Елизаветин слуга нянчил своего коня, словно тот был младенцем: то чистил, то кутал в попону, то растирал спину и пясти. И при этом постоянно с ним разговаривал, называя непонятным словом «братаня», и Матеуш решил, что это кличка. Однако, когда мужик, переделав все лошадиные дела, вернулся в избёнку, Матеуш заметил ещё кое-что — темноглазый холоп бросал на свою хозяйку взгляды, полные такого страстного обожания, что ими вполне можно было запалить вязанку хвороста. Вот это да! Матеуш усмехнулся. Ай да Елизавета! Сколько несчастных голов кружит, даже не замечая того. Вон, сидит, взором своего рыцаря не удостоит, а он взгляда от неё оторвать не в силах, бедняга!

Словно почувствовав, что пробралась в его мысли, Елизавета открыла глаза и обернулась к Матеушу.

— Месье Лебрё! Меня мучает одна дума… — Голос её дрогнул. — Если они узнали про меня, они могли и Алёшу арестовать… Что, если они схватили его?

У Матеуша заледенела спина. Он боялся, что, немного придя в себя после первого испуга, она подумает об этом, и не ошибся. Дурой Елизавета не была.

— Не думаю, Ваше Высочество. Я уверен, что господин Шубин успел бежать и уже ждёт нас в Варшаве. Всё же он должен был выехать раньше, ведь вам пришлось отложить побег на целый месяц.

Она смотрела на него очень внимательно, словно хотела прочесть что-то невысказанное в выражении лица, и Матеуш невольно занервничал. Что он станет с ней делать, если она вдруг передумает ехать? Тащить на спине, как турецкую полонянку?

— Значит, я должна скорее попасть в Варшаву, чтобы убедиться в этом, — сказала она, и Матеуш с трудом сглотнул образовавшийся в горле ком.

Жано явился, когда начало смеркаться, и Матеуш уже стал волноваться, куда он запропостился.

— Нашёл, — объявил он с порога. — Версты через две ниже по течению действительно есть избушка на берегу.

Через реку оправились втроём — Матеуш остался дожидаться Жано возле избушки и караулить лошадей. Шли друг за другом. Впереди, держа своего ненаглядного Братаню, шагал Елизаветин слуга, за ним саженях в двадцати Жано со второй лошадью, и замыкала переправу Елизавета, осторожно двигавшаяся вслед за кучером. Матеуш вглядывался в растворявшиеся в синих сумерках фигуры и делал то, чего не делал с детства — шептал молитвы.

Вот первый из путников достиг противоположного берега, за ним второй… И, наконец, на сушу ступила Елизавета — её пылкий холоп подал руку, помогая преодолеть нагромождение ледяных валунов. Через пару минут все трое скрылись в лесу.